2 страница. — А чо, народное средства — не?

— А чо, народное средства — не? Не катит? Утренний опохмел — дело святое.

— Да что б ты знал про опохмел, мальчик, — моя головная боль, пройдя отрицательную единицу синусоиды, снова поползла вверх, было заметно, что обращение «мальчик» его зацепило. — Тебе семнадцать, от двух литров пива ты либо звереешь, либо падаешь замертво.

— Я не мальчик, — веско процедил он. — И кроме пива много чего пробовал…

Головная боль достигла максимума, я поднялся, упершись кулаками в стол, и начал говорить:

— И чем ты хвастаешься, придурок? Тем, что гробишь свой организм, когда он еще окончательно не сформирован? Ну молодец, к тридцати годам тебе обеспеченна жизнь на таблетках. Ты, наверное, думаешь, что до тридцати так много времени, что это — далекое недостижимое будущее, но ты не успеешь пернуть, как эти года пролетят. А я тебя уверяю — время, это подлая сука! — Я все больше заводился, даже не знаю отчего, но по мере того, как слова покидали меня, вместе с ними улетучивалась и мигрень. Это было загадочно, но это работало, так что я с еще большим энтузиазмом продолжил. — Вот ты сидишь тут такой весь из себя и думаешь, что стоит пошевелить мизинцем, и вселенная выстелется перед тобой ковровой дорожкой. Но это — просто гормоны. Твой организм завершает свое формирование, заканчивает работу над половыми органами, и гоняет по венам литры тестостерона и адреналина. Это всего лишь биохимия человека, а потому твоя поспешность взросления, твоя бравада «взрослыми» штучками, типа секса, насилия, алкоголя, наркотиков — не более, чем злая шутка, которую с тобой играет твое же тело. Ты жаждешь доминирования инстинктивно, но незнание тебя не оправдывает, потому что разум тебе все-таки дан. Может быть, ты его не заслуживаешь, но Господь Бог не взял меня консультантом по конструированию человека. В результате, ты — полный мудак! Ты мудак сейчас, и с большой вероятностью останешься им в будущем. Ты, со всеми своими крутыми шмотками, последней маркой телефона и прочей дорогущей херней, — ты уверен в себе и в своих силах, и, разумеется, папочка с мамочкой о сыночке позаботятся, бабла всегда подкинут, чтобы чадо ни в чем не нуждалось, — ты уже не способен сделать шаг в сторону и посмотреть на себя со стороны, и понять, что вскормленные в хлеву способны только хрюкать, даже если его пятак отмыт Well'овской шампунью и украшен золотой серьгой. Тебя, словно корову, превращают в организм потребления. Вслед за гребанной американской мечтой ты будешь прожигать свою жизнь в тщеславии и самодовольстве, уверенный, что в этом и заключается смысл существования! Это — твое будущее! Ты нихрена собой не представляешь сейчас, и таким же куском дерьма останешься в тридцать лет, когда гормоны поутихнут, здоровье будет расшатано алкоголем и наркотой, а психика — пониманием того, что все загубленные тобой жизни на самом деле не дали тебе и толики глубинного истинного удовлетворения, а карьера оказалась иллюзией! Твой последний и самый сильный в этой жизни шаг, будет шаг с крыши многоэтажки. К несчастью, даже это окажется глупостью!

Да, этот монолог нельзя было назвать идеальным, пафоса и банальности в нем было столько, что это уже становилось вульгарно, но я компенсировал этот недостаток интонацией, ибо, если хочешь, чтобы тебя услышали, надо орать.

— Можно подумать, что карьера препода в такой дыре, как наша, великое достижение! — взвился парень, уязвленный и красный, как спелый помидор. Ну да, его система ценностей подверглась жесткой критике. Но разве не это я обещал директрисе? — короче, ты просто стареющий обсос, который ничерта не добился, и уже не добьется!

Ничего не скажешь, задел я его глубоко. Вот только голос его выдавал, присутствовали в нем посторонние вибрации. В заявление парня было больше нервов, чем желания победить, в сущности, сказав это, он уже проиграл. Я же теперь почти не чувствовал головную боль, я вернул себе форму и мог трепаться о постороннем (особенно о том, какие они — ученики, идиоты) до самого вечера. Я ответил, вкладывая в слова напускную агрессию, словно я все еще пытался на оппонента давить:

— А вот тут ты совершенно прав, мальчик! Но разница между нами в том, что мне, в отличие от тебя, никто в свое время не объяснил, каким дерьмом я стану, если не направлю свою агрессию в правильном направлении! Никто мне не растолковал, что мир, который я видел в свои семнадцать, вовсе не таков, каким является на самом деле! Никто даже не заикнулся о том, что свойственная в вашем возрасте жестокость — всего лишь самый простой, самый примитивный путь становления «эго», который в девяносто девяти случаях из ста приведет к полному провалу! Ну да, остался еще один процент. И что? Ты видишь себя новым Наполеоном, Гитлером или Сталиным? Тогда удачи тебе, чертов недоразвитый Нерон! Насаждай и дальше свою агрессию окружающим, — ты всего лишь сообщишь миру о своем скудоумии, потому что не в состоянии быть значимым ни в чем больше! Ты вырастишь, уничтожишь кучу людей, уничтожишь себя, и все равно останешься ничтожеством!

— Да пошел ты!..

Это был перебор. Ну и с моей стороны, наверное, тоже… но мне то зачем переживать по поводу моего больного «эго»? Я к нему давно привык, мало того, испытываю к нему чувство глубокой симпатии. А вот он перестарался. На такой «необъективный» выпад я вынужден был ответить следующее:

— Мальчик, я с тобой вместе наркоту не глотал и шлюх не трахал. Не дорос ты еще, что бы мне «ты» говорить. Тем более — оскорблять. Вали отсюда, пока я тебе ноги не переломал! Пошел на хуй из моего класса!!!

На это «на хуй» он и в самом деле выскочил из-за стола. По началу мне показалось, что он бросится на меня с кулаками, но нет – направился к выходу. Шел он не быстро, гордость не позволяла, на меня не смотрел, хотя изредка поднимал глаза, но тут же опускал их долу. Я успевал различить в его взгляде злость и неопределенность — странное сочетание.

«Море агрессии, которая мечется в поисках идеи, чтобы оправдать себя, — подумалось мне, — вот из таких парней злые гении и формируют отряды всяких штурмовиков. Найди безыдейную силу и дай ей себя проявить в нужном тебе направлении, — и вот вам пожалуйста — революция. Блевать хочется, как все просто и действенно…»

Тем временем мой ученик, которого я даже пока не знал, как зовут, дошел до двери. Я, глядя ему в спину, сказал:

— Сделай одолжение, заморыш, зайди к Инне Марковне и попроси, чтобы меня уволили.

Он на секунду замедлил движение, но, так и не оглянувшись, покинул кабинет. Я с облегчением отметил, что от головной боли ничего не осталось. Ученики были в шоке, казалось, они дышали сквозь фильтры. В этой ласковой тишине можно было даже поспать, но уже не хотелось.

— Ладно, сколько времени у нас осталось? — спроси я.

— Двадцать шесть минут, — последовал предусмотрительный ответ одной из учениц.

— Хорошо. Ты, ты и ты, — я тыкнул наугад в кого-то из учеников. — Идите сюда. Вот вам методички и на следующий урок расскажите мне, что я вам должен втолковать. За это я поставлю вам по пять баллов, хотя все равно буду учить другому…

— Он не сдаст вас директрисе, — послышалось вдруг.

Я поднял голову и не сразу определил говорившего, потому что мальчик был какой-то неприметный. Его голос срывался на каждой твердой фонеме, и было понятно, что эта реплика далась ему нелегко. Но когда исчезает вожак прайда, даже самые слабые пытаются поднять голову. Выглядел парень на пару годов младше своих сверстников, — низкоросл, худощав, нервен в движениях и в словах, — вечная участь тех, кто идет следом. Наверняка, одноклассники не ставили его ни в грош, а потому даже не били.

— Я знаю, юноша, — ответил я ему с улыбкой. — Но это не имеет значения. Кто-то из вас все равно настучит. Попытается настучать. Хотя из этого ничего не выйдет. И знаете почему?.. — я обвел взглядом класс, никто из них понятия не имел, о чем я говорю, и не мог понимать, потому что их жизнь, жизнь семнадцатилетних, ограничена кучей стереотипов, в сущности, только из них она и состоит, я же был новой переменной в таком простом уравнении, и от этого уравнение странным образом усложнялось многократно, они не были в состоянии решить его самостоятельно. Мне пришлось предоставить им один из вариантов решения, — вы думаете, почему они взяли меня на эту неблагодарную работу? Да они просто не могут уже справляться с вашей анархией, эгоизмом и тупостью. Я — тяжелая артиллерия, стреляющая снарядами в пол тонны, я призван положить конец тому безумию, которое вы тут устроили! — и вот откуда я вообще взял, что в лицее анархия и беспредел, требующие вмешательства ОМОНА?.. Ну да отступать было поздно. — Так что поаккуратнее, детки, в городе новый шериф!

— Но-о… — подал кто-то голос, очевидно собираясь напомнить мне о правах человека, или там — первоприродных корнях гуманизма, закону которого я, якобы, должен следовать, просто потому, что я — учитель. Этим меня невозможно было пронять, и теперь они должны были уяснить это себе раз и навсегда:

— Никаких «но»! Зарубите себе на носу: не будет!.. никакой!.. демократии! Я старше, опытнее, сильнее, подлее, черт возьми, и главное — порочнее. Улавливаете это «ее»? Превосходящая степень, насколько я помню из школьного курса русского языка. Так что вывод простой: либо вы угомонитесь и начнете слушать, что вам говорят, либо я вас убью. Всех до одного. Все равно вы никчемные идиоты… Вода у кого-нибудь есть?

Такая смена темы заставила молодежь врасплох, они снова начали в недоумении переглядываться.

— Вода питьевая, ну там Aqua Minerale, или чо там?..

Дошло. Девочка во втором ряду выудила из сумки бутылку, протянула мне. Принимая бутылку, я заглянул ей в газа, там стояла паника.

Сходу я отпил половину (бутылочка была 0,33), остальное вылил на голову, нисколько не заботясь о струях, которые стекали на грудь и за шиворот. Мне было приятно.

— Спасибо, — сказал я ученице, возвращая ей пустую бутылку. — Итак, информатика, которую вы так трепетно ненавидите…

За оставшееся время я умудрился растолковать классу, что учить их собираюсь тому, что им может пригодиться в реальной жизни. Заваливать учеников математикой, как того желали министерские параноики, в мои планы не входило, но базовые знания ПК и популярного софта они должны были знать на должном уровне. В завершение сказал следующее:

— Современная жизнь без компьютера невозможна. Это банально, но это — факт. Пожалуй, единственная среда обитания, куда в России не дотянулись щупальца Интернета, это зоны строгого режима. Так что если кто-то из вас видит свое будущее в тюряге — ради бога! Я поставлю ему три балла автоматом, и освобожу от своих занятий. Те же из вас, кто собираются оставаться по эту сторону решетки, обязаны посещать мои уроки и добросовестно зубрить то, что я вам буду давать. Возражения есть?

Возражений не было.

Следующие три урока прошли без ощутимых эмоциональных всплесков, но по сути так же. На последнем занятии в десятом «А» я даже зачем-то рассказал историю возникновения Unix, и с удивлением увидел на многих лицах заинтересованность, даже у девочек. Потом прозвенел звонок, и минуту спустя я выкинул все это из головы, потому что мои мысли всецело были заняты недопитой бутылкой коньяка, ожидавшей меня дома в холодильнике. Но добраться до вожделенно алкоголя было не так то просто — в коридоре меня караулила Алёна. У неё был странный взгляд, не осуждающий и не одобряющий. Взгляд ученного, который через микроскоп наблюдет развитие колонии бактерий. Она не знала, как реагировать на ситуацию, а потому выжидала. Подобный подход не свойственен женщинам, существам эмоциональным по определению, но он был свойственен ей, и кто знает, может быть поэтому она мне и нравилась?

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь. Инна Марковна ждет от тебя объяснений, — сказала Алёна ровно, а я подумал, что мне и самому хотелось бы знать, что я делаю. — Всего один день и лицей уже трещит по швам.

— Я — гений разрушения! И ты знала это, когда звала меня на работу.

Волнения преподавательского состава для меня неожиданностью не были. На переменах я выходил покурить на крыльцо, там всегда толпилась молодежь, преспокойно делавшая то же самое (мы в свое время, по крайней мере, прятались за сарай!). Стоило мне появиться, и они теснились, отодвигались от меня, чувствую потенциальную угрозу, но недалеко, так что обрывки фраз ветер до меня доносил: «Атас, это Грек!», «Вон он, вон!..», «Ну бля, короче, чо он устроил — полный пресс! Ты бы видел!..», «Та короче, я тебе конкретно говорю — зверь!..» Больше всего мне понравилось определение «беспредельщик», я даже улыбнулся.

Забавным было и то, что от урока к уроку ученики притихали. Понятное дело, таки вести, как сумасшедший преподаватель по школе… то есть по лицею разлетаются быстро, но все же результат удивил даже меня — к концу занятий коридоры притихли, замерли, как замирает зритель в ожидании развития остросюжетного фильма: кого убьют следующим? Silent hill, одним словом.

— Пошли, Инна Марковна желает тебя видеть, — сказал Алёна, развернулась и порывисто направилась к кабинету директрисы. Определенно, у этой женщины был стержень. Я послушно поплелся следом. Пара учителей, которые встретились мне по дороге, смотрели на меня с испугом. У меня даже возникло желание рыкнуть на них голодным львом, но я не стал. Устал, наверное.

Инна Марковна сидела за столом, руки покоились на столешнице, левая ладонь накрывала правую, взгляд был холоден и суров. Разговор обещал быть коротким, как падение ножа гильотины. Я, не дожидаясь приглашения, плюхнулся в кресло напротив. Несколько секунд директриса пыталась казнить меня взглядом, но со мной такое никогда не срабатывало. Видимо, уяснив это, она перешла к вербальному воздействию:

— До меня дошли слухи, что вы третируете учеников.

— Вранье! — я состроил гримасу возмущения.

— Вы давите на них, и очень сильно. К тому же — матом!

— Я делаю это из гуманности! — пылко заявил я. — Чтобы мне не пришлось их бить!

— А вы что, еще и бить их собрались?! — толи возмутилась, толи испугалась директриса.

— Ну-у-у-у… — я сделал вид, что задумался. — Я пока не думал над этим всерьез. Вообще, хорошая была практика в гимназиях во времена царя-батюшки — по четвергам всех учеников пороли. Дисциплина была идеальной.

— Павел Витальевич, прекратите паясничать! — взвизгнула директриса. — У нас тут лицей, а не тюрьма! Мы должны прививать молодежи высокие нравственные идеалы, а не калечить их психику!

А вот тут я разозлился.

— Да что вы такое говорите! О каких идеалах?! Развели стукачей — это из них вырастет высокоидейное поколение? Или та анархия, с которой никто из вас не может справиться, это она взрастит будущее нашей страны?! Хватит уже лицемерия, Инна Марковна, пора посмотреть правде в глаза! Наша молодежь покидает школу, унося с собой озлобленность, агрессию и равнодушие! Свои моральные принципы они черпают не из ваших уроков, а из телека, где на них валится лавина американизированных псевдоидеалов! Что, думаете герой Шукшина в «Они сражались за Родину» для них важнее третьесортного «Рэмбо»?! Раскройте глаза, Инна Марковна, им на все наплевать, кроме самих себя, а значит методы, которыми вы пытаетесь навязать им основы нравственности, не работают!

— А ваш метод — орать матом на учеников?!

— Да, чёрт возьми! Орать, а может и бить, чтобы достучаться до их сердец, чтобы проломить тот кокон, в который они спрятались от безразличия родителей, от равнодушия страны, в которой родились, и от вашего лицемерия, которое пытается доказать им заведомо недоказуемое!

Директриса еще некоторое время пристально смотрела мне в глаз, затем откинулась на спинку кресла, подняла очки на лоб и потерла веки.

«Устала, старая, — подумал я где-то даже с жалостью. — Устала от работы, от учеников, от мудацкого коллектива, теперь еще и от меня».

— Вы меня уволите? — осторожно спросил я.

— Мне не кем тебя заменить, — не отрывая от лица ладоней, ответила она. Директриса перешла на «ты», и я с обреченностью понял, что теперь она меня не уволит никогда. — Я вообще удивилась, что ты согласился. Зарплата маленькая, а работа — хуже не придумаешь, всё на нервах. Но теперь понятно, почему ты здесь, а не в «ТНК», или там у операторов сотовой связи. С таким характером не то, что работать — жить невозможно.

— Да уж, — скорбно согласился я. Диалог как-то резко перешел на дружеский тон, но я этому не удивился, я давно заметил, что стоит наорать на человека, как он проникается к тебе симпатией. Это загадочно, но это работает. — А кстати, в чем проблема то? Кто-то жаловался?

— Самое удивительное, что нет. Толи ты их запугал, толи просто говоришь на их языке.

— Вот как это называется. Честно сказать, у меня другого языка нету.

— Я уже начинаю это понимать. Но проблемы могут возникнуть там, где их не ожидаешь. Например, от родителей.

— Да не возникнут. Мы пока еще не ёба… то есть не Америка, где у преподавателей меньше прав, чем у учеников. А на взрослых я умею орать даже с большим энтузиазмом, чем на детей.

— Павел, а у тебя дети есть? — Инна Марковна вышла из-за стола, села на стул рядом со мной, хотя взгляд на меня и не поднимала. Она пустила меня на личную территорию, и я почувствовал электрическое покалывание в левом плече — сигнал опасности. Я инстинктивно отодвинулся, ответил в замешательстве:

— Ну, да, теперь у меня их добрая сотня.

— Значит, нет, — произнесла она как-то обреченно. — Ты не знаешь, что такое свой ребенок.

Она сделала акцент на слове «свой», как будто я и так не понимал, о чём идет речь. Извечная проблема нестыковки мужских и женских инстинктов продолжения рода, как раз та дилемма, которая превратила основу мужского начала в мачизм, а женского, обильно сдобренного дутой демократией — в феминизм. За тридцать пять лет своей жизни, я знал одного единственного мужчину, который не только хотел ребенка, но после его рождения с радостью переносил все невзгоды, с младенцем связанные, да и вообще любил отпрыска всей душой (вот этот самый орущий сгусток животного эгоизма!), и заботился о нем куда больше, чем его жена. При том, что сам он был далеко не размазня; в его компании я всегда чувствовал себя раскрепощённее, а потому с большим энтузиазмом нарывался на неприятности. Это было загадочно, но имело место, — я не мог отмахнуться от очевидного факта, а потому заключил, что отклонения все же возможны. Но та семья — исключение из правил. И точка. Всех прочих известных мне мужчин рождение ребенка угнетало. В первую очередь, потому что беременная женщина теряет привлекательность в глазах мужчины. Да и вообще, в самой мысли, что придется засунуть член туда, где уже копошится твое (или чье-то?..) потомство, есть что-то омерзительное. Так что для мужчины, который еще совсем недавно мог получить удовлетворение буквально по первому желанию, такой поворот сюжета способен привести к эмоциональной катастрофе. К тому же вскорости выясняется, что наследник требует к себе колоссальное внимание, так что ко всему прочему, мужчина начинает жену к ребенку ревновать. Нет, мужчина не может испытывать к своему наследнику материнскую нежность, но со временем он привязывается к нему, и к моменту, когда отпрыску стукнет лет пять, эта привязанность превратиться в любовь. Но эти пять лет надо как-то пережить. Я к этому не был готов в прошлом, не думаю, что смог бы вынести это сейчас.

— Я боюсь младенцев, — сознался я честно. — Их невозможно третировать. Я перед ними бессилен.

Инна Марковна посмотрела на меня внимательно, отвернулась, сказал:

— Поразительная честность. Мужчины и в самом деле боятся детей, только далеко не каждый из них может себе в этом сознаться. Ты сильнее многих, Павел.

Мне стало как-то неуютно. Я спросил, закончен ли наш разговор, на что директриса утвердительно кивнула, и заторопился домой. Мне больше не хотелось с ней откровенничать, тем более на столь щепетильные темы.

4.

Напослезавтра, то есть 6 сентября, Антон Горевский (так звали парня, которого я выгнал с прошлого занятия), на урок ко мне не явился. Вообще то, я бы не удивился, если бы он еще во вторник выследил меня со своими дружками, дабы посредством кулаков восстановить пошатнувшийся авторитет. Но этого не случилось. Тут могло быть два варианта, либо я их всех слишком запугал, либо парень решил действовать осмотрительно, и тщательно вымерял план возмездия. Второй вариант был намного хуже первого, ибо предполагал холодную рассудительность, выдержку и коварство — жуткое сочетание, учитывая, что эта смесь заквашена на юношеской агрессии и жажде протеста. Но действовать требовалось в любом случае, так что я решил разыскать парня и расставить все точки над «i». Ну а пока надо было как-то провести урок.

Я сел в кресло и огляделся. На столе предусмотрительно стояла полулитровая бутылка минеральной воды. Я отвинтил крышку, сделал пару глотков, вернул бутылку на место.

— Ну что, бездельники, как дела? — поздоровался я с молодежью. — Какие глупости успели натворить за те два дня, пока я имел счастье вас не видеть?

Глупостями молодежь делиться со мной не торопилась. Ученики переглядывались, осторожно улыбались.

— Ладно, чего там в методичках писали?

Как выяснилось, ничего интересного в методичках не было. Я откинулся на спинку кресла и минуту разглядывал потолок, размышляя, чего бы такого рассказать, потом вспомнил, что начинать всегда надо с истоков, вернул взгляд на класс и начал, так сказать, сам урок:

— У кого дома нет компьютера?

Худенькая девочка в вязаной лиловой кофточке робко подняла руку. Несколько учеников и учениц на нее оглянулись, в глазах одних читалось безразличие, в других едва уловимая снисходительность, — одноклассники как бы позволяли ей не иметь компьютер, прощали её семье бедность. У нее и кофточка, видать, была сработана собственными руками. На пугливом личике не наблюдалось и тени косметики, а два хвостика так и вовсе навевали трогательные воспоминания о моем социалистическом отрочестве, когда ученицы ходили в коричневых платьях и белоснежными фартуками, а на таких вот хвостах носили пушистые банты.

Девочка стушевалась, опустила руку и бросила в мою сторону взгляд, полный укора. Ну да, в наше время быть бедной — стыдно.

— Как тебя зовут? — спросил я её.

— Наташа. Наташа Плеханова.

— Ладно, Наталья, что-нибудь придумаем… А теперь, раз все вы счастливые обладатели ПК, хочу задать вам вопрос: кто знает, с чего началась эра персонального компьютера?

В правом ряду показалась рука.

— Говори.

— С того, что Zilog выпустила программируемый чип Z-80.

— Верно! — признаться, я не ожидал такой осведомленности от своих учеников, а потому присмотрелся к парню внимательнее. Это был тот самый юноша, который на прошлом занятии заверил меня, что Антон не побежит стучать. — Только давайте договоримся, сначала называйте свои имена и фамилии, а я буду стараться их запомнить.

— Павел Мельников, — сказал парень и отчего-то смутился.

— Точно, тезка. Господин Фэггин свалил из Intel, прихватив свои наработки по программируемому контроллеру i8080, и основал шарашку Zilog. Руководство Intel облажалось, не прочувствовало грандиозные перспективы программируемых контроллеров, и на работу Феггина смотрело, как на чудачество. За что и поплатилось вскоре рублем… то есть долларом, потому что основная масса прибыли от продаж новинки прошла мимо них, это в то время, когда Intel была лидером в производстве программируемых контроллеров. Да, все началось с Z-80. Это был уже полноценный восьмиразрядный процессор, с поддержкой оперативной памяти до 64-х килобайт. Да, да, — вот так все скромно начиналось. В 93-ем эти процессоры появились в продаже, был даже наш советский аналог, на радиорынке можно было их купить, а так же все комплектующие для сборки «Спектрума», так назывался ПК на базе Z-80. Это теперь материнские платы собирают и настраивают на заводах, в наше время все приходилось паять самим. Микросхемы оперативной памяти были чувствительны к статике, и могли загнуться от прикосновения пальцев. О мониторах никто не мечтал, «Спектрумы» конектили к телевизорам, которые, как правило, не имели видеовхода, так что приходилось и блоки видеовходов доделывать руками. Такой комплект стоил 20 баксов, готовый Спектрум — 40. Думаете, копейки? Как бы не так! В начале 90-ых на 20 баксов студент мог спокойно жить две недели, а с полтинником — он вовсе был королем… Лично я собрал и настроил с десяток «Спектрумов», правда продать мне удалось только половину, — никогда не умел торговать. Но знаете что? Когда на своем первом «Спектруме» я написал программу построения синусоиды, и она заработала, я испытал чувство несоизмеримое с радостью первого секса! Так процессор господина Фэггина определил мою дальнейшую судьбу, — на лицах учеников появилась заинтересованность, можно было переходить собственно к предмету. — Ну да ладно, вернемся к архитектуре ПК…

После урока Паша Мельников задержался, и когда все ученики покинули класс, подошел ко мне и замер в нерешительности.

— Чего тебе? — спросил я.

— Павел Витальевич, у меня… у меня тоже нет компьютера.

Я откинулся на спинку кресла и внимательно посмотрел на парня. Спросил после паузы:

— Как получилось, что ты больше других в компьютерах шаришь?

— Когда у друзей, когда у брата, тут вот на уроках опять же…

— Понятно. Ладно, что-нибудь придумаем. Я смотрю, тебе нравится программирование?

— Да, я немного знаю Visual Basic, но хотелось бы знать больше. Да и не только Basic.

— Вот что Павел. Научу я тебя всему, что знаю, а ты за это будешь мне тут помогать за сеткой и компами присматривать, лады?

— Да, конечно! — его лицо просветлело, и мне стало как-то неудобно.

— Ну и договорились, пиз… то есть иди с богом.

Он улыбнулся, давая понять, что напутствие понял, и заторопился к выходу. Я еще минуту посидел в тишине, соображая, где бы мне раздобыть «железо» на два компа, наметил пару звонков, затем отправился искать Антона Горевского.

Антона я нашел у кабинета математики в компании четырех парней. Они стояли обособлено от остального класса и с напряжением следили за моим приближением.

— Антон, на два слова, — сказал я приблизившись.

Антон секунду колебался, потом сделал шаг мне навстречу, его друзья потянулись следом, но я вытянул руку ладонью вперед, пресекая их намерения, сказал:

— А вы обождите тут, молодые люди, — парни замерли, переглянулись в недоумении, потому как и сами не поняли, почему остановились. Я отошел метров на десять и обернулся.

— Я не буду извиняться, — процедил Горевский, подойдя.

— Да плевать мне на твои извинения. Ты выебнулся и получил по заслугам. Но я выгнал тебя с одного урока, а не с целого курса. Так что теперь у нас проблема, и я хочу решить её немедленно. Если у тебя есть что мне сказать, или даже сделать, делай и говори это сейчас. Потому что на своем следующем уроке я желаю тебя видеть.

— Вы попустили меня перед всем классом. Да, может я и сморозил лишнего, но вы на этом сыграли, чтобы остальных запугать. Это по-любому подло!

— Приятно осознавать, что башка у тебя варит как надо. Но если ты ждешь извинений от меня, то этого не случится. Ищешь справедливости? Ну так вот запомни: её не существует в принципе. И потом, чего же ты обижаешься на мои методы, разве сам ты завоевываешь авторитет чем-то другим? Например, эрудицией, или благими деяниями? — я улыбнулся. — Разница лишь в том, что ты инстинктивно чувствуешь, что сила — самый мощный аргумент, я же — проверял это годами, оттачивая и вымеряя все нюансы подобного воздействия. Воевать со мной бесполезно, парень, у меня огромный багаж опыта, и ты бы ужаснулся, узнай, на какую подлость я способен. Но этот разговор я с тобой веду, потому что не имею никакого желания с тобой воевать. Так что я предлагаю тебе оставить прошлое в прошлом, сделав из него необходимые выводы, и жить будущим.

— Все забыть, типа ничо и не было? — он криво усмехнулся.

— Да.

Мимо прошла Алла Борисовна, преподаватель математики, настороженно покосилась в нашу сторону.

— До вторника, когда будет следующее мое занятие, у тебя куча времени, чтобы подумать, — сказал я, внимательно глядя ученику в лицо, оно оставалось серьезным.

Он ничего не ответил, я развернулся и направился в учительскую, отчего-то уверенный, что на следующий урок Антон обязательно явится. Спиной я чувствовал, что он провожает меня пристальным взглядом.

В учительской было тихо и напряженно, хотя большая часть преподавателей находилась здесь.

— Чего такие мрачные, коллеги? — спросил я, на что получил ответ, что Вера Семеновна, преподаватель биологии, вчера свалилась с инфарктом и теперь пребывает в больнице, а если даже и выкарабкается, то вряд ли вернется к преподавательской работе.

Я прошел в кабинет директрисы, Инна Марковна сосредоточенно тыкала пальцами в кнопки телефона, завидев меня, молча кивнула на стул, я сел.

— Занято, черт, — тихо выругалась она.

— Как она? — спросил я, имея в виду Веру Семеновну.

— Вечером схожу проведать, — устало отозвалась директриса. — Не хочешь меня сопроводить?

— Боже упаси! — испугался я, потому что терпеть не мог больниц. — Я её почти не знаю, а она женщина пожилая, сердце опять же больное — увидит меня и, не приведи господи, вообще концы отдаст! От меня и здоровые то шарахаются.

Инна Марковна усмехнулась.

— Ты, похоже, никогда не теряешь чувство юмора, — сказала она.

— Иначе нельзя, тотальная серьезность — прямая дорога к преждевременной старости. Кем вы её замените?

Дата добавления: 2015-08-27