Да?… Нет, это не закусочная.

Она плачет, входит дедушка, гладит ее по голове.

ОРЛОВ. Летом поедем на дачу…

ПИГАЛИЦА. Опять будешь возиться со своей рухлядью…

ОРЛОВ. Ничего… Все пройдет…

ПИГАЛИЦА. Каждое лето… каждое лето ты чинишь велосипед, и никуда на нем не едешь…

ОРЛОВ. Ничего… Отремонтирую его, как следует… Покрашу раму в зеленый, начищу спицы, отполирую зеркало, вместо звонка повешу колокольчик… (Она плачет.) Посажу тебя на багажник… Стану сильным, как раньше… И мы поедем вместе, быстро, быстро… по дороге… Спицы сольются в два серебряных круга и засверкают на солнце. Мы будем проезжать поля, деревни, увидим воскресную ярмарку, увидим смешной балаган на шаткой деревянной сцене, увидим, как бойко торгуются красные бабы в платках, как пьяные горланят песни, как пасутся стада, как лежат у дороги камни… И жизнь станет простой, понятной, легкой, и мы не остановимся, мы проедем дальше, дальше, в лес, к нашей цели, к нашей мечте, к темному лунному озеру, где одиноко и тихо, где все забудется, где мы вдохнем полной грудью и плавно покатим по водной глади к другому берегу, вслушиваясь в тишину и скрип колес, и скажем друг другу, что не бывает слез, страданий, изломов, криков, а есть только беззвучие, простота, мудрость и терпение, что есть только бесконечная сила для того, чтобы начать жить.

Прокрадывается в комнату Безымянный. Он вошел в квартиру, бесшумно и не снял пальто.

Тебя здесь не доставало.

БЕЗЫМЯННЫЙ. У меня тонкие ноги, выслушайте меня. Нужно верить людям с тонкими ногами. Наше небо тоже много тысяч лет качается на тонком стебле и все никак не рухнет, потому что мудрое. Вы не знали? Прекрасная барышня, верьте мне. Небо, как цветок, растет из земли, с каждым днем оно становится все выше и выше, а стебель – тоньше и тоньше. Те, кто держатся на тонком, те, кто вот-вот упадут, те, кто вот-вот сорвутся, знают больше, чем остальные.

ОРЛОВ. Что тебе еще?…

БЕЗЫМЯННЫЙ. Я прошу у вас денег. У меня не взяли «На смерть Сергея Петровича Сосницкого», а за «Ольгу Николаевну Петренко» заплатят через неделю после похорон, совсем мало. И почему это некоторые так редко умирают? Как будто им всем так срочно необходимо жить. Дай, а?

ОРЛОВ. Опять. Зачем?

БЕЗЫМЯННЫЙ. Я их закопаю. Деньги нужно отнимать и закапывать, и сразу забывать где. А я всегда все забываю. Я очень добрый, но очень рассеянный. Дайте мне денег, они вам не нужны. У меня тонкие ноги, пожалейте меня.

ОРЛОВ. Ведь пропьешь и снова через день притащишься.

БЕЗЫМЯННЫЙ. А что делать! Я бы не просил, если бы ты не давал. Но ты же даешь. Ты умный и хитрый. Ты знаешь, что самое высокое наслаждение – это отдавать все до последней капли, расточать, не жалея, таким свиньям, как я. И вы, милая барышня, вы тоже всегда об этом помните, я и к вам приду когда-нибудь, а может, и скоро приду.

ПИГАЛИЦА. И почему вы не стали знаменитым писателем…

БЕЗЫМЯННЫЙ. Потому и не стал, потому и не стал. От щедрости-с. Тот, кто мысли на бумажку записывает, тот жадничает, для себя одного старается. А мысли нужно отпускать, чтобы они летали, чтобы их другие взять могли. Берите, берите и вы, пусть они прорастут и созреют в вас, прекрасная принцесса, для вас мне ничего не жаль, ведь я в вас влюблен с вашего рождения, я соберу для вас огромный букет цветов на кладбище, да, да, не отвергайте сразу, букет после похорон - это совсем особый букет, это радостный букет… ах, если бы вы знали, сколько радостного на кладбище, какие там работают веселые люди! Уверяю вас, что когда постоянно общаешься с покойниками, становишься очень веселым человеком.

ПИГАЛИЦА. И вы с ними общаетесь?

БЕЗЫМЯННЫЙ. Да, покойники – умные ребята, с ними есть о чем поговорить.

ОРЛОВ. Стратегические коммуникации…

БЕЗЫМЯННЫЙ. Что-с?

ОРЛОВ. Как называется это, кем ты работаешь?

БЕЗЫМЯННЫЙ. На современном, то есть, языке, копирайтер. Ты знаешь: пишу трогательные речи про неизвестных мне усопших, какие они все были чудесные, порядочные люди… Если родственники попадаются деловые, так и рыдают по сценарию. А кто нынче не деловой? Даже покойники частенько проворачивают под землей то или иное дельце.

ПИГАЛИЦА. А что говорят?

БЕЗЫМЯННЫЙ. Что в жизни все квадратненько. И солнце в небе – маленький квадратик. Сидит себе в четырех стеночках… покуривает.

Входит Рыхлая. Входит Дряблая.

КЛАША. Ах, вы…

БЕЗЫМЯННЫЙ. Ах, я. Свидетельствую вам свое.

КЛАША. Как смотрю на вас, сразу вспоминаю похороны отца.

БЕЗЫМЯННЫЙ. Приятно-с.

КЛАША. Как весь белый лежал. А руки сухонькие… И крест. (Рыдает. Успокаивается.) Великим грешником был, потому творю о нем теперь ежечасные молитвы и милостыни раздаю, как велел святейший Иоанн Златоуст.

БЕЗЫМЯННЫЙ. Вот насчет милостыни, тут бы поподробнее?…

КЛАША. (В рыдания. И к ней). Ты выполнила, что я просила?

ПИГАЛИЦА. Да.

КЛАША. Заказала!.. И панихиду, и Сорокоуст?

ПИГАЛИЦА. Двести рублей.

КЛАША. Ах, ты моя рыбонька! (В поцелуи и рыдания.) Ах, рыбонька! (Захлебывается, уходит).

БЕЗЫМЯННЫЙ. Из экономии разрыдались.

ПИГАЛИЦА. Да, не отдаст двести. А у меня осталось всего… (Смотрит в кошельке). Еще двести…

БЕЗЫМЯННЫЙ. А эти – мне. Прекрасная принцесса, будьте светлой, отдайте себя до конца.

ПИГАЛИЦА. Возьмите. (Отдает деньги.)

БЕЗЫМЯННЫЙ. И славно! Не смею больше. Приходите на свидание в лунной беседке. Я вас растлю… Растлим для роста вашего собственного… Благодарствуем. (Пятится. Исчез.)

ПИГАЛИЦА. Зачем он, зачем он нужен, такой бесполезный…

Ворвалась Шумная, в шлейфах, духах. За ней семенит.

ЧУДАКОВА. Не до церемоний! Подать ее! Я вам что, пес собачий?! Где она?!

ОРЛОВ. Клаша, к тебе пришли.

ЧУДАКОВА. Нет! Стойте! При свидетелях! Кто позволил оскорблять! Я не провинциалка, я выступала на столичных сценах, что!..

КЛАША. Здравствуйте, Генриетта Карповна.

ЧУДАКОВА. Поймите, я мать! Я играла Медею! Мне ли не знать кровоточащего сердца! Милая моя, родная, пожалейте! Хотите, паду на колени? Вчера пила димедрол, сегодня – кофе, бешенство, немного сыра пармезан…

КЛАША. Что за безвкусие?

ЧУДАКОВА. Нет, не обвиняю… Но есть границы! Вы не живете в ритме времени! Ваши веяния – старомодны! Для вас существует только слово «парча», а давно уже «дайвинг, кастинг, консалтинг», что!..

ЧУДАКОВ. Есть еще «дурилинг»…

ЧУДАКОВА. Вдумайтесь: вы здесь, в халате, а где-то рядом с недавних пор живет непостижимый «лизинг»!

ОРЛОВ. Лизинг на Руси уже тысячу лет живет, здесь на нем одном все построено…

ЧУДАКОВА. Да, мы с вами обломки, мы хлам, но что поделать? Давайте обнимемся и простим друг другу. И, чудная, исправьте нам на пятерку!

КЛАША. У нее в каждом слове ошибка. Пишет «еще» через «о».

ЧУДАКОВА. Великолепнейшая, а почему не через «о»?! Они молодое поколение, они дерзкие!… Нельзя оценивать за буквы, нужно оценивать за смелость! А как же! Может быть, тут и нет никакой ошибки: ведь им еще-о-о-о жить! Это нам с вами уже-е-е немного осталось.

КЛАША. Есть правило: после буквы «щ» «о» пишется под ударением в окончаниях имен существительных и прилагательных, в суффиксах существительных «ок», «онок», «онк», суффиксах прилагательных «ов»,…

ЧУДАКОВА. Родная, не надо! Тут можно поспорить! Правило - правилом, да ведь слово какое, если тонко прочувствовать: «ещо-о-о»! Мно-ого, бо-ольше, ещо-о!

КЛАША. А кто ей накрасил этот черный маникюр? Она мажет губы вместо того, чтобы заниматься, сидеть над учебниками…

ЧУДАКОВА. Дорогая моя, ей шестнадцать! Я тоже в шестнадцать лет красила губы и шла на улицу нравиться мужчинам!

КЛАША. Вы не смотрите «Момент истины» Караулова? Недавно была передача о том, как молоденькие девочки становятся проститутками: их продают за границу, издеваются над ними, требуют выкуп, миллион долларов.

ЧУДАКОВА. Я презираю… Я разбила экран молотком и забыла! Я вычеркнула! Муж протестовал как любитель футбола, но я была неумолима. Подтверди, не дай мне соврать!

ЧУДАКОВ. Когда чемпионат, хожу к соседям.

КЛАША. Напрасно вы не смотрите Караулова. Показывают, как разлагается общество, как гибнут города, проваливаются деревни, было много передач про террористов, взрывы… Недаром в Откровении…

ЧУДАКОВ. У нас в деревне тоже провалился пол. Сгнили три доски, образовалась дыра…

ОРЛОВ. Приезжайте к нам на дачу летом, отдохнете…

ЧУДАКОВ. А до вас далеко идти? У нас одна беда – с электрички до дома 40 километров, автобусы ходят не по расписанию, а бывало, целый день ждешь, только под вечер приходит набитый, час едем в давке, у меня сердечная недостаточность, очень нужен кислород. В автобусах разве бывает кислород...

ОРЛОВ. Со станции до дачи – километр через лес пешком. Как-то нес я с собой лопату. Гляжу: огромный муравейник, по пояс величиной. Копнул его раз, другой, третий. Развалил на мелкие кусочки.

ПИГАЛИЦА. Зачем?

ОРЛОВ. Думал, сейчас кинутся на меня всем миллионом и сожрут на месте. Нет… Засуетились, забегали и давай восстанавливать все, как было. На меня ноль внимания.

ЧУДАКОВ. А у нас тоже с лопатами катастрофа. У одной выпадает ручка из…

ЧУДАКОВА. Оставьте бытовые сцены до моего ухода! Я не терплю повседневности! Ты – вовсе молчи! Возвращаюсь я как-то с гастролей из Ярославля… А он – пьян и в майке! Я с поезда, в руке букет желтых хризантем…

КЛАША. В ярославской области находится Иверский собор, вы не были?

ЧУДАКОВА. Нет, я выше всех религий! Я влюблена в Фейербаха! Мы с ним мыслим едино… Наша религия - философия будущего!

КЛАША. Во время революции храм разбирали по кирпичикам и строили из них баню, в сороковом – взорвали Иверский собор, а купол остался цел и упал невредимым на развалины. (В рыдания.)

ЧУДАКОВА. Русские, как ненормальные строят храмы, чтобы потом их разрушить! Мне этого не понять, во мне течет много арабской крови! Помните описание битвы Зейда с Омейядами? Я рыдала! Ну, перестаньте же, добрая, несравненная, и поставьте нам пятерку!

КЛАША. Я видела, как она брызгала на забор из баллончика для неприличного слова.

ЧУДАКОВА. Да, она анархистка! Но из этого не следует! Милосердная, пожалейте!

КЛАША. Оставьте вы этот пафос.

ЧУДАКОВА. Если я оставлю пафос, что от меня останется! Но я послушна… Пожалейте, она не вылезает из двоек, ее вот-вот выгонят, а куда сейчас без образования… Пыталась читать ей Гомера, но она убежала с воплями. У нее аллергия на гекзаметры.

КЛАША. К чему ей ваши гекзаметры, ей бы выучить суффиксы страдательных причастий.

ЧУДАКОВА. К чему ей страдать вашими причастиями! Поймите, из всей культуры нужно вычленять важное и схватывать главное!

КЛАША. Зачем замахиваться на трудных авторов? Пусть двигается маленькими шажочками, читает учебники. Может быть, до троечки и дотянет.

ЧУДАКОВА. Да дайте же им быть непокорными! Они не виноваты в том, что у нас с вами не получилось! Я – крепостная актриса Герцена, вы…

КЛАША. Если расскажет мне наизусть правило образования страдательных причастий, попробую вывести в четверти тройку, а так…

ЧУДАКОВА. Тройку! Что же ты молчишь, бессердечный!

ЧУДАКОВ. Да, у меня сердечная недостаточность... Можно у вас покурить?

ЧУДАКОВА. При чем здесь тройка! Я час прошу пощады! Я вам не тут! Я выше! Мне нужно отлично!

КЛАША. Курите. Когда кто-то курит, я бабушку вспоминаю. (В слезы.) Она умерла от рака легких. Тяжело мучалась. Ей кололи в вену…

ЧУДАКОВ. Да я помаленьку…

КЛАША. Лежала и медленно день за днем…

ПИГАЛИЦА. А зачем вы курите?

ЧУДАКОВ. Внутри много мокроты. Когда покурю, вроде высыхает. (Прикуривает от свечки.)

ЧУДАКОВА. Зачем это у вас днем свечка горит?

ОРЛОВ. Да кто ж ее знает, для чего она горит…

КЛАША. Про курение как-то в интервью говорила Алла Пугачева…

ЧУДАКОВА. А кто это?

КЛАША. Словом, когда она выучит правило, которое в учебнике на шестьдесят восьмой странице…

ЧУДАКОВА. Неумолима!!.. (Ушла с жестом).

ЧУДАКОВ. Не обижайтесь на мою супругу. Ей хочется сцены играть, а из театра давно выгнали. Ходила, просила, никуда не взяли… Тоскует сильно. Не хватает ей… Теперь к математичке побежит, закатит глаза… руки кверху… А девчонке вы уж дотяните до тройки. Ее отец был пропойцей, спал во дворе. И ей дорога во двор… непутевая… А я с пенсии вам коробочку конфет… (Затягивается, уходит.)

ОРЛОВ. Такие, пироги, брат…

КЛАША. Что делать с этими Чудаковыми?…

ПИГАЛИЦА. А я работать иду.

КЛАША. Как работать?!..

ПИГАЛИЦА. Стюардессой.

КЛАША. Господи, воля твоя… Что значит, стюардессой? Что ты сочиняешь?

ПИГАЛИЦА. Я завтра иду работать стюардессой.

ОРЛОВ. Мать сказала, что ты будешь учиться в колледже.

ПИГАЛИЦА. Перебьется.

ОРЛОВ. Почему стюардессой?…

ПИГАЛИЦА. В небо хочется. Я сейчас решила.

КЛАША. Сколько этих катастроф в воздухе, сколько разбивается, сколько падает… Сколько погибает людей. Трагедия за трагедией, жертвы, каждый день по телевизору…

Свечка нужна, чтобы от нее прикуривали, да? (Прикуривает от свечки, впервые открыто.)

Пауза.

ПИГАЛИЦА. Стюардесса должна быть красивой… Иметь небесный взгляд и отстраненность от мира. Она должна раздавать трясущимся пассажирам, курицу в коробочках из фольги, а сама никогда, никогда ее не есть. Она должна питаться воздухом, причем, холодным. Тем, что на высоте девять тысяч метров. Тем, которого почти нет.

КЛАША. …Это что такое?! Ты посмотри на нее! Это что же такое?!

ОРЛОВ. Это она курит.

КЛАША. Немедленно выброси эту гадость! Совершенно распустилась! Ведет себя, как уличная проститутка! В стюардессы!.. Какое безобразие. В нашем доме не было и не будет курильщиков!.. А ты куда?!

ОРЛОВ. Пойду сыграю с собой партию в шахматы…

КЛАША. Миллионы людей на всей планете страдают легочными заболеваниями, тебе рожать!… Ты будешь матерью! У всей семьи наследственная беда с сосудами!… Объясни ей!…

ОРЛОВ. В шахматах все очень логично, но никогда я не принимал трех правил: что всегда начинают белые… что тура, моя любимая фигура, играет в конце, а если выведешь ее в начале, она обязательно попадет под удар… и что пешка может выйти в ферзи… Если я выигрывал из-за этой пешки, то считал победу нечестной.

КЛАША. Брось свои нелепые фантазии! Работать официанткой в общественном транспорте! Ничего глупее ты не могла придумать. Посметь закурить! Повсюду умирают, повсюду борются за здоровье нации, тех, кто курит, увольняют с работы. Скажи ей!

ОРЛОВ. Еще я люблю играть королем, очень сильная фигура… Обычно прячут короля, но кому же играть, как не ему?.. А у белых король потерялся, и вместо него играет колпачок.

КЛАША. Все эти стремления к подвигам – от лукавого! Вспомни, что говорил преподобный Максим Исповедник: «Полагаться на свою силу и мудрость и превозноситься над другими – две лютые болезни горделивой страсти»! Нет на тебе креста, ни в прямом, ни в переносном смысле. Все зря! (И плач.) Даже готовить не умеет! Вчера спалила капусту… Долго чистила сковороду, а я вспомнила сестричку Лизу, как ей обожгло лицо кислотой… Надо учиться… а не бегать проституткой по самолетам. (Пигалица вышла.) Она не слушает меня!.. Она не слушает!

ОРЛОВ. И слава богу.

КЛАША. Вы эгоисты. И главного не помните: возлюби ближнего, как самого себя! Я в школе измучалась, кто меня пожалеет, кто обнимет? Дали мне с февраля вести еще и пятый класс. Вчера смотрю на этих деток, а они точь-в-точь, будто потравленные тараканы: глазенки бессмысленные, сами заторможенные, еле-еле шевелятся, смотрят тупо-тупо, будто совсем ничего не соображают… Сидят себе чего-то, копошатся… Чему мне их учить?

ОРЛОВ. Вот и мне мой академик Огаев говорил, еще когда я кандидатскую защищал, «не копошись ты, Орлов, в своих Пипинидах, Меровингах и Каролингах, погрязнешь, тебя потом оттуда за уши не вытянешь.» Бери, говорит, шире, иначе погоришь. Так и есть, затягивало меня в эту воронку все глубже и глубже… Целую библиотеку каролинговскую собрал, а сколько я привез из Франции, помнишь… А сколько про Карла… И вот… Деген… кушайте… Что у нас дома? Ошметья. А что за идиотская привычка работать летом на даче, когда я давно уже ушел из академии… Зачем… Зачем все?… Хоть бы я свои рукописи привез. А то ведь почти совсем ничего… а это годы. Осталось несколько дискет, но это десятая, двадцатая часть… Как надо было облениться, чтобы не взять рукописи... Оттого, что забросил, оттого, что надоело, оттого, что поддался, согнулся, оттого, что постарел… Оттого, что верить перестал… Оттого, что позволил всему этому залежаться, запылиться… Сам виноват, сам, сам… А какого черта я не опубликовал половину еще три, четыре года назад, когда еще преподавал? Все ждал, что вот, вот, докопаюсь, охвачу целиком, и уж тогда все сразу… Что теперь?… Начинать все заново? А что я успею?… Великим он был учителем, Борис Дмитриевич Огаев. Провидцем. Погорел!..

КЛАША. Что же ты? Поплачь. Помолись. Я смотреть не буду. Говорил Максимушка Исповедник, что смиренномудрие рождается из чистой молитвы, со слезами и болезнованием. Что, зубик сильно болит? Я уже Славе позвонила, он должен придти, посмотреть, вот-вот обещал.

ОРЛОВ. Какая глупость! Какая глупость… Кто лечит зубы дома?!

КЛАША. Я же стараюсь для тебя!

ОРЛОВ. Ты стараешься… Это точно. Вовсю стараешься!... Он что сюда, бормашину должен тащить?! Зачем ставить людей в идиотское положение! Кто он мне, кум, сват?! Почему он должен ковыряться в моем рту бесплатно, да еще на дому! Что за бредовая идея?!

КЛАША. Ишь ты, какой напыщенный. И как на женщину кричать горазд. Все у тебя всегда вокруг виноваты. Просидел всю жизнь в своей скорлупке, понаписал гору, а обнародовать боялся, потому что гордыня замучила, думал, что не признают, заклюют. И заклевали бы. Понапрасну сам себя стыдиться не будешь, чувствовал, что слабенький. А внутри себя мы все великие, это конечно. Не зря говорил святитель Григорий Богослов: «Всего легче обманывать самого себя и почитать себя чем-то, будучи ничем»! Не отвергай руку тебя жалеющую.

Пауза.

ОРЛОВ. Когда придет, скажи, что меня нет.

КЛАША. Ну хочешь, сырничков сделаю?… Ведь он не лечить, он только посмотрит твой ротик, может, какое лекарство выпишет, назначит время, чтобы тебя принять бесплатно в «Улыбке». Друг все-таки. Я его сыну четверку просто так натягивала, что ли?

Звонок.

КЛАША. Вот и Славочка.

ОРЛОВ. Черт с ним.

КЛАША. Что ты все чертишь?! Что ты все его поминаешь?!

ОРЛОВ. Зови, говорю, сюда Славочку.

Позвала. Влетел.

ЗУБНИК. На минуту. Садись к окну, открывай рот. Что тут у нас?… Тэ-экс, шестерка – совсем запущен, весь почернел, тут у тебя пломба вот-вот выпадет, восьмерка вообще того… Зуб мудрости – это наказание то еще, почти для всех… Представляешь, на днях увлекся одной пациенткой. Зубки ровненькие, прямо идеальный ряд, беленькие, и только в одном – маленькая дырочка, симпатичная такая, ровненькая, даже жалко было пломбу ставить. Познакомились, пригласил ее в «Меркурий». Двое детей, а стройненькая, ножки… Язык прижми… Ну, сверху получше, а четверочку надо бы рентген сделать, не нравится он мне… Приходит она ко мне во второй раз, я говорю, откройте рот, положил ваты, осматриваю, а сам в это время давай ей комплименты толкать, она молчит, рта закрыть не может, потом спрашивает, что вы из меня дуру делаете? Голос писклявый у нее, совсем детский, но в целом, я тебе скажу такая… Есть за что ухватить, и не толстая. Тэ-экс, придешь в «Улыбку», когда у меня точно никого не будет, а когда?… (Ищет блокнот, листает.) Сколько у меня этих баб было… И столько от них суеты… А все равно не могу удержаться, как увижу симпатяшечку... Н-да… С последней женой познакомился в бане.

ОРЛОВ. Как?

ЗУБНИК. Она у меня мыло попросила.

ОРЛОВ. Голая?

ЗУБНИК. Нет, ты что? Как только вошли, у кассы. Ну, я ей половину мыла отломил. Так и поехало. Где я только не знакомился: и в тире, и в лифте, и в лесу даже. А уж в транспорте сколько... И первым делом телефон просил, а то потом заболтаешься и забудешь.

ОРЛОВ. Я тоже один раз странно познакомился… Это была фантастически красивая женщина. Сказка... Меня ограбили как-то, представляешь, у самого дома на даче, вытащили какие-то пустячные деньги. Подошли двое и били бутылкой по голове, били, а я в этот момент думал: нужно запомнить, что бутылка от «Балтики» - «четверки», и мерещился какой-то допрос у следователя. Потом я открыл глаза и вижу: мокрое-мокрое женское лицо склонилось, я влюбился тут же; заметил еще на вешалке желтый плащ, с него льет, льет, а я тянусь к плащу и снова пропадаю. Очнулся, – в окно бьет солнце, вешалка пустая, внизу котенок пьет из лужи, на столе лекарства, шприц… потом она приходила… Недолго.

Пауза.

ЗУБНИК. Значит в «Улыбке» жду тебя послезавтра, часа в три. Восьмерочку мы тебе удалим, семерку почистим и поставим пломбочку. Пока полощи календулой. Да… Так что?

ОРЛОВ. Она давно живет за границей. Она мне даже никогда не снится. Только однажды, в сиреневом платье… Я потом ждал, думал, что-нибудь случится, плохое или хорошее, хоть что-нибудь… Нет… Ничего.

Пауза.

Увидеть бы ее. Пусть бы она даже меня не узнала. Лучше, если бы не узнала… Да, что об этом говорить…

ЗУБНИК. Бывает, бывает… У меня тоже история: всю жизнь платил алименты, спрашивается, за что, если они от меня теперь носы воротят? Повырастали, понимаешь, принципиальные стали. А в кабинете пропадают со стола инструменты, - кто вот их может брать? Коллеги? У них свои. Пациенты? Опять же, для чего? Такая всюду неразбериха. Вот, кстати одолжил бы ты мне тысячи две-три на пару дней?

ОРЛОВ. Да я вообще тебе должен за осмотр, а после – за лечение.

ЗУБНИК. Что ты!! Как можно! Обижаешь! За осмотр не возьму, за лечение не возьму, возьму в долг!

ОРЛОВ. Бери в долг. (Дает деньги.) Можешь не отдавать.

ЗУБНИК. Что ты!! Я и не собирался. В долг для того и берут, чтобы не отдавать. Зато зубки сделаю тебе бесплатно, в лучшем виде. Можешь хоть всю семью привести, я и им сделаю, мне не жалко.

ОРЛОВ. Подожди. Но если я приведу всю семью, то за лечение точно больше получится, чем три тысячи?

ЗУБНИК. Конечно, больше, даже если не всем лечить придется.

ОРЛОВ. Тогда я должен буду тебе доплатить?

ЗУБНИК. Ни в коем случае, я из принципа не возьму!

ОРЛОВ. Может, ты тогда и у них, у семьи, в долг возьмешь?

ЗУБНИК. Что ты! Конечно, возьму! Если потребуется.

ОРЛОВ. А, понятно. Нет, не понятно. В чем же тогда принцип?

ЗУБНИК. Стыдно мне с друзей за лечение брать.

ОРЛОВ. А-а.

ЗУБНИК. А жить надо.

ОРЛОВ. Жить надо…

ЗУБНИК. Ну, я почапал.

ОРЛОВ. Давай.

И он почапал.

А Пигалица вечером написала стихотворение.

На тонком стебле качалось небо,

Разбрасывалось ледяной пыльцой,

Никто не знал, где начало снега,

И почему он бьет в лицо, –

Радовались новогодней планете,

Щедро изюмины всем даря.

Мы ожиданий застывших дети

В царстве безумного января.

Терялись в чьих-то глазах случайных.

И каждый – на час – синевой был пьян.

И шли назад – к сухарям и чаю,

И крошки выбрасывали воробьям.

Дата добавления: 2015-08-18