Вторая книга 5 страница

4) Во время этой речи представлены были народу священники, знако­мые с древними обычаями и разъяснившие, что их предки во все вре­мена принимали жертвы от иноплеменников. На все это никто из восставших не обратил никакого внимания; священники, заведовавшие 6о­гослужением, даже стали пренебрегать своими обязанностями, готовясь к войне. Представители властей увидели, что они больше не в состоя­нии справиться с мятежом, и начали заботиться о том, чтобы сва­лить с себя всякое подозрение, так как ответственность пред рим­лянами должна была пасть прежде всего на них. С этой целью они отправили посольства: одно под предводительством Симона, сына Анании, к Флору, а другое, из лиц высокого ранга, как Саул, Антипа и Костобар—родственники царя — к Агриппе. Обоих они просили стянуть войска к городу и подавить восстание, пока есть еще возможность. Для Флора это было чрезвычайно приятное известие; решившись раздувать пламя войны, он не дал послам никакого ответа. Но Агриппа, одина­ково озабоченный судьбою, как восставших, так и тех, против которых война была возбуждена, старавшийся сохранить для римлян иудеев, а для иудеев — их храм и столицу, понявший, наконец, что и ему лично восстание не может принести никаких выгод, — послал иерусалимским жителям три тысячи конных солдат из Аврана, Батанеи и Трахонеи под командой Дария, начальника конницы, и главным предводительством Филиппа, сына Иакима.

5) Ободренная этой помощью, иерусалимская знать, с первосвященни­ками и миролюбивой частью населения, заняла верхний город; нижний же город и храм находились в руках мятежников. С обеих сторон пустили в ход камни и метательные снаряды и начался беспрерывный ряд перестрелок между обоими лагерями. Отдельные отряды делали в то же время вылазки и завязывали сражения на близких дистанциях. При этом мятежники выказывали больше отваги, царские же отряды — больше военной опытности. Последние стремились, главным образом, к тому, чтобы овладеть храмом, дабы изгнать оттуда осквернителей Святилища; мятежники под предводительством Элеазара старались, напротив, за­хватить в свою власть еще и верхний город. Семь дней^[377] подряд лилась кровь с обеих сторон и, однако, ни одна парт не уступала другой занятых ею позиций.

6) На восьмой день, в праздник ношения дров^[378], когда каждый должен был доставить дрова к алтарю для поддержания на нем вечного огня, ревнители исключили своих противников из участия в этом акте богослужения. Вместе с невооруженной массой вкралось тогда в храм множество сикариев (разбойников с кинжалами под платьем), с помощью которых они еще более усилили нападения. Царские отряды оказались в меньшинстве и уступали им также в мужестве; они должны были освободить верхний город. Тогда наступавшие вторгнулись туда и сожгли дом первосвященника Анания, а также дворцы Агриппы и Вере­ники; вслед за этим они перенесли огонь в здание архива для того, чтобы как можно скорее уничтожить долговые документы и сделать невозможным взыскание долгов. Этим они имели в виду привлечь массу должников на свою сторону и восстановить бедных против лиц состоятельных. Надзиратели архива бежали, так что они беспрепятственно могли предать его огню. Уничтожив здания, составлявшие как бы нервы города, они бросились на своих врагов. Часть властных людей и первосвященников скрылась в подземные ходы; другие вместе с царским отрядом отступили назад, в верхний дворец, и поспешно заперли за собою ворота. Между последними находились: первосвященник Ананий, брат его Езекия и посланные пред тем к Агриппе делегаты. Тогда только бунтовщики сделали перерыв, доволь­ствуясь победой и произведенными огнем опустошениями.

7) На следующий день (в 15-й день Лооса)^[379] они сделали нападение на замок Антонию, штурмовали его после двухдневной осады, убили весь гарнизон, а самую цитадель предали огню. За тем они обступили дворец, куда спаслись царские отряды, разделились на четыре громады и пытались пробить стену. Находившиеся внутри, в виду многочисленности наступавших, не отваживались на вылазку; вместо этого они установили посты на брустверах и башнях, стреляли в нападавших и убивали значительное число разбойников под стеною. Ни днем, ни ночью не унималась борьба. Мятежники рассчитывали, что недостаток съестных припасов заставит гарнизон сдаться, а осажденные надеялись, что те устанут от чрезмерного напряжения.

8) Между тем поднялся некий Манаим^[380], сын Иуды, прозванного Галилеянином, замечательного софиста (законоучителя), который при правителе Квиринии укорял иудеев в том, что они, кроме Бога, признают над собою еще и власть римлян (II, 8,1), Этот Манаим отправился во главе своих приверженцев в Масаду, разбил здесь арсенал Ирода, вооружил, кроме своих земляков, и чужих разбойников, и с этой толпой телохранителей вступил, как царь, в Иерусалим, стал во главе восстания и принял руководительство над осадой. Осаждавшие не имели осадных орудий, а под градом сыпавшихся стрел сверху не было ни­какой возможности открыто подкопать стену. Вследствие этого они, начавши издали, выкопали мину по направлению к одной из башен, укрепили ее подпорами, подожди эти последние и вышли наружу. Как только фундамент сгорел, башня мгновенно рухнула. Но другая стена, выстроен­ная внутри против наружной стены, предстала пред глазами осаждавших. Дело в том, что осажденные поняли план неприятеля (вероятно потому, что башня, как только она была подкопана, пошатнулась) и соорудили себе другую защиту. При этом неожиданном зрелище осаж­давшие, торжествовавшие уже победу, были немало поражены. Тем не менее осажденные послали к Манаиму и главарям восстания просить о свободном отступлении; только царским солдатам и коренным жителям это было предоставлено, и они действительно отступили. Оставшихся же на месте римлян охватило отчаяние: преодолеть столь значительно превосходившие их силы они не могли, а просить о миролюбивом соглашении они считали позором, не говоря уже о том, что они не могли верить обещанию, если бы оно и было дано. Они поэтому покинули свои недоста­точно защищенные квартиры и бежали в царские замки: Иппик, Фа­заель и Мариамму. Люди Манаима ворвались в то место, которое было оставлено солдатами, изрубили всех, которые не успели еще спастись, и, захватив всю движимость, сожгли самый дворец. Это произошло 6 Гор­пиайоса^[381].

9) На следующий день первосвященник Ананий был вытащен из водопровода царского дворца, где он скрывался, и умерщвлен разбойниками вместе с его братом Езекией^[382]. Гарнизон в замках был обложен стражей, дабы никто из них не убежал тайком. Раз­рушение укрепленных мест и смерть первосвященника поощрили Манаима на безумные жестокости; он думал, что нет у него соперника, который мог бы оспаривать у него власть, и сделался несносным тираном. Против него восстали поэтому Элеазар и его сторонники, которые говорили: «после того, как из-за обладания свободой они поднялись против римлян, то не следует теперь переуступить ее одному из соотечественников и мириться с игом деспота, который, если бы даже не совершил никаких насилий, все-таки ниже родом, чем они; ибо если б и необходимо было поставить одно лицо во главе государства, то и тогда выбор меньше всего должен пасть на него». Сговорившись таким образом между со­бою, они напали на Манаима в храме, когда он в полном блеске, наряженный в царскую манию и окруженный целою толпою вооруженных!» приверженцев, шел к молитве. Когда люди Элеазара кинулись на него, то весь народ, присутствовавший при этом нападении, собирал кучи кам­ней и бросал ими в софиста в том предположении, что если только он сойдет со сцены, то мятеж придет к концу. Манаим с его людьми дер­жались некоторое время, но, увидев, что весь народ восстал против них, каждый бросился бежать, куда мог. Те, которых удалось поймать, были убиты, другие, пытавшиеся укрыться, подверглись преследованию; только немногие спаслись бегством в Масаду, и в том числе был и Элеазар, сын Иаира, близкий родственник Манаима, сделавшийся потом тираном в Масаде (VII, 7—9)^[383]. Сам Манаим, бежавший в так называемую Офлу^[384] и трусливо спрятавшийся там, был вытащен оттуда и после многих мучений лишен жизни; той же участи подверг­лись его военачальники, а также Авесалом, бывший худшим орудием его тирании.

10) Народ, как уже было замечено, содействовал падению Мана­има, в надежде тем или иным способом потушить восстание; но другие в этом случае вовсе не имели в виду прекращения войны, а скорее, напротив,—возобновление ее с усиленной энергией. Вопреки настойчивым мольбам народа освободить солдат из осады, они еще больше стеснили их, пока Метилий, римский предводитель, и его люди, положение которых стало невыносимым, не послали вестников к Элеазару с просьбой поща­дить только их жизнь и взамен нее взять у них оружие и все имуще­ство. Элеазар охотно согласился на эту просьбу и послал к ним Гориона сына Никомеда, Анания сына Саддука и Иуду сына Ионафана для того, чтобы под­твердить миролюбивое соглашение ударом по рукам и клятвой. Вслед за этим Метилий действительно вывел свои отряды. Все время, когда последние но­сили еще свое оружие, никто из бунтовщиков их не трогал и не обнаруживал ни тени измены; когда же все, согласно уговору, сложили свои щиты и мечи и, не подозревая ничего дурного, начали удаляться, тогда люди Элеазара бросились на них и оцепили их кругом. Римляне не пробовали даже защищаться или просить о пощаде; но они громко ссыла­лись на уговор. Все были умерщвлены бесчеловечным образом, за исключением только Метиллия: его одного они оставили в живых, потому что он слезно умолял их даровать ему жизнь, обещав принять иудей­скую веру; даже дать себя обрезать. Для римлян этот урон был незначителен: они потеряли лишь ничтожную частицу огромной, могуще­ственной армии. Для иудеев же это являлось как бы началом их соб­ственной гибели; они сознавали, что теперь дан бесповоротный повод войне и что их город запятнан таким постыдным делом, за ко­торое, помимо мщения римлян, нужно ожидать кары небесной. Они от­крыто наложили на себя траур, и на весь город легла печать уныния и печали. Умеренные были полны страха, предчувствуя, что и им при­дется потерпеть за бунтовщиков; при том резня была совершена как раз в субботу^[385], т. е. в такой день, когда, ради служения Богу, иудеи удер­живаются от всякой работы.

ВОСЕМНАДЦАТАЯ ГЛАВА
Во многих местах воздвигаются кровавые преследования против иудеев.

1) В тот же день и тот же час, как бы по высшему предопре­делению, жители Кесареи убили всех иудеев в городе; в один час убито было свыше двадцати тысяч, так что во всем городе не осталось ни одной иудейской души, ибо и бежавших Флор изловил и, как пленных, поместил в корабельные верфи. Кровавая резня в Кесарее привела в ярость всю иудейскую нацию. Отдельными отрядами иудеи опустошили сирийские деревни и близлежащие к границе города: Филадельфию (I, 2, 4), Себонитис^[386], Геразу (I, 4, 8), Пеллу (I, 4, 8) и Скифополь (I, 2, 7). Оттуда они двинулись на Гадару (I, 4, 2), Иппон (I, 20, 3) и Гавлан (I, 20, 4), где многие здания частью разру­шили, частью превратили в пепел, и пошли затем на тирскую Ке­дасу, Птоломаиду^[387] (I, б,3), Гаву^[388] и Кесарею. Даже Себаста и Аскалон (I, 21, 11) не могли противостоять их набегу: они сожгли и эти города до основания и разрушили еще Анфедон и Газу (I, 4, 2). Кроме того было разгромлено ими много деревень, лежавших вокруг этих городов, и бесчисленное множество пленных было убито. Но сирийцы, в свою очередь, убивали не меньше иудеев; они также умерщвляли в городах тех, которые им попадались в руки, и теперь они уже это делали не из од­ной вражды, как прежде, а для того, чтобы предупреждать грозившую им самим опасность. Вся Сирия была в страшном волнении; каждый отдельный город разделился на два враждебных лагеря, каждая часть искала спасения в гибели другой. Дни проходили в кровопролитиях, а ночи страх делал еще ужаснее, чем дни. Там, где кончали с иудеями, начинали бояться друзей иудейства. Сомнительных из обеих партий никто хотя не убивал зря, но во взаимных отношениях с ними каждый боялся их, считая их положительно чужими. Жадность к легкой наживе толкала на убийства самых благонамеренных людей из обеих партий, потому что имущество убитых разграблялось без всякого стесне­ния—его присваивали, точно добычу, достававшуюся на войне. Кто больше награбил, тот восхвалялся, как победитель наибольшего числа врагов. Города были переполнены не погребенными трупами, старцы валялись рас­простертыми возле бессловесных детей, тела умерщвленных женщин оставлялись обнаженными, с непокрытыми срамными частями. Вся про­винция была полна ужасов; но страшнее всех совершавшихся злодейств были опасения за те потрясения, которые грозили еще всей стране.

3. До этих пор иудеям приходилось бороться только с чужими нациями, но при своем нападении на Скифополь они столкнулись лицом к лицу с иудейским же населением этого города. Последнее из чув­ства самосохранения, подавив в себе чувство родства, перешло на сто­рону скифопольцев и выступило против своих же соотечественников^[389]. Их усердие было, однако, слишком велико, чтобы не возбуждать подо­зрения. Скифопольцы действительно опасались, что они, пожелав загла­дить свою вину пред своими единоплеменниками, нападут на город ночью; ввиду этого они предложили иудеям, если они хотят подтвердить свой союз с инородцами и представить доказательство своей верности, то пусть они вместе с их семьями уйдут в загородную рощу. Иудеи, не подозревая никакой опасности, повиновались этому требованию. Чтобы убаюкать их в их беспечности, скифопольцы два дня оставались в покое; но в третью ночь, улучив удобный момент, они напали на них в то время, когда они, ничего не подозревая, спали спокойным сном, и убили свыше тринадцати тысяч человек; вслед за этим они разграбили все их имущество.

4. Достойна повествования судьба Симона, сына небезызвестного мужа по имени Саул. Одаренный физической силой и отвагой, он и то и дру­гое употреблял на зло своим единоплеменникам: ежедневно он вры­вался в лагерь иудеев, расположенный у Скифополя, и многих из них убивал; нередко он один приводил в бегство целые толпы людей, решая, таким образом, исход сражения. Но теперь его на­стигла заслуженная кара за братоубийство. В то время, когда скифо­лольцы окружили иудеев со всех сторон в роще и сыпали на них стрелами, Симон поднял свой мать и, не трогая никого из врагов, с подавляющей численностью которых он справиться не мог, в сильном возбуждении воскликнул: «От вас, скифопольцы, я по­лучаю заслуженное возмездие за мои деяния— за ту дружбу к вам, которую я доказал убийством многих моих собратьев. Кто так тяжело прегрешил пред своим родным народом, для того вероломство со стороны чужих—справедливое воздаяние. Но мне не подобает принять смерть из рук врага—собственной рукой я прекращу свою обремененную проклятием жизнь. Только такая смерть может искупить мои преступления и доставить мне славу героя. Пусть никто из врагов не хвастает, что он убил меня и пусть никто не глумится над моим трупом». После этих слов он окинул свою семью (он имел жену, детей и престарелых родителей) взором, полным ярости и сожаления; первого он схватил отца за его серебристые волосы и пронзил его мечом; вслед за ним он убил свою мать, не выказывавшую ни малейшего сопротив­ления, а за тем жену и детей, которые спешили почти на встречу его мечу для того, чтобы предупредить неприятеля. Умертвив таким образом всю свою семью, он стал на трупы убитых, высоко простер свою правую руку, чтобы не остаться скрытым ни для кого, и, чтобы сразу покончить с собою, воткнул себе меч глубоко в тело. Жаль было этого юношу, столь сильного телом и мощного духом, но его приверженность к инородцам заслужила такую участь.

5. За резней в Скифоноле начались и в других городах восстания против проживавших в них иудеев. Две тысячи пятьсот было убито аскалонитянами, две тысячи—жителями Птоломаиды, кроме огром­ной массы брошенных в темницы; тиряне тоже убили много иудеев и еще больше заключили в кандалы; точно также иппиняне и гадариняне истребили наиболее решительных, а менее страшных заключили под стражу. Подобные расправы совершались и в других городах Сирии, где только туземное население питало страх или неприязнь к иудеям. Одни только антиохийцы, сидоняне и жители Апамеи (I, 10, 10) щадили живших среди них иудеев и не допускали ни смертоубийства, ни насилия над чьей бы то ни было личностью — быть может потому, что они, сознавая свое численное превосходство, не придавали никакого значения начавшемуся движению, а может быть, что мне кажется более вероятным, из со­жаления к иудеям, в среде которых они не могли заметить никаких попыток к восстанию. Геразиняне тоже не причиняли вреда оставав­шимся у них иудеям, а тех, которые по собственному желанно поки­дали город, они даже провожали до самой границы.

6) И в царстве Агриппы евреев изменнически преследовали. Он сам уехал к Цестию Галлу в Антиохию и на время своего отсутствия вверил правление одному из друзей по имени Ноар, родственнику царя Соема^[390]. Тогда из Батанеи прибыли семьдесят мужей, знатнейшие в влиятельней­шие из тамошних граждан, и просили дать им войска для того, чтобы в случае каких либо беспорядков иметь защиту и средства к уничто­жению планов бунтовщиков. Но Ноар, при помощи отряда царских тяжело вооруженных, убил их ночью всех до одного. Это злодейство Ноар совершил без ведома Агриппы. Жадность к богатству толкала его на преступления против его же собственных соотечественников и всей страны, и он с таким жестоким произволом еще долго продолжал свирепствовать, пока о нем не услышал Агриппа, который, не решаясь казнить его из боязни пред Соемом, отнял у него по меньшей мере правление. Мятежники между тем овладели крепостью Кипром (I, 21, 4), лежавшей выше Иерихона, убили гарнизон и стерли соору­жения с лица земли. В те же дни многочисленные иудеи в Махероне по­требовали от тамошнего римского гарнизона очистки ими местности. Боясь быть прогнанными насильно, они согласились, выговорив себе свободный проход; когда это им было обещано, они сдали крепость, которую не­медленно заняли махеряне^[391].

7 В Александрии туземное население жило в постоянном раздоре с иудеями с тех пор, как Александр в награду за оказанную ему помощь против египтян предоставил иудеям селиться в Александрии на равных правах с эллинами. Это преимущество сохранялось за ними и при преемниках Александра, которые отвели им даже в собственность отдельные кварталы (дабы они, не соприкасаясь слишком тесно с остальным населением, тем легче могли бы сохранить чистоту своих нравов) и даровали им звание македонян^[392]. После, когда в Египте воцарилось владычество римлян, то ни первый Цезарь, ни один из его преемников не могли ограничить дарованные им Александром права. Но неприязненные столкновения между иудеями и эллинами проис­ходили беспрестанно, и хотя местная власть ежедневно наказывала массами виновников беспорядков с обеих сторон, взаимное ожесточение все-таки росло все более и более. Как только в других местах вдруг поднялись волнения, то и здесь, в Александрии, раздор принял угрожаю­щий характер. В одно собрание, созванное жителями Александрии по по­воду отправления посольства к Нерону^[393], вместе с эллинами стеклось также и множество иудеев. Как только их противники увидели их в амфитеатре, они подняли шум и с криками: «враги, шпионы!» бросились на них, схватили трех иудеев и потащили вон из амфитеатра, чтобы сжечь их живьем, а остальных истребили в бегстве. Все иудейство поднялось тогда на месть. Вначале они бросали в эллинов каменьями, но затем они собрали факелы, ринулись всей толпой к амфитеатру и грозили сжечь живьем все собрание. Они бы это и исполнили, если б начальник города Тиверий Александр (15, 1) не обуздал их ярости. Для отрезвления их он все-таки не сразу пустил в ход оружие, а прежде послал к ним влиятельнейших лиц с требованием успо­коиться, дабы не восстановить против себя римское войско. Но бунтов­щики встретили это требование руганью и насмешками против Ти­верия^[394].

8) Убежденный в том, что мятежники не усмирятся без серьезного наказания, Тиверий выдвинул против них расположенные в городе два римских легиона вместе с еще 5000 солдат, прибывших только что из Ливии, на гибель иудеям. Он дозволил войскам не только уби­вать, но и грабить имущество иудеев и сжигать их дома. Они вторг­лись в так называемую Дельту, где жило все александрийское иудейство, и исполнили данные им приказания, хотя и не без кровавых потерь для самих себя. Иудеи, именно, тесно сплотились вместе, выдвинули вперед лучше вооруженных своих людей и таким образом долго отста­ивали место сражения. Но раз приведенные к отступлению, они были уничтожены массами. Поражение было полное: одни были застигнуты на открытых местах, другие укрывались в дома, но римляне, предвари­тельно разграбив последние, поджигали их. Они не чувствовали ни жалости к детям, ни благоговения пред старцами — люди всех возрастов были умерщвлены. Вся местность была затоплена кровью и пятьдесят тысяч трупов были рассеяны по ней кучами. Ни малейшего следа не осталось бы от иудеев, если бы иные не прибегали к мольбам. К этим Александр чувствовал сожаление, и он дал знак римлянам к отступлению. Приученные к послушанию, они по первому сигналу прекратили резню; но александрийская чернь в порыве своей ненависти была почти неукротима: она насилу дала себя оторвать от трупов.

9) Такова была резня в Александрии. Так как с иудеями везде и повсюду велась война, то и Цестий не считал уже возможным больше медлить. Он выступил из Антиохии с полным двенадцатым легионом и с двумя тысячами солдат, избранных им из остальных легионов, кроме того еще с шестью когортами пехоты и четырьмя конными отрядами. К этим силам присоединились еще вспомогательные отрады царей, а именно: от Антиоха^[395] две тысячи всадников и три тысячи пеших солдат, исключительно стрелков; от Агриппы—такое же число пехоты, всадников же меньше двух тысяч; Соем также прислал четыре тысячи солдат, третья часть которых состояла из всадников, а большая— из стрелков. С этой армией Цестий двинулся к Птоломаиде. Из городов также собрано было много вспомогательных отрядов, уступавших хотя солдатам в военной опытности, но пополнявших этот пробел усердием и ненавистью к иудеям. Сам Агриппа сопровождал Цестия, чтобы указать ему маршрут и снабдить его съестными припасами. С одной частью своей армии Цестий направился против Завулона^[396]—сильный галилейский город, образовавший пограничный оплот против Птоломаиды; он нашел его пустым от людей, так как жители бежали в горы, но полным за то всякого рода сокровищами. Эти богатства он предоставил солдатам разграбить, а самый город предал огню, несмотря на то, что здания его были удивительной красоты, наподобие тех, какие находились в Тире, Сидоне и Берите; вслед за этим он отправился в приле­гающие окрестности, грабил все, что ему попадалось в руки, сжег все· деревни и возвратился в Птоломаиду. В то время, когда сирийцы из Берита все еще заняты были грабежом, иудеи, узнавши об удалении Цестия, снова ободрились, напали неожиданно на оставшихся и убили до двух тысяч из них.

10) После этого Цестий выступил из Птоломаиды, сам отправился в Кесарею, а часть войска послал в Иоппию с приказанием занять этот город, если удастся застигнуть его врасплох, но если их при­ближение будет замечено, то ожидать его личного прибытия с остальной армией. Частью морем, частью сухопутьем те поспешили туда и, напав на город с обеих сторон, взяли его без особенного труда. Жители, не говоря уже о возможности какого-либо сопротивления, не имели даже времени спасаться бегством и были все поголовно вместе с их семей­ствами убиты вторгшимся неприятелем. Город был разграблен и сожжен. Число убитых достигало восьми тысяч четырехсот. Точно таким же образом Цестий послал в соседний к Кесарее Нарбатинский округ (14,6) сильный отряд всадников, который опустошил весь этот край, убил массу туземных жителей, расхитил их имущество и предал огню деревни.

11. В Галилею Цестий послал предводителя двенадцатого легиона, Галла, с таким количеством войска, которое ему казалось достаточным для покорения народа. Сильнейший из галилейских городов Сепфорис (I. 15, 6) принял его дружелюбно, а после этого разумного примера другие города также оставались в покое. Но беспокойная, разбойничья толпа бежала на гору Асамон—в сердце Галилеи, насупротив Сепфо­риса. Против этих людей выступил Галл со своим корпусом. Все время, когда они находились на возвышении, они низвергали нападавших на них римлян и убили без труда около двухсот человек; но когда римляне тайно обошли их кругом и взобрались на более возвышенные места, они немедленно были преодолены: с их легким вооружением они не могли ни держаться против тяжеловооруженных, ни спасаться от всадников. Так пало свыше двух тысяч из них, и только немногим удалось укрыться в непроходимые места.

ДЕВЯТНАДЦАТАЯ ГЛАВА
Цестий выступает против иудеев и осаждает Иерусалим, но против всякого ожидания отступает от города.—То, что он испытывает со стороны иудеев во время своего отступления.

1. Так как Галл не замечал больше в Галилее никаких волнений, то он возвратился с своим войском в Кесарею. Цестий же двинулся со всеми своими соединенными силами в Антипа­триду (I, 4, 7). Когда ему здесь было доложено, что в Афековой башне собралось внушительное число вооруженных иудеев, он отрядил туда часть войска для нападения. Но один страх пред неприятелем рассеял иудеев прежде, чем дело дошло до столкновения; по прибытии на место римляне сожгли пустой лагерь и близлежащие деревни. Из Анти­патриды Цестий двинулся вперед в Лидду, но нашел город покинутым его обитателями, так как по случаю праздника кущей все насе­ление устремилось в Иерусалим; только пятьдесят человек усмотрено было на месте, — они были убиты и город предан огню. Оттуда он пошел дальше через Ветхорон (12,2), и у Гаваона^[397], на расстоянии пятидесяти стадий от Иерусалима, разбил свой лагерь.

2. Как только иудеи увидели, что театр войны приближается к столице, они приостановили празднование и взялись за оружие. Упорствуя в своей надежде на свою многочисленность, они с воинственными кли­ками бросились беспорядочными толпами в битву, не взирая на седьмой день, который, как день отдыха и покоя, они всегда соблюдали наи­строжайшим образом^[398]. Воинственная ярость, заглушившая в них чувство религиозности, была также причиной того, что они выиграли сра­жение. С такой неудержимой быстротой они ринулись на римлян, что прорвали их замкнутые ряды и, убивая направо и налево, протесни­лись сквозь них. Вся армия Цестия погибла бы тогда, если б конница и свежая еще часть пехоты не поспешили бы на помощь той части войска, которая удерживала еще поле сражения. Римлян пало пятьсот пятнад­цать, а именно четыреста пеших, а остальное—всадников; иудеи же потеряли лишь 22 человека. Храбрее всех среди них оказались род­ственники адиабенского царя Монобаза—Монобаз и Кенедай; за ними— Нигер из Переи и вавилонянин Сила, служивший прежде в рядах Агриппы, но перешедший к иудеям. Отбитые однако с фронта, иудеи потянулись обратно в город, между тем как Симон, сын Гиоры^[399], при отступлении римлян в Ветхорон, напал на них с тыла, разбил значительную часть их арьергарда и отнял у них множество вьючных животных, с которыми вступил в город. В продолжение трех дней, в которые Цестий оставался еще в этой местности, иудеи заняли воз­вышенности и расставили караулы у проходов. Из этого ясно можно было понять, что при дальнейшем движении римлян они не оста­нутся праздными.

3. Агриппа видел опасность, в которой продолжали оставаться и теперь римляне, так как окружавшие их горы были покрыты бесчисленным неприятелем, и решил поэтому начать переговоры с иудеями, в надежде или всех отклонить от войны, или по крайней мере лю­дей, не солидарных с войной, побудить отпасть от их противников. Он послал поэтому тех из своих приближенных, которые пользо­вались у иудеев наибольшим почетом, Боркея и Феба, с обещанием дружбы Цестия и полного прощения со стороны римлян за все совершив­шееся, если только они положат оружие и перейдут на его сторону. Но мятежники, опасаясь, чтобы народ, соблазнившись этими обе­щаниями, не перешел к Агриппе, решили убить послов. И действи­тельно, Феба они умертвили, прежде чем он мог обратиться к народу; Боркея они не успели убить; раненный, он спасся бегством; тех же из народа, которые громко вознегодовали против произошедшего, они кам­нями и кнутами загнали обратно в город.

4. В этом раздоре, возникшем в среде самих иудеев, Цестий усмотрел благоприятный момент для нападения. Он бросился на них со всей своей армией, вынудил их к отступлению и преследовал до Иеру­салима. Разбив свой стан на так называемом Скопе^[400], в семи стадиях от города, он три дня не подступал к городу, выжидая, быть может, примирительного шага со стороны его жителей, а приказал только солдатам делать набеги на окрестлежавшие деревни и собрать съест­ные припасы. На четвертый же день, 30-го Иперверетея^[401], он выстроил войско в боевой порядок и повел его на город. Народ был охраняем мятежниками; эти же последние, устрашившись стройной организации римлян, покинули наружные предместья города и ушли во внутренний город и в храм. Цестий занял покинутую местность и превратил в пепел Вецету, новый город и так называвшийся дровяной рынок; вслед за тем он подступил к верхнему городу и расположился лагерем против царского дворца. Если б ему заблагорассудилось в ту же минуту штурмовать стены, он сейчас же овладел бы городом и положил бы конец войне. Но военачальник Тиранний Приск и большинство начальников конницы были подкуплены Флором, и они отклонили его от этого плана. В этом кроется вина того, что война затянулась на такое продолжительное время и сделалась столь ужасной в гибельной для иудеев.

Дата добавления: 2015-08-26