Глава 39. Сшибленный с ног, Эш забился в угол тускло освещенного лифта

Сшибленный с ног, Эш забился в угол тускло освещенного лифта, из нижней губы у него струилась кровь, а голова кружилась от подлого удара, который ему нанесли. Он почувствовал, как грубые руки поворачивают его за плечо лицом к нападавшему. Те же руки ухватили его за рубашку под жилетом, подняли на ноги, и ему предстала грубая широкая ухмылка.

– Думаешь, я дурак? – спросил обидчик Эша низким голосом с сильным акцентом. – Думаешь, Лукович ничего не знает? – Он снова ударил Эша, отправив его в угол, но на этот раз парапсихолог удержался на ногах.

Эш ошеломленно смотрел в жестокое лицо задиры. Кто, черт возьми, это такой?

Потом он узнал этого грузного человека, который ранее испепелял его взглядом в фойе. Генерал Караджича: Здравко Лукович. Серб яростно потряс Эша, вцепившись мясистыми руками в манишку рубашки исследователя.

– Кто тебя прислал? Британцы? Американцы? Мусульмане?

Брызги его слюны летели Эшу в лицо. Парапсихолог помотал головой и попытался заговорить.

– Слушайте, я…

– Не лгать! Я тебя знаю. Явился за мной, так? Ты здесь, чтобы убить Луковича.

Здравко Лукович давно ждал этого дня – несмотря на обещания безопасности взамен предательства его лидера, Радована Караджича. Его спрячут в надежном месте, сказали ему, и до конца своей жизни он будет жить в комфорте, так ему обещали. Просто скажите, где прячется Мясник. Он им сказал.

Но Здравко Лукович никому не доверял и продолжал настороженно следить за всем вокруг. А поскольку он отказывался принимать какие‑либо таблетки, которые ему вручали каждое утро в крошечном бумажном стаканчике (сотрудникам не следовало знать, что он языком прижимал таблетки ко внутренней стороне щеки, выплевывая их позже, когда оставался один, а затем смывая в унитаз), то никогда не был по‑настоящему успокоенным, хотя таковым притворялся. Уколов, которые ему назначили – нет, ему не говорили, ни для чего они, ни что именно содержалось в шприце, – он избежать не мог, но они, казалось, были для него совершенно безобидны, с мягким эффектом, если только он не вставал иногда слишком быстро, испытывая при этом короткий приступ головокружения. Возможно, они предназначались для стабилизации его высокого кровяного давления.

К сожалению, из‑за отказа от успокаивающих таблеток его паранойя с каждой неделей возрастала, хотя он хорошо это камуфлировал. Однако теперь она стала гораздо серьезнее, психическая болезнь, которую не так легко скрывать. А в последнее время – и это, возможно, было как‑то связано со странной новой атмосферой в замке (хотя сам он никогда такой связи не прослеживал) – он, становясь все более склонным к подозрительности, был уверен, что враги его выследили.

Вот почему Лукович смотрел на любого вновь прибывшего с подозрением. Вот почему он напал сегодня на новичка, появившегося в Комреке. Лукович был не только параноиком, но еще и психопатом. Он готов был убить любого, кого заподозрит, что тот послан убить его.

Теперь он держал в своих руках первого потенциального убийцу, и его смерть будет сообщением всякому, кто желает смерти Луковича. Вот так же, по мере их прибытия, он будет убирать одного за другим всех, кого пошлют за ним, пока те, кто хочет смерти Здравко Луковича, не откажутся от своей затеи. И он, Лукович, гость замка Комрек, потребует финансового возмещения от самого сэра Виктора Хельстрема за нарушение обещания полной защиты, двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю.

Его предплечье торчало у Эша под подбородком, словно полено твердой древесины, упираясь в горло, удушая в нем жизнь. Эш смотрел в блестящие узкие глаза Луковича, изливавшие из‑под тяжелых век беспримесную ненависть. Этот человек был очень сильным и зажал его в углу лифта так же легко, как если бы он был ребенком. Каблуки исследователя стучали по деревянной панели. У него уже кружилась голова от недостатка кислорода. Эш был пойман в ловушку и понимал, что если не вырвется из хватки нападавшего, то задохнется насмерть.

Лукович сдавливал Эшу горло правой рукой, а левой с силой прижимал правое запястье Эша к полированной деревянной панели.

В полном отчаянии Эш ткнул своей свободной левой рукой в рычащее жестокое лицо обидчика. Он просунул два своих задеревеневших пальца прямо в правый глаз сумасшедшего, морщась, когда они прошли сквозь полузакрытые веки и воткнулись в отвратительную мягкость самого глазного яблока. Потом дальше, его пальцы заскользили дальше, поверх белого яблока, пока не достигли чего‑то более твердого позади него.

Когда из пораненной глазницы хлынула кровь, Лукович завизжал, что прозвучало много громче в ограниченном объеме лифта, и инстинктивно отдернул голову. Но кончики омываемых кровью пальцев Эша заходили за глазное яблоко, и когда Лукович потянул голову назад, глазное яблоко выскочило, как будто высосанное, и упало ему на верхнюю часть щеки, удерживаемое лишь тонкими кровяными усиками.

Вопли боли и паники, издаваемые сербом, стали еще громче, легко состязаясь с шумом из обеденного зала этажом ниже. Он выпустил Эша и попятился, забрызгивая кровью маленькую кабину лифта.

Эш с облегчением сделал несколько глубоких вдохов, восстанавливая жизнь в своем ослабленном теле. Его противник метался в лифте из стороны в сторону, непрерывно крича и ревя; сейчас он был опасен, как раненый бык.

Эшу надо было выбраться оттуда, но только он собрался с духом, чтобы броситься мимо раскачивающегося, разъяренного, терзаемого болью человека, как предохранительная дверь закрылась с громким лязгом, как гильотина. От удивления он отшатнулся. Как?..

Времени думать не было. Резкий звук испугал и его противника. Тот перестал реветь. Костюм у него спереди был измазан темно‑бордовой кровью, так же как и правая кисть и предплечье. Он опустил эту руку, уронил ее вдоль тела. Обратил на Эша свой единственный полный ненависти глаз, меж тем как другой по‑прежнему висел на окровавленной щеке, удерживаемый красными жилками, и зрачок его смотрел вниз, как будто на что‑то такое, что он мог видеть у себя под ногами.

Здоровый глаз смотрел на Эша с ядовитой злобой, и исследователь, хотя все складывалось крайне неудачно, задавался вопросом, не сохранилось ли у болтающегося глаза зрения – ведь тот оставался соединенным с глазницей. Каково было бы видеть в двух разных направлениях одновременно? Как бы справился с этим мозг?

Потом вымазанный кровью серб замахнулся на Эша рукой, на которой крови не было. Лукович бросился к Эшу, и тот пригнулся, бросаясь в угол позади шатающегося, разъяренного циклопа. Лукович кружился быстро, потому что был не только силен, но и научен своим многолетним боевым опытом терпеть, даже если ранен, и наносить урон врагу. Его большая рука схватила Эша за плечо, но исследователь был быстр и полон решимости избежать борцовского поединка с противником, который, за счет невероятной силы, неминуемо раздавил бы его.

Он полуобернулся, а затем двинул локтем назад, в раненое и неприкрытое лицо Луковича, разбив его так сильно, как только мог, и раздавив болтающееся глазное яблоко. Рев изувеченного бойца заставлял невыносимо содрогаться воздух, и серб всем телом толкнул Эша на зеркальную заднюю стенку кабины.

Эш снова боролся за свою жизнь. Мощные руки обхватили его спину, и когда рычащий серб плотно прижал его к себе, в лицо исследователю хлестнула кровавая слюна.

Медвежья хватка стала еще крепче, и Эш поднялся на цыпочки, когда его каблуки перестали касаться пола, а позвоночник изогнулся. Дыхание оставило его легкие, а слезы выжимались из глаз, как сок из лимона. Он открыл рот, но звук не родился в нем, меж тем все его тело содрогалось под невыносимым давлением.

Эш почувствовал, что зрение у него начинает тускнеть. Он пытался поднять руки, но это было бесполезно. Даже глядя в оставшийся глаз Луковича, он видел там жестокое удовольствие. По крайней мере, вторгающаяся чернота избавит от агонии, потеря сознания анестезирует шокирующую боль. Когда он начал милосердно ускользать прочь, то подумал, что слышит первый треск кости. Скоро это закончится. Конечно, он вскоре освободится от мук.

Но Эш не умер.

Когда он всплыл из спирального колодца тьмы, в котором тонул почти как в летаргии, боль вернулась, словно приветствуя его возвращение. Он осознал страшную тряску. Сначала подумал, что это реакция его собственного тела. Но нет: она являлась отовсюду, со всех сторон вокруг них, откуда‑то изнутри самого маленького лифта.

Серб все еще держал его в своей хватке, хотя теперь едва ли не ласково. Давление на спину спало, и он чуть не упал в обморок от облегчения. К нему медленно возвращалось зрение.

Большое славянское лицо, по‑прежнему находившееся всего в нескольких дюймах от его собственного, озиралось в панике, так что вырванный глаз, превратившийся теперь в кашицу с красными прожилками, раскачивался вдоль его широкой щеки. Потом Лукович вытаращился на потолок, где лампочка то вспыхивала, то бледнела, то вспыхивала, то бледнела…

И все это время дрожь лифта становилась все яростнее. Металлическая предохранительная дверь гремела, стены вибрировали. Со всех сторон раздавался глухой стук.

Нетронутый глаз Луковича смотрел на Эша, и недоумение в нем боролось со страхом. Эш, равно сбитый с толку, мог только смотреть на него в ответ, меж тем как в глотке у него пытались сформироваться слова, которые складывались в экстренное сообщение. Сообщение предостережения.

Кабина лифта яростно содрогнулась. Потом еще раз. Двое мужчин, стоявших лицом к лицу, могли только сосредоточиться друг на друге в смятении.

Деревянные панели вокруг них вибрировали, предохранительная дверь металлически клацала, меж тем как тяжелая входная дверь за ней осталась словно опечатанной, не зависимой от судорог кабины лифта.

Лукович, пошатываясь, шагнул назад, все еще держа Эша за рубашку. Но исследователь пришел в себя первым. Увидев, что серб внезапно потерял равновесие, он с силой толкнул его назад, но тот, хватаясь за рубашку Эша, потянул его за собой, и они оба повалились на пол. Пока они лежали, отчасти задыхающиеся, отчасти парализованные шоком, дрожь лифта тревожно увеличилась. Затем, внезапно, с разрывающим пространство то ли визгом, то ли скрипом, лифт с огромной скоростью понесся вниз, в казавшуюся бездонной шахту.

На короткое, почти приятное мгновение Эш ощутил свое тело в свободном падении, а затем их спуск был прерван тяжелым толчком, сейсмическим обрушением.

Лукович закричал, когда лифт рванулся в непроглядно черную яму, которая в конце концов оказалась не бездонной.

Все было гораздо хуже.

Дата добавления: 2015-08-20