Природа собственности 5 страница

Демократия есть инструмент реализации социализма, но в то же время и социализм есть инструмент построения демократии. Название партии "социал-демократическая" наиболее ясно выражает эту соотнесенность демократии и социализма. С именем демократия социалистические рабочие партии приняли духовное наследие "Молодой Европы". { "Молодая Европа" -- тайный международный союз революционеров-демократов, основанный в 1834 г. Дж. Мадзини. Союз ставил своей целью утверждение во всей Европе республиканского строя.} Все лозунги до мартовского радикализма {имеется в вицу радикализм эпохи, предшествовавшей революции 1848 г., начавшейся в Австро-Венгрии и Германии в марте} перекочевали в программы социал-демократических партий. Эти лозунги привлекли в партии тех, кто был либо безразличен, либо даже враждебен социализму.

Отношение марксистского социализма к демократическим требованиям определялось тем, что это был социализм народов, населявших Австро-Венгерскую и Российскую империи, -- немцев, русских и ряда малых наций. Каждая оппозиционная партия в этих более или менее автократических государствах должна была в первую очередь требовать демократии, чтобы создать условия для политической деятельности. Для социал-демократов тем самым вопрос о демократии был исключен из дискуссий; было просто немыслимо нанести ущерб демократической идеологии pro foro externo { pro foro externo -- поразить в результате проникновения вглубь (лат.)}

Но вопрос о взаимоотношении двух идей, соединенных в двойном названии, не мог быть полностью подавлен внутри партии. Проблему начали делить на две части. Когда говорили о грядущем социалистическом рае, продолжали подчеркивать взаимозависимость терминов и даже шли немного дальше, утверждая, что это в сущности одно и то же. Впрочем, хороший социалист, ожидающий абсолютного спасения в предполагаемом раю, и не мог прийти к другому заключению, поскольку он при этом сохранял понимание демократии как чего-то вполне хорошего.

Было бы что-то неправильно с землей обетованной, если бы она не была одновременно наилучшем образом устроенной и политически. Потому-то социалистические авторы без устали провозглашали, что только в социалистическом обществе может существовать истинная демократия. То, что принимают за демократию в капиталистических государствах, -- просто карикатура, придуманная для маскировки махинаций эксплуататоров.

Хотя дело представлялось так, что цели социализма и демократии едины, никто не был вполне уверен, одной ли дорогой они идут. Обсуждалась проблема, следует ли достигать социализма -- а значит, как они верили, и демократии -- только с помощью демократических методов либо в борьбе допустимы отступления от принципов демократии. Это и была знаменитая дискуссия о диктатуре пролетариата; в марксистской литературе этот вопрос был темой академических дискуссий вплоть до большевистской революции, а после нее он превратился в большую политическую проблему.

Подобно другим расхождениям во взглядах, которые разбивали марксистов на группы, свара возникла из-за двойственности их догм, называемых марксизмом. В марксизме всегда есть, по меньшей мере, два подхода ко всему и ко всем, и примирение этих подходов возможно только с помощью диалектических уловок. Обычнейший прием состоит в том, чтобы использовать в соответствии с нуждами момента слова, допускающие, по меньшей мере, два толкования. С этими словами, которые одновременно в виде политических лозунгов служат гипнотизации психики масс, распространялось учение, заставляющее вспомнить об идолопоклонстве. Марксистская диалектика, в сущности, есть не что иное, как обожествление слов. Каждый из предметов веры воплощается словом-идолом, неоднозначность которого позволяет выражать им несовместимые идеи и требования. Интерпретация этих слов, намеренно столь же неопределенных, как речения дельфийской Пифии { дельфийская Пифия -- прорицательница в храме Аполлона в Дельфах; предсказания Пифии, обычно крайне туманные, нуждались в специальном толковании}, в конце концов приводит к столкновению мнений, и каждый цитирует в свою пользу излюбленные пассажи из писаний Маркса и Энгельса, которые являются высшим авторитетом.

"Революция" -- одно из таких слов-фетишей. Промышленной революцией марксизм считает постепенную трансформацию докапиталистического способа производства в капиталистический. { Промышленной революцией называли задолго до появления марксизма совершившийся в Англии в конце XVIII -- начале XIX в. переход от ручного производства к фабричной машинной индустрии. В одной из самых ранних работ Энгельса "Положение Англии. Восемнадцатый век" (опубликована в августе 1844 г.) термин "промышленная революция" используется как общепринятый (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т.2. С. 598--617). Но уже в этой статье промышленная революция рассматривается как основа революции социальной, что в дальнейшем всячески акцентировалось Марксом и Энгельсом.} Революция здесь означает то же самое, что и развитие, и противоположность терминов "эволюция" и "революция" здесь почти ликвидирована. В результате марксист имеет возможность, когда нужно, говорить о революционном настроении как о презренном "путчизме" ("бунтарстве"). И ревизионисты были вполне правы, когда в свою поддержку цитировали многие строчки из Маркса и Энгельса. {Мизес имеет в виду "молодых марксистов" -- Эдуарда Бернштейна (1850--1932) и его сторонников, выступивших на рубеже нашего века с ревизией ряда положений канонического марксизма, в частности по вопросу о путях перехода к социализму. В своей книге "Предпосылки социализма и задачи социал-демократии" (1899 г., русский перевод -- 1901 г.) Э. Бернштейн утверждал, что главным законом общественного развития являются не насильственные перевороты, а мирная эволюция.} Но когда Маркс называл рабочее движение революционным и говорил, что рабочие -- единственный истинно революционный класс, он использовал термин "революция" в том смысле, который напоминает о баррикадах и уличных сражениях. Так что синдикализм также прав, когда апеллирует к Марксу. { Синдикализм (анархо-синдикализм) -- течение в рабочем движении, сформировавшееся в конце XIX в. Синдикалисты под влиянием анархистов отрицали легальную политическую борьбу и считали, что средством свержения буржуазного общества должны быть непосредственные действия: всеобщая стачка, бойкот, вооруженные выступления, организуемые синдикатами (профессиональными союзами).}

Так же туманно использует марксизм и слово государство.

Согласно марксизму государство есть просто инструмент классового господства. Приходя к власти, пролетариат прекращает классовые конфликты, и государство отмирает. "С того времени, когда не будет ни одного общественного класса, который надо было бы держать в подавлении, с того времени, когда исчезнут вместе с классовым господством, вместе с борьбой за отдельное существование, порождаемой теперешней анархией в производстве, те столкновения и эксцессы, которые проистекают из этой борьбы, -- с этого времени нечего будет подавлять, не будет и надобности в особой силе для подавления, в государстве. Первый акт, в котором государство выступает действительно как представитель всего общества -- взятие во владение средств производства от имени общества, -- является в то же время последним самостоятельным актом его как государства. Вмешательство государственной власти в общественные отношения становится тогда в одной области за другой излишним, и государство само собой засыпает" [Engels, Herrn Eugen Duhring Umwalzung der Wissenschaft, I Aufl., Stuttgart, 1910, S. 302 <Энгельс Ф., Анти-Дюринг // Маркс К., Энгельс Ф., Соч., Т. 20, С. 292>]. Сколь бы темным или плохо продуманным ни было это понимание политической организации, данное утверждение настолько определенно характеризует власть пролетариата, что места для сомнений просто быть не может. Но все становится менее определенным, когда мы вспоминаем утверждение Маркса, что между капиталистическим и коммунистическим обществами должен быть период революционных преобразований и ему соответствует "политический переходный период, и государство этого периода не может быть ничем иным, кроме как революционной диктатурой пролетариата" [Marx, Zur Kritik des Sozialdimokratischen Programms, von Iotha, S 23 <Маркс К., Критика Готской программы // Маркс К., Энгельс Ф., Соч., Т. 19, С. 27>]. Если мы предположим вместе с Лениным, что этот период продлится вплоть до достижения "высшей фазы коммунистического общества", в которой "исчезнет порабощающее человека подчинение его разделению труда, когда исчезнет вместе с этим противоположность умственного и физического труда", когда "труд перестанет быть только средством для жизни, а станет сам первой потребностью жизни", тогда, конечно, нам нелегко будет понять, что же Маркс понимал под демократией [ Ibid., S. 17 <там же, С. 20>; см. также Lenin, Staat und Revolution, Berlin, 1918, S. 89 <Ленин В. И., Государство и революция. // Полн. собр. соч., Т. 33, С. 95>]. Очевидно, социалистическое сообщество столетиями не сможет найти места для демократии.

Несмотря на случайные упоминания исторических заслуг либерализма, марксизм полностью игнорирует важность либеральных идей. Он оказывается в затруднении, когда сталкивается с либеральными требованиями свободы совести и свободы выражения мнений, с требованием признать в принципе все оппозиционные партии и обеспечить равные права для всех партий. Когда он не у власти, марксизм провозглашает все основные либеральные права, ибо только они могут обеспечить ему свободу, необходимую для собственной пропаганды. Но марксизм не в силах постичь существо этих прав и свобод и никогда не предоставляет их своим противникам, когда приходит к власти. В этом отношении он похож на церкви и другие организации, строящиеся на принципе насилия. Эти также эксплуатируют демократические свободы, когда отстаивают себя, но, придя к власти, отказывают в таких правах своим соперникам. Так, -- вполне явно -- демократичность социализма демонстрирует свою лживость. "Партия коммунистов, -- говорит Бухарин { Бухарин Николай Иванович (1888--1938) -- видный деятель русского и международного коммунистического движения, автор работ по философии и политической экономии}, -- не только не требует никаких свобод... для буржуазных врагов народа. Наоборот". И с потрясающим цинизмом он бахвалится, что коммунисты, пока не имели власти, защищали свободу слова просто потому, что было бы "смешным" требовать от капиталистов свободы для рабочего движения в какой-либо другой форме, чем требуя свободу вообще [Bukharin, Das Program der Kommunisten (Bolschewiki), Zurich, 1918, S. 24 ff. <Бухарин H., Программа коммунистов (большевиков), М., 1918, С. 21 и след.>].

Всегда и везде либерализм требует демократии прежде всего. Он не хочет ждать, когда народ "созреет" для демократии, ибо полагает, что демократия выполняет столь важные общественные функции, что ее введение не терпит отлагательств. Вне демократии мирное развитие государства невозможно. Требование демократии -- не результат политического компромисса или потворства релятивизму в вопросах мироустройства [так считает Кельзен { Кельзен Ганс (1881--1973) -- австрийский правовед (с 1942 г. -- в США)} (Kelsen, Vom Wesen und Wert der Demokratie // Archiv fur Sozialwissenschaft und Sozialpolitik, 47 Bd., S. 84; см. также Menzel, Demokratie und Weltanschauung // Zeitschrift fur oflentliches Recht, II Bd., S. 701 ff.)], ибо либерализм доказывает абсолютную обоснованность своего учения. Скорее в склонности к демократии сказывается уверенность либерализма в том, что власть требует только господства над умами и что для приобретения такого господства годится только духовное оружие. Либерализм защищает демократию даже в тех случаях, когда в неопределенной перспективе он может ожидать от нее только ущерба. Либерализм убежден, что он не может править против воли большинства, что в любом случае бесконечно малые выгоды от искусственного поддержания либерального режима не оправдают возмущения спокойного хода государственного развития, которое сделается неизбежным в случае подавления воли народа.

Социал-демократы, безусловно, продолжали бы жульничать с лозунгом демократии, если бы, по исторической случайности, большевистская революция не заставила их до времени сбросить маску и продемонстрировать насилие, неотъемлемое от их учения.

5. Политическое устройство социалистических сообществ

За диктатурой пролетариата лежит рай земной, "высшая фаза коммунистического общества", в котором "с всесторонним развитием индивидов вырастут и производительные силы, и все источники общественного богатства польются полным потоком" [Marx, Op. cit., S. 17 <Маркс К., Указ. соч., С. 20>]. В этой земле обетованной "нечего будет подавлять, не будет и надобности в особой силе для подавления, в государстве... На место управления лицами становится управление вещами и руководство производственными процессами" [Engels, Op. cit., S. 302 <Энгельс Ф., Указ. соч., С. 292>]. Настанет эпоха, когда "поколение, выросшее в новых, свободных общественных условиях, окажется в состоянии выкинуть вон весь этот хлам государственности" [Engels, Vorwort zu Marx "Der Burgerkrieg in Frankreich", Ausgabe der Politishen Aktions Bibliothek, Berlin, 1919, S. 16 <Энгельс Ф., Введение к работе К. Маркса "Гражданская война во Франции" // Маркс К., Энгельс Ф., Соч., Т. 22, С. 201>]. Рабочий класс исчезнет, но для этого "ему придется выдержать продолжительную борьбу, пережить целый ряд исторических процессов, которые совершенно изменят и обстоятельства, и людей" [Marx, Der Burgerkrieg..., S.54 <Маркс К., Гражданская война во Франции // Маркс К., Энгельс Ф., Соч., Т. 17, С. 347>]. В результате общество может обходиться без насилия, как некогда в Золотом веке. Об этом Энгельсу есть что сказать, красивого и хорошего [Engels, Der Ursprung der Familie, des Privateigentums und des Staates, 20 Aufl., Stuttgart, 1921, S. 163 ff. <Энгельс Ф., Происхождение семьи, частной собственности и государства // Маркс К., Энгельс Ф., Соч., Т. 21, С. 169 и след.>]. Только мы читали уже об этом прежде; все это было изложено лучше и изящнее Виргилием, Овидием и Тацитом!

Aurea prima sata est aetas, quae vindice nullo,
sponte sua, sine lege fidem rectumque colebat.
Poena metusque aberant, nec veiba minantia fixo
aere legebantur.

<Первым век Золотой народился, не знавший возмездий,
Сам соблюдавший всегда, без законов, и правду, и верность.
Не было страха тогда, ни кар, и словес не читали
Грозных на бронзе...> [ Metamorphoses, I, P. 89 f. <Овидий, Метаморфозы, М., 1971, С. 33>; см. также Вергилий, Энеида, VII; Тацит, Анналы, III; Poehlman, Geschichte der sozialen Frage und des Sozialismus in der antiken Welt, II Bd., S. 583 ff.]

Из всего этого следует, что у марксистов не было случая задуматься о проблемах политической организации социалистического общества. Они вообще-то предполагали не иметь дела с такими проблемами, с которыми нельзя было бы справиться простым замалчиванием.

И все же даже в социалистическом обществе необходимость действовать совместно должна породить вопрос: как действовать сообща?

Придется подумать над тем, как формировать то, что метафорически называют обычно "волей общества" или "волей народа". Если даже нас не остановит неосуществимость такого управления вещами, которое не было бы одновременно управлением людьми, т. е. подчинением воли одного человека воле другого (ведь всякое управление производством есть управление людьми, т. е. господство воли одного над волей многих), все-таки останется вопрос: кто же будет управлять вещами и производственными процессами и в соответствии с чем? А в результате мы опять погружаемся во все политические проблемы регулируемого законом общества.

Все исторические попытки реализации социалистического общественного идеала отличались крайней авторитарностью. В империи фараонов и в империи инков, так же как в государстве иезуитов Парагвая, ничто не напоминало о демократии, о самоуправлении большинства народа. {Л. Мизес называет исторические сообщества, где существовала государственная собственность на землю и некоторые другие средства производства. В Египте времен Древнего царства вся земля вместе с населением считалась собственностью верховного владыки -- фараона. И в дальнейшем во владении государства были лучшие земли, ирригационные сооружения. В империи инков -- рабовладельческой деспотии, существовавшей в XV--XVI веке на американском континенте, земля считалась принадлежавшей верховному правителю и обрабатывалась сельскими общинами. Иезуитское государство в Парагвае просуществовало с 1610 по 1768 г. Средства производства здесь считались принадлежащими Иезуитскому ордену, а работающие на них индейцы были низведены до положения рабов.} Все другие социалистические Утопии были в равной степени недемократичными. Ни Платон, ни Сен-Симон не были демократами. {Взгляды древнегреческого философа Платона на идеальное общество изложены в его трудах "Государство", "О законах" и др. В утопии Платона нет равенства, существует жесткое сословное деление, управление находится полностью в руках высшего сословия. Мизес относит Платона к социалистам, поскольку у него два высших сословия -- философы и стражи -- не имеют частной собственности. У французского философа, классика так называемого утопического социализма Анри Клода Робуа Сен-Симона (1760--1825) идеальное общество построено на основе иерархии способностей, а управление осуществляют особые доверенные -- по существу государственные чиновники, регламентирующие производство.} Ни в истории человечества, ни в истории социалистических теорий не найти ничего, что говорило бы о внутренней связи между социализмом и политической демократией.

При более внимательном изучении выясняется, что идеальная высшая фаза коммунистического общества, как ее представляют марксисты, ожидаемая только в отдаленном будущем, отчетливо недемократична [Bryce, Moderne Demokratien, Munchen, 1926, III Bd., S. 289 f.]. Социалисты предполагают, что там будет царить вечный мир -- цель всех демократических установлении. Но средства, которыми предполагается достичь этого, очень отличаются от используемых демократами. Мир и покой будут обеспечиваться не возможностью мирно сменять правителей и их политику, но, напротив, постоянством режима, при котором ни правители, ни политика не могут быть изменены. Это тоже покой, только не покой прогресса, к которому стремится либерализм, а покой могилы. Это мир не миротворцев, но "замирителей", насильников, стремящихся принудить к миру. Каждый абсолютный властитель устанавливает такой мир методами абсолютного господства, и длится этот мир столь же долго, сколько удается поддерживать господство. Либерализм видит тщетность всего этого. Он ставит себе целью установить такой мир, который был бы устойчив, несмотря на неистребимую тягу человека к изменениям.

Глава IV. Общественный строй и семья

1. Социализм и проблема секса

Предложения изменить отношения между полами издавна сопутствовали планам обобществления средств производства. Брак должен исчезнуть вместе с частной собственностью, уступая место установлениям, более гармонирующим с фундаментальными данными о природе секса. Когда мужчина освобождается от необходимости зарабатывать на кусок хлеба, любовь должна освободиться от всех оскверняющих ее материальных ловушек. Социализм обещает не только социальные гарантии -- благосостояние для всех, но и всеобщее счастье в любви. Эта часть программы в немалой степени была причиной популярности социализма. Знаменательно, что в Германии ни одно из социалистических сочинений не было столь же популярно и пропагандистски действенно, как книга Бебеля "Женщина и социализм" посвященная в первую очередь проповеди свободной любви. { Бебель Август (1840--1913) -- один из основателей социал-демократии Германии. Его работа "Женщина и социализм", впервые вышедшая на немецком языке в 1879 г. под названием "Женщина в прошлом, настоящем и будущем", неоднократно переиздавалась в переводе на многие языки. Утверждение Л. Мизеса, что эта книга посвящена в первую очередь проповеди свободной любви, -- полемическое преувеличение.}

Нет ничего странного в том, что многие должны ощущать неудовлетворенность существующей у нас системой регулирования сексуальных отношений. Отклоняя сексуальную энергию, являющуюся основой столь многих видов человеческой деятельности, от ее природной сферы -- половой любви к новым задачам, созданным культурным развитием, эта система оказывает далеко идущее влияние на человечество. Она была создана с великими жертвами, и жертвы все еще приносятся. Каждый человек претерпевает в своей жизни процесс, в результате которого сексуальная энергия теряет диффузную, как в детские годы, форму и принимает конечные, зрелые очертания. Человек должен развить внутреннюю психическую силу, которая сдерживает поток недифференцированной сексуальной энергии и, подобно плотине, меняет ее направление.

Часть энергии, которой природа снарядила сексуальный инстинкт, таким образом перенаправляется к другим целям. Стресс и борьбу, сопутствующие этому изменению, не каждый минует без ущерба. Многие не выдерживают, многие становятся невротиками или безумными. Даже человек, оставшийся здоровым и ставший полезным членом общества, сохраняет шрамы, которые могут открыться от несчастного случая [Freud, Drei Abhandlungen zur Sexualtheorie, 2 Aufl., Leipzig und Wien, 1910, S. 38 ff. <Фрейд З., Три статьи о теории полового влечения, М., 1911, С. 35 и след.>]. И если даже секс станет для него источником величайшего счастья, он останется также источником глубочайшей боли; остывающие чувства подскажут, что годы прошли и что он идет путем всей бренной плоти. Таким образом, секс, который как бы вечно кружит человека, давая ему и отнимая, дарит ему счастье и ввергает назад в страдания, никогда не позволяет ему погрузиться в неподвижность. Желания человека во сне и наяву обращаются к любви. Те, кто стремился изменить общество, не могли пройти мимо секса.

Этого тем более можно было ожидать, что многие из них были сами невротиками, страдавшими от неудачного развития сексуального инстинкта. Фурье, например, страдал от тяжкого психоза. В каждой букве его писаний очевидна болезненность человека, чья сексуальная жизнь совершенно расстроена; весьма досадно, что никто не проанализировал историю его жизни методами психоанализа. То, что безумные нелепости его книг привлекли столь многих читателей и заслужили высшее признание, обязано той болезненной фантазии, с которой описаны эротические наслаждения, ожидающие человечество в рае "фаланстеров". {В произведениях французского утопического социалиста Шарля Фурье (1772--1837) детально разработано устройство будущего гармонического общества. Фурье утверждал, что неизменно присущие человеку страсти, подавляемые в современном ему обществе, получат полный простор в проектируемых им "фаланстерах" -- общежитиях счастливых людей, где будет господствовать свобода любви.}

Утопизм представляет все свои идеалы будущего как восстановление Золотого века, который человечество утратило по собственной вине. Так же и в сфере сексуальной жизни он требует только возврата к исходному блаженству. Поэты античности не менее красноречиво славили ушедшие волшебные времена свободной любви, чем времена Сатурна, когда не было собственности [Poehlman, Op. cit., II Bd., S. 576]. Марксизм вторит старым утопистам.

Марксизм и в самом деле стремится сокрушить брак теми же приемами, которые использует для того, чтобы оправдать уничтожение частной собственности, -- пытаясь продемонстрировать его исторические корни; точно так же он обосновывает лозунг уничтожения государства тем, что оно не существовало "извечно", что были времена, когда "понятия не имели о государстве и государственной власти" [Engels, Der Urspung der Familie, des Privateigentums und des Staates, 20 Aufl., Stuttgart, S. 182 <Энгельс Ф., Происхождение семьи, частной собственности и государства, С. 173>]. Для марксиста исторические исследования просто средство политической агитации. Они нужны, чтобы вооружить людей против ненавистного буржуазного порядка. Основной упрек такому подходу даже не в том, что без тщательного исследования исторического материала выдвигаются пустые, необоснованные теории. Гораздо хуже, что за исторический анализ выдаются псевдонаучные истолкования. Некогда, говорит марксист, был Золотой век. Потом стало скверно, но терпимо. Наконец пришел капитализм, а с ним и все мыслимое зло. Так капитализм оказывается проклят навеки. Единственное, что можно поставить ему в заслугу, так это то, что из-за его отвратительности мир созревает для социалистического спасения.

2. Мужчина и женщина в эпоху насилия

Недавние этнографические и исторические исследования дали массу материалов для истории сексуальных отношений, а психоанализ -- новая научная дисциплина -- заложил основы научного понимания сексуальной жизни. Тем не менее, в социологии пока не началось освоение богатых идей и материалов из этих источников. Она не смогла поставить проблемы по-новому, чтобы они соответствовали вопросам, выдвинувшимся на первый план. То, что она говорит об экзогамии и эндогамии, о промискуитете, а тем более о матриархате и патриархате, совершенно не соотносится с теориями, которые сегодня невозможно игнорировать. { Экзогамия -- система брачных отношений, запрещающая браки между членами одной общности, например рода, племени, деревни и т. п. Эндогамия, наоборот, предусматривала браки только в рамках данной общности. Промискуитет -- неупорядоченные половые отношения в обществах, не знающих институтов брака и семьи. Матриархат и патриархат -- первобытно-родовые общества с преобладающей ролью соответственно женщин и мужчин.} Социологические знания о ранней истории семьи и брака настолько ущербны, что их просто невозможно использовать для интерпретации занимающих нас проблем. Эти знания более или менее надежны только там, где речь идет об условиях, существовавших в историческое время, но и только.

Там, где царствует принцип насилия, семейные отношения характеризуются неограниченным господством мужчины. Мужская агрессивность, неотъемлемая от самой природы сексуальных отношений, здесь доведена до предела. Женщина принадлежит мужчине и находится в его власти примерно в том же смысле, в каком ему принадлежат другие объекты физического мира. Здесь женщина становится исключительно вещью. Ее крадут и покупают; ее меняют, продают, отдают; коротко говоря, в доме она подобна рабу. Пока мужчина жив, он ее судья; когда он умирает, ее хоронят в могиле вместе с другим имуществом покойного [Westermarck, Geschichte der menschlichen Ehe, Aus dem englischen ubers, von Katscher und Grazer, 2 Aufl., Berlin, 1902, S. 122; Weinhold, Die deutschen Frauen in dem Mittelalter, 3 Aufl., Wien, 1897, II Bd., S. 9 f.]. Старые судебники почти всех народов в один голос говорят, что некогда такое положение было нормальным. Историки обычно пытаются, особенно когда имеют дело с историей собственного народа, смягчить болезненное воздействие этих описаний на ум современного человека. Они указывают, что практика была умеренней, чем буква закона, что жесткость закона не замутняла отношений мужа и жены. Затем они как можно скорей уходят от темы, не слишком согласующейся с их подходом, бросив попутно несколько замечаний о древней суровости нравов и чистоте семейной жизни [см., например: Weinhold, Op. cit., S. 7 ff.]. Но эти попытки оправдания, к которым их толкает национализм или умиление прошлым, неосновательны. Открывающаяся из старых законов и кодексов картина отношений между мужчиной и женщиной -- это не плод теоретических спекуляций оторванных от жизни фантазеров. Она взята из жизни и точно воспроизводит, как понимали мужчины и женщины брак и отношения между полами. То, что и римлянка, вступавшая под "руку" (manus) мужа или под опеку рода, и женщина древней Германии, которая всю жизнь оставалась объектом "защиты", "прикрытия" (munt), находили эти отношения вполне естественными и справедливыми, что они внутренне не восставали против них, не делали никаких попыток стряхнуть это ярмо, вовсе не доказывает, что между законом и практикой существовал разрыв. Это только показывает, что такие установления соответствовали чувствам женщин, и это не должно нас удивлять. Господствующие в каждую эпоху правовые и моральные нормы поддерживаются не только теми, кто оказывается в преимущественном положении, но и теми, кто страдает от них. Господство этих норм выражается тем фактом, что их поддерживали как раз те, от кого требовали жертв. Во времена принципа насилия женщина -- служанка мужчины. В этом она и видит свое назначение. Она разделяет установку, о которой в Новом завете говорится с наибольшей выразительностью: "И не муж создан для жены, но жена для мужа" [ Библия. Первое послание к коринфянам., Гл. 11, ст. 9].

Принцип насилия признает только мужчину. Он один обладает властью, ибо только он наделен правами. Женщина есть просто сексуальный объект. Нет женщины без господина, будь это отец или сторож, муж или хозяин. Даже проститутка не свободна: она принадлежит владельцу борделя. Клиенты договариваются не с ней, а с ним. Бродячая женщина беззащитна, и каждый может делать с ней, что пожелает. И право выбирать мужчину не принадлежит женщине. Ее отдают мужу и он берет ее. Любить его -- ее долг, может быть, добродетель; чувство обостряет удовольствие, получаемое мужчиной в браке. Но мнения женщины не спрашивают. Мужчина имеет право отвергнуть ее или развестись с ней; она такого права не имеет.

Дата добавления: 2015-08-26