|
Читайте также: |
Давно минула полночь.
За холодным самоваром на своем обычном месте, как снятая с креста, сидела Христина. Она сидела так уж с час
с тех пор, как, едва живую, привезли ее с вокзала. И какая-то упорно-гнетущая мысль стягивала ее лоб в глубокую, старушечью морщину.
На диване, вытаращив глаза, полулежал старик, и казалось старику, голова у него отягчена была тараканьими яйцами. И казалось старику, какие-то рожи с рыжими бородами обступали его: один маленький бесенок с согнутой в кольцо спиною пилил ему ногу, а другой курносый поджаривал раскаленным железом подошву.
— Нет нигде сострадания! Некого упросить! Нет нигде
сострадания! — стонал от бессилия и боли измученный
старик.
И на минуту рожи с рыжими бородами исчезали, будто вняв стонам, но хитрые, обнадежив, вдруг снова появлялись: трясли рыжими бородами, егозили по полу, пыряли старика: один маленький бесенок с согнутой в кольцо спиною пилил ему ногу, а другой курносый поджаривал раскаленным железом подошву.
— Нет нигде сострадания! Некого упросить! Нет нигде
сострадания! — стонал от бессилия и боли старик.
Мигала на столе выгорающая лампа.
Дула ночь полым ртом в умирающее пламя, и гонялись тени юркие, как мышата, скакали и липли к посиневшему лицу старика вкруг его щетинистых седых бровей и, измаявшись, ползли по бороде в разинутый рот.
И ползли они темные, неумолимые, темные ночные тени по полу, по ковру, по столу, по Христине, по столу, по полу, по ковру, по всем углам, по всему клочковскому дому.
И бессонные, ложились спать в собачьем сне
Снился свернувшемуся у ног старика клочковскому псу Купону, будто не комнатный он, а дворовый пес-дворняга, и была будто у него теплая конурка, а вот ни за что ни про что ущемили ему хвост и разоряли конурку.
Беспокойный ворочался пес Купон у ног старика.
И только в чулане между дверей, поздним вечером забившись в чулан, сидел, как на царском троне, на поганом ведре раздетый, в длинных черных чулках Костя, не Костя Клочков, а Костя Саваоф, не Костя Саваоф, а ворона, и сидел он без времени, счастливый и довольный, нес гусиные яйца да утиные, считал тараканьи шкурки, чтобы никому уж впредь не считать проклятые шкурки, ковырял свой кривой изуродованный нос и ковырял с жаром, с удовольствием.
А время шло, откалывали часы миг за мигом, в пучину
без возврата, повторяя все одно и то же, все одно и то же, как вчера, так и сегодня.
На Соборной колокольне пробило три.
Прокатились один за другим три раздумных, три долгих удара, три положенных древних напева.
И было на земле смертельно тихо.
Замолкавшие звоны, подымаясь с земли, летели к звездам и, развеваясь белым призрачным паром, колебались, как белые перья.
А синие звезды далекие пели последние надземные песни и наземные земною тоской устилали холодное небо.
— Чего балуешь. Костя! — окрикнул со сна старик соборный сторож и, зломив голову кверху, вдруг согнулся и зашагал угрюмо по своей полосе вкруг холодной, такой суровой и гордой, белокаменной колокольни...
Высоко над домами, на самом верхнем ярусе Соборной колокольни, в оконном пролете, упираясь костлявыми ладонями о каменный подоконник и выгнув длинно по-гусиному шею, хохотал кто-то, сморщив серые, залитые слезами глаза, и сквозь хохот и слезы посылал воздушные поцелуи вниз земле в этой звездной ночи.
1908
КРЕСТОВЫЕ СЕСТРЫ
Повесть
Посвящаю С. П. Ремизовой-Довгелло
Дата добавления: 2015-08-17; просмотров: 31 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Глава пятая | | | Глава первая |