Часть 13. Я был пьян в дерьмо

Я был пьян в дерьмо. Для человека, улетающего после пятой рюмки, это нормально, учитывая полбутылки белого пойла с закуской из таблеток. Я лежал на полу в кухне и наблюдал за пляшущей каруселью, которую устроила моя квартира, и чувствовал, как поднимается артериальное давление от потенцирования*. Телевизор работал довольно громко – специально, чтобы заглушать мерзкие вопли об изнасиловании в голове.
Диктор сообщала, что сегодня на Казенной неизвестный сбил насмерть женщину на пешеходном, просила всех очевидцев связаться с тем–то по такому–то телефону. А я пьяно поддакивал, что связаться необходимо, чтобы наказать суку и вкатать в асфальт. Желательно его же гребаным автомобилем. С этой дельной идеей я бы и позвонил в редакцию, но мой сотовый черепками валялся где–то в комнате. Вчера расхуячил после чьего–то настойчивого доебывания. Или позавчера? Да похуй вообще.
Под монотонное бормотание ТВ отключился прямо на ледяной плитке.

Орала музыкальная реклама, словно перфоратор долбил по темечку. За окном уже темно. Меня пробил озноб, проснулся я от собственного клацанья зубов. Ничего не хотелось, даже водки... Хотя нет, водки хотелось и хотелось напиться вусмерть. Открыл холодильник, взял бутылку и заставил себя подняться на ноги. С поддержкой стула–стола–стены доковылял до дивана, вырвав по пути телевизионный кабель из сети. Стал приговаривать бутылку прямо из горла. Пожадничал, зашелся в кашле, будто в глотку залили бурлящий свинец. Давился, выжигал все рецепторы, но полбутылки высосал. Впал в желаемое чувство отупения. Да, так гораздо лучше: без мыслей, без чувств, без эмоций, без острого желания порезать вены, вдоль и поперек, чтобы наверняка.
Через несколько минут пришло черное и вязкое забвение.

Звенящая и давящая тишина. Я проснулся будто от толчка в спину и сейчас слепо пялился в стену. Алкоголь все еще участливо бегал по венам, извращая действие принимаемых лекарств, но давал хоть какой–то тягучий обезболивающий эффект. Организм стенал и охал, казалось, по мне проехался каток. Не один раз. Туда–обратно, туда–обратно...
...Владлен вколачивался в меня в равномерном темпе, звуки, мерзкие хлюпающие звуки между нашими телами, от них тошнило...
Первое воспоминание за целую пьяную вечность.
...Владлен сдавленно дышал в затылок и теребил мой член, который никак не хотел вставать под его напором...
Я покрылся холодным липким потом.
...Берсеньев кончил с громким рыком, оставляя на моем плече еще один укус, прямо через тонкую ткань рубашки, и одной рукой сминая мою ягодицу...
Берсеньев. Владлен. Берсеньев. Владлен... Казалось, этот подонок отныне шагает параллельной дорогой. Будет преследовать, и конца этому не предвидится. Я этого не хотел...
Лежал под одеялом, сотрясался в беззвучных рыданиях и закусывал угол подушки, чтобы не заорать в голос. Когда у тебя ничего не осталось, и это не просто пустые слова или красивый словесный оборот, то из самых глубин рвется животный рык отчаяния.
Люди так не кричат.
После осознания этого где–то в уголке промелькнувшего просветления ты знаешь наверняка, что душа очень даже существенна и может болеть... Или просто чувствуешь, как ее лишаешься.

Еще одно утро. Которое по счету? Снежное, ледяное, с завывающим в проводах ветром. Не помню, я любил в прошлой жизни зиму или нет? Кажется, что бывшее–прошлое – это только сон, приснившийся когда–то. Я совсем потерял чувство реальности в пьяном угаре. Телевизор стоял безмолвным наблюдателем в углу, а мне было тупо лень его тревожить. Ну, утро и утро, кому какое дело до чисел календаря? Главное, чтобы было как в считалке: день, ночь, день, неделя, ночь, месяц.
Шатаясь, я стоял, сцепив зубы от саднящей боли ниже поясницы, возле холодильника и шарил в поисках спиртного. Последняя бутылка, а мне много и не надо: благодаря пустому желудку, изъеденному химией, я отрубался после трех приличных глотков. Так и получалось, что пил беспробудно, будто бы алкоголь мог что–то изменить или повернуть время вспять. Хотя зализывать раны таким способом не так уж и плохо. Нихера не чувствуешь и выпадаешь из мира прямо на месте.
Сделал один большой глоток. Я уже приловчился пить белую без отвращения. Просто не дышишь и глотаешь, а она сама знает, куда нужно заливаться. Оторвал от себя бутылку и жадно стал втягивать воздух в легкие. Когда отдышался, в носу предательски защипало. Блядство! Сколько можно? Я превратился в ебаную тряпку!.. Кстати, да, в ебаную и использованную тряпку. При этой мысли сразу возвел глаза к потолку. Выражение «выше нос» начало приобретать для меня смысл, даже четкие очертания. Если не следовать этому правилу, то просто разрыдаешься. С соплями, блядь, с истерикой, по–бабски громко. А кому оно надо? Соберись, Марк, ты ведешь себя до блевоты жалко. Чертов слабак.

Для полной кондиции половины бутылки пива мне мало, нужно было срочно ползти в магазин. Сказать проще, чем сделать. Желудок неприятно ныл и скручивался в жгут, а я все–таки сжалился над ним и потащился на кухню с намерением найти в шкафах хоть что–то съедобное помимо аптечки. Все–таки руководит жизнедеятельностью желудок, а не злоебучий орган–мешок в груди, жалящий и не дающий покоя.
Повиснув на дверном косяке, собирал силы для последнего рывка. Стоял не очень долго, всего три захода лифта в подъезде и один дверной хлопок. Моей двери. Перед глазами мелькнул образ пришедшей «белочки». Я дернул щекой, как–то нервно рассмеялся и заявил:
– А с тобой, сука, я пить не буду.
Владлен замер возле распахнутой входной двери. Чуть приподнял брови и сказал:
– Как мило.
Интересно, зеленые черти у алкоголиков тоже говорящие? Хотя когда до меня донесся ненавистный запах Armani и сигарет, я уже точно знал, что «белочкой» тут и не пахло. Три бутылки водки и две пива – не тот для нее уровень, а я просто жалкий алкаш, если с этих порций меня уносило. Даже стрёмно.
Я поплелся в кухню и стал хлопать дверцами шкафов трясущимися руками. Видеть ублюдка было выше моих сил, я еще не был к этому готов. Тет–а–тет с мразью. Это вообще не смешно. Даже истерически. Мало приятного ощущать, как собственное сердце рвется на волю из тесной грудной клетки. Эмоции и чувства резко захлестывали с ног до головы, отыгрываясь сейчас за все дни блокировки, и мешали думать. Остановившись посреди своих поисков, я намертво вцепился руками в столешницу рядом с раковиной, боясь свалиться в обморок. Ага, пиздец, блядь, будет представление, Марк. Слух обострился до предела, и я слышал, как Владлен тихо идет по прихожей. Выложенный елочкой деревянный пол поскрипывал. Сердце уже стояло в горле и рвалось через кадык в намерении осуществить бэксайд*.
– Какого черта тебе здесь надо? – смело спросил я, не оборачиваясь.
Складывалось впечатление, что у всех гомиков этой страны имеются ключи от моей квартиры. Пиздатая такая ирония.
Владлен стоял в дверях и стряхивал прилипший к пальто снег, а я – раз и вмиг – перестал что–либо чувствовать. Вообще. По щелчку. Лишь сердце своим утихающим бегом говорило о том, что что–то пошло не так и организм дал сбой.
Не было волны паники, переходящей в шторм, которую, по идее, должны чувствовать все жертвы перед своим насильником, липкого въедливого страха и гипервентиляции легких. Ничего не было. Только желудок–жгут, требующий еды. Наверное, по Фрейду это что–то нездоровое. Этой мрази удалось меня сломать еще там, в клубе. Сейчас он снова об этом напомнил. Сломанные вещи могут что–нибудь чувствовать?
– Надо поговорить.
От этого голоса выворачивало наизнанку. Демонстрировать блевательные возможности своего желудка уже стало входить в привычку. Какая–то стадия нервной булимии, блядь.
С врожденной грацией Владлен сел на стул. Сейчас, во мраке комнаты, «король» казался каким–то уставшим, с потухшим взглядом. Достал сигареты, придвинул чистое блюдце, стоящее на столе, и бесцеремонно превратил его в пепельницу. Я отстраненно наблюдал за тем, как он затягивался, плотно сомкнув губы, держа дым в себе. Все выглядело как долбаная мизансцена, снятая на аррифлекс*.
– О чем?
Я вытащил открытую пачку печенья и поставил на плиту чайник. И чтобы поесть, и чтобы просто отвлечься от лицезрения ублюдка за моим обеденным столом.
– Забери документы из школы, – жестким и бесчувственным тоном ответил он.
Мой насухо выжатый мозг начал лениво перемалывать услышанное.
– Отец не заберет.
– Эту проблему я беру на себя.
Я смотрел на пламя конфорки.
– Заберешь документы, уедешь из города.
Почему–то мне стало смешно. Эта тварь уже решила все за меня. Я нервно рассмеялся. Уехать? Куда? И что это изменит? Я повернулся к Берсеньеву, нацепив на лицо кривую улыбку.
– Да мне похуй, если честно, что ты там себе решил, но я уеду.
У меня тетка во Владимире живет. В детстве я к ней ездил в гости от силы два раза. Почему–то именно сейчас об этом вспомнил. Красивый город.
– Отлично, – надменно произнес ублюдок.
Надо же, в контексте ничего не было.
И снова мизансцена. Я стоял, опершись о столешницу тумбы, пил чай и грыз печенье, а Владлен без перерыва курил, холодно и жестоко. Молчали и прикидывались, что ничего не случилось. Почти что, блядь, друзья по траху.
– Мы друг друга поняли, – бросил напоследок он и ушел.
Да, поняли. Впервые видел читаемость подонка: он был не в своей тарелке. Неужели что–то могло поколебать короля? Уржаться просто.
Я выцедил литр чая, заменяя водку водой.
...А ночью у меня случилась очередная истерика. Накатила волна постыдного унижения и внутренней опустошенности. Я опрокинул шкаф, разворотил телевизор и умудрился перевернуть тяжелый диван. Разбил кулаки о стены и трясущимися окровавленными руками курил «Captain Black», оставленные когда–то Лексом, бросая окурки прямо на пол. Начался период душевного онанизма. По Юнгу – это вообще пиздец.
___________________________________________
*потенцирование – усиленное действие таблеток запиваемых алкоголем (здесь: антидепрессанты и обезболивающие)
*бэксайд – здесь: число градусов поворота при трюке (пример 180, 360)
*аррифлекс – профессиональный киносъёмочный аппарат

Дата добавления: 2015-08-26