Последние социалистические доктрины и проблема экономического расчета 4 страница

Так называемая "радость труда", которую часто используют в поддержку того взгляда, что труд приносит удовлетворение, а не муку, может иметь три вполне различных источника.

Во-первых, удовольствие можно получать от извращения сути труда. Когда государственный служащий злоупотребляет своим положением, зачастую внешне правильно и корректно выполняя свои обязанности, но при этом удовлетворяя свой инстинкт власти, или давая волю своим садистским наклонностям, или потворствуя своему сладострастию (при этом не обязательно всегда воображать вещи, запрещенные законом или моралью), то получаемое им удовольствие имеет источником не сам труд, но определенные сопутствующие обстоятельства. Подобные соображения приложимы и к другим видам труда. Психоаналитическая литература неустанно указывает на то, сколь сильно такого рода вещи влияют на выбор профессии. Насколько такого рода удовольствия уравновешивают тяготу труда, отражается в уровне заработной платы: больший спрос на профессии, предоставляющие возможности для такого рода извращений, ведет к понижению заработной платы. Работники платят за "удовольствие" тем, что зарабатывают меньше, чем могли бы.

Под "радостью труда" нередко имеют в виду удовольствие от выполнения задачи. Но здесь радость дает скорее освобождение от работы, чем сама работа. Тут перед нами особый и крайне распространенный вид удовлетворения, которое приносит избавление от чего-то трудного, неприятного, мучительного, с чувством "ну вот все и кончено, наконец". Социалистические романтики и романтические социалисты славословят средние века как время, когда радость труда ничем не ограничивалась. На самом деле у нас нет надежных свидетельств средневековых ремесленников, крестьян и подмастерий относительно радости труда, но можно предположить, что радость относилась скорее к завершению труда и к возможности предаться досугу и удовольствиям. Средневековые монахи, которые в сосредоточенной тиши монастырей копировали рукописи, оставили нам знаки более надежные и истинные, чем утверждения наших романтиков. В конце многих превосходных манускриптов мы читаем: "Laus tibi sit Christe, quoniam liber explicit iste" {"Слава тебе, Христос, ибо эта книга завершена" -- лат. }. [Wattenbach, Das Schriftwesen im Mittelalter, 3 Aufl., Leipzig, 1986, S. 500 Среди многочисленных приводимых Ваттенбахом подобных изречений и стихов есть и более выразительные: "Libro completo saltat scriptor pede laeto" {"Поскольку книга закончена, писец весело пляшет" -- лат. }.] To есть: "Слава Богу, что труд закончен", а вовсе не "потому, что труд принес наслаждение".

Но мы не должны забывать о третьем -- и самом важном! -- источнике радости труда: удовлетворение от того, что работа выполнена столь хорошо, что обеспечит нужды самого работника и его семьи. Такого рода радость явно коренится в том, что мы назвали косвенным удовольствием труда. Работник наслаждается тем, что в своей трудоспособности и в своем мастерстве видит основу своего существования и своего социального положения. Он наслаждается тем, что в общественном состязании достиг лучшего положения, чем другие. Он наслаждается тем, что в своей трудоспособности видит орудие будущего экономического успеха. Он гордится тем, что может делать что-то "настоящее", т. е. то, что общество ценит и за что оно платит. Никакое другое чувство не способствует самоуважению больше, чем это, столь часто приводящее к преувеличенной и смешной вере в собственную незаменимость. В этом чувстве здоровый человек черпает силу для признания того, что он может удовлетворить свои желания только ценой тягот и усилий. Как говорится, во всем можно найти положительную сторону.

Из трех источников того, что мы можем назвать "радостью труда", первый, возникающий из злоупотребления условиями труда, будет с несомненностью существовать и в социалистическом обществе. Как и в капиталистическом обществе, он будет достоянием узкого круга. Два других источника радости, даруемой трудом, должны полностью иссякнуть. Если разрушить связь между результатами труда и доходом работника, как и должно быть сделано в социалистическом обществе, работнику всегда будет казаться, что на него нагрузили слишком много. Разовьется чрезмерное, неврастеническое отвращение к труду, которое мы сегодня можем наблюдать практически во всех государственных учреждениях и в национализированных компаниях. Когда оплата труда определяется неизменным штатным расписанием, каждый уверен, что он перегружен, что как раз на него возлагают слишком много всего неприятного и что его достижения недооцениваются и плохо вознаграждаются. Из таких переживаний возникает угрюмая ненависть к труду, которая отравляет даже удовольствие от завершения работы.

Социалистическое общество не может рассчитывать на "радость труда".

4. Стимулы к труду

Долг гражданина социалистического общества -- трудиться на общество в меру своих сил и способностей. В ответ он получает право на долю в общественном продукте. Тот, кто неоправданно уклоняется от выполнения своего долга, будет приведен к послушанию обычными методами государственного насилия. Руководители экономики будут обладать столь большой властью над отдельными гражданами, что невозможно представить себе, чтобы кто-либо мог постоянно противостоять им.

Однако недостаточно, чтобы граждане пунктуально являлись на свои рабочие места и проводили там предписанные часы. Они должны действительно трудиться.

В капиталистическом обществе рабочий получает плату, соответствующую ценности произведенного им. Статичная, или естественная, ставка заработной платы устанавливается на таком уровне, что работник получает продукт своего труда, т. е. все, что может быть вменено его труду [Clark, Distribution of Wealth, N. Y., 1907, P. 157 ff. <Кларк Дж. Б., Распределение богатства, М.-Л., 1934, С. 84 и след.>]. А значит, сам работник озабочен тем, как повысить производительность своего труда. Это относится не только к сдельной работе. Уровень повременной оплаты также зависит от предельной производительности данного конкретного труда. В конце концов, используемые системы оплаты труда не влияют на уровень оплаты. Величина заработной платы всегда тяготеет к статичной ставке, и повременная схема оплаты не порождает исключений.

Но при всем том повременная оплата труда дает нам возможность наблюдать, как протекает трудовая деятельность, когда у работника есть ощущение, что он работает не на себя, поскольку отсутствует связь между его работой и вознаграждением. При повременной оплате более искусный работник не имеет побуждений делать больше некоего минимума, обязательного для каждого. Сдельная оплата побуждает к максимальной активности, повременная -- к минимальной. В условиях капитализма социальное отрицательное воздействие этой тенденции повременной оплаты труда сильно смягчается тем, что ставки повременной оплаты различных видов труда многоступенчаты. Рабочий заинтересован найти такое рабочее место, на котором требуемый минимум труда достаточно высок, но под силу ему, поскольку вместе с ростом минимальных требований к труду растет и заработная плата.

Только когда мы отходим от принципа, связывающего ставки повременной оплаты с интенсивностью труда, схема повременной оплаты начинает отрицательно влиять на производство. Это особенно заметно на рабочих местах, принадлежащих государству и муниципалитетам. Здесь в последние десятилетия не только постоянно снижались минимальные требования к труду отдельного работника, но и были отброшены все стимулы к лучшей работе, например разное отношение к работникам различных профессий и квалификаций, быстрое продвижение предприимчивых и способных работников на лучше оплачиваемые должности. Результаты такой политики ясно показывают, что работник проявляет серьезное усердие, только когда он знает, что он за это получит.

При социализме не может быть такой связи между трудом и оплатой. Все попытки установить, что же именно произвел данный работник, и соответственно определить его заработную плату, обречены на провал из-за невозможности вычислить производственный вклад отдельных факторов производства. Социалистическое общество может быть и сумеет поставить распределение в зависимость от некоторых внешних аспектов выполняемой работы. Но такая дифференциация обязательно будет искусственной. Предположим, что минимальный размер труда определен для каждой отрасли производства. Предположим, что это сделано на основе предложенного Родбертусом "нормального рабочего дня". { Родбертус-Ягецов Карл Иоганн (1805--1875) -- немецкий экономист, один из основоположников "государственного социализма". Родбертус предлагал "конституировать" стоимость товаров путем законодательно закрепленного выражения ее непосредственно в рабочем времени.} Для каждой отрасли установлены время, которое способен отработать средний по силе работник со средним прилежанием, а также производительность труда, посильная для среднего работника средней квалификации и трудолюбия. [Rodbertus Johann Karl, Briefe und Sozialpolitische Aufsatze, Herausgegeben von R. Meyer, Berlin, 1881, S. 553 ff. <Родбертус-Ягецов К., Нормальный рабочий день // Государственный социализм, Вып. VI, Лассаль и Родбертус в избранных отрывках, М.-Л.: ГИЗ, 1925, С. 287 и след.> Здесь мы не будем вникать в другие предложения Родбертуса относительно нормального рабочего дня. Все они базируются на неосновательных взглядах Родбертуса на проблему ценности.] Мы полностью отвлечемся от технических трудностей определения того, достигнут ли в данном конкретном случае нужный минимум или нет. Тем не менее очевидно, что любая такого рода система должна быть чрезвычайно произвольной. Работники отдельных отраслей никогда не смогут достичь согласия по этому вопросу. Каждый будет утверждать, что от него требуют чрезмерно много, и будет стремиться к сокращению требуемой нормы. Средний работник, средняя квалификация, средняя сила, среднее напряжение, среднее прилежание -- все это темные понятия, не поддающиеся точному определению.

Вполне ясно, что минимальная производительность, установленная для работника средних способностей, мастерства и силы, будет достигаться только частью, скажем половиной работников. Остальные будут делать меньше. Как смогут власти определить, лень или неспособность -- причина низкой производительности? Нужно либо позволить руководству принимать вполне произвольные решения, либо выработать определенные критерии. Нет сомнений, что в результате производительность труда будет непрерывно уменьшаться.

При капитализме каждый активный участник деловой жизни озабочен тем, чтобы труд оплачивался полностью. Наниматель, увольняющий работника, стоящего своего заработка, вредит самому себе. Начальник участка, увольняющий хорошего работника и сохраняющий плохого, ухудшает деловые результаты своего участка, а значит, косвенным образом и свои собственные. Здесь нам не нужны формальные критерии для ограничения решений тех, кто оценивает выполненную работу. При социализме такие критерии необходимы, ибо в противном случае возможно злоупотребление соответствующей властью. А в результате работник не будет заинтересован в дальнейшем совершенствовании труда. Он будет заботиться лишь о том, чтобы выполнить требуемое формальными критериями и избежать наказания.

Какого рода результатов достигают работники, не имеющие прямой заинтересованности в результатах своего труда, можно узнать из тысячелетнего опыта рабского труда. Чиновники и рабочие государственных и муниципальных предприятий дают новые примеры. Можно попытаться ослабить доказательную силу первого примера ссылкой на то, что эти работники не были заинтересованы в результатах своего труда, поскольку не имели доли в распределении, а в социалистическом обществе каждый осознает, что он работает для себя и это подстегивает его усердие. Но как раз в этом и вся проблема. Если рабочий старается на работе больше, чем следует, ему приходится преодолевать большую тягостность труда. Но ведь при этом ему достанется лишь малейшая часть приложенных усилий. Перспектива получить миллионную долю результата своего усердия едва ли подвигнет его напрягаться больше необходимого [Schaffle, Die Quintessenz des Sozialismus, 18 Aufl., Gotha, 1919, S. 30 ff. <Шеффле А., Сущность социализма, Пг., 1917, С. 31 и след.>].

Социалистические писатели обычно обходят эти щекотливые вопросы молчанием или отделываются ничтожными замечаниями. Им нечего сказать, кроме нескольких морализующих сентенций [Degenfeld-Schonburg, Die Motive des volkswirtschaftlichen Handelns und der deutsche Marxismus, Tubingen, 1920, S. 80]. Новый социалистический человек будет свободен от эгоизма; в моральном плане он будет неизмеримо выше, чем человек ужасной эпохи частной собственности; глубокое понимание связи вещей и благородное отношение к долгу заставят его посвятить все свои способности общему благосостоянию.

Но если присмотреться поближе, выясняется, что эти заявления вертятся вокруг одной из двух возможных альтернатив: либо свободное подчинение моральному закону под давлением только собственной совести, либо принудительный труд, стимулируемый наказанием и наградами. Ни одна из альтернатив не ведет к цели. Первая не образует достаточных стимулов для преодоления тягот труда, хотя она всячески превозносится публично при каждой удобной возможности и восхваляется во всех школах и церквах; вторая ведет только к формальному выполнению обязанностей, никогда не вовлекая в труд все возможности человека.

С наибольшей тщательностью эту проблему исследовал Джон Стюарт Милль. { Милль Джон Стюарт (1806--1873) -- английский экономист, философ и общественный деятель. Последний крупный представитель английской классической школы в политической экономии, сторонник трудовой теории стоимости.} Все позднейшие рассуждения восходят к нему. С его идеями сталкиваешься постоянно в литературе по данному вопросу и в ежедневных политических дискуссиях; они стали даже популярными поговорками. Каждый знаком с ними, даже если он никогда не слышал об авторе. [J. S. Mill, Principles, P. 126 ff. <Милль Д. С., Основания политический экономии, Спб, 1909, С. 157 и след.> Мы не можем исследовать здесь вопрос о том, в какой степени сам Милль заимствовал идеи у других. Широкому распространению эти идеи обязаны блестящему изложению, данному в очень популярной работе.] Десятилетиями у него заимствовали один из сильнейших аргументов в пользу социалистической идеи, и Милль сделал больше для ее популярности, чем вдохновляемые ненавистью и часто противоречивые аргументы социалистических авторов.

Одно из основных возражений, говорит Милль, которое можно выставить против разумности социализма, то, что каждый будет неустанно озабочен уклонением от своей доли труда. Но выдвигающие это возражение забывают, сколь сильна эта проблема в системе, в рамках которой ныне ведется девять десятых всего бизнеса. Возражение предполагает, что к честному и эффективному труду способны только те, кто самолично пожинает плоды собственных усилий. Но в существующей системе такие возможности открыты только для малой части работников.

Повременная оплата или фиксированное жалованье являются преобладающей формой вознаграждения. Работу выполняют люди, заинтересованные в результатах меньше, чем члены социалистического общества, поскольку в отличие от последних они не имеют доли в своем предприятии. В большинстве случаев ими управляют и их контролируют те, кто также не заинтересован в результатах деятельности предприятия. Ибо надзор, управление и организацию осуществляют служащие, получающие повременную оплату. Можно утверждать, что труд будет более производительным в такой системе, где все или большая часть того, что производится за счет дополнительного усердия, достается работнику. Но в существующей системе как раз этот стимул и отсутствует. Даже если коммунистический труд окажется менее напряженным, чем труд крестьянина-собственника или самостоятельного ремесленника, он будет, вероятно, более энергичным, чем труд наемного работника, который лично вовсе не заинтересован в деле.

Легко увидеть причину ошибки Милля. Последний представитель классической школы экономической теории, он не дожил до преобразования экономического учения, произведенного субъективной теорией ценности, и не знал о связи между уровнем заработной платы и предельной производительностью труда. Он не осознавал, что рабочий заинтересован сделать как можно больше, потому что его доход зависит от ценности выполняемой им работы. Не просвещенный современной экономической мыслью, он не проникал в глубь вещей, оставаясь на поверхности. Нет сомнений, что индивидуум при повременной оплате труда не заинтересован производить больше, чем необходимо для сохранения рабочего места. Но если он способен на большее, если это позволяют его знания, способности и сила, он стремится занять место, где сможет сделать больше, чтобы тем самым увеличить свой доход. Возможно, ему помешает леность, но это не порок системы. Система делает все, чтобы побудить каждого к наибольшему прилежанию, поскольку она обеспечивает каждому плоды его труда. И то, что социализм на это не способен, можно только поставить ему в упрек. В этом состоит огромная разница между капитализмом и социализмом.

В крайнем случае неизлечимого упорства в уклонении от работы социалистическое общество, полагает Милль, будет располагать дополнительной властью: оно может прибегнуть к воздействию институтов принуждения. Увольнение -- единственное существующее сегодня средство противодействия лодырям -- вовсе бесполезно, если новый работник трудится не лучше предшественника. Право уволить работника дает нанимателю возможность получать от него обычное количество труда, но этот обычный труд может быть сколь угодно неэффективен.

Ошибочность этого аргумента очевидна. Милль не осознает, что уровень заработной платы соответствует этому обычному количеству труда и что работник, который хочет получать больше, должен делать больше. Можно прямо признать, что при господстве повременной оплаты работник вынужден искать рабочее место, требующее больше труда, поскольку он не может рассчитывать на увеличение своего дохода за счет больших усилий, оставаясь на прежнем месте. В зависимости от обстоятельств ему, может быть, придется перейти на сдельную работу, сменить профессию или даже эмигрировать. Таким образом миллионы эмигрировали из тех европейских стран, где обычная напряженность труда невысока, в Западную Европу или в Соединенные Штаты, где им приходится работать больше, но где они могут и зарабатывать больше. Худшие работники остаются на месте, и они удовлетворены возможностью работать меньше и получать меньше.

Если держать все это в уме, легко понять природу выполняемой наемными служащими работы по надзору и управлению. Их деятельность также оплачивается в соответствии с ценностью их услуг; им также приходится работать изо всех сил, если они хотят получать наибольший возможный доход. Они могут и должны иметь власть -- от имени предпринимателя -- нанимать и увольнять работников без страха злоупотребить властью. Они исполняют возложенный на них общественный долг следить, чтобы работники получали не больше, чем они вырабатывают, не заботясь ни о каких других соображениях. [Конкуренция между предпринимателями гарантирует, что заработная плата не падает ниже этого уровня.] Система экономических вычислений дает достаточные возможности оценить эффективность их работы. Это и отличает их труд от того контроля, который возможен при социализме. Они вредят сами себе, если из мстительности обходятся с работником хуже, чем он того заслуживает (естественно, "заслуга" в данном случае не имеет никакого этического содержания). Это принадлежащее предпринимателю и делегируемое подчиненным право увольнять работников и определять их заработную плату социалисты считают опасным в руках частного человека. Но социалисты не замечают того, что возможность предпринимателя пользоваться этим правом ограничена, что он не может произвольно увольнять и быть несправедливым, поскольку результаты будут опасными для него лично. Пытаясь приобрести труд как можно дешевле, предприниматель выполняет одну из самых важных своих общественных задач.

Милль признает, что при современном состоянии общества пренебрежение к выполнению тех обязанностей, ради которых их наняли, со стороны необразованных классов общества чудовищно. Он полагает, что это может быть приписано только низкому уровню образования. При социализме в условиях всеобщего образования все граждане будут, конечно же, выполнять свой долг перед обществом столь же ревностно, как нынче их выполняют большинство представителей высших и средних классов, которым приходится работать за жалованье. Здесь Милль еще раз совершает ту же самую ошибку. Он не видит того, что и в этом случае существует соответствие между трудом и вознаграждением. В конце концов он вынужден признать, что, вне всяких сомнений, система фиксированного жалованья не порождает максимального усердия ни у одной группы работников. Это позволяет выставить резонное возражение против социалистической организации труда. Но при этом, согласно Миллю, нет оснований считать, что этот недостаток сохранится в социалистическом обществе, как предполагают те, чье воображение не привыкло выходить за круг хорошо им известных фактов.

Нельзя исключить того, что при социализме общественное воодушевление окажется столь действенным, что бескорыстная преданность общему благу займет место стремления к личной выгоде. Здесь Милль, впавши в утопические мечтания, допускает, что общественное мнение окажется достаточно сильным, чтобы подтолкнуть индивидуумов к более ревностному труду, что честолюбие и потребность в самоуважении окажутся эффективными мотивами и т. п.

Следует подчеркнуть, что, к сожалению, у нас нет оснований предполагать, что при социализме человеческая природа будет не такой, как теперь. И нет оснований считать, что вознаграждения в форме знаков отличия, ценных подарков или даже в виде общественных почестей побудят работников к чему-то большему, чем формальное выполнение предписанных обязанностей. Ничто не в силах столь же хорошо подталкивать индивидуума к преодолению тягостей труда, как возможность получать полное вознаграждение за свой труд.

Естественно, что многие социалисты полагают возможным отклонить этот аргумент ссылкой на те виды труда, которые в прошлом выполнялись без денежного вознаграждения. Они приводят в пример труд ученых и художников, врачей, истощавших себя у постели больного, солдат, погибавших как герои, государственных деятелей, все отдавших своей идее. Но ученый и художник черпают наслаждение непосредственно в самой работе, а также в признании, которое они рассчитывают получить со временем, может быть, даже у потомства и без надежды на материальный успех. С врачом и профессиональным солдатом дело обстоит точно так же, как со многими другими работниками, чей труд сопряжен с опасностью. Стремящихся к этим профессиям сравнительно немного, и это отражается на уровне их оплаты. Но если, пренебрегая опасностью, человек выбирает такую профессию ради более высоких доходов и других преимуществ и почестей, он не может избегать опасностей без величайшего ущерба для себя.

Показавший спину солдат и врач, отказавшийся лечить заразного больного, подвергают свою будущую карьеру такому риску, что, можно считать, у них просто нет выбора. Нельзя отрицать, что существуют врачи, которые склонны делать все возможное в случаях, когда никто бы и не заметил их слабости, и что порой профессиональные солдаты идут навстречу опасности, когда никто не осудил бы их отступления. Но в этих исключительных случаях, как и в случае со стойким государственным деятелем, который готов умереть за свои принципы, человек поднимает себя, как это дается немногим, на высший человеческий Уровень, к полному единству воли и дела. Исключительная поглощенность единственной целью, которая вытесняет все другие желания, мысли и чувства, делает человека безразличным к боли и страданию, заставляет забыть о мире, и для него остается лишь то, чему он посвятил всего себя и свою жизнь. О таких людях обычно говорят в соответствии с оценкой их целей, что ими движет дух Божий или что они в руках у дьявола, -- столь непостижимы их мотивы для обычных людей.

Нет сомнений, что человечество никогда бы не поднялось над уровнем животных, если бы у него не было таких лидеров. Но столь же несомненно, что основная часть человечества не состоит из подобных людей. Главная социальная проблема как раз и заключается в том, чтобы сделать большинство полезными членами общества.

Социалистические писатели давно оставили попытки разобраться с этой неразрешимой проблемой. Каутский не способен ни на что, кроме заявления, что привычка и дисциплина в будущем заменят стимулы к труду. "Приученный капиталом работать изо дня в день, современный рабочий прямо не выносит долгого пребывания без работы. Встречаются даже люди, до того привыкшие к своей работе, что они просто не знают, что им делать со своим свободным временем, -- они чувствуют себя несчастными, когда не имеют возможности работать". Каутский, похоже, не опасается того, что эта привычка менее устойчива, чем, например, привычка есть и спать, и, признавая этот стимул все же слабейшим, Каутский не склонен полагаться только на него. Потому он и рекомендует дисциплину. Конечно же, это не "военная дисциплина", не "слепое повиновение власти", но "дисциплина демократическая -- добровольное подчинение выбранным руководителям". Потом его охватывают сомнения, и он прогоняет их соображением, что при социализме труд будет настолько привлекательным, что трудиться будет удовольствием, но затем признает, что только этого будет недостаточно, и, наконец, приходит к заключению, что при всей привлекательности труда нужны и другие стимулы, как денежная заработная плата [Kautsky, Die Soziale Revolution, II, S. 15 ff. <Каутский К., Социальная революция, С. 113 и след.>].

Так, со многими оговорками и соображениями даже Каутский приходит наконец к тому выводу, что тягостность труда вполне преодолима, если продукт труда, и только его собственного труда, достается рабочему (если он не является также собственником или предпринимателем). Но это же отрицание реализуемости социалистической организации труда, поскольку нельзя уничтожить частную собственность на средства производства, не устранив одновременно возможность вознаграждать работника в соответствии с вкладом его труда.

5. Производительность труда

Старые "распределительные" теории основывались на предположении, что нужно только все поделить поровну, чтобы обеспечить каждому если не богатство, то вполне комфортабельную жизнь. Идея казалась столь очевидной, что едва ли предпринимались попытки ее доказать. В начале социализм взял это предположение в целом и утверждал, что благосостояние для всех будет обеспечено равным распределением общественного дохода. Только когда критики привлекли внимание к тому факту, что равное распределение общественного дохода едва ли улучшит положение масс, они выдвинули предположение, что капиталистические методы производства ограничивают производительность труда и что социализм устранит эти ограничения и умножит производство настолько, что каждому будет обеспечен достойный уровень жизни. Не сумев опровергнуть утверждение либеральной школы, что при социализме падение производительности труда сделает нужду и нищету всеобщими, социалистические писатели начали распространять фантастические утверждения об ожидаемом росте производительности труда.

Каутский упоминает о двух способах увеличения производительности труда при переходе к социализму. Один -- концентрация всего производства на лучших предприятиях и закрытие менее эффективных [ Ibid., S. 21 ff. < там же, С. 123--124>]. Бесспорно, что это путь к увеличению производства. Но такое средство как раз наиболее эффективно в рамках меновой экономики. Конкуренция здесь безжалостно устраняет все менее доходные предприятия, и именно это ставится ей в упрек вовлеченными в конкуренцию. А в результате слабейшие предприятия требуют государственных субсидий, особых условий поставки и вообще всестороннего ограничения конкуренции. То, что стоящие на частнохозяйственной основе тресты широко пользуются предлагаемым Каутским средством в целях достижения наивысшей производительности труда, побуждает Каутского видеть в них предвестников социалистической революции. Но еще вопрос, будет ли социалистическое государство столь же настойчиво стремиться к повышению эффективности производства. Не предпочтет ли оно сохранить малорентабельные предприятия, чтобы избежать локальных проблем и затруднений? Частный предприниматель без лишних разговоров закрывает невыгодное предприятие; этим он принуждает работников сменить место жительства, а иногда и профессию. Конечно, это доставляет немало хлопот тем, кого касаются изменения, но в целом результаты благоприятны, поскольку оказывается возможным более дешевое снабжение рынка. Таким ли будет поведение социалистического государства? Не предпочтет ли оно, напротив, из политических соображений избежать локального недовольства? На большинстве государственных железных дорог все реформы такого рода тормозятся из-за попыток уберечь отдельные подразделения от ущерба, неизбежного при устранении излишних управленческих звеньев, излишних работников и электростанций. Даже армейское начальство столкнулось с парламентской оппозицией, когда из стратегических соображений было решено перевести гарнизон в другое место.

Свой второй способ обеспечения роста производства, а именно "экономию всякого рода", Каутский, по его же признанию, находит уже реализованным в современных трестах. Он особенно отмечает экономию материалов, транспортных расходов, сокращение затрат на рекламу и на связи с общественностью [ Ibid., S. 26 < там же, С. 131>]. Опыт показывает, что нигде нельзя встретить большей бесхозяйственности и расточительности в отношении труда и материалов всякого рода, чем на государственных предприятиях. В то же время именно частное предприятие побуждает своего владельца ради собственных интересов работать с величайшей экономией.

Дата добавления: 2015-08-26