Глава 48. – Дэвид! Дэвид, не свети на него!

– Дэвид! Дэвид, не свети на него!

Дельфина пронеслась мимо Эша, грубо оттолкнув его в сторону, когда вбежала в дверь, и упала на колени, обхватывая рукой спину существа в капюшоне, словно желая его защитить. Эшу показалось, что он услышал слабый всхлип, когда сгорбленная фигура на полу приютилась в объятиях женщины‑психолога.

– Включи одну из ламп – их свет мягче, – обратилась Дельфина к потрясенному исследователю, и голос у нее теперь был спокойнее, но прозвучал твердо.

Эш оторопело пошарил лучом фонарика по полукруглой комнате и на шкафчике менее чем в двух футах от себя нашел ближайшую лампу. Он быстро сунул руку под абажур и включил лампу; комната мгновенно омылась мягким светом. Он посмотрел в сторону двух фигур, присевших рядом с маленькой, удобной на вид кроватью. Дельфина склонила голову к существу в накидке и издавала мягкие напевные звуки, обнимая его.

– Прости, Дельфина… – начал было Эш, выключив фонарик, но она заставила его замолчать, бросив беглый взгляд через плечо.

– Все в порядке, Дэвид, – все таким же тихим голосом произнесла Дельфина. – Ты же не мог об этом знать. Может, мне следовало заранее тебе объяснить, но сегодня не было времени.

– С… – он рискнул обозначить пол существа и угадал, – с ним все в порядке? Я не думал…

– Ты не виноват. Но ты напугал его сильнее, чем он тебя. – Дельфина осторожно помогла существу в капюшоне присесть на край кровати.

Она мягко погладила его по спине.

– Все в порядке, Льюис. Это Дэвид, мой друг. Он не причинит тебе никакого вреда.

Секунду согбенная фигура смотрела мимо Дельфины на Эша, который уловил только проблеск одного взирающего бледно‑голубого глаза – более бледной голубизны он никогда не видел. Несмотря на бледность, в нем была молодая ясность, из чего следователь сделал вывод, что его первое впечатление насчет старости было неверным. Когда он за ним погнался, этот человек казался чуть ли не веретенообразным. Помимо яркости, в его глазу заметен был сильнейший наэлектризованный страх.

Дельфина нежно откинула капюшон, чтобы Эш мог лучше рассмотреть дрожащего, но послушного молодого человека. Теперь он видел всю голову и вынужден был подавлять тошноту, подступавшую к горлу.

Смотреть на него было все равно что смотреть на рентгеновский снимок, потому что туго натянутая кожа была прозрачной, почти неотличимой от черепа. Это вызывало и шок, и – в равной мере – жалость, и исследователю приходилось заставлять себя не отводить взгляд в сторону. Дельфина присела на кровать рядом со странным существом, которое вздрагивало каждые несколько секунд; одной рукой она обхватила его за плечи, а другую протянула через грудь к его локтю, так что он был охвачен, как ребенок.

– Что… – Эш остановился. – Кто он? – спросил он у Дельфины.

Психолог посмотрела на него, и выражение ее лица не выказывало жалости, только твердый прагматизм.

– Его зовут Льюис. Он был здесь, когда я только приехала в Комрек. Видимо, он оказался в медицинском блоке замка еще младенцем. Он чуть не умер, но здешнему персоналу удалось его спасти. Годы спустя к нему относились как к морской свинке своего рода. Ты видишь, кожа у него более или менее прозрачна. Представь себе возможность доступа к информации о внутренних органах и кровеносных сосудах или реального наблюдения в живом пациенте за воздействием, оказываемым лекарствами и химическими веществами. К счастью, доктор Причард положил конец таким экспериментам, когда приехал сюда. Потребовалось время, чтобы Льюис поверил мне – он получил мало сочувствия от кого‑либо другого, – но теперь между нами установилось родственное понимание.

– Неужели он… Есть ли у него семья, фамилия?

– Если и есть, то я не в курсе. Я знаю его в течение трех лет. Большинство здесь называют его просто Малышом.

Она притянула голову Льюиса к себе на плечо, и он охотно на него склонился. Свободной рукой она нежно гладила его по голой коже головы.

– Он один из твоих пациентов? – спросил Эш.

– Льюис для меня больше, чем пациент. Мы с ним добрые друзья. Вообще‑то я одна из немногих, с кем он вступает в контакт.

– Я видел вас раньше из окна, когда вы направлялись к садам.

– Это у Льюиса любимое время дня. Солнце светит не слишком ярко, людей вокруг не очень много.

– Ему все еще требуется лечение?

Ей удалось покачать головой, хотя ее подопечный крепко к ней прижимался.

– Просто увлажняющий крем, но он применяет его самостоятельно. Врачи осматривают его раз в год или около того, но он их пугается и поднимает шум.

– Что неудивительно, – сказал Эш.

– Как ты можешь себе представить, Льюис, с его заболеванием, очень застенчив. И все это сбивает его с толку.

– Что это за болезнь? Неужели причину так и не выяснили?

Дельфина немного помолчала, потом, казалось, приняла решение.

– Льюис, – мягко сказала она человеку в своих объятиях. – Я хочу, чтобы ты немножко побыл храбрым. Дэвид мой друг, и он тоже хочет с тобой дружить. Я знаю, что прошу многого, но ты должен мне доверять. Ты же знаешь, что я никогда никому не позволю причинить тебе вред?

Странный мужчина‑мальчик – его возраст невозможно было угадать – поднял голову с плеча своей утешительницы, чтобы посмотреть ей в лицо. В его глазах была неопределенность (для Эша стало облегчением, что у того глаза, который он видел раньше, действительно есть напарник, пусть даже тонкие как папиросная бумага веки делали оба глаза неестественно большими), и Дельфина улыбнулась и поцеловала его в лоб.

– Все будет хорошо, Льюис, обещаю тебе. Теперь давай оба встанем, а потом я хочу, чтобы ты сбросил свою одежду.

Дельфина повернулась к Эшу, и в выражении ее лица он увидел боль и огорчение, которые может испытывать мать, когда страдает ее ребенок.

– Его накидка сшита из мягчайшего кашемира, потому что любой другой материал был бы слишком груб для его кожи. По ночам он надевает специальное шелковое платье.

– Собственно, – сказал Эш, – нет никакой необходимости, чтобы он… – но юноша уже развязывал узел пояса, который удерживал полы накидки вместе, хотя и не сводил глаз с женщины‑психолога, словно ища ободрения.

Дельфина поощрительно улыбнулась и помогла ему скинуть накидку с узких, сутулых плеч. Затем, голый, не считая белых шелковых шорт, Льюис предстал перед Эшем.

* * *

Эш в безмолвном изумлении уставился на того, о ком мог думать только как о возникшем перед ним призраке, а тот, в свою очередь, нервно взирал на него в ответ. Конечности у него продолжали дрожать, но не от холода, потому что в комнате было очень тепло. Парапсихолог различал жилистые мышцы позади ясно видимых костей ребер и грудной клетки, камеры пульсирующего сердца, быстро перекачивающие кровь через главные артерии в легкие, которые представали как мешки, похожие на паутинки. Насытившись кислородом из легких, кровь выкачивалась в левую сторону сердца, где мышечные стенки были еще толще, темнее. Процесс наблюдения и завораживал, и тревожил, возможно, это было нечто такое, чего не мог оценить никто из непрофессионалов, – действия человеческого тела, которых никто никогда не должен был видеть.

– Потрясающе, правда? – сказала Дельфина. – Когда я начала работать в Комреке, меня проинформировали кое о чем из прошлого Льюиса и о его заболевании. Думаю, чтобы помочь мне установить с ним связь и стать своего рода доверенным лицом и компаньоном. Мне сказали, что он живет в Комреке более двадцати лет. Он родился недоношенным, восемнадцати недель, весом менее двух фунтов.

– Восемнадцати недель? И выжил? Такое возможно? – рассеянно спросил Эш, которому трудно было оторваться от созерцания той редкости, что предстала перед ним.

– Конечно, ожидали, что он умрет, – на этом этапе шансы на выживание не более двадцати пяти процентов, даже сегодня. Почти чудо, что ему удалось проскочить, учитывая аномалию его кожи. Мне говорили, что при его рождении присутствовали лучшие акушер и гинеколог в мире. Он был всего шести дюймов ростом, можешь себе представить?

Эш изумился еще сильнее. Кем бы ни был Льюис, его родители должны быть либо очень богатыми, либо очень важными – возможно, и то, и другое, – чтобы получить такую помощь, а затем содержать его в Комреке в течение почти тридцати лет.

Эш не в силах был отвести взгляд. Он никогда не встречал ничего подобного. Серая, но объемная костная структура, струны сухожилий и мышцы, как растянутая резина, сами живые органы – Боже, футы, футы и футы кишок. Он опять почувствовал подступающую тошноту, но быстро с ней совладал.

Эш вернулся взглядом к прозрачной голове мальчика‑мужчины. Хотя сам мозг был частично скрыт за костьми черепа, Эш видел нервы, которые отправляли импульсы в различные секторы мозга, ушные каналы, надгортанник на задней стенке глотки и голосовые связки в гортани, мышцы, которые передвигали его глазные яблоки. Затем толстую мышцу самого языка, видимого, как только опускалась челюсть. Все это содержалось внутри гротескной, ухмыляющейся пляски смерти безжалостно выставленного напоказ черепа.

На мгновение Эш почувствовал, что может потерять сознание, но взял себя в руки, меж тем как Дельфина продолжала говорить.

– Что еще хуже, у Льюиса наличествует эпилептическое заболевание, известное как синдром Леннокса‑Гасто, хотя мы можем контролировать припадки с помощью лекарств, а также гемофилия, которая крайне опасна, потому что малейший порез его тела означает кровотечение, остановить которое практически невозможно.

Дельфина сделала паузу, надеясь, что Эш сумеет совладать с собой.

– Есть определенные породы земноводных, имеющих полупрозрачную кожу, как у Льюиса, – объяснила она. – Например, ольмы, слепые южноафриканские саламандры. Японские ученые создали прозрачных лягушек для медицинских исследований, что позволяет им видеть детали внутренних органов и кровеносные сосуды. Органы лягушки можно исследовать на протяжении всей ее жизни и, например, изучать, как определенные химические вещества воздействуют на кости. И, конечно, в глубинах океана существует бесчисленное множество прозрачных видов, например, медузы, морские черви, морские улитки и осьминоги, которые эволюционировали к прозрачности как одной из форм камуфляжа. В очень глубоких областях океанов есть виды настолько легкие, что они практически невидимы, в чем и состоит их способ справиться с огромным давлением вокруг, которое сокрушило бы незащищенного человека или обычную рыбу.

Следующий вопрос исследователя удивил ее своей простотой.

– Как он спит? Его веки словно бы из тончайшей ткани. Есть ли какая‑нибудь разница, когда он их закрывает?

– Практически нет, – ответила Дельфина. – Просто он спит в темной комнате. Яркий свет ему в любом случае неприятен – как видишь, все лампы в этой комнате низкой мощности. Даже когда я вожу его по вечерам на прогулку, он надевает темные очки. Естественно, из‑за своей сверхчувствительной кожи он избегает яркого солнечного света.

– А другие гости о нем знают? Как они реагируют?

– Они редко его видят, но за столь долгое время большинство из них к нему привыкли.

Сочувствие к молодому человеку еще только начинало одолевать отвращение, когда Эш оглядел комнату. Он отметил ее избыточную мягкость; на этой площади вряд ли можно было разместить много мебели, но то, что имелось, было отмечено своего рода минималистской роскошью – кровать с шелковыми простынями, стенные шкафы, заставленные книжные полки, шифоньер (хотя Эш не мог вообразить в нем обилие одежды), маленький стол с изящной резьбой, резные стулья, а также красивое мягкое кресло с изогнутыми подлокотниками и ножками. Имелось дорогое с виду радио, но телевизор отсутствовал. И никаких зеркал.

Дельфина продолжала говорить:

– В коже Льюиса не хватает двух естественных слоев. Верхний слой, эпидермис, представляет собой щит из мертвых клеток кожи прямо на поверхности, а нижние слои постоянно производят новые клетки и выталкивают их к этой поверхности. Пробираясь наружу, новые клетки продолжают цикл, в котором старые клетки утрачиваются и обновляются за период от четырнадцати до двадцати восьми дней. Каждые сутки эпидермис теряет где‑то в районе тридцати тысяч клеток кожи…

Эшу стало ясно, что Дельфина растягивает свое объяснение, чтобы он мог привыкнуть к представшему перед ним зрелищу. Он по‑прежнему находил это трудным, но ее метод понемногу стал действовать. Он начинал видеть Льюиса не столько уродом, сколько ужасно несчастным человеком.

– Под эпидермисом должны быть два других слоя: дерма, которая в основном состоит из белковых волокон, известных как коллаген, и которая придает коже упругость, а под ней – подкожный слой, состоящий из мышц и жира, который защищает организм от сурового внешнего мира. У Льюиса последние два слоя почти полностью отсутствуют, и никто здесь до сих пор не понял почему.

– Но должны же быть и другие места, куда можно было бы направить Льюиса; специалисты, которые могли бы выяснить причину и, возможно, даже предложить лечение? – возразил Эш.

Дельфина чуть не улыбнулась. Ее усилия, направленные на очеловечивание своего пациента в глазах Эша, приносили плоды: Дэвид впервые назвал Льюиса по имени.

– Поверь мне, – мягко ответила она, – Комрек располагает средствами, чтобы привлечь лучших ученых‑медиков откуда угодно, и доктор Причард прочесал весь мир в поисках того, кто мог бы вылечить Льюиса, но без успеха.

Эш медленно покачал головой. Чем больше он узнавал о Комреке, тем глубже становилась тайна.

– Как получилось, что Льюис может видеть? Разве не требуется наличие чего‑то твердого позади зрачков, кроме костей, чтобы отражать световые лучи обратно на хрусталик?

– Если взять офтальмоскоп, можно увидеть, что в задней части каждого глаза у него есть сетчатка из более ста миллионов светочувствительных клеток, которые регистрируют изображение, проецируемое на них, и преобразуют его в структуру электрических импульсов, которые по зрительному нерву передаются в мозг.

– Поверю тебе на слово, – ответил Эш, не испытывая никакого желания проводить более тщательную проверку.

– На самом деле, – продолжала информировать его Дельфина, – у Льюиса идеальное зрение, хотя яркий свет, иногда даже умеренный солнечный свет причиняет ему боль. А мигающие огни часто приводят к эпилептическим припадкам.

Эш посмотрел прямо на Дельфину.

– Ты сказала, что знаешь Льюиса уже три года.

– По‑моему, он послужил одной из причин того, что меня приняли на эту работу. Думаю, они хотели, чтобы у него был компаньон, а заодно и терапевт. Каждые шесть месяцев я должна представлять подробный отчет о нем. Полагаю, эти отчеты пересылают его покровителю, кем бы он ни был.

– Но за эти три года ты, должно быть, выяснила нечто большее о его прошлом.

– Как? Комрек и есть его прошлое. Ни ему, ни мне больше ничего не известно, хотя мы и говорим друг с другом часами.

Она ласково улыбнулась своему подопечному, и Эша не мог не отвратить вид голых зубов в ответной улыбке Льюиса; такие омерзительные гримасы, в которых участвуют длинные, выставленные напоказ зубы и их корни, редко можно увидеть за пределами кинотеатра ужасов или кабинета стоматолога. Эш внутренне содрогнулся, но в ее улыбке он заметил нежность.

– Значит, у него… у Льюиса, с мозгом у него все в порядке?

– Ну да. Он, конечно, не так хорошо образован, как мы с тобой, и, полагаю, другие могут счесть его умственно отсталым, но я знаю, что он таковым не является. Это замок Комрек заставляет его вести себя так, как он себя ведет.

Затем, как будто желая поднять настроение, Дельфина озорно сказала Эшу:

– Хочешь посмотреть, как он говорит? На самом деле увидеть, как работают его голосовые связки?

– Гм. Давай лучше в другой раз. Слишком много всего и слишком быстро, понимаешь?

Дельфина мягко похлопала Льюиса по руке.

– Теперь, молодой человек, – посерьезневшим голосом сказала она, – пора ложиться. Тебе надо поспать.

Льюис сразу же подошел к шифоньеру, натянул на себя длинную шелковую ночную рубашку и забрался в постель.

Дельфина еще больше удивила Эша, наклонившись и поцеловав Льюиса в щеку.

– Спокойной ночи, Льюис, – нежно, как мать пятилетнему ребенку, сказала она. – Спи крепко.

– Спокойной ночи, Дельфи. Увидимся завтра.

Эш не мог с уверенностью сказать, что его поразило больше: тот факт, что Льюис говорит, или по‑девичьи высокий тон его голоса. Еще одно потрясение, приятное, он испытал, когда из‑под шелковой простыни, покрывавшей голову Льюиса, донеслось:

– Спокойной ночи, мистер Эш.

Они с Дельфиной тихо вышли из комнаты, мягко закрыв за собой дверь.

Дата добавления: 2015-08-20