Первая книга 5 страница

4. «Страх, охвативший всех вас, кажется мне далеко неосновательным. Что кары небес повергли вас в уныние—было естественно, но если человеческие гонения производят то же самое действие, так это обличает отсутствие мужества. Я так далек от мысли после землетря­сения бояться неприятеля, что, напротив, более склонен верить, что Бог хотел этим бросить арабам приманку, дабы дать нам возмож­ность мстить им. Ведь они напали на нас, надеясь не столько на собственные свои руки в оружие, сколько на те случайные бед­ствия, которые нас постигли. Но та надежда обманчива, которая опи­рается не на собственные силы, а на чужое несчастье, потому что не­счастье или счастье не представляет собою нечто устойчивое в жизни; напротив, счастье колеблется туда и назад. Это вы можете ви­деть из имеющихся пред нами свежих примеров. Нас, победителей в предыдущих битвах, неприятель теперь победил и, по всем вероятиям, он, убаюканный мыслью о победе, теперь уже потерпеть пора­жение; ибо слишком большая самоуверенность ведет к неосторожности, боязнь же учит быть предусмотрительным; оттуда и бодрость духа, ко­торая внушается мне вашей боязливостью. Когда вы были чересчур смелы и напали на неприятеля против моего желания, Афенион получил воз­можность осуществить свою измену. Но нынешняя ваша робость и кажу­щееся малодушие гарантируют мне победу. Оставайтесь в этом настроении вплоть до начала боя; но в самом сражении вы должны возгореться всем пылом вашего мужества и показать этому безбожному племени, что никакое несчастье, будь оно от Бога или от людей, не в состоянии сокрушить храбрость иудеев, пока еще искорка жизни тлеет в них, и что никто из вас не даст тем арабам, которых вы так часто чуть ли не пленными уводили с поля сражения, сделаться господами над вашим имуществом. Не поддавайтесь только влиянию безжизненной при­роды и не смотрите на землетрясение, как на предвестника дальнейших бедствий! То, что происходит в стихиях, совершается по законам при­роды и, кроме присущего им вреда, оно ничего больше не приносят человеку. Голод, мор и землетрясение еще могут быть предве­щаемы менее важными знамениями; но сами эти бедствия имеют свои собственные ужасы своим пределом, ибо какой еще больший вред может нам нанесть самый победоносный враг, чем тот, который мы уже потерпели от землетрясения? С другой стороны, неприятель получил ве­ликое предзнаменование своего поражения—знамение, данное ему ни природой, ни другой какой-либо силой: они, против всех человеческих законов, жестоким образом умертвили наших послов и такие жертвы посвятили божеству за исход войны! Да, они не уйдут от великого ока Божья и не избегнут Его победной десницы. Они немедленно должны будут дать нам удовлетворение, если только в нас еще живет дух наших предков и если мы подымимся на месть изменникам. Пусть каждый идет в бой не за свою жену и детей, даже не за угрожаемое отечество, а в отмщение за убитых послов. Они лучше, чем мы живые, будут направлять войну. Я, если вы будете лучше чем прежде повиноваться мне, буду предшествовать вам в опасности! Вы знаете хо­рошо, что ваша храбрость непоборива, если сами не повредите себе не­обдуманной поспешностью»^[132].

5. По окончании этой ободряющей речи, заметив одушевление солдат, Ирод совершил жертвоприношение и перешел со своим войском чрез Иордан. Возле Филадельфии (2,4), невдалеке от неприятеля, он разбил лагерь и начал подстреливать неприятеля с целью выиграть находив­шуюся по средине поля крепость, а за тем по возможности скорее дать ему настоящее сражение. Арабы также выдвинули вперед часть войска для занятия укрепления. Но царские отряды быстро отбросили ее назад и завладели возвышением. Ирод сам каждый день выступал со своим войском в боевом порядке и вызывал арабов на битву; но так как никто не шел ему навстречу (панический страх овладел арабами, а их предводитель, Элеем, при виде иудейского войска, пришел в какое-то оцепенение от испуга), то он первый напал на них и прорвал возведенные ими шанцы. Принужденные таким образом к самообороне, они выступили в сражение без всякого порядка, пешие и кон­ные вместе. Численностью они хотя превосходили иудеев, но уступали им в храбрости, хотя и они от отчаяния бились как безумные.

6. До тех пор, пока они еще держались, они не имели много мертвых; но как только показали тыл, многие из них пали от рук иудеев, а многие другие были растоптаны своими же бежавшими товарищами. Пять тысяч человек легло на пути бегства; остальная масса спаслась за шанцы. Ирод оцепил и осадил их; но прежде чем они были вынуждены к сдаче силой оружия, их принудила к этому жажда, так как запас воды у них истощился. Их послов царь принял очень гордо и, так как они предложили ему 50 талантов выкупа, то он еще настойчивее подвинул осаду. Мучимые все более и более усилившейся жаждой, арабы толпами выходили из-за укреп­лений и добровольно сдавались иудеям; в пять дней взято было в плен 4 000 человек. На шестой день оставшееся войско с отчаяния бросилось в сражение. Ирод принял его и опять истребил около 7 000 человек. Такими кровавыми побоищами он мстил арабам и до такой степени подавил их гордость, что этот народ избрал его своим верховным главой.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
(И. Д. XV, 6, 1, 6, 7, 10, 1—3)
Ирод утверждается Августом в царствовании и щедро награждается ми­лостями. Ему возвращается часть царства, отнятая Клеопатрой, с присоединением области Зенодора.

1) Вскоре после этого Цезарь (Октавиан) одержал свою победу при Акциуме (101 до раз. хр.)^[133]. Ирод, связанный дружбой с Антонием, начал тогда опасаться за свое собственное положение. Но его опасения, как это показали последствия, были слишком преувеличенными ибо Октавиан не считал еще Антония побежденным, пока Ирод остался верен последнему. Царь тогда принял решение идти навстречу опасности: он отправился в Родос, где находился Октавиан, и предстал пред ним без царской диадемы и без всяких знаков своего сана, как частное лицо, но с царским достоинством. Чистосердечно, не скрывая правды ни в чем, он начал: «Я, Цезарь, возведенный Антонием в цари над иудеями, делал, откровенно сознаюсь, все от меня зависящее для того, чтобы быть ему полезным. Не скрою и того, что ты во всяком случае видел бы меня вооруженным на его стороне, если бы мне не помешали арабы. Но я, по мере моих сил, послал ему подкрепления и многотысячное количество хлеба. Еще больше, даже после его поражения при Акциуме, я не оставил моего благодетеля: не имея уже возможности быть ему полезным в качестве соратника, я был ему лучшим советником и указывал ему на смерть Клеопатры, как на единственное средство возвра­тить себе потерянное^[134]; если б он решился пожертвовать ею, то я обещал ему деньги, надежные крепости, войско и мое личное участие в войне против тебя. Но страстная его любовь к Клеопатре и сам Бог, осчастлививший тебя победой, затмили его ум. Так я побежден вместе с Антонием и после его падения я снял с себя венец. К тебе же я пришел в той надежде, что мужество достойно милости и в том предположении, что будет принято во внимание то, какой я друг, а не чей я был друг».

2) На это император ответил: «Тебя никто не тронет! Ты можешь отныне еще с большей уверенностью править твоим царством! Ты достоин властвовать над многими за то, что так твердо хранил дружбу! Старайся же теперь быть верным и более счастливому другу и оправдать те блестящие надежды, которые вселяет мне твой благородный характер. Антоний хорошо сделал, что больше слушался Клеопатры чем тебя, ибо, благодаря его безумию, мы приобрели тебя. Ты, впрочем, кажется, уже начал оказывать нам услугу: Квинт Дидий пишет мне, что ты ему послал помощь против гладиаторов^[135]. Я не замедлю официальным декретом утвердить тебя в царском звании и постараюсь также в будущем быть милостивым к тебе, дабы ты не имел причины горевать об Антонии».

3) После этих дружелюбных слов Октавиан возложил диадему на царя и о дарованном ему царском достоинстве объявил в декрете, в котором великодушно превознес славу Ирода. Последний, еще больше расположив к себе Октавиана подарками, попытался выпросить у него прощения одному из друзей Антония, Александру, прибегшему к его за­ступничеству, но, сильно раздраженный против тяжело провинившегося пред ним Александра, Цезарь отклонил просьбу Ирода. Впоследствии, когда император отправился через Сирию в Египет, Ирод встретил его со всей царской пышностью, ехал рядом с ним во время смотра войска около Птоломаиды, устроил в честь его и всех его друзей тор­жественный пир и угостил обедом также и все его войско. Далее он позаботился, чтобы солдаты в своем переходе чрез безводную местность до Пелузия и на обратном пути были в достаточном количестве снаб­жены водой, и принял вообще все меры к тому, чтоб императорское войско ни в чем ни нуждалось^[136]. Таким образом у императора и у солдат сложилось убеждение, что доставшиеся Ироду владения ничтожны в сравнении с оказанными им услугами. Вследствие этого, Цезарь, прибыв в Египет, где он застал Клеопатру и Антония уже мертвыми^[137], осыпал Ирода еще большими почестями и расширил пределы его госу­дарства, возвратив ему отобранную Клеопатрой провинцию и прибавив ему, кроме того, еще Гадару (4, 2), Иппон, Самарию (2, 2) и примор­ские города: Газу (4, 2), Анфедан (4, 2), Иоппию (2, 2) и Стратонову Башню (21, 2)^[138]. Ко всему этому Октавиан подарил ему придворную стражу Клеопатры, состоявшую из 400 галатов. На такие подарки вы­звала его главным образом щедрость самого Ирода.

4) По истечении первой акциады^[139] он присоединил еще к его царству страну, известную под именем Трахонеи, равно и граничащий с по­следней другие две области, Батанею и Авранитиду^[140]. Повод к тому был следующий. Зенодор, державший на откупе владения Лизания^[141], беспрестанно натравливал трахонитские разбойничьи банды на дамаскин­цев. Последние обратились к начальнику Сирии, Варрону, с просьбой донести об этом несчастии императору. Когда же был получен приказ об искоренении разбойничьего гнезда, Варрон с войском отправился в Трахонею и, очистив ее от разбойников, отнял ее у Зенодора. Император же для того, что бы эта страна опять не сделалась притоном разбойников для нападения на Дамос, отдал ее Ироду. Десять лет спустя (88 до раз. хр.), когда Августа опять прибыл в восточные провинции, он назначил его наместником всей Сирии, так что никто из начальников не мог предпринимать что-либо без его ведома. По смерти Зе­нодора он отдал ему также всю область между Трахонеей и Галилеей. Но что для Ирода было всего важнее, так это то, что он мог считать себя первым любимцем Августа после Агриппы^[142] и любимцем Агриппы после Августа. Достигнув апогея внешнего счастья, Ирод возвысился также духовно и направил свои заботы главным образом на дела бла­гочестия^[143].

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
(И. Д. XV. 8—11. XVI. 5. 7)
Города, восстановленные и вновь построенные и другие строения, возведенные Иродом. Его щедрость и великодушие по отношению к другим народам. Успех, которым он пользовался во всем.

1) На пятнадцатом году своего царствования (92 до раз. хр.) Ирод заново отстроил храм, расширил место храма вдвое против прежнего и окружил его стеной—все с неимоверными затратами, с беспримерной роскошью и великолепием^[144]. Об этой роскоши свидетельствовали, в особенности, большие галереи вокруг храма и цитадель, возвышавшаяся на север от него. Первые он построил от самого основания, а ци­тадель он с огромными затратами перестроил наподобие дворца и назвал ее в честь Антония, Антонией^[145]. Свой собственный дворец он построил в верхнем городе, и два громаднейших, красивейших здания с которыми даже храм не выдерживал сравнения, он назвал по имени своих друзей: Цезарионом и Агриппионом.

2) Но не одними только единичными зданиями он запечатлевал их память и имена: он шел еще и дальше и строил в честь их целые города. В стране самарян он построил город, который обвел очень красивой стеной, имевшей до двадцати стадий в окружности, поселил в нем 9000 жителей, наделил последних самой плодородной землей, выстроил в средине нового города большой храм в честь Цезаря. Обсадил его рощей на протяжении трех с половиной стадий и назвал город Себастой. Населению он дал образцовое общественное управление^[146].

3) Когда Август подарил ему новые области, Ирод и там выстроил ему храм из белого мрамора у истоков Иордана, в местности, называемой Панионом^[147]. Здесь находится гора с чрезвычайно высокой вершиной; под этой горою, в ложбине, открывается густо оттененная пещера, ниспадающая в глубокую пропасть и наполненная стоячей водой неизмеримой глубины; на краю пещеры бьют ключи. Здесь, по мнению некоторых, начало Иордана. Более обстоятельно мы поговорим об этом ниже (III, 10, 7).

4) И в Иерихоне, между крепостью Кипром^[148] и старым дворцом^[149], царь приказал воздвигнуть новое, лучшее и более удобное здание, назвав его именем своего друга. Словом—не было во всем государстве ни одного подходящего места, которое бы он оставил без памятника в честь императора. Наполнив храмами свою собственную страну, он украсил зданиями также и вверенную ему провинцию и во многих городах воздвигал Цезареи^[150].

5) Заметив, что Стратонова Башня—город в прибрежной полосе,— клонится к упадку, он, в виду плодородной местности, в которой она была расположена, уделил ей особенное свое внимание. Он заново построил этот город из белого камня и украсил его пышными двор­цами; здесь в особенности он проявил свою врожденную склонность к великим предприятиям. Между Дорей и Иоппией, на одинаковом расстоянии от которых лежал в средине названный город, на всем протя­жении этого берега не было гавани. Плавание по Финикийскому берегу в Египет совершалось, по необходимости, в открытом море в виду опас­ности, грозившей со стороны африканского прибережья: самый легкий ветер подымал в прибрежных скалах сильнейшее волнение, которое распространялось на далекое расстояние от берега. Но честолюбие царя не знало препятствий: он победил природу,—создал гавань большую, чем Пирей^[151] и превосходившую его многочисленностью и обширностью якорных мест.

6) Местность ни в каком отношении не благоприятствовала ему; но именно препятствия возбуждали рвение царя. Он хотел воздвигнуть соору­жение, которое по силе своей могло противостоять морю и которое своей красотой не давало бы возможности даже подозревать перенесенные труд­ности. Прежде всего он приказал измерить пространство, назначенное для гавани; затем он велел погружать в море на глубину двадцати сажен камни, большая часть которых имела пятьдесят футов длины, девять футов высоты и десять—ширины, а другие достигали еще больших размеров. После того, как глубина была выполнена, построена была надводная часть плотины шириною в двести футов: на сто футов ширины плотина была выдвинута в море для сопротивления волнам—эта часть называлась волноломом; другая же часть в сто футов ширины служила основанием для каменной стены, окружавшей самую га­вань. Эта стена местами была снабжена чрезвычайно высокими башнями, самая красивая из которых была названа Друзионом, по имени пасынка императора, Друза.

7) Масса помещений была построена для приема прибывавших на судах грузов. Находившаяся против них кругообразная площадь доста­вляла много простора для гулянья высаждавшимся на сушу мореплавателям. Вход в гавань был на севере, потому что северный ветер там наиболее умеренный. У входа на каждой стороне его находятся три колоссальных статуи, подпираемых колоннами: на левой стороне входа статуи стоят на массивной башне, а на правой стороне—их поддерживают два крепко связанные между собою камня, превышающие своей ве­личиной башню на противоположному берегу. Примыкающие к гавани зда­ния построены из белого камня. До гавани простираются городские улицы, отстоящие друг от друга в равномерных расстояниях^[152]. Насупротив входа в гавани стоял на кургане замечательный по красоте и величине храм Августа, а в этом последнем—его колоссальная статуя, не уступавшая, по своему образцу, олимпийскому Зевсу, равно как и статуя Рима, сделанная по образцу Аргосской Юноны. Город он посвятил всей области, гавань — мореплавателям, а часть всего этого творения— кесарю и дал ему имя Кесареи (Цезареи)^[153].

8) И остальные возведенные им постройки: амфитеатр, театр и рынок были также достойны имени императора, которое они носили. Дальше он учредил пятилетние состязательные игры, которые он также назвал именем Цезаря. Открытие этих игр последовало в 192 олим­пиаде: Ирод сам назначил тогда богатые призы, не только для первых победителей, но и второстепенных и третьестепенных из них^[154]. Разрушенный в войнах приморский город Анфедин (4, 2) он также отстроил и назвал его Агриппиадой. От избытка любви к этому своему другу, он даже приказал вырезать его имя на устроенных им храмовых воротах (в Иерусалиме).

9) И в сыновней любви никто его не превосходил, ибо он отцу своему соорудил памятник. В прекраснейшей долине^[155] в местности, орошаемой водяными потоками и покрытой деревьями, он основал новый город и назвал его в память своего отца Антипатридой^[156]. По имени матери своей он назвал Кипром ново-укрепленную им крепость, чрез­вычайно сильную и красивую, возвышавшуюся над Иерихоном. Брату своему, Фазаелю, он посвятил Фазаелеву Башню в Иерусалиме, вид и великолепие которой мы опишем ниже (V, 4, 3). Имя Фазаелиды он дал также и городу, основанному им близ глубокой долины, тянущейся к северу от Иерихона.

10) Увековечив таким образом своих родных и друзей, он позаботился также о собственной своей памяти. На горе, против Аравии, он построил крепость, которую назвал, по своему собственному имени, Иродионом. Тем же именем он назвал сводообразный холм на 60 стадиях от Иерусалима^[157], сделанный руками человеческими и украшенный роскошными зданиями: верхнюю часть этого холма он обвел круглыми башнями, а замкнутую внутри площадь он застроил столь величествен­ными дворцами, что не только внутренность их, но и наружные стены, зубцы и крыши отличались необыкновенно богатыми украшениями. С грандиозными затратами он провел туда из отдаленного места обильные запасы воды. Двести ослепительно-белых мраморных ступеней вели вверх к замку, потому что холм был довольно высок и целиком составлял творение человеческих рук. У подошвы его Ирод выстроил другие хоромы для помещения утвари и для приема друзей. Изобилие во всем придало замку вид города^[158], а занимаемое им пространство— вид царского дворца.

11) После всех этих многочисленных строений, Ирод начал про­стирать свою княжескую щедрость также и на заграничные города. В Триполисе^[159], Дамаске и Птоломаиде^[160] он устроил гимназии; Библос^[161] получил городскую стену; Берит^[162] и Тир^[163]—колоннады, галереи, храмы и рынки; Сидон^[164] и Дамаск—театры; морской город Лаоди­кея^[165]—водопровод, Аскалон—прекрасные купальни, колодцы и, кроме того, колоннады, возбуждавшие удивление своей величиной и отделкой; другим он подарил священные рощи и луга. Многие города получили от него даже поля и нивы, как будто они принадлежали к его цар­ству. В пользу гимназий иных городов он отпускал годовые или постоянные суммы, обусловливая их, как например в Кое, назначе­нием в этих гимназиях на вечные времена состязательных игр с призами. Сверх всего этого, он всем нуждающимся раздавал даром хлеба. Родосцам он неоднократно и при различных обстоятельствах давал деньги на вооружение их флота. Сгоревший пифийский храм он еще роскошнее отстроил на собственные средства. Должно ли еще упомянуть о подарках, сделанных им ликийцам или самосцам, или о той расточительной щедрости, с которой он удовлетворял самые разнообразные нужды всей Иоппии? Разве Афины и Лакедомония, Никополис и Мизийский Пергам не переполнены дарами Ирода? Не он ли вымостил в Сирийской Антиохии болотистую улицу, длиной в 20 стадий, гладким мрамором, украсив ее для защиты от дождя столь же длинной колон­надой.

12) Можно, однако, возразить, что все эти дары имели значение лишь для тех народов, которые ими воспользовались. Но то, что он сделал для жителей Илиды было благодеянием не для одной Эллады, а для всего мира, куда только проникала слава олимпийских игр. Когда он увидел, что эти игры, вследствие недостатка в деньгах, пришли в упадок и вместе с ними исчезал последний памятник древней Эллады, Ирод в год олимпиады, с которым совпала его поездка в Рим, сам выступил судьей на играх и указал для них источники дохода на будущие времена, чем и увековечил свою память, как судьи на состязаниях^[166]. Я никогда не приду к концу, если захочу рассказать о всех случаях сложения им долгов и податей; примером могут слу­жить Фазаелида и Валанея, а также города на киликийской границе, которым он доставлял облегчение в ежегодных податях. В большин­стве случаев его щедрость не допускала даже подозрения в том, что, оказывая чужим городам больше благодеяний, чем их собственные властители, он преследует этим какие-либо задние цели^[167].

13) Телосложение его соответствовало его духу. Он с ранней моло­дости был превосходный охотник, и этим он в особенности был обязан своей ловкости в верховой езде. Однажды он в один день убил сорок животных (тамошняя сторона воспитывает, между про­чим, диких свиней; но особенно изобилует она оленями и дикими ослами). Как воин, Ирод был непобедим; также и на турнирах многие страшились его, потому что они видели, как ровно он бросает свое копье и как метко попадает его стрела. При всех этих телесных и душевных качествах ему покровительствовало и счастье: редко когда он имел неудачу в войне, а самые поражения его являлись всегда следствием или измены известных лиц, или—необдуманности его солдат.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
(И. Д. XV, 2, 3, 6, 7)
О смерти первосвященников Аристовула и Гиркана, а также жены Ирода, Мариаммы ^[168].

1) Внешнее счастье Ирода было, однако, омрачено горькими испыта­ниями в собственной его семье, и виновницей его несчастья была именно его жена, которую он так нежно любил. Вступив на престол, он удалил свою прежнюю жену, Дориду, которая была родом из Иеруса­лима и на которой он женился, когда еще вел жизнь частного чело­века (12,3),—и женился на Мариамме, дочери Александра, сына Аристо­вула (17,8). Этот союз сделался для него источником семейных раздоров еще раньше; но неурядицы увеличились еще больше после его воз­вращены из Рима. Сперва он из-за сыновей, прижитых им с Ма­риаммой, изгнал из Иерусалима своего сына от Дориды, Антипатра, дозволив ему являться в город только в праздники. После он ли­шил жизни деда своей жены, Гиркана, прибывшего к нему из Парфии и навлекшего на себя его подозрение в заговоре. Барцафарн, при своем вторжении в Сирию, взял Гиркана в плен (13,11), но соплемен­ники его по ту сторону Евфрата, тронутые его печальной судьбой, выпро­сили ему свободу. Если б он слушался их предостережений и не ехал к Ироду, то он бы не потерял жизни; но брак его внучки был для него приманкой, принесшей ему смерть. Надеясь на родственный узы с Иродом и преследуемый гнетущей тоской по родине, он отправился туда. Впрочем, Ирода он возбудил против себя не потому, что действи­тельно стремился к царству, а потому, что тот сознавал, что корона принадлежит Гиркану^[169].

2) Из пятерых детей, которых родила ему Мариамма, были две дочери и три сына. Младший из них воспитывался в Риме и там умер; старшие два сына, частью вследствие высокого происхождения их матери, частью потому, что они родились, когда их отец носил цар­ский титул, были воспитаны по-царски; главным же образом это за­ботливое воспитание было вызвано любовью Ирода к Мариамме—любовью, которая с каждым днем все сильнее разгоралась и до того поглощала его существо, что он даже не чувствовал тех огорчений, которые он испытал из-за любимой им женщины. Ибо, как велика была его лю­бовь к ней, так же велика была ее ненависть к нему; а так как ее отвращение к нему было основано на совершенных им поступках, а сознание, что она любима, сообщала ей смелость, то она открыто уко­ряла его в том, что он сделал с ее дедом, Гирканом, а также братом ее, Аристовулом. И последнего, не взирая на его юность, Ирод не пощадил, а убил после того, как он этого семнадцатилетнего юношу возвел в сан первосвященника. Когда Аристовул в день праздника, одетый в священном облачении, выступил пред алтарем, заплакал весь собравшийся народ. Это одно уже решило судьбу юноши: в ту же ночь он был отослан в Иерихон и там, по приказанию Ирода, был утоплен галатами в пруде^[170].

3) В этом Мариамма упрекала Ирода и осыпала жестокой бранью также его мать и сестру. Царь сам, покоряясь своей страстной любви, спокойно выслушивал ее упреки; но в сердцах женщин поселилась глубокая вражда, и они обвинили ее (что по их расчету должно было произвести на Ирода самое сильное впечатление) в супружеской измене. К числу многих интриг, сплетенных ими с целью подтверждения об­винения, принадлежал рассказ о том, что она послала свой портрет Антонию^[171] в Египет и так в своей непомерной похотливости заочно показала себя человеку, который всем известен был за сластолюбца и который мог прибегнуть к насилию. Эта весть как громом поразила царя. Любовь и без того сделала его в высшей степени ревнивым; но тут он вспомнил еще об ужасах Клеопатры, погубившей царя Лиза­ния и араба Малиха^[172]. Ему казалось, что не только обладание женой, но собственная жизнь его подвержена опасности.

4) Собравшись в путь, он вверил свою жену Иосифу, мужу своей сестры Соломии—человеку вполне надежному и вследствие близкого род­ства преданному ему—и приказал ему втайне лишить жизни Мариамму, если его убьет Антоний^[173]. Иосиф же открыл эту тайну царице—отнюдь не с злым намерением, а только для того, чтобы показать царице, как сильна любовь царя, который и в смерти не может остаться в разлуке с нею. Когда Ирод, по своем возвращении, в интимной бе­седе клялся ей в своей любви и уверял ее, что никогда другая жен­щина не может сделаться ему так дорога, царица возразила: «О да, ты дал мне сильное доказательство твоей любви тем, что ты приказал Иосифу убить меня!»

5) Едва только Ирод услышал эту тайну, он, как взбешенный, воскликнул: «Никогда Иосиф не открыл бы ей этого приказания, если б не имел преступных сношений с нею». Свирепый от гнева он вско­чил со своего ложа и бегал взад и вперед в своем дворце. Этот момент, столь удобный для инсинуаций, подстерегла его сестра Саломия и еще больше усилила подозрение против Иосифа. Обуреваемый ревностью, он отдал приказ немедленно убить их обоих^[174]. Но вслед за страстной вспышкой, вскоре настало раскаяние; когда гнев улегся в нем, вновь воспламенилась любовь. Так сильно пылала в нем страсть, что он даже не хотел верить ее смерти, а мучимый любовью, взывал к ней, как к живой, пока, наконец, приученный временем, он так же горестно оплакивал мертвую, как горячо любил живую^[175].

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
(И. Д. XV, 10, 1. ХVI, 1, 3, 4)
Оклеветание сыновей Мариаммы. — Предпочтение, оказанное Антипатру. — Ирод обвиняет их перед Цезарем, но затем опять примиряется с ними.

1) Сыновья унаследовали ненависть своей матери. Злодейство отца заставило смотреть на него, как на врага. Так они смотрели на него еще будучи в Риме, где они оканчивали свое образование; по возвраще­нии же в Иерусалим, они еще больше укрепились в этом мнении. Не­приязнь их росла с годами и проявилась, наконец, наружу в откровенных речах и беседах, когда они достигли брачного возраста и же­нились: один на дочери своей тетки, Саломии, оклеветавшей его мать, а другой—на дочери каппадокийского царя, Архелая. Их смелостью вос­пользовались интриганы, и вскоре царю донесено было в довольно ясной форме, что оба его сына затевать против него недоброе; что один из них, зять Архелая, полагаясь на содействие тестя, готовится бежать с целью обвинить его (Ирода) пред Цезарем. Под влиянием этих более чем, достаточных науськиваний, Ирод возвратил к себе своего сына от Дориды, Антипатра, которого он избрал, как защиту против других своих сыновей, и стал всячески отличать его пред этими последними^[176].

2) Эта перемена была для них невыносима. Видя, как сын, рожден­ный от матери простого происхождения, все больше возвышается над, ними—потомками благородного и славного дома, они не могли скрывать свое неудовольствие и при каждой новой нанесенной им обиде давали волю своему гневу. Так они с каждым днем все больше проникались злобой; Антипатр же между тем старался чем скорее достигнуть своей цели: льстя с большим умением своему отцу, он в то же время изобретал всевозможные интриги против братьев, клеветал на них лично и посредством других, пока, наконец, не лишил их всяких надежд на престол. Он не только значился уже в завещании и в общественном мнении престолонаследником, но был даже послан к Цезарю, как будущий царь, со всей свитой и пышностью царя; только короны ему не доставало. Мало-помалу его влияние возросло до того, что он ввел свою мать в покои Мариаммы. Двумя орудиями, которыми он действовал против братьев, лестью и клеветой, он довел отца до того, что он даже задумал казнить их.

Дата добавления: 2015-08-26