Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АрхитектураБиологияГеографияДругоеИностранные языки
ИнформатикаИсторияКультураЛитератураМатематика
МедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогика
ПолитикаПравоПрограммированиеПсихологияРелигия
СоциологияСпортСтроительствоФизикаФилософия
ФинансыХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника

1 страница. (антипедагогическая поэма)

3 страница | 4 страница | 5 страница | 6 страница | 7 страница |


Читайте также:
  1. 1 страница
  2. 1 страница
  3. 1 страница
  4. 1 страница
  5. 1 страница
  6. 1 страница
  7. 1 страница

Кокон

(антипедагогическая поэма)

 

«Я всегда был отвратным знатоком человеческих душ.

Это моё самое очаровательное достоинство».

 

Марк Гэтисс, «Клуб Везувий».

 

«…за всю жизнь меня не интересовало ничего,

кроме собственного члена, теперь мой член умер,

и я собирался последовать за ним,

пережить тот же роковой упадок…»

 

Мишель Уэльбек, «Возможности острова».

 

1.

 

2007 год был не самым удачным в моей жизни. Вернее сказать, год был хуже некуда. Жена меня бросила, и была абсолютно права. К тридцати трем годам, когда состоялась моя вторая, и пока что последняя официальная женитьба, я все еще не был приспособлен к семейным отношениям, а ответственности боялся панически. Всех моих прошлых женщин, таких разных внешне и внутренне, объединяло то, что рано или поздно они меня бросали, и это была единственно стабильная структура, которую я за столько лет умудрился создать. Просто удивительно, как жена терпела меня долгих два года, в то время когда я из кожи вон лез, чтобы этот срок сократить. В конечном итоге мое упорство принесло плоды: жена бросила не только меня, но и этот богом забытый городишко, — она укатила куда-то на запад, ближе к пестрой и громыхающей цивилизации, чтобы забыть не только меня, но и всю прошлую жизнь вообще.

Как и полагается, после развода я пустился во все тяжкие. Считается, что так мужчины выражают страдание, но либо это чушь, либо со мной дела обстояли противоположным образом, — никакие душевные муки меня не одолевали, и катился по наклонно плоскости я всецело из-за того, что был от природы к подобному движению расположен. Я таскался по кабакам, заводя знакомства со всяким сбродом, в результате чего часто попадал в малоприятные истории, много пил и вынашивал идеи мирового апокалипсиса.

— Мы должны развязать войну с Америкой! — вещал я, возвышаясь над сообществом пьяных идиотов, подонков и просто швали. — Война объединит нас! Только через боль, страдания и утрату мы вернем себе то, что потеряли сто лет назад — национальную гордость, нравственность и самоуважение!..

Эти идеи были так же безжизненны, как и мое существование, претворять их в реальность у меня не было никакого желания. К тридцати пяти годам своей жизни я как-то незаметно растерял зерна смысла, юношеский пыл и жажда жизни улетучились, и теперь я гниющим бревном сплавлялся по реке времени, вяло размышляя куда меня вынесет течение. Впрочем, ответ на этот вопрос не сильно меня беспокоил.

В довершении всего в начале лета 2007-го меня любезно попросили написать заявление по собственному желанию. Это предложение директор завода сопроводил следующим:

— Паша, ты совсем охуел! Я закрывал глаза на то, что ты на работу только к обеду приходишь, но это — уже ни в какие ворота не лезет! Тебя не было два дня, тебя невозможно было найти, и все это время твой ёбаный сервер не работал! Посмотри, на кого ты стал похож! Под глазом синяк, рожа небритая, волосы торчат мочалкой! А рубашка! Когда ты её стирал в последний раз?!

Я хотел было возразить, что два дня я провел в милицейском изоляторе, и сотрудники милиции не давали мне позвонить, полагая, что я им хамил, а кровь на рубашке не так то просто отстирать, особенно находясь в милицейском изоляторе!.. Но легкий порыв возмущения уже улетучился, и я подумал, что нет никакого смысла оправдываться и, наверное, так оно будет лучше. Пусть разрушится все, и быть может тогда:

— На пепелище собственной жизни я взращу юное чистое древо познания и любви! — на секунду я вообразил, будто сказал это вслух, и мне захотелось захохотать. Но силою воли я смех подавил, потому что директора завода знал уже давно, и где-то даже уважал. Пять лет назад мы одновременно пришли на завод, и в последующие годы прекрасно ладили. Я сказал:

— Да и хрен с вами. Все равно работа — гавно. Уже два года ничего нового, ворочаем старье и никаких надежд и перспектив. Сетка до сих пор на коаксиале, срам, да и только. Такими темпами завод скоро перейдет на паровую тягу.

— Заявление, и проваливай, — устало попрощался со мной директор, и на том мы навеки расстались.

После увольнения я некоторое время болтался без дела. Новую работу я искал отчаянно, ровным счетом ничего для этого не делая. А вот выпивку даже искать не требовалось, она сама меня находила, почти каждый вечер заявлялись какие-то знакомые, звеня бутылками в пластиковых пакетах. Иногда они приводили подруг, которые напивались так, что засыпали прямо за столом, и не просыпались даже тогда, когда я переносил их на диван и трахал. Иногда, глядя пьяным взором, как утреннее солнце величаво восходит над крышами города, я, плавающий в экзальтации от алкоголя и недосыпа, представлял себя героем очередного романа Генри Миллера, может быть «Alcoholus», или какой-нибудь «Pophigistus». В общем, все было не так уж и плохо, вот только друзья доставали. Еще с продавних времен осталось у меня пара человек, которые в силу неизвестных причин считали меня своим другом. В общем-то, они тоже были далеко не ангелы, любили завести романчик на стороне (как правило акт адюльтера происходил в моей квартире), но на работу ходили исправно и имели стабильных жен. Так вот эти мои друзья, в отличие от случайных собутыльников, регулярно названивали и буквально требовали, чтобы я взял себя в руки, устроился на работу и вообще «прекратил сливать свою жизнь в унитаз», — вот какие перлы они выдавали. С телефонными звонками было просто, я с кристальной искренностью заверял звонивших, что работу усиленно ищу, и на том разговор заканчивался. Хуже дела обстояли, когда друзья являлись лично. Они выкидывали моих пьяных знакомцев на улицу, следом отправляли спящих девиц, и потом долго читали мне мораль про то, как низко я опустился, хотя в душе был и остаюсь «хорошим парнем», и стоит сделать небольшое усилие, как все чудесным образом вернется-преобразится. Я слушал их, размышляя над тем, что ничего не вернется, потому что ничего и не было, болезненно улыбался и кивал. Много-много понимающе кивал. В сущности, я был с ними согласен, но согласие мое было также безжизненно, как и все, что меня окружало.

Так продолжалось два месяца, а потом мне позвонила Алёна — жена одного моего такого вот друга Лени Михайлова. Лёня работал хирургом в нашей больнице, а Алёна преподавала в лицее литературу и русский язык.

— Грек, я тебе работу нашла, — сообщила Алёна. Друзья никогда не называли меня по имени, только по фамилии. Такая вот у меня выразительная фамилия, куда выразительнее имени — Грек.

— О, здорово! — я попытался обрадоваться. — Что за работа?

— Нам в лицее нужен преподаватель информатики.

Мне показалось, что я ослышался. Осторожно спросил:

— Алёна, в каких дозах ты употребляешь стимуляторы?

— Я уже порекомендовала тебя директрисе. Так что ноги в руки и дуй к нам в лицей знакомиться с коллективом. Учебный год скоро начинается, надо все быстро сделать.

Говорила она самым что ни на есть деловым тоном, так, словно все уже было решено. Но что могло быть решено, когда сама мысль о том, что я — преподаватель, казалась мне пародийной и даже гротескной!

— Алёночка, ты правда считаешь, что я могу учить детей?!

— Большая часть моего коллектива — мудачье и тупицы, и все они учат детей. Так уж у нас устроена образовательная система. Ты, по крайней мере, только мудак.

Черт, её доводы звучали убедительно! Очевидно, сказывалось знание языка, умела чертовка обосновывать и аргументировать. Но… я как-то не готов был вот так все бросить и пойти работать, тем более — учителем! Хотя, что мне было бросать то?.. В общем, целую минуту я напряженно размышлял над предложением Алёны, и с каждой секундой оно мне все больше и больше нравилось. Нет, мысль о том, что мне придется вколачивать основы программирования трем десяткам дебилов меня не радовала, но я и не думал, что до этого дойдет. Как-то сразу я для себя определил, что стоит директрисе на меня взглянуть, как мое преподавательство перейдет в разряд несостоявшейся истории, а мне самому придется опять искать (вернее, опять не искать) работу. Но сцена диалога с директрисой могла быть забавна, а потому заслуживала внимания.

Главный же аргумент в пользу посещения лицея заключался в другом — Алёна мне нравилась. В свои тридцать она была деваха что надо. Стройная, подтянутая, энергичная, с пронзительным взором и чувственными губками (которые, впрочем, в любую секунду могли застыть в волевом упорстве), — я почти её любил. Как-то, как только жена мне сделала ручкой, я сидел у Лени дома и старательно напивался. Лёня в уничтожении алкоголя участвовал, но не так интенсивно, как я. Алёна не участвовала совсем, но изредка заходила на кухню проверить, живы мы, или демоны уже тащат нас за ноги в котел с кипящим спиртом. И вот, обсудив все нюансы мировых проблем, я понял, что пора говорить о главном. Я воинственно вздернул подбородок и, пристально глядя другу в глаза, заявил:

— Лёня, возьми свой самый острый скальпель и вырежи мне сердце. Потому что я люблю твою жену.

— Не пизди, — добродушно отозвался Лёня. — Ты никого никогда не любил.

— Тогда я возьму твой скальпель и вырежу сердце тебе. Ты мешаешь нам воссоединиться.

— Ничего у тебя не получится, — авторитетно молвил хирург. — Чтобы вырезать сердце, надо вскрыть грудную клетку, а это скальпелем не сделаешь.

И тут на кухню пришла Алёна. Я повернулся к ней лицом, сполз с табурета, так что оказался перед ней на коленях и голосом, полным страдания и пылкости, продекламировал:

— Ангел мой, я люблю тебя и готов за это умереть! Если ты любишь меня, бросай своего Леньку, этого мужлана-мясника, и выходи за меня замуж.

Алёна улыбнулась, а «мужлан-мясник» тыкнул мне в спину пяткой, так что я со всего маха врезался носом Алёне в колено. Она сделал шаг назад, и следующей остановкой моего «интерфейса» оказался пол. Чувствуя, что из носа течет теплая жижа, я, нисколько не удрученный, произнес:

— Любовь невозможно убить подлым тычком в спину. Возьми свой скальпель, слабак, и вырежи мне сердце. А потом съешь его, и тогда моя любовь к Алёне возродится в тебе. Так я выполню свою миссию.

— Вот до чего доводит пьянство и онанизм, — заключил Лёня. Клятва Гиппократа — миф! Врачи — самое бесчеловечное племя, хуже нацистов.

— А ты бы мог за меня умереть? — как-то отрешенно спросила у него жена, и я успел уловить напряженность в её голосе… впрочем, возможно это уже дофантазировал мой отравленный алкоголем мозг. В следующую секунду я отрубился.

Я и дальше не переставал делать ей комплименты, и при любой возможности старался перевести диалог в разряд тактильных контактов, целовал её в щеки или обнимал за талию. Если Лёня был в недобром расположении духа, такое мое поведение выводило его из себя, Алёнку же забавляло, как мое ухаживание, так и ревность супруга. Но сказать по-правде, я всем женам моих друзей и знакомых выказывал подобное внимание (хотя и не всем им симпатизировал), так что друзья давно к этому привыкли. Наверное, это и не давало им разорвать отношения со мной окончательно. Они ненавидели меня с любовью, которую дано испытать только законопослушным родителям в отношении заблудшего распутного сына, глядя на которого стыдишься, но завидуешь его беспечности, зная, что тебе она заказана.

И вот теперь Алёна звонила и предлагала работать с ней. Это интриговало, так что ответил я следующее:

— Алёна. Тут что-то не так. Говори прямо, ты влюблена в меня по уши, и готова наставить Леньке рога? Кстати, с рогами он смотрелся бы импозантно…

И что б вы думали?! Вот что она ответила:

— Для начала приведи себя в порядок, побрейся, постригись, выстирай и отгладь рубашку и брюки. Начисть обувь. Сделай так, чтобы на тебя было приятно смотреть. А вот потом посмотрим. Все возможно.

И отключилась.

Я сидел с открытым ртом еще минуту. Ну ничего себе поворот сюжета! Нет, я конечно неотразим и все такое — с детства себе это внушал, но тут речь шла о совершенно другом уровне. Ну а что — секс? В тридцать пять это скорее приятная привычка, чем необходимость. Хочется же не просто трахнуться, хочется чего-то большего, какой-то обратной связи, заботы, понимания… впрочем, разве оно достижимо — понимание?.. Но в случае с Алёной как раз чувствовалось, что таки да – достижимо.

В общем, в таком ключе я размышлял о звонке жены моего друга. И откуда мне было знать, что все это — тонкая игра, построенная на моих самых низменных посылах, финал которой должен был «вернуть меня к жизни». В тот момент, когда Алёна набирала мой номер, Лёнька сидел рядом и прекрасно слышал наш диалог. Иногда, сволочь, даже тихонько комментировал. Но узнал я об этом только полгода спустя, а узнав, не расстроился, но подумал с тихим удовлетворением:

«Гнусные твари! Грязные животные! Все-таки мое присутствие не прошло даром. Научились врать, лицемерить и строить интриги!..»

Очевидно, уже тогда мои друзья понимали, что во мне присутствует дар убеждать, то есть – учить.

Так и случилось, что бревно моего «Я» зацепилось за корягу всеобщего образования, но в ту секунду я этого, конечно же, еще не осознавал.

 

2.

 

Предложение Алёны выглядело многообещающе. Не то, чтобы я искренне надеялся на радость любовных утех в её объятиях (а как сладко все-таки выйти за пределы общественной морали, ведь жена друга — почти сестра, и секс с нею немного смахивает на инцест, не так ли?), но её намеки и двузначность ситуации манили меня, и я шел на них, как кобель на запах потекшей сучки. Жизнь, по которой я семенил бродячим псом, была собачей в прошлом, являлась такой в настоящем, и не было никакой надежды, что назавтра она изменится. Это было простое существование, может быть даже примитивное, но оно вполне меня удовлетворяло, — я не тяготел к сложности.

Без всякого анализа ситуации я дал затянуть себя в ловушку. В общем, мотивация была мощная, и в тот вечер я не открыл дверь собутыльникам, а на следующее утро, проснувшись удивительно трезвым, перестирал шмотье, навел в квартире порядок, посетил салон, где мою голову избавили от лишних волос, вечером выгладил брюки и рубашку, и до блеска надраил обувь. На следующее утро, выбритый, расчесанный и сияющий, как новая монета, я, уверенный, что на работу меня не возьмут, а с Алёной случится… флирт, я отправился в лицей.

На дворе стоял лучистый август, стая собак праздновала собачью свадьбу, то есть пять кабелей со скулежом нетерпения ждали своей очереди, пока самый главный, здоровенный мохнатый волкодав, трахал понурую самку («извращенное какое-то у собак представление о семье», — подумалось мне), мир благоухал негой и пороком, я широким шагом торопился в лицей, улыбался, представляя себя с Алёнкой в обнимку на мягком ковре густой и душистой травы… К лицею я подошел испытывая дикую эрекцию. Пришлось засунуть руку в карман и придержать парня, чтобы не так агрессивно рвался наружу.

Алёнке я предварительно позвонил, так что она ждала меня у входа. Дала чмокнуть себя в щеку, потом отстранилась, рассмотрела с ног до головы, на секунду задержала взгляд на паху (что поделать, такое не скрыть полностью), тяжело вздохнула, сделала ввод:

— Внутри, конечно, полная гниль, но выглядишь совсем неплохо. Мешки под глазами только портят картину.

Я почувствовал, что член уже держать не требуется, он сам как-то вдруг обиделся и поник.

— Алёночка, я запишусь в тренажерный зал, верну коже эластичность и здоровый цвет. Подай только знак, и я горы сверну!

— В это очень хотелось бы верить, — с улыбкой сказала эта хитрая бестия, уверенная, что свое обещание я не сдержу.

— Пошли, тебя ждут, — бесцеремонно оборвала Алёна мои высокие устремления, резко развернулась и порывисто направилась внутрь. Я послушно поплелся следом.

Директрисой оказалась сухопарая женщина лет пятидесяти. Стальной взгляд поверх узких очков, острый нос, морщины вокруг губ и чудовищное синее платье, смахивающее на сюртук — консерватизм, как он есть. Ростом директриса доходила мне до подбородка, но это ей нисколько не мешало, она все равно смотрела на меня сверху вниз (каким бы каламбуром это не звучало). Весь её вид просто кричал о высеченной в камне жизненной позиции и железной воле. Кокон, в котором пряталась Инна Марковна (так её звали), имел толщину в два метра и двадцать сантиметров, и хотя был абсолютно прозрачен, я не сомневался насчет его прочности. Я сделал еще один маленький шаг ей навстречу, и она инстинктивно отступила на такое же расстояние.

Директриса выдержала паузу, нагнетая напряжение, затем сказала, и голос её был строг и окончателен, как приговор об отчислении:

— Павел Витальевич, что заставило вас сменить профессиональную направленность?

О том, что это вопрос, я догадался, в интонации вопроса не чувствовалось. К тому же, я не очень понял, о чем именно она спросила, но с ответом нашелся быстро:

— Жизнь. Она всегда делает повороты в самых непредсказуемых местах.

Видно, ответ ей понравился. Некоторое время она изучала меня сквозь узкие прямоугольники очков. Наконец, морщины вокруг рта разъехались, а губы шевельнулись, обозначив следующий вопрос:

— Ваше образование?

— Радиоинженер-конструктор-технолог, — отрапортовал я, и хотел добавить «мэм», но сдержался.

— Это не очень-то связано с информатикой, — справедливо заметила она.

— В этой жизни вообще мало чего связано, — я пожал плечами. Меня не брали на работу, я на это и не рассчитывал, так что я был открыт для лёгкого диспута на отвлеченные темы. — Вы позволите мне сесть, или наш диалог будет коротким?

— Присаживайтесь, — разрешила она, подождала, пока я сяду, затем и сама опустилась в кресло, сложила руки на столешнице в замок, снова обратила ко мне пристальный взор. — Алёна Игоревна рекомендовала вас, как хорошего специалиста.

— Достаточно хорошо я знаю три языка программирования. Надо будет, разберусь и в остальных, – зачем-то похвастался я, хотя делать этого не собирался.

— Вы когда-нибудь преподавали? Вы представляете себе, что такое пятнадцатилетняя молодежь?

— Нет, я с детства терпеть не мог учителей. Они такие зануды! А молодежь… что тут представлять? Такие же придурки, жаждущие самоутверждения, какими и мы в свое время были. Одна сплошная эрек… то есть, энергия, и никакой идеи.

И тут Инна Марковна понимающе улыбнулась, так, словно именно эти слова и хотела услышать. Эта неожиданная улыбка на непроницаемом лице выглядела странно, даже неестественно. Я насторожился.

— А у вас есть идея, Павел? — все еще улыбаясь, спросила директриса.

— Вряд ли. Я овощ, выращенный в социалистическом огороде, хотя всегда рвался превратиться в оппозиционный фрукт. Не буду утверждать, что мне это удалось. Революции уничтожают массы, мне же пока что успешно удается уничтожать только себя. Дайте мне возможность, и я уничтожу всех подростков, которые попадут в поле моего влияния.

— Вы неплохо выглядите для уничтоженного.

— Трупы разлагаются не сиюминутно.

— Но ведь для уничтожения нужен инструмент. Чем вы будете пользоваться?

— Знанием. Я знаю, что они идиоты, и сделаю все, чтобы они усвоили это тоже.

Инна Марковна теперь смотрела на меня задумчиво. Какой процесс обработки нулей и единиц шел в её голове, мне было неведомо, но спустя минуту она сказала:

— У вас мало времени на подготовку, Павел. Занятия начнутся через две недели, но я уверенна, что вы справитесь.

Я был ошеломлен. Меня приняли. На работу. В лицей. Учить информатике. Подростков!..

Ситуация казалась невозможной, но она происходила. Две недели назад я полагал, что акт принятия меня на должность преподавателя заблокирован вселенскими силами, ибо по своей сути противоречит основам мироздания, которые, как известно, в своей природе благи, созидательны. История моего существования всецело складывалась из актов разрушения, без малейших намеков на позитивизм, или, тем более, добродетель. И вот я принят на работу учителем, а мир существует себе так, как существовал и раньше. Апокалипсиса не случилось, рагнарек отменили, и я, как невостребованная валькирия, метался над полем брани, где никто не погиб. Бревно моего «Я» на полной скорости врезалось в берег, о существовании которого я раньше и не подозревал. Это было непостижимо.

Из кабинета директрисы я выходил на ватных ногах. Алёна ждала меня в коридоре. У нее было черное как сажа каре, и пронзительные сине-зеленые глаза. Ох, и хороша, чертовка!.. Она пристально смотрела мне в глаза и ехидно улыбалась.

«Сучка, когда-нибудь я тебя изнасилую», — это единственное, что родил мой обескураженный мозг.

— Как все прошло? — голосом невинного ангела осведомилась она.

— Я принят на вашу ёбаную работу… Господи, помоги мне…

— Я и не сомневалась. Инна Марковна тяготеет к мудакам. Очевидно, её прошлое полностью из них и состоит. Бедная женщина.

И все это она проговорила с легким садистским наслаждением, понимая, что я уже попал, и теперь, словно дрессированный песик, буду делать сальто по первому требованию дрессировщика. Ну почему женщины так вероломны!..

Алёна покинула меня, удаляясь по коридору, словно испанский фрегат времен Христофора Колумба, покачивая бедрами на каждой волне… то есть при каждом шаге. Нет, не её сексуальность притягивала меня, но та власть, которую Алёна надо мной имела. Глядя ей в спину, я вдруг понял, что женщины могут быть сильнее меня. Даже не так, я понял, что есть женщины, которым что-то внутри меня жаждет подчиняться. Это было странное открытие, потому что даже моя бывшая жена надо мной никакой власти не имела, хотя целых три года я надеялся, что люблю её. Впрочем, может быть в этом и заключается смысл — дать женщине над собой власть и посмотреть, что она с тобой сделает… Скорее всего, просто уничтожит. Но чем такой конец хуже любого другого? А что такое, в конце концов, любовь? Одних женщин мы хотим сейчас, чтобы на завтра о них забыть, других хотим постоянно, и именно это называем любовью. Но это же чушь! На самом деле любовь!.. Любовь…

В тот момент я так и не сделал никаких грандиозных открытий на этот счет. Я просто стоял, смотрел, смотрел, и смотрел… а Алёна уплывала по коридору (конечно же, чувствуя мой пристальный взгляд), и я понимал, что влип в серьезную, неприятную и, скорее всего, затяжную историю. Такую, которую на Украине называют «халэпа». В общем, это было уже не смешно.

 

3.

 

Мне выдали кучу методической литературы, которую я просмотрел по диагонали и пришел к неутешительному выводу, что в министерстве образования собрались маньяки и параноики. Дискретная математика! Теория графов! Комбинаторика! Они просто рехнулись. За десять лет работы мне ни разу не пришлось заглянуть в математические источники. Хотя вру, один раз пришлось, но это был совершенно уникальный и специфический случай (требовалось описать древовидную структуру данных, а готовые решения меня не удовлетворяли). Математика — это конечно хорошо, но надобность в ней существует, только если ты разрабатываешь чипы, или пишешь компиляторы. А я сильно сомневался, что кто-то из учеников лицея когда-нибудь будет разрабатывать процессоры. В любом случае для этого существуют университеты. Свои соображения я высказал директрисе, на что получил ответ, что лицей отличается от школы углубленным изучением дисциплин. И что мне было делать? Всю эту теоретическую ерунду я благополучно забыл сразу же по окончанию универа, и вспоминать её не было никакого желания.

— Ладно, что-нибудь придумаю… — сказал я себе, хотя не очень то был в этом уверен.

Первое сентября пришлось на субботу, и на работу я не пошел, потому что все равно уроков ни у кого не было, а таращиться на нарядных учеников с букетами цветов и пластиковыми улыбками у меня не было никакого желания. В лицей я пошел только в понедельник, чтобы познакомиться с коллективом. Занятий в тот день у меня не было. Инна Марковна представила меня коллегам, после чего я спросил, когда, где и в каком количестве они употребляют алкоголь, что немногочисленных мужчин заставило грустно улыбнуться, а женский состав — испугаться. Алёна пояснила коллегам, что я собираюсь проставиться, так сказать влиться в коллектив в буквальном смысле.

— Купите торт, Павел Витальевич, — разрешила директриса. — Мы с удовольствием почаевничаем.

Торт! Торт, черт возьми!.. В общем, домой я возвращался в полном расстройстве психики. Коллектив оказался непьющий, надежда на то, что Алёнка мне даст, растворялась на глазах, а назавтра меня ждал мой первый урок, — все было плохо, все было хуже некуда. Еще и деньги заканчивались, и требовалось придумать, у кого занимать на этот раз. В общем, я зашел в магазин, отоварился бутылкой самого дешевого, а потому, самого дерьмового коньяка, пришел домой и до ночи сидел в одиночестве на кухне, сосал алкоголь и думал, как же меня угораздило во все это ввязаться. Ответ, разумеется, лежал на поверхности, но в тот вечер я его так и не отыскал.

Утром 4-го сентября голова у меня трещала невыносимо. Вообще то, голова у меня редко болит, да и похмельем я никогда не страдаю, но тут был случай противоположный. Вот до чего доводит нервное напряжение вперемешку с суррогатным пойлом.

В лицей я все-таки поплелся. Даже не столько из чувства ответственности, сколько из мазохистского желания сделать себе еще хуже. Правда, оставалась небольшая надежда, что прогулка на свежем воздухе пойдет мне на пользу. Как выяснилось, этого не произошло.

— Пиздуй в лицей, кусок дерьма, — хлестал я себя плетями самоунижения, — пиздуй делать мир лучше, а учеников (и особенно учениц!) — чище!.. Алёнка права, Грек, ты самый последний мудак! Ну как можно было в такое вляпаться?..

До лицея я кое-как добрел, в коридоре столкнулся с Инной Марковной. Старая «нквдешница», очевидно, меня караулила. Сейчас на ней была длинная серая юбка и белоснежная блузка. Блузка была настолько бела, что стимулировала боль в моей голове пульсировать с удвоенной частотой.

— Я надеялась, что вы наденете галстук, Павел, — поздоровалась директриса. — У нас, знаете ли, есть кое-какие правила.

— У меня нет галстуков, да и завязывать их я не умею.

— Но рубашку то можно было заправить в брюки?

Я чуть склонился к директрисе, она отступила на шаг назад, и заговорщицки прошептал:

— У меня ремень старый, пряжка ржавая.

И тут грянул гром. Точнее звонок. Нет, это был не милый колокольчик, несущий усладу уху, это был стодецибельный бой царь-колокола, который какой-то садист засунул мне прямо в голову.

— Боже!.. — взмолился я одними губами, но Всевышнему моя мигрень была до лампочки.

Я обхватил голову руками и зажмурился. Сирена гремела целую вечность, но все же утихла, я открыл левый глаз. К сожалению, директриса оказалась не привидением, она не растворилась в воздухе добрым Каспером, но по-прежнему бетонным столбом преграждала мне путь.

— И что, вот так каждые сорок пять минут? — со страданием в голосе молвил я. — Инна Марковна, увольте меня, а?

— Ваш урок начался, на перемене зайдите, я дам вам аспирин.

Она резко развернулась и стремительно покинула место допроса.

— Инна Марковна, ваша прическа вас старит! — из последних сил крикнул я ей в спину, но она даже не оглянулась, всего лишь подняла руку и отмахнула в направлении моей смерти — кабинета информатики. Все были в заговоре, целый мир встал предо мною Китайской стеной. Выхода не было, и я, придавленный жизнью, как атлант небосводом, поплелся в класс, где меня ждало три десятка малолетних монстров, упырей, насильников, извращенцев и, что самое страшное, дегенератов. Никто из них меня еще не знал, но каждый из них уже люто меня ненавидел, — я это чувствовал. Одиннадцатый «Б», черти его забери.

В аудитории стоял гомон и визг, немногим уступающий недавнему звонку. Я захлопнул дверь и взмолился:

— Тихо, блядь!.. — впрочем, мольба моя, наверное, прозвучала через чур агрессивно, потому что тишина наступила тут же, и была она гробовой. — То есть… здарова, молодежь. Не орите, башка раскалывается.

Я добрел до своего кресла, плюхнулся в него, и аккуратно умостил голову на стол. Прохлада столешницы действовала благотворно. Через минуту, я поднял голову и внимательно осмотрел учеников, все они в недоумении переглядывались.

— Кто заорет — убью! — пообещал я вполне уверенный, что при необходимости так и сделаю.

Затем я опустил голову другой щекой на столешницу и замер минут на десять. За все это время я не услышал ничего громче шепота.

— Чо? Бурная ночка? — послышалось откуда-то с задних рядов, голос принадлежал парню, но говорил он все же осторожно, с опаской.

— Ага, — отозвался я, не поднимая головы.

— Может аспиринчику? — ехидно-вкрадчиво осведомился все тот же голос, послышалось несколько приглушенных «хи-хи».

— Не пробирает твой аспиринчик ни разу, — отозвался я, потом с усилием поднял голову и тут же встретился взглядом с обладателем заботливого голоса. — Кокаина нету? Вот он бы помог.

Вне всяких сомнений парень чувствовал себя в этом коллективе уютно. Он вальяжно развалился за партой и смотрел на меня теперь уже взглядом знатока, эдакого сноба, повидавшего в своей жизни пьяниц вроде меня, и сложивший об этом племени презрительно-снисходительное отношение. Одет он был добротно. Я не разбираюсь в моде и брендах одежды, но выглядел он пестро — джинсы с карманами в самых неожиданных местах, с тяжелыми металлическими молниями и цепями; массивные шнурованные ботинки желто-коричневой кожи, которые вызывали ассоциации с альпинизмом, или туризмом на крайний случай; черная футболка с диким орнаментом белого, розового и ядовито-зеленого, поверх — черный пиджак, непонятно из чего сработанный, потому что в местах сгиба материя сыпала искрами, как наполированный металл. Все, что было на мне надето, вряд ли стоило больше его ремня.


Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 187 | Нарушение авторских прав


<== предыдущая страница | следующая страница ==>
Кожухотрубный и пластинчатый водоподогреватель| 2 страница

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.025 сек.)