Верховный Главнокомандующий. 1915.

Начало 1915 года для Ставки Верховного Главнокомандования ознаменовалось вынашиванием очередных широкомасштабных наступательных операций. Казалось бы: русские орудия имеют в сутки лишь по одному выстрелу – чем же будут наноситься потери противнику? Но такая «мелочь» не волновала Верховного Главнокомандующего и его сотрудников. Ведь в тылу уже начиналась истерия обвинения в неготовности Российской империи к войне военного министра ген. В. А. Сухомлинова, как будто бы один-единственный человек, да еще в мирное время, мог стать единоличным виновником срыва обороноспособности государства. О том, что в напрасном уничтожении последних запасов боеприпасов виновно Верховное Главнокомандование, разумеется, нигде не говорилось. Напротив, деятельность военного министерства представлялась как тормоз для реализации «гениальных» наступательных планов великого князя Николая Николаевича. Все было куда как прозаичнее. Русского наступления требовали французы, озабоченные большими потерями в сражениях на Ипре, потому русские союзники должны были «взять под козырек».

Наступления требовали и главнокомандующие фронтами, что как нельзя более совпадало с замыслами Ставки. При этом каждый главком требовал главного удара на свой фронт. А, следовательно, и людей, и боеприпасов, и техники – то есть, всего того что сейчас в России «наскребывалось по сусекам». В итоге, великий князь Николай Николаевич соглашался то с одним, то с другим главнокомандующим фронтом: «Обстановка усугублялась неудовлетворительностью общего руководства действиями русских войск и отсутствием, по существу, общего стратегического плана. Упрямый, импульсивный, но поддающийся влиянию и давлению, великий князь в роли Верховного Главнокомандующего оказался между двух огней. Ему приходилось бороться с двумя главнокомандующими фронтами – Рузским и Ивановым и часто уступать им, вопреки здравому смыслу. Оба были настроены весьма эгоистически и старались только для своих фронтов. Задача Верховного заключалась, главным образом, в том, чтобы как-то примирить, объединить замыслы обоих командующих»[394].

Примирить требования фронтов Верховному Главнокомандующему удалось парадоксальным образом: наступлением обоих фронтов по расходящимся направлениям. На совещании всего высшего генералитета в Седлеце 4 января 1915 года, было решено, что Северо-Западный фронт будет наступать в Восточную Пруссию, а Юго-Западный фронт продолжит штурмовать Карпаты. Целью главкосевзапа ген. Н. В. Рузского ставилось занятие Восточной Пруссии и создание исходных условий для весеннего наступления на Берлин. Целью главкоюза ген. Н. И. Иванова ставилось преодоление Карпат и вторжение в Венгрию. О нереальности поставленных задач, ввиду кризиса вооружения и нехватки подготовленных резервов было решено особенно не задумываться. Но главное – роль Верховного Главнокомандующего свелась к тому, чтобы распылить силы, средства и боеприпасы между фронтами, что заведомо не могло дать победы.

Как того и следовало ожидать, операции русских фронтов закончились провалом первоначальных намерений. В Восточной Пруссии, где противником были немцы, наступление закончилось разгромом 10-й армии ген. Ф. В. Сиверса в ходе Августовской оборонительной операции 12 января – 8 февраля 1915 года[395]. Главкосевзап ген. Н. В. Рузский попытался взять реванш наступлением 1-й, 2-й и 12-й армий на Прасныш. В ходе 1-й Праснышской наступательной операции 7 февраля – 17 марта немцы были отброшены в Восточную Пруссию, но и только. Потери русских в два с половиной раза превзошли потери противника, что и неудивительно, так как германскому металлу пришлось противопоставить русскую кровь.

В то же время, в ходе Карпатской наступательной операции Юго-Западного фронта 10 января – 11 апреля русские армии сумели на ряде участков форсировать Карпаты, после чего остановились. Развивать успех было нечем, так как боеприпасы закончились, а потери фронта достигли миллиона человек[396]. Зато сам великий князь Николай Николаевич был лишь награжден за свою безумную стратегию. В ходе боев за Карпаты, 3 марта в русском тылу капитулировала осажденная еще с октября 1914 года австро-венгерская крепость Перемышль. Русскими трофеями стали сто двадцать тысяч пленных. Так как более похвастаться было нечем, падение Перемышля широко праздновалось по всей России, а Верховный Главнокомандующий за Перемышль был награжден орденом Св. Георгия 2-й степени.

Тем временем германское командование, обеспокоенное русскими успехами в Карпатах и кризисным положением Австро-Венгрии (ведь со стороны противника могло показаться, что русская конница вот-вот хлынет в Венгрию), решило в кампании 1915 года перенести основные усилия на Восточный фронт. Целью-максимум кампании ставился вывод Российской империи из войны, а целью-минимум – нанесение русской Действующей армии такого поражения, после которого она не смогла бы оправиться до конца войны. С начала апреля в районе Кракова стала сосредоточиваться ударная 11-я германская армия ген. А. фон Макензена, предназначенная стать застрельщиком генерального наступления на Востоке.

В Ставке же, невзирая на предупреждения разведки о переброски неприятельских соединений в стык русских фронтов, к реке Дунаец, готовились к возобновлению наступления, как только будут пополнены войска и запасы боеприпасов. Пока же великий князь Николай Николаевич решает представить императору Николаю II завоеванную территорию. Царь уже давно жаждал лично осмотреть первые результаты русского владычества в Галиции и ознакомиться с деятельностью русской администрации графа Бобринского, уже отличившейся коррупционностью и насильственным насаждением православия по московскому образцу. Последствия действий противостоящих сторон в Польше и Галиции оказались настолько непредсказуемыми, что продолжают сказываться и по сей день: «Крайне важно также, что в ходе войны империи-соседи – Россия, Австро-Венгрия, Германия – прежде весьма сдержанно разыгрывавшие этническую карту в соперничестве друг с другом и по-своему обреченные на солидарность из-за совместного участия в разделах Речи Посполитой, теперь в полную мощь использовали это оружие, которое оказалось обоюдоострым. Можно сказать, что взрывной рост национализма на западных окраинах во многом был следствием тягот тотальной войны вообще и новой политики империй в соперничестве друг с другом в частности»[397].

По воле судьбы, посещение императором Галиции состоялось буквально накануне австро-германского наступления, в ходе которого к концу июня Галиция будет освобождена неприятелем. Итак, в первой половине апреля 1915 года император Николай II посетил завоеванные территории, так выразиться, с «официальным визитом». Император побывал в Галиции (в частности – Львове), а 11-го апреля, за неделю до начала германского контрнаступления, русский царь, в сопровождении чинов Ставки и самого Верховного Главнокомандующего великого князя Николая Николаевича, посетил крепость Перемышль. Как раз здесь великий князь, «по совокупности заслуг», был награжден еще одной высокой наградой – Георгиевской саблей, украшенной бриллиантами, с надписью «За освобождение Червонной Руси».

19 апреля 11-я германская армия начала наступление в районе Тарнов – Горлице. Горлицкий прорыв увенчался полным успехом, а 3-я русская армия ген. Р. Д. Радко-Дмитриева за месяц боев была почти полностью уничтожена, так как боеприпасов не было. На шквал германского артиллерийского огня русские могли отвечать разве только пулеметным огнем. Чтобы избежать окружения и последующего уничтожения, прочие армии Юго-Западного фронта – 8-я, 11-я и 9-я, были вынуждены оставить карпатские перевалы и также отступать. Горлицкой оборонительной операцией начиналось Великое Отступление русских армий 1915 года.

Через десять дней ожесточенных боев 3-я русская армия потеряла сто сорок тысяч только пленных, около сотни орудий и трехсот пулеметов. Армейские корпуса насчитывали по семь-десять тысяч штыков. Одной из причин таких потерь стал запрет Ставки отступить за естественный рубеж реки Сан. Еще 27 апреля начальник штаба Юго-Западного фронта ген. В. М. Драгомиров предлагал приступить к незамедлительному отступлению всех армий Юго-Западного фронта за Сан и Днестр, признав тем самым неудачу в Карпатах. Однако, Верховный Главнокомандующий отчислил генерала Драгомирова от должности и повелел – «ни шагу назад!». Такой подход объяснялся чрезвычайно просто: не мог же великий князь Николай Николаевич после посещения императором Галиции, сдавать ее противнику без боя. Тот факт, что не имевшие боеприпасов обескровленные русские войска не могли противостоять противнику в чистом поле, а должны были отходить за естественные рубежи, не принимался Ставкой во внимание. Собственный престиж для великого князя Николая Николаевича был важнее напрасной гибели десятков тысяч солдат и офицеров.

Проще говоря, Верховный Главнокомандующий, в своем напрасном цеплянии за территорию, даже не пытался подумать хоть на пару ходов вперед: расчет верховного генералитета на неисчерпаемость человеческих ресурсов стал настоящей бедой русской Действующей армии в Первую мировую войну. Высокопоставленные «стратеги» даже не задумывались над тем, что своей бесталанностью они уничтожают в окопах цвет российского дворянства, опоры трона и монархии: офицеры военного времени из интеллигенции, мещан и крестьян совсем по-иному отнеслись к свержению самодержавия в феврале 1917 года.

29 апреля 3-я армия была отброшена за Сан. Так и должно было быть, ибо силы были слишком неравны. Но своевременное разрешение на «оперативный отскок» позволило бы сберечь массу людей. Августейший же Главковерх не мог мыслить рационально. А. А. Керсновский далеко не самым лестным образом характеризует русскую стратегию Первой мировой войны: «Весь смысл войны Ставка видела во владении территорией и захвате географических объектов. Эта ересь была характерной для всей русской стратегии Мировой войны и вела к тому, что войска крепко «пришивались» к занимаемому ими району. Это “ни шагу назад” исключало всякий маневр, делало невозможным заблаговременное парирование, приводило в конце концов к разгрому живой силы и, как неизбежное последствие, утрате той территории, для “сохранения” которой и приказывалось “стоять и умирать”… Стратегический примитив, великий князь Николай Николаевич расценивал явления войны по-обывательски. Победу он видел в продвижении вперед и в занятии географических пунктов: чем крупнее был занятый город, тем, очевидно, крупнее была победа. Эта “обывательская” точка зрения великого князя особенно ярко сказалась в его ликующей телеграмме Государю по поводу взятия Львова, где он ходатайствовал о награждении генерала Рузского сразу двумя Георгиями…Поражение же он усматривал в отходе назад. Средство избежать поражения было очень простое: стоило только не отходить, а держаться “во что бы то ни стало”…Стратегический обзор Мировой войны на Восточном ее театре сам собой превращается в обвинительный акт недостойным возглавителям русской армии. Безмерно строг этот обвинительный акт. Безмерно суров был приговор, вынесенный историей. И еще суровее, чем современники, осудят этих людей будущие поколения. Людям этим было дано все, и они не сумели сделать ничего… вынеся свой приговор, история изумится не тому, что Россия не выдержала этой тяжелой войны, а тому, что русская армия могла целых три года воевать при таком руководстве!»[398].

Действительно, если внимательно вчитаться в директивы русского верховного командования, то можно отметить две характерные особенности:

- целью наступления, прежде всего, ставится достижение какой-либо условной линии, намеченной на карте между определенными географическими пунктами (город, село) или рубежами (река, горы). Как будто бы легендарная диспозиция австрийца Вейротера перед Аустерлицким сражением 2 декабря 1805 года прочно вошла в плоть и кровь русского генералитета начала двадцатого столетия.

- указания о действиях, направленных непосредственно против живой силы противника, как правило, ставятся в самых общих выражениях: «отбросить» туда-то, «сбить» оттуда-то, «разгромить» там-то и др. Но конкретики в поставленных задачах не чувствуется: очевидно, это отдается на усмотрение подчиненного. Так чего удивляться, что подчиненные порой не слушались указаний (Львов-1914, Варшава-1914), а еще чаще не проявляли никакой самостоятельности (Кенигсберг-1914, Августов – 1915). Слепое следование расплывчатым директивам вело к поражениям, если и исправляемым, то только доблестью войск и напрасными потерями.

Как только ситуация резко переменилась, и русская Действующая армия оказалась перед угрозой катастрофы, в Ставке сразу же проявились панические настроения. Впервые паника в душе Верховного Главнокомандующего проявилась в ходе Горлицкой оборонительной операции 19 апреля – 9 июня 1915 года. И эта паника уже не покидала души великого князя Николая Николаевича в ходе всей кампании 1915 года, вплоть до его отчисления с должности 23 августа. Неуравновешенность натуры особенно резко сказалась как раз в этот критический момент – когда Действующая армия как никогда ранее требовала управления со стороны Ставки. Бывший военный министр совершенно справедливо писал о великом князе: «…этот жидкий на расправу в критические минуты бывший Верховный Главнокомандующий»[399].

Паника в Ставке достигла такой степени, что великий князь Николай Николаевич пытался искать союзников всюду, где только возможно. При этом, он настаивал на таких уступках, которые были несовместимы с достоинством Российской империи как великой державы. Но для Верховного Главнокомандующего главным было отвести угрозу от собственной головы и остановить неприятельское наступление любой ценой. Причем, это касалось даже такой сравнительно слабой в военном отношении страны как Румыния. На следующий день после австро-германского наступления великий князь Николай Николаевич заявлял: «Выступление Италии дает нам такой существенный плюс, что выступление Румынии получает второстепенное значение. Я считаю, что надо дать ей понять, что ее выступление может быть допущено, но что, очевидно, ее вожделения чрезмерны». Однако уже 25 апреля, по мере обозначавшейся катастрофы армий Юго-Западного фронта, Верховный Главнокомандующий полагал, что «следует взвесить последствия слишком неправомерного тона по отношению к Румынии». Еще через день Ставка требовала скорейшего выступления румын, предлагая идти на крупные уступки[400].

Откуда эти поиски невозможного? Дело в том, что по Положению об управлении войсками в военное время, Верховный Главнокомандующий имел право дипломатических сношений. Положение составлялось военным министром в расчете на императора, почему Главковерх и получил массу прав, помимо собственно военных прерогатив. И в 1915 году великий князь Николай Николаевич стал явно злоупотреблять своим положением. Как пишет М. Д. Бонч-Бруевич в отношении Ставки первого состава, русское «верховное главнокомандование стремилось искать новых союзников во время самой войны и под влиянием этого искания само устанавливало основные цели войны. Отсюда проистекает авантюристический характер этих целей; на этом именно покоилась и неустойчивость этих целей во времени. Война велась как бы за страх главковерха, тогда как она должна была вестись по воле верховного правительства государства, выражаемой периодически в директивах главковерху. Главковерх лишь вкратце сообщал главе государства о происходившем на театрах войны, как бы не нуждаясь в директивном руководстве свыше… Во время Великой войны главковерх стремился к созданию того или иного политического курса; мало того, право влиять на этот курс, а порою и создавать его, неизменно стремился присвоить себе и главкоюз генерал-адъютант Иванов… Политикующий главковерх разрушал фундамент для своей стратегии. Постепенно пытавшийся политиковать главкоюз лишал себя возможности работать стратегически, и не был поставлен главковерхом на свое место стратега, свободного в пределах исполнения ближайшей задачи войны»[401].

Поведение великого князя Николая Николаевича не осталось незамеченным в тылу. Императрица Александра Федоровна писала царю в июне 1915 года: «Все возмущены, что министры ездят к нему с докладом, как будто бы он теперь Государь… Он не имеет права вмешиваться в чужие дела, надо этому положить конец и дать ему только военные дела, как Френч и Жоффр». Действительно, опираясь на Положение о полевом управлении войск в военное время, составленном под императора, великий князь забыл, что он не является императором. Ранее великий князь никогда не вмешивался в назначения высших генералов, назначавшихся императором, дабы не компрометировать царя, а также и в дела снабжения армии, которые были в ведении военного министра. А вот с 1915 года он стал вмешиваться в чужие вотчины, но вскоре его убрали с поста. Представляется, что лучше бы великий князь Николай Николаевич думал о том, как драться с врагом – в частности, 9 июня австро-германцы вошли во Львов, бескровное занятие которого почти ровно годом ранее было представлено Верховным Главнокомандующим в качестве сверхординарной победы.

Первые итоги Великого Отступления, пока еще на Юго-Западном фронте, не могли утешить. В докладной записке на имя императора от 25 мая, великий князь Николай Николаевич указывал: «Некомплект в войсках Юго-Западного фронта превышает триста тысяч, а Северо-Западного фронта – около ста тысяч… обидно, что, благодаря отсутствию должного количества снарядов, патронов и ружей, наши воистину сверхгеройские доблестные войска несут неслыханные потери, и что результат их усилий не вознаграждает эти потери… пока мы не получим должного количества огнестрельных припасов и ружей, рассчитывать на успех нельзя, так как придется ограничиться в общем оборонительного характера действиями»[402]. Теперь противник и с севера (Восточная Пруссия, контролируемая германцами с августа 1914 года), и с юга глубоко охватил русскую Польшу, все еще удерживаемую армиями Северо-Западного фронта. Пик поражений был впереди.

Ждать помощи русским также было неоткуда. Англичане и французы прочно зарылись в своих окопах, не желая проявлять активности: предпринятая было операция у Арраса (Лореттское сражение) носила локальный характер и окончилась ничем: ни один германский солдат не был снят с Восточного фронта. После вступления Италии (11 мая) в войну на стороне Антанты, австро-венгерское командование было вынуждено отправить на Итальянский фронт 3-ю армию, и тогда немцы перевели на Восток еще дополнительные дивизии из Франции, дабы не ослаблять напора на Русском фронте. В мае великий князь Николай Николаевич просил французского главнокомандующего ген. Ж. Жоффра ускорить наступление на Западе, но тот отделался пустыми обещаниями и частным ударом в районе Арраса. Вдобавок, нехватка тяжелой артиллерии и обученных войск не позволили англо-французам прорвать германские оборонительные порядки.

Директива Ставки от 4 июня гласила: «Общая основная задача обоих фронтов – прочное удержание в наших руках центральной части Передового театра и путей, ведущих к северу и югу от нее в пределы России из Восточной Пруссии и Галиции…». Таким образом, великий князь Николай Николаевич еще надеялся на совместные действия с союзниками посредством наступления с Передового театра, с левого берега Вислы. В свою очередь, германское командование уже намеревалось устроить русским гигантские «Канны» в Польше, окружив и уничтожив от четырех до шести русских армий Северо-Западного фронта, которым с марта командовал бывший начальник штаба Юго-Западного фронта ген. М. В. Алексеев.

Категорический приказ Ставки «Ни шагу назад!», изданный в условиях, когда маневренные отступательные действия сберегали бы жизни десятков и сотен тысяч людей, стал основной причиной пассивности русских фронтов в стратегическом отношении. Отступать все равно приходилось, ибо на каждый русский снаряд австро-германцы отвечали десятью, но убитых было уже не вернуть. Великий князь Николай Николаевич был готов драться на существующих рубежах, лишь бы не отступать из Польши, что грозило успехом замышляемого противником планирования «Больших канн». Однако генералу Алексееву после долгих уговоров удалось уломать Ставку на постепенное отступление из Польши от рубежа к рубежу.

На совещании 22 июня армии Северо-Западного фронта все-таки получили разрешение на отступление из русской Польши. Однако, разрешив главнокомандующему армиями Северо-Западного фронта ген. М. В. Алексееву приступить к отходу из Польши, Верховный Главнокомандующий великий князь Николай Николаевич, как всегда, не смог обойтись без ограничений. Ставка приняла решение эвакуировать польскую столицу – Варшаву, где была сосредоточена масса военного имущества, госпитали, государственные учреждения. По расчетам, эвакуация столицы Польши должна была занять три недели, и все это время требовалось удерживать предполье города. Время, отводимое на эвакуацию, одновременно являлось тем временем, в течение которого русские армии должны были удержать за собой Польский выступ. По этой же причине было решено оборонять крепость Новогеоргиевск, так как эвакуировать ее не было возможности в связи с тем, что все свободные поезда подавались в Варшаву.

Соответственно, в течение трех недель (время, необходимое для эвакуации Варшавы) армии Северо-Западного фронта должны были удерживать свои позиции практически без права маневра, оплачивая кровью неадекватные сложившейся обстановке стратегические замыслы Ставки. В ходе сражений 3-й и 4-й армий на южном фасе русской Польши и 1-й и 5-й армий на северном фасе, русские сумели продержаться необходимое время. Это стоило лишних жизней русских солдат и офицеров, так как маневрировать армиями главкосевзап ген. М. В. Алексеев практически не мог. Четыре русские армии (12-я и 1-я на севере, и 3-я и 13-я на юге) сдержали удар семи неприятельских армий, осуществлявших план «Больших Канн» в отношении всех русских армий, дравшихся в Польше. Уступив противнику в тактике, русские выиграли в стратегии. Все четыре русские армии потерпели тактическое поражение, понеся при этом значительные потери. Но ни одна из них не была разбита, ни одна не дала врагу возможности прорваться в тыл своего Северо-Западного фронта.

В то же время Верховный Главнокомандующий активно занимался тем, что отбрасывал от себя все подозрения в некомпетентности, взваливая вину за провалы на фронте на своих подчиненных. Военный атташе де Лагиш сообщал в Париж 12 июня 1915 года: «Великий князь Николай Николаевич в продолжительной беседе излагал мне трудности, с которыми он сталкивается при исполнении своих обязанностей главнокомандующего. Эти трудности заключаются в дальности расстояний и в том, что исполнители уверены в своей безнаказанности, так как дальность расстояния делает невозможным найти истинных виновников. Хотя я сам русский, я никогда не подозревал, что необъятность нашей страны окажет такое губительное действие. Этим положением вещей следует объяснить трудность в том, чтобы собрать честных людей и обеспечить производство оружия и снаряжения»[403]. Иными словами, Ставка делает все, чтобы исправить положение, но все и вся восстает против ее деятельности.

В это тяжелое время государственная власть была вынуждена пойти на уступки крупной буржуазии и передать в ее руки часть оборонных заказов. Приходилось крупно переплачивать, но иного выхода не было: казенная промышленность не справлялась с удовлетворением потребностей Действующей армии. Ставка сыграла громадную роль в передаче этих заказов и договоренностях с оппозиционными буржуазными лидерами. Образованные организации Союзов земств и городов (Земгор), а затем и военно-промышленные комитеты в своем развертывании опирались на поддержку великого князя Николая Николаевича. В результате, что касается этих организаций, «Фактически под их прикрытием происходила организация оппозиции для будущего торга с правительством из-за послевоенных реформ… Незаметно для себя Ставка превращалась в средоточие надежд цензовой оппозиции.. Именно в Ставке под нажимом Николая Николаевича и сгруппировавшегося вокруг Кривошеина большинства кабинета, Николаю II пришлось в июне 1915 года пожертвовать четырьмя крайне правыми министрами (Н. А. Маклаковым, В. А. Сухомлиновым, В. К. Саблером и И. Г. Щегловитовым) и согласиться на возобновление заседания Думы, которую до того собирали только на короткие сессии 26 июля 1914 года и 27-29 января 1915 года»[404]. Таким образом, летом 1915 года, вместо того, чтобы сгруппировать свои усилия для фронта, Ставка принимается активно вмешиваться во внутренние дела государства. Одновременно упрочились связи великого князя с либерально-буржуазной оппозицией. Это стало первой причиной будущего отстранения великого князя Николая Николаевича с поста Верховного Главнокомандующего. Чем дальше, тем больше Главковерх присваивал себе чужие властные полномочия.

Необходимо сказать еще о двух явлениях, предпринятых по инициативе Ставки Верховного Главнокомандования и благодарно воспринятых внутри страны ничего не понимавшим населением только потому, что во главе этих процессов стоял сверхпопулярный великий князь Николай Николаевич. Первое – это шпиономания. Еще в конце 1914 года, желая отвести от себя лично подозрения и обвинения в поражениях, Ставка принялась активно искать «шпионов» на театре военных действий, а затем и в тылу. Взять на себя всю ответственность за неудачи, причем взять ее не в верноподданнических телеграммах на имя царя, благо что Николай II и без того знал цену своему дяде, а перед обществом и народом, руководители Ставки не отважились. Бесталанные военачальники стремились оправдаться перед общественным мнением страны: а тот объем власти, что принадлежал Ставке с началом войны, позволял прибегнуть к самооправдыванию в общегосударственном масштабе. Отстраненность царя от действий Ставки и его явное нежелание подрывать авторитет великого князя Николая Николаевича, только способствовала действиям высшего генералитета во главе с Верховным Главнокомандующим.

В своем стремлении морального оправдания за допущенные стратегические ошибки и неумелое полководчество, Ставка избрала наиболее порочный путь – поиск «предателей». Это явление встретило горячую поддержку «снизу», ибо и фронт и тыл просто не могли поверить в столь вопиющую неготовность страны к современной войне. В свою очередь, контрразведка приграничных военных округов делала все возможное, чтобы «оправдать доверие», зачастую совершая трагические ошибки и даже преднамеренные преступления. Одними из первых в поражениях были обвинены все, кто носил фамилии немецкого происхождения.

В это время внутри страны уже начались репрессии по отношению к подданным неприятельских стран, которых отправляли в ссылку. При этом, для того, чтобы оказаться вне подозрений, необходимо было иметь подданство с конца девятнадцатого столетия – с 1880 года. Всех прочих ссылали семьями. В том числе, людей брали прямо из окопов – тех солдат, что уже сражались против Центральных держав. Наиболее отвратительно шпиономания сказалась в отношении болгар после вступления в войну Болгарии осенью 1915 года на стороне Германии. Правда, семей офицеров это не касалось.

Но зато на фронте Ставка отдала негласное распоряжение стараться офицеров с немецкими фамилиями отправлять на Кавказский фронт. По иронии судьбы, именно на Кавказ будет отправлен в августе и сам великий князь Николай Николаевич. Жертвами шпиономании, за которыми стояла бесталанность высших штабов, уже пали командармы П. К. Ренненкампф и Шейдеман. В войсках подозрение могло пасть на каждого. Великий князь Николай Николаевич даже настоял на отчислении от должности начальника штаба Гвардейского корпуса графа Г. И. Ностица, обвиняя его в шпионаже. За генерала Ностица заступался сам император, но это не помогло. С. В. Фомин справедливо пишет, что «Главным центром германофобии по отношению к русским немцам… была Ставка с великим князем Николаем Николаевичем во главе. Переоценка им своих способностей привела его, в конце концов, к крупным военным просчетам, а попытка оправдаться (или даже, если угодно, отвести от себя обвинения) – к раздуванию шпиономании и германофобии. Совершенные им на этом пути просчеты граничили с преступлениями, вели к трагическим ошибкам, носившим, к несчастью, необратимый характер»[405].

Другая задача была связана с так называемой «мясоедовской историей». В феврале 1915 года, по обвинению в шпионаже и мародерстве был арестован некий полковник С. Н. Мясоедов, служивший начальником в одном из пограничных жандармских управлений, и известный как ставленник военного министра. С «дела Мясоедова» шпиономания скатилась за ту грань, за которую невозможно ступить без уверенности нанести ущерб своей стране и Вооруженным Силам. Военно-полевой суд, на созыве которого (и – заранее вынесенном в Ставке приговоре) настаивал лично великий князь Николай Николаевич, отказался даже рассматривать дело, очевидно «шитое белыми нитками». Несмотря на тройной отказ, в середине марта полковник Мясоедов был повешен в Варшаве. Контрразведка Варшавского военного округа, во главе с генералом Батюшиным, поспешила «раздуть дело», произведя массовые аресты, после чего к массе людей были применены суды, высылки вглубь империи, тюремное заключение и прочие меры. В «низах» «дело Мясоедова» приобретало порой совсем уже невероятную окраску, раздуваемую дикими слухами. Отступавшие войска с удовольствием муссировали слухи, так как не могли найти оправдания своим поражениям.

Но главный результат «мясоедовского дела» для великого князя Николая Николаевича – 13 июня 1915 года ген. В. А. Сухомлинов был отставлен с поста военного министра, 15 июля было начато следствие по обвинению в «противозаконном бездействии, превышении власти, служебных подлогах, лихоимстве и государственной измене»; также по обвинению в «заведомом благоприятствовании Германии в ее военных против России операциях» и сознательном «парализовании русской обороны». В конце апреля 1916 года бывший военный министр будет заключен в Трубецкой бастион Петропавловской крепости. Развязав кампанию «шпиономании», и начав ее с удара по военному министру, великий князь Николай Николаевич отвел обвинения от себя самого.

В итоге, все неудачи стали объясняться одним – изменой верхов. Данная политика, развязанная Ставкой во имя самооправдания, стала одной из причин того, что в феврале 1917 года нация так легко отреклась от монархии – ведь император был окружен «шпионами», начиная со своей супруги, а потому и сам был «шпионом». Волна недовольства, спровоцированная Ставкой и властями всех уровней, пока загонялась вглубь, чтобы в самом скором времени вырваться наружу мощной революционной волной. Теперь уже ни сверхпопулярный за счет популизма и клеветы Верховный Главнокомандующий, ни сам император, не смогли бы вернуть ситуацию к статус-кво, даже и осознав, что на волю рвутся те силы, что ни в коем разе не должны получить свободы.

Вторым негативным явлением стала принудительная эвакуация населения приграничных территорий вглубь Российской империи. Во-первых, Ставка отдала распоряжение угонять впереди отступавших войск всех мужчин от восемнадцати до пятидесяти лет включительно. Параллельно с этим должны были уничтожаться запасы продовольствия и фуража на оставляемых территориях, а равно уводиться скот и сжигаться посевы. Понятно, что семьи угоняемых на восток мужчин при таких условиях, обрекавших их на неминуемую гибель от голода, отправлялись вслед за своими кормильцами, мужьями, братьями и сыновьями. Тысячи людей, прежде всего стариков и детей, гибли в пути. Чтобы не умереть с голоду, женщины за бесценок работали на возведении укрепленных полос на пути отхода русских армий. Участник войны писал: «Летом 1915 года, во время общего отступления русских армий, происшедшего, главным образом, вследствие бездарности высшего командования, великий князь Николай Николаевич вздумал применить пресловутый скифский план ведения войны, а именно: он “повелел” опустошать оставляемую территорию, жителей же ее принудительно выселять во внутренние губернии. В условиях XX века такая мера весьма мало повредила неприятелю, но зато создала крупные затруднения в России, увеличив число населения, нуждавшегося в прокормлении и в жилищах… Что касается самих беженцев, то названным “повелением” они были превращены в нищих и обречены на голод, холод и болезни, от которых погибла большая часть детей»[406]. Более четырех миллионов беженцев наводнили внутренние губернии Российской империи.

Железные дороги встали, и оправиться от последствий эвакуации уже не смогли, что зимой 1917 года вызвало кризис снабжения страны и фронта. Хаотичное отступление и не менее хаотичная эвакуация, вызываемая цейтнотом, породили к жизни критические крены в управлении войсками. Именно период Великого Отступления 1915 года стал «первой ласточкой» грядущего разложения русских Вооруженных Сил в 1917 году. Склонность определенной части военнослужащих (прежде всего, командного состава тыла, глядя на который поступали солдаты) к разбою и мародерству, замеченная уже в период победоносного наступления в Галиции, выкристаллизовалась в 1915 году, когда неприятелю оставлялись Польша и Литва. Приказы Ставки о том, что оставляемая неприятелю территория «должна быть превращена в пустыню» не только дезорганизовали тыл и инфраструктуру явлением беженства, но и привили войскам привычку к грабежу и насилию в отношении мирного населения.

Но и это не все. Вглубь России угонялись немецкие колонисты, галицийские украинцы и евреи поголовно. Приграничная полоса между Россией и Австро-Венгрией, как известно, была плотно населена евреями, которые составляли существенный процент населения в Галиции, а в России здесь вообще находилась черта оседлости. Ставка Верховного Главнокомандования объявила, что евреи все от мала до велика являются немецкими шпионами, а потому все они должны быть принудительно эвакуированы вглубь России. Никто в Ставке не подумал, что переселяемые внутрь Империи люди – в основном нерусские по своей национальной принадлежности. Зачем и во имя чего страна насыщалась русофобски настроенным элементом? При этом, такой элемент являлся еще и озлобленным на Россию, так как в ходе эвакуации потерял все имущество, а зачастую и членов семьи. Во внутренние губернии выселялись австрийские евреи. Зачем внутри России были нужны австрийские евреи – не проще ли, и не безопаснее ли было бы оставить их австрийцам?

Что же касается русских евреев, то они выселялись на восток, теряя все свое имущество, в то время как их дети призывного возраста, как правило, были на фронте. Что должны были думать эти солдаты о российской государственной власти? Помощник управляющего делами Совета Министров в 1914-1916гг., А. Н. Яхонтов в своих известных записях 17 июля 1915 года отметил: «Евреи, которых вопреки неоднократным указаниям Совета Министров поголовно гонят нагайками из прифронтовой полосы… вся эта еврейская масса до крайности озлоблена и приходит в районы нового водворения революционно настроенной». Удивительно ли то, что в 1917 году вся Россия оказалась наводнена массами нерусского озлобленного на Россию населения, которое с головой бросилось в революционный процесс. Откуда эти люди появились в русской глубинке, где до того вообще не бывало евреев? Да оттуда же – по результатам деятельности великого князя Николая Николаевича, желавшего оправдаться в глазах нации за свою стратегическую некомпетентность. В громадном своем числе евреи не сами по себе, ничтоже сумняшеся, заявились в Центральную Россию, чтобы участвовать в революции, а были насильственно доставлены сюда русскими военными властями в период Первой мировой войны.

Игнорирование штабом Верховного Главнокомандующего великого князя Николая Николаевича правительства страны (Совета Министров) говорит о том, что зарвавшиеся в репрессивной политике «стратеги» штаба Ставки перешли уже те границы, где кончаются собственно военные полномочия, и начинаются общегосударственные проблемы. Энергия воинствующей бездарности обратилась против своих же людей, теперь уже рассматриваемых в качестве резерва противника. Как ни странно, но популярность великого князя Николая Николаевича в армии и стране оставалась на высоте – значит, свое дело Ставка сделала. Ее деятелям удалось остаться в стороне от вины за поражения, и только по прошествии времени стало возможно отделить зерна от плевел.

Между тем, Великое Отступление продолжалось. 24 июля немцы вошли в оставленную Варшаву. Союзники же обещали помочь наступлением лишь в сентябре. А катастрофа назревала уже теперь, в половине лета. 7 августа почти без сопротивления пала крепость Новогеоргиевск. Трофеями немцев стали восемьдесят пять тысяч пленных и до тысячи орудий. Двумя днями ранее немцы взяли крепость Ковно, захватив здесь до двадцати тысяч пленных и более четырехсот орудий. Падение русских крепостей в Польше, помимо разочарования внутри страны, имело и международный резонанс. Например, англичане полагали, что Великое Отступление русских армий в августе уже дало все основания думать, будто бы Россия проиграла войну.

В Ставке же совершенно растерялись. Протопресвитер Г. Шавельский вспоминал, что великий князь Николай Николаевич, не стесняясь, рыдал в подушку и утверждал, что война проиграна. Кажется, что именно о великом князе пишет А. С. Кручинин, на самом деле характеризуя другого высокопоставленного участника Первой мировой и Гражданской войн – адмирала А. В. Колчака: «Адмирал был человеком волевым, упорно стремящимся провести в жизнь свои решения, с широким кругозором и мощным интеллектом, военачальником, выбиравшим обоснованные и во многом рациональные пути – и именно поэтому, когда обстановка оказывалась более сложной, а военное счастье изменяло – удары оказывались, должно быть, слишком сильными и вызывали моральное перенапряжение и чрезмерно эмоциональную реакцию Верховного».

Вдобавок, свои разногласия начались и в Ставке. Сознавая, что Верховный Главнокомандующий и его начальник штаба ведут дело к катастрофе, генерал-квартирмейстер ген. Ю. Н. Данилов пытался отстранить генерала Янушкевича от влияния на великого князя. Участник войны сообщает: «В служебной жизни Ставки, к сожалению, не было полного благополучия. Генерал Янушкевич, чувствуя свою полную неподготовленность к роли Начальника Штаба Верховного Главнокомандующего, всецело попал под влияние генерал-квартирмейстера генерала Данилова, уверенного в своих стратегических талантах. Данилов, подчас, совершенно игнорировал распоряжения уступчивого генерала Янушкевича и, в то же время, не сумел ужиться и был в тягость великому князю Николаю Николаевичу. Настолько, что был даже проект его замены генералом Н. Н. Головиным»[407]. Фронты сами руководили своими действиями, новый военный министр ген. А. А. Поливанов в заседании Совета Министров громогласно объявил, что «Отечество в опасности», и призвал укреплять Киев, Калугу, Псков и Новгород.

Тем не менее, неприятельское наступление также постепенно выдыхалось. Армии Северо-Западного фронта, пусть и с большими потерями, но сумели выйти из намечавшегося окружения, не оставив противнику ни одной дивизии в «котлах» (кроме крепостей). В этом главная заслуга принадлежит главнокомандующему армиями Северо-Западного фронта ген. М. В. Алексееву, который твердо делал свое дело, не обращая внимания на тот хаос, что творила Ставка. В частности, генерал Алексеев запретил принудительную эвакуацию в зоне своей ответственности, и Ставка не решилась опротестовать этот запрет. Армии Юго-Западного фронта в конце августа – сентябре даже контратаковали, вынудив австрийцев остановиться в Галиции.

В этой ситуации не мог не встать вопрос о реорганизации управления Действующей армией. Северо-Западный фронт разделялся на два – Северный и Западный, а вскоре после этого было решено, что главкосевзап ген. М. В. Алексеев займет пост Начальника Штаба Верховного Главнокомандующего. Но не были секретом и намерения императора Николая II самому встать во главе Действующей армии. Правда, считалось, что это не более чем декларации, призванные подбодрить Верховного Главнокомандующего. Сотрудники Ставки полагали, что «Великий князь Николай Николаевич на деле доказал свои исключительные способности как полководец. Россия давно уже не имела во главе своих вооруженных сил такого выдающегося вождя, и никто, даже в отдаленной степени, не был в состоянии его заменить…»[408].

В середине августа месяца в Ставку прибыли великий князь Николай Николаевич и ген. М. В. Алексеев. К этому моменту Начальник Штаба Верховного Главнокомандующего ген. Н. Н. Янушкевич уже получил новое назначение на Кавказский фронт и 18 августа сдал дела генералу Алексееву. Изначально подразумевалось, что М. В. Алексеев станет Начальником Штаба при великом князе Николае Николаевиче. Сам великий князь, тяготившийся лично ему симпатичным, но бесталанным для столь высокой должности ген. Н. Н. Янушкевичем, также предпочитал именно этот вариант. Но та паника, в которую впал Главковерх в конце августа, также не была забыта. Позднейший исследователь верно подметил: «Всегда уравновешенный Государь и был причиной резкого изменения положения на фронте после смены Верховного Командования. Уж, конечно, Государь не мог бы никогда плакать в подушку [после падения крепости Ковно], или задирать ноги, лежа на полу [о слухах отстранения Распутина от Двора], как это делал “мудрый полководец” Николай Николаевич»[409].

Тем не менее, слухи о смене Верховного Главнокомандующего считались нереальными. В это просто не могли поверить, сравнивая императора и великого князя: «В предвоенный период Николай Николаевич был строгим и требовательным строевиком-кавалеристом на посту инспектора кавалерии, но без широких взглядов на роль и задачи ее в условиях современной войны. Его требовательность, часто выражавшаяся в несдержанных выходках против высоких начальников, создавала ему личных врагов… Для нас, постоянно с ним связанных по службе, он был человеком бесхарактерным, всецело шедшим на поводу у Янушкевича, Данилова и других. Никакой отваги он не проявил… К сугубо дурным сторонам Николая Николаевича как Верховного Главнокомандующего я лично отношу слабость воли и мелочность характера, проявлявшиеся в отсутствии твердого управления фронтами, в тщеславных расчетах при освещении “заслуг” Рузского под Львовом, в перенесении личной неприязни к Сухомлинову на деятельность его как военного министра. Однако превосходство Николая Николаевича над еще более слабовольным и менее дальновидным царем мы отчетливо понимали. Поэтому смена его царем была для всех нас неожиданной»[410].

Действительно, 21 августа в Ставку прибыл император Николай II и объявил о своем твердом решении принять Верховное Главнокомандование. Генералитету ничего не оставалось как подчиниться монаршьей воле. Прежде всего, этому огорчились союзники. Представитель французского командования при русской Ставке де Лагиш сообщал в Париж о перемене российского Верховного Главнокомандования: «Я глубоко сожалею об этой мере, так как великий князь Николай Николаевич – кумир армии, и не известно, как воспримут его уход в военных кругах». А французский президент Р. Пуанкаре в начале сентября записывал: «Трудно установить в точности, чем вызвана немилость к великому князю Николаю Николаевичу. Правда, ему ставили в вину, что он предпринял наступление в Карпатах, не располагая достаточными средствами. Его порицали также за то, что он оставил гарнизон в Новогеоргиевске. Но, несомненно, удаление его вызвано другими причинами…»[411].

Бесспорно, смена великого князя Николая Николаевича, в первую голову, была продиктована тем, что вокруг него стали группироваться лица, недовольные существующим императором. В Ставке постоянно находились видные деятели оппозиции. Пропагандируемая «гениальность» великого князя Николая Николаевича как полководца, усиленно внедрялась в умы, противопоставляя его царю. В такой ситуации, когда австро-германское наступление выдыхалось, а в Государственной Думе был образован Прогрессивный блок, поставивший целью своей деятельности борьбу с правительством, можно было ожидать любой авантюры.

Заняв пост Верховного Главнокомандующего, император Николай II лично возглавил фронт и тем самым вывел из игры фигуру великого князя Николая Николаевича, который вполне мог стать пешкой в игре политических сил. Бывший Главковерх получил назначение на Кавказ. Личные качества великого князя, помноженные на непрофессионализм его ближайших сотрудников, и не могли дать иного результата. Слишком много ошибок, в политической сфере порой граничивших с преступлением, совершил Верховный Главнокомандующий. Не сумев оправдать доверия императора, великий князь Николай Николаевич не оправдал и доверия армии, заменив действенный результат пропагандой дешевой популярности[412].

Главным результатом смены состава Ставки стало то обстоятельство, что должность Начальника Штаба Верховного Главнокомандующего занял ген. М. В. Алексеев. Профессиональным военным было понятно, что великий князь Николай Николаевич является лишь представительной фигурой. Реальное же руководство Действующей армией будет сосредоточено в руках генерала Алексеева. Например, адмирал А. В. Колчак на допросе 1920 года вспоминал, что «считал Николая Николаевича самым талантливым из всех лиц императорской фамилии. Поэтому я считал, что раз уж назначение состоялось из императорской фамилии, то он является единственным лицом, которое, действительно, могло нести обязанности главнокомандующего армией, как человек, все время занимавшийся и близко знакомый с практическим делом и много работавший в этой области. Таким образом, в этом отношении Николай Николаевич являлся единственным в императорской фамилии лицом, авторитет которого признавали и в армии, и везде. Что касается до его смены, то я всегда очень высоко ценил личность генерала Алексеева и считал его, хотя до войны мало встречался с ним, самым выдающимся из наших генералов, самым образованным, самым умным, наиболее подготовленным к широким военным задачам. Поэтому я крайне приветствовал смену Николая Николаевича и вступление государя на путь Верховного Командования, зная, что начальником штаба будет генерал Алексеев, это для меня являлось гарантией успеха в ведении войны, ибо фактически Начальник Штаба Верховного Командования является главным руководителем всех операций. Поэтому я смотрел на назначение государя, который очень мало занимался военным делом, чтобы руководить им, только как на известное знамя, в том смысле, что верховный глава становится вождем армии. Конечно, он находится в центре управления, но фактически всем управлял Алексеев. Я считал Алексеева в этом случае выше стоящим и более полезным, чем Николай Николаевич»[413].

24 августа 1915 года великий князь Николай Николаевич покинул Ставку Верховного Главнокомандования. К. фон Клаузевиц указывал: «мы утверждаем, что и подлинно умственная деятельность проста и легка на войне лишь на низших постах; с повышением же должности растут и трудности, а на высшем посту главнокомандующего умственная деятельность принадлежит к числу наиболее трудных, какие только выпадают на долю человеческого ума». Великий князь не оправдал своего высокого поста, не только не усилив организацию обороноспособности Российской империи в период Первой мировой войны, но и приложив массу усилий к подрыву этой боеспособности.

Действительно, кандидатура великого князя Николая Николаевича являлась наиболее приемлемой на должность Верховного Главнокомандующего. Но это говорит лишь о бедности николаевской России на военные таланты, о ненормальных отношениях внутри генералитета когда ни один из генералов не мог получить высшего назначения, чтобы не оказаться в центре интриг. Об одиночестве императора Николая II среди своих многочисленных подданных и даже родственников. Генерал Сухомлинов называл великого князя Николая Николаевича «злым гением России». И это во многом так.

Дата добавления: 2015-08-17