Аннотация 7 страница

Мы курим со Стасом и Отто. Чилам завернут в мокрую тряпку для усиления кайфа. Али нашел новый бизнес. Очень много денег. Б Японии, в дорогих ресторанах, новая фишка — очень круто ужинать с белыми женщинами. Дорогие японские рестораны срочно ищут белых женщин, согласных зарабатывать таким образом. — А потом? — в смысле? — ну, после ужина? — да ты что! Это же не проституция. Это как эскорт-услуги. Поужинала, поулыбалась, получила бабки — и до завтра. — Али собирается вербовать в Индии обнищавших и охреневших белых девочек для трапез с японскими яппи. — Стас забивает новую порцию.

Я, кажется, перебрала. Я поворачиваю голову из стороны в сторону. Вместо того, чтобы плавно двигаться по кругу, комната дергается рывками в стробоскопическом танце, руки, головы, пальцы, ноги — все отдельно, все самостоятельно, как на второй стадии зарождения мира по Эмпедоклу — головы в поисках шей и шеи, озабоченные недостижимостью туловищ. Мы все — travel агнцы, и только от нас зависит, была ли нужна наша жертва, или, точнее — жертва нас...

Я стучу по барабанам, купленным в сикхском музыкальном магазине, я закрываю глаза — и меня нет, только ритм, вибрирующий ритм, подчинивший меня ритм, лезущий из меня ритм, ползущий по мне ритм, значит, я все-таки есть? подожди, Анастезия, ты меня путаешь, меня это кого? это меня или меня? шея находит голову, на голове проклевываются уши, прямо над правым ухом с треском сжимается банка из-под кока-колы — ты че это, Настюх, в трансе никак? Хватит. После динамической медитации — фаза покоя. — Лешка вытирает салфеткой лужицы кока-колы на покрывале. — А ты что у нее, гуру, что ли? — ехидно осведомляется Отто, я силюсь прислушаться и разобрать слова. — Я — ее индийский сожитель — давится от смеха Алексей... Ха, и на том спасибо, хоть не гуру.

Приходит Таня. Худенькая девочка с двумя каштановыми косичками. Девочке оказывается лет сорок, у девочки двое детей — шестнадцати и девяти лет. Двое мальчиков. Два года назад она продала квартиру не то в Ташкенте, не то в Ашхабаде и приехала жить в Индию. Не зная языка. Не зная никого. С детьми. Навсегда. Почему? Так почувствовала. Она сидит, поджав ноги, и рассказывает, рассказывает, рассказывает. Она ни с кем не общалась все это время. Два года она почти ни с кем не общалась, кроме своих детей. Потом вот появился Стас. Еще был Александр. Но Александр купил американский паспорт и ухал. Вернее, он купил польский паспорт и уехал в Америку. И эта девушка из Москвы, как же ее звали, которая уехала в Пуну, кажется, Наташа. Лешка оживляется. Она знает Наташу и Александра? Она видела Наташу? На­таша — та самая мифическая леди, которую «ищут пожарные, ищет милиция», ищут Лешка и его друг Костя. Девушка Наташа приехала в Индию в ноябре. С десятью тысячами долларов. За товаром для Костиного и Лешиного магазина. Нормальная девушка. Абсолютно адекватная. («Адекватный» — становится словом паразитом.) Проработавшая два года продавщицей в Костином магазине. И пропала. Ни товара, ни девушки. Молодого человека Александра Костя нашел в сентябре сидящем без денег на Main Bazar'e. Дал ему денег, предложил отправлять время от времени в Москву товар и получать процент. Абсолютно нормальный молодой человек. Отправлял товар. Получал деньги. Говорят, в Америке. В марте от Наташи пришло письмо. «Дорогой Костя, боль­шое спасибо, что ты дал мне возможность посетить такую удивительную страну, как Индия. У меня все прекрасно. Я много путешествую, на тысячу долларов я купила товар и оставила у Дипака, остальные деньги отдала Александру. Я живу в Пуне, я получила три степени инициации в рейки, я чувствую, как удивительно все вокруг. Всего хорошего. Р. S. Деньги сюда перевести очень легко, я получу их в течение дня. Номер моего счета... заранее спасибо...»

Александр оставил после себя три железных ящика с грязной одеждой, статуэтками, чиламами, рулоном пленки для перевозки гашиша в желудке, книжками, сотней фотографий, размытых и блеклых, бечевками, лекарствами, скотчем, ножницами, гобеленовыми сумочками, кремом для загара, еще какой-то дребеденью. Таня потрясена. Этого не может быть. Она оживляется. Она попала в чью-то историю. Она выкладывает все, что знает. Наташа врет. Она дала Александру сто баксов и все. Все деньги были у нее. Сашка не такой. Он мог купить польский паспорт, мог уехать в Америку, но он не вор. Наташа специально все свалила на него. Стас тоже так подумал. Стас как только ее увидел, сразу что-то почувствовал. Ну надо же, и как я сразу не сообразила, а Стас мне еще говорил, и потом, я вот вспоминаю...

Она сидит до четырех утра. Рассказывает о детях, их так трудно устроить в школу, младшего берут, а со старшим проблемы, и потом, она же ничего не знала, она так завидует девчонкам, вроде меня, такие молоденькие, а такие свободные, ведь они же были совсем другими, они же всего боялись, они же ничего не видели, никуда не ходили, не ездили, и она только сейчас начинает про себя понимать, что... она заболела, думала, что умрет, но ее вылечили, и у нее уже есть друг, индус, очень хороший, он во всем ей помогает, ой, вы такие хорошие, вы так слушаете, а я ведь два года ни с кем не говорила, вот еще Майкл, рыжий немец Майкл, он тоже дикарь, ему плохо с людьми, а я не знаю английского, я только-только начинаю что-то говорить, и мы с ним так вот сидели по вечерам и смотрели друг на друга, и улыбались, а сказать не могли ничего... я как представлю, что кто-то из моих знакомых увидит, как я тут ползаю по кучам дешевых тряпок, и так радуюсь, так радуюсь, я ведь привыкла везде быть первой, не знаю, почему, но у меня все хорошо получалось, а потом это все таким пустым стало, но сейчас все уже лучше, и как я раньше... Я выслушиваю все эти бесконечные истории, каждая — готовый сценарий, каждая — только снимай кино, только запиши. Но как, как описать все эти кафе, весь этот сброд, весь этот джаз, обезьян, приходящих полакомиться бананами, молочный чай, продающийся чай-мамами, шершавую слоновью попу, по которой ползешь наверх, чтобы, ритмично покачиваясь, плыть у всех над головами, холодные молнии, мгновенно обрушивающиеся струи воды, не сверху, а словно из-под земли, отовсюду, как описать все эти па и реверансы слоновьего хобота на прощание, как описать жажду и духоту, пыль и пепельно-оливково-охристый воздух, массаж головы и звук барабанов, когда бьешь по ним кончиками пальцев, ладонь параллельно поверхности из верблюжьей кожи, сначала осторожно, нащупывая ритм, потом все быстрее и быстрее, пальцы захлебываются, бегут, замира­ют, останавливаются, поперхнувшись, сконфузившись, перескакивают с барабана на барабан, и у каждого свой звук, свой голос, и как, как описать все эти звуки и голоса, гулкое, гнусавое гудение табл, низкий горловой бас маридана, как воспроизвести, нарисовать, раскрасить все эти запахи, и шорохи, и ароматы, и лица, лики, личины, и еврейского кудрявого мальчика, заглянувшего за зажигалкой и угостившего джойнтом, он тоже улетает через два дня, он попал сюда после армии, они все здесь после армии, все эти ребята и девчонки, их учили выживать, и воевать, и верить в конкретные идеалы, а они не хотят думать, они не хотят бороться, они впадают из одной крайности в другую, они танцуют ночь напролет, а потом бегут к раввину в синагогу на третьем этаже, и пьют чай, и он что-то доказывает им, и его борода вздымается в проеме приоткрытой двери, и девочку с Ямайки, улыбчивую Дюймовочку, мечтающую поехать в Колумбию, в Колумбии будет большое party зимой, а летом что-то должно быть в России, на заброшенной атомной станции, это правда? приезжали русские ди-джеи, говорили что-то, куда дальше? кто знает, как описать самозабвенно, упоительно целующихся бегемотиков из зоопарка, маленького продавца омлетов у входа в гостиницу, уличных четырехлетних попрошаек, залезших нам на колени в рикше и меряющих Лешкины очки — чумазые мордочки в красно-сине-желтых очках с восемью стеклами, космических подкидышей и поклонников чапати, русскую шоп-туристку — вытравленная перекисью «химия», шестидесятый размер, прижатая к груди сумка с деньгами, бешеные глаза, платье в горошек — рассекающую Main Bazar в сопровождении амбала-охранника двух метров ростом, в спортивном костюме...

Мы встречаем в Дели шведку и мексиканку из Ришикеша, они целуют нас, как родных, мы совсем забыли вас спросить, а как там мальчик ди-джей из России, как же его звали, кажется... вы его знаете? мальчик — Лешкин друг, он уже три месяца, как в тюрьме, девушка везла из Питера гашиш, девушку взяли по наводке, пришли по цепочке за мальчиком, выломали дверь, когда суд — неизвестно, всего за грамм, за один единственный грамм гашиша? на лицах девушек смятение и ужас, сказать кому-нибудь в Индии, что за грамм хаша посадят на год, все равно, что сказать, что человек умирал от голода, вышел купить кусок хлеба, пришла полиция, взломала дверь и забрала его. Барышни подавлены. Они скорбно маячат на горизонте, когда мы, мило распрощавшись, удаляемся...

Как описать случайные прикосновения на улицах и коровий язык, облизывающий мне руки, уличного предсказателя судьбы — напиши число от одного до пяти, из какой ты страны? как тебя зовут? положи деньги — у меня нет — ты врешь, положи деньги, я предскажу, что с тобой будет через месяц — слюшай, вах, такой большой факир и такой глюпый, я тебе бесплатно предскажу, что с тобой будет через пять минут — не будет тебе денег, дорогой, — белого тигра и яблочный пирог из German Bakery, засвеченные пленки — я не хотела фотографировать, и они засветились — все эти глюки, пятна света, жар, вползающий в распахнутые двери лавок, в которых сидят на тюках с одеждой толстые индусы, все эти вспышки, всполохи, всплески и огромное закатное оранжево-алое солнце в иллюминаторе, висящее прямо над взлетной полосой, над обустроенным культурным миром, поросшим мхом и заплесневевшим, вместительным и удобным, как дерматиновый чемоданчик с железными уголками, как квартира, в которую годами натаскивали штучки, финтифлюшки и цацки, от которых теперь жалко избавиться, миром, грамотным и дремотным, как мозги литературоведа...

Я тону в любви, умираю от любви, плачу от любви и смеюсь как идиотка — неоправданно и беспричинно. Я люблю всех людей в Дели, Москве, Варшаве, Братиславе, Ногинске, Денвере, Тель-Авиве и Сан-Пауло, всех этих жующих, зевающих, спешащих на работу, не замечая друг друга, раздраженно озирающихся, тайком мечтающих трахнуть секретаршу, политически корректных, сплевывающих на тротуар, развешивающих по стенам дипломы, вы­гуливающих собак, зажигающих свет в своих муниципальных склепах мутными зимними утрами, стоящих с рекламой макарон на углу 5th Avenue и Мясницкой, застрявших в «пробке» на Oxford street, выбирающих подарки на Рождество (Пасху, Валентинов день, День Независимости Белого Дома России от России), яппи и джанки, интеллектуалов и козлов, бомжей и сенаторов, человеческий хлам, разносимый по улицам и разъезжающий в лимузинах, смотрящих «Поле Чудес», «Империю страсти» и бейсбольные матчи, жрущих поп-корн в автомобильных кинотеатрах и клубящихся ночи напролет под экстази, разводящихся каждый божий день и живущих так до смерти, храпящих, отмороженных, закупающих продукты на оптовых рынках и читающих «МК», болеющих за «Динамо», страдающих бессонницей, озабоченных загрязнением окружающей среды, отплясывающих на барной стойке в «Hungry Duck», панков и педиков, арабских террористов и «Тигров освобождения Тамил-Илама», жадных до жизни детей поколения «Y», я готова говорить о чем угодно — parents problems, drug problems, money problems, police problems — я готова делиться любовью со всеми и каждым, с грязными работягами в метро, старухами-мухоморами на лавочке перед домом, обсуждающими проходящих мимо жильцов, авангардными модельерами и психотерапевтами, роллерами, рокерами, грибниками, со всеми этими тинэйджерами, для которых еще нет названия, с карманниками и занудами, усредняющими по малому параметру, с придурками и нормальными, совершенно нормальными, абсолютно адекватными...

И пусть «я — одиночка, и это никогда не изменится», но я знаю, что мир — это не альтернатива между героином (кокаином, «винтом», etc.) и «...работой, карьерой, семьей, большим траханым телевизором, стиральной машиной, автомобилем, CD-плейером, автоматическими открывалками, хорошей зубной пастой, крепким здоровьем, низким уровнем холестерина в крови, страховым агентом на дом к матери с низкими процентами по закладам, хорошими спортивными машинами, выходными костюмами, друзьями, когда это нужно, обычной пищей обычных остолопов, прогулками в парке с девяти до пяти, мытьем машины, Рождеством в кругу семьи, книгами, индексируемой пенсией, телешоу, где плюются засохшими гамбургерами, гниением...», я знаю — есть что-то еще, помимо, по краям, сквозь прорехи и бреши, что-то возникающее в моей любви, лезущее, прущее напролом, я знаю, что все будет так, как я захочу, что если у меня есть стопроцентное намерение — этот маленький и доступный мир — мой...

Алло? да, это я, нет, это совершенно невозможно, у меня экзамены, и работа, и... Во сколько? а куда? договорились... Ой, алло, алло, пип-пип-шш-пип-пип-пип-пип-пип-шш...

Апрель—май 1997 г.

Дата добавления: 2015-08-26