Лошадь – роскошь или средство передвижения? 2 страница

Таким образом, плата за лошадь проводилась военным ведомством, согласно существующим местным средним ценам. Возраст войсковых лошадей от четырех до шести лет. Срок службы обычно составлял десять лет. Категории конского состава по росту: 1-я (выше 2 аршин, 3 вершков), 2-я (выше 2 и 2), 3-я (выше 2 и 1,5). В гвардию брали лошадей выше 2 аршин и 4 вершков. Аршин – 70 сантиметров, вершок – 4,5 сантиметра. Напомним, что лошадь ростом до 1 м 40 см не могла быть поставлена в кавалерию, поэтому приводимые здесь категории по росту относятся к тем лошадям, что могли быть переданы в регулярную конницу. Интересна и система даваемых лошадям кличек, принятая в русской армии: «По установившемуся порядку каждой воинской части приписаны для всех конских названий одна или две буквы. Имена нашей бригады начинались на буквы “Ч” и “Ш”. Всех лошадей было свыше тысячи. Придумать тысячу названий на Ч и Ш задача весьма нелегкая»[96].

В начале войны мобилизация запасных солдат и поставка лошадей для армии, согласно военно-конской повинности, проходили параллельно. Тем самым одновременно заполнялись штаты войск как в человеческом составе, так и в конском. Необходимо помнить, что в связи с франко-русскими договоренностями, русские армии должны были максимально форсировать свои мобилизационные мероприятия и наступать в Германию еще до их завершения. Такой подход обязывался тем обстоятельством, что главный удар германцев, согласно «Плану Шлиффена», должен был наноситься по Франции, и задачей русской стороны было оттянуть на себя часть германских войск из Франции. Достичь этой цели было возможно, конечно, только возможно быстрым наступлением в германские пределы – Восточную Пруссию. Поэтому, в начале войны бывали и неизбежные ошибки при распределении мобилизованных животных по войскам. Участник войны вспоминал: «Среди лошадей, попавших в команду, было штук семь рысистых жеребцов. Жалко было, впоследствии, смотреть на этих несчастных животных, которые покрытые пеной, выбивались из сил, чтобы тащить какую-нибудь двуколку, в сущности, очень легкую, но к которой они не привыкли»[97].

Несмотря на то, что поставка лошадей в войска зачастую осуществлялась без соблюдения буквы закона (то есть, в ходе первой мобилизации взять могли и единственную в хозяйстве лошадь), отношение к качеству верхового и тяглового транспорта было довольно жестким. В числе брака назывались: вислоухость, неправильный постав ног (саблистость), наросты на бабках, прикуска. Отсюда придирчивое отношение армейских ремонтных комиссий к качеству лошадей (правда, это соблюдалось только в первый год войны, так как затем особенного выбора уже не было). Так, в октябре 1914 года по Епифанскому уезду Тульской губернии было поставлено на сдаточные пункты 953 лошади, а в войска направили, по рекомендации ремонтной комиссии, только 224 (23%). Назывались две основные причины выбраковки: худосочность крестьянского скота и наличие трещин в копытах, в связи с тем, что рабочие лошади не были кованы на задние ноги[98]. Первая причина, кстати, к вопросу о фуражном снабжении.

Цифры конского состава были велики даже в пехоте, даже оставляя пока в стороне собственно конницу. В 1914 году русская пехотная дивизия имела 81 повозочную единицу и 294 лошади на батальон пехоты[99]. В пехотной дивизии начала войны насчитывалось шестнадцать батальонов. То есть, каждая пехотная дивизия имела 4 704 лошади. Например, 21-й армейский корпус ген. Я. Ф. Шкинского в начале войны имел в своих рядах семьдесят тысяч человек и двадцать одну тысячу лошадей (соотношение один к трем).

Конница несла на своих плечах и разведку, и охранение, и разнообразные тыловые службы, и, наконец, также непосредственно участвовала в боях, сражениях и стычках. В кризисные моменты развития операций на угрожаемые участки бросалась кавалерия, она же обязывалась преследовать отступающего противника, а при собственном отходе часто играла роль последнего арьергарда. В связи с этим, интересно, что одним из методов сбережения конского состава, выработанного на местах, стала организация движения конных соединений. Начальник штаба 1-й Донской казачьей дивизии капитан П. Липко писал: «За три месяца войны опытом было выработано и признано наилучшим ходом – переменный аллюр – десять минут рысью и десять минут шагом, но не по пять минут, как было указано уставом. В первом случае конь успевает открыть как следует дыхание и, втянувшись в бег, быстро и ровно двигаться, не переутомляя легких, в течение десяти минут, а в последующие десять минут движения шагом вполне восстановить и дать отдохнуть легким. При переходе с шага на рысь неизбежна растяжка, и необходимо восстановить нормальные дистанции при переходе с рыси на шаг. При десятиминутной очереди аллюров приходится исполнять эту операцию в два раза реже, чем при пятиминутной, когда по вышеозначенному явлению лишь головы колонны идут нормально, а хвосты все время болтаются на рыси: не успеют еще восстановить дистанцию, как уже надо вновь идти рысью без передышки. И лишь благодаря десятиминутной очереди аллюров дивизия не измоталась, и не потеряла конского состава, делая переходы по шестьдесят и более километров почти ежедневно целыми неделями и более, без дневок»[100].

Достойно упоминания, что если кавалерийские начальники, как правило, старались сберегать силы лошадей, то артиллерийские и пехотные начальники далеко не всегда оказывались на высоте в вопросе заботы о конском составе. Другое дело, что такая «забота» весьма часто шла в ущерб боевым действиям. Конница 1-й армии в Восточно-Прусской наступательной и Лодзинской оборонительной операциях «блестяще» это подтвердила. Действительно, кавалерийские начальники очень любили ссылаться на ослабленность конского состава своих частей и просились на отдых в тыл. Разумеется, что сделать это можно было лишь при затишье на фронте, но часто отпускали и просто так.

В итоге, пехота и артиллерия могли наблюдать как конница отдыхает в тылу, в то время как на фронте не хватает войск, а в оборонительных линиях то и дело возникают «провалы». Повторимся, что в таком положении вещей были виноваты не войска (конные атаки на атакующую пехоту противника в критический момент боя тому подтверждение), а их начальники, которые привыкли к безнаказанности при своем августейшем шефе – великом князе Николае Николаевиче. Общевойсковое начальство пыталось бороться с такими явлениями, но, как правило, безрезультатно.

Наиболее радикально в этом вопросе подошел командующий Кавказской армией ген. Н. Н. Юденич. В составе 4-го Кавказского армейского корпуса к сентябрю 1915 года насчитывалось сто двадцать эскадронов и сабель. По сути, это был кавалерийский корпус. Многие кавалерийские начальники стали доносить, что конский состав ослаблен от бескормицы, и поэтому их войска необходимо отвести в тыл. Это была правда, фуража не хватало, однако пехоты, чтобы закрыть образующиеся в случае отвода конницы «провалы» в общем фронте, не было. Отвод конницы в тыл означал, что командованию придется отказаться от инициативы действий. Командир корпуса ген. П. И. Огановский на свидании с генералом Юденичем пожаловался на ситуацию с кавалерийскими начальниками. В ответ генералу Огановскому, «Командующий армией предложил ему предупредить командиров частей, что те из них, кто особенно будут настаивать на отводе их частей в тыл на отдых, будут отправляться в тыл, но одни, без частей, отрешенные от командования. С этого времени все донесения о невозможности несения службы от ослабления конского состава прекратились»[101].

С другой стороны, если быть объективным, темпы маневренных операций начального периода войны являлись столь высокими, что сил гужевого транспорта не жалели. Железных дорог, ввиду недостаточной развитости стратегической сети на Передовом театре, в русской Польше, не хватало, и потому пот войны выносили на себе лошади, устилая своими телами поля будущих сражений. В этом отношении сильно помогали трофейные лошади, наличие которых помогало минимизировать собственные потери (лошадь – это ведь тоже имущество войск). Участник войны так вспоминал о восьмидневном форсированном марше соединений 5-й армии ген. П. А. Плеве к Люблину в начале сентября 1914 года, откуда войска перебрасывались на линию Средней Вислы уже по железной дороге: «Погода окончательно испортилась. Зачастили дожди. Дотащить по размолотым дорогам пушки и обозы удалось лишь благодаря сверхкомплектным “трофейным” австрийским лошадям. Более кровные, красивые, но холодные и изнеженные, они не выдержали “русской” грязи»[102].

Данный марш, как известно, был предпринят главнокомандованием Юго-Западного фронта в стремлении прикрыть крепость Ивангород от удара неприятеля. Австро-германские войска, воспользовавшиеся Краковским железнодорожным узлом, уже разворачивались для наступления на первом этапе Варшавско-Ивангородской операции, а русские намеревались им противостоять лишь теперь. От неразвитости железных дорог лошади страдали первыми, а затем люди исправляли все инфраструктурные недостатки «избыточной» кровью, восполняя героизмом превосходство противника в силах и средствах на избранных направлениях ведения операции.

То же самое – неумение правильно использовать лошадей – относилось и к обозным частям, которые, в принципе, возглавлялись худшими офицерами и военными чиновниками, оставляя лучших людей для строя. Все те командиры, что в первых боях сказывались «больными», «нервными», «не привыкшими быть с войсками» и проч., отправлялись в обозы. В отставку убирали лишь генералитет, а в обозах все равно должны были быть люди, так что лучше эти, нежели те офицеры, что хорошо показывали себя под огнем. Правда, худшие люди, как правило, остаются таковыми всюду. Например, здесь кроется одна из причин боебоязни обозных чинов во время боев, отмечаемой участниками войны. Также, трусоватый офицер чаще всего оказывался недобросовестным организатором и в тылах. Поэтому, Ставка старалась контролировать проблему и на своем уровне. Например, приказ Верховного Главнокомандующего от 24 октября 1914 года гласил: «…Приказываю принять к неуклонному исполнению, чтобы как казарменные, так и вообще все помещения и конюшни, занимаемые войсковыми частями, хотя бы временно, подвергались самой тщательной очистке и дезинфекции при оставлении таковых. Что же касается до казарм и конюшен, занимаемых войсками постоянно, то таковые надлежит чистить и дезинфицировать возможно чаще»[103].

Действительно, с объявлением мобилизации пехотные полки получали множество лошадей. В мирное время лошадей имели только командир полка, старший полковник, старший адъютант и два командира батальонов. Теперь же лошадей должны были получить все командиры вплоть до ротных, врачи, пулеметчики, образовывалась команда конных разведчиков, а также существенно увеличивался обоз. При этом, конечно, забывалось, что «…обозы – это враг каждой армии. Это смерть маневра. Это уязвимая цель для неприятельского огня»[104]. А ведь с увеличением числа лошадей в пехотных подразделениях количество специалистов по уходу за ними отнюдь не стало большим. Конечно, командиры старались отбирать для ухода за лошадьми знающих солдат из крестьян. Однако уход за крестьянской лошадью и за лошадью кровной – это все-таки некоторая разница. К новым лошадям приходилось привыкать во всем – кормлении, чистке, поении и т.д. Многое отличалось, и разительно. Младший полковой врач 11-го финляндского стрелкового полка (22-й армейский корпус) вспоминал, что среди присланных в полк мобилизованных лошадей, «оказалось очень много ценных животных. И вот, как это ни кажется теперь странным, у господ офицеров, из коих большинство сидело на лошадях, как собака на заборе, разгорелись глаза. Я собственными ушами слышал, как эти люди, из которых мало кто остался в живых после первых же боев, с восторгом рассчитывали, сколько они заработают, продав свою лошадь по возвращении с похода! Выбирали они себе лошадей не с точки зрения их применимости на войне, а с точки зрения их ценности. Когда же им предложили их поседлать и попробовать, на это мало кто решился»[105].

Ясно, что строевая лошадь являлась большой ценностью. Поэтому их старались беречь с особенной тщательностью – обыкновенная крестьянская лошадка под седло кавалериста не годилась. В частях часто страдали офицерские лошади, которые навьючивались разнообразными грузами сверх всякой нормы. Перегрузка вела к тому, что лошади сбивали себе спины, а это, в свою очередь, выводило лошадей из строя. Как вспоминает А. В. Горбатов, нормальный вес вьюков на запасных офицерских лошадях не должен был превышать трех пудов. Эти почти пятьдесят килограммов складывались из двух чемоданов по бокам лошади и постели сверху[106]. Здесь также интересен вопрос относительно казачьих лошадей. Если регулярные войска получали казенных лошадей, то казаки, как известно, выходили на войну с собственной лошадью. С другой стороны, такой подход освобождал казака от случайностей – с какой лошадью явился на службу, с той и будешь воевать. Однако, многочисленность казачьей конницы (к 1917 году казаки составляли более семидесяти процентов всей конницы Действующей армии; в начале войны – около половины) вскоре сравняла их с прочими конными подразделениями. Да и домой лошадь казака уже не могла возвратиться. В случае гибели казака в бою, его лошадь и седло оставались собственностью полка, а семья получала деньги – по минимальной государственной расценке – 250 рублей за лошадь и 38 рублей за седло[107].

Как только стало ясно, что решить судьбу войны одним победоносным ударом не удалось, командование еще более активно занялось проблемой сбережения конского состава Действующей армии. Слишком многое стало зависеть от одного из главнейших помощников человека. Лучшие лошади отправлялись в строй, под седло, худшие – в обозы. А ведь в войсках увеличивалось количество конницы, артиллерии, пулеметов. Скачками, но все равно увеличивалось. Соответственно, в то время как в стране понемногу иссякал годный для войны конский запас (потери, болезни, оставление территории вели к общему сокращению конского поголовья в России), фронт требовал еще больше лошадей. Их же требовал и разраставшийся с каждым днем тыл. При этом, конечно, возраставшие нужды фронта в лошадях были гораздо больше, нежели безвозвратные потери конского состава. Это увеличивавшееся требование Действующей армии на лошадей можно проследить на статистических данных относительно числа лошадей на фронте в различные периоды войны. Можно видеть, что это число только увеличивалось, ни разу не получив тенденции к своему уменьшению. Цифры показаны в конце главы.

Прежде всего, забота о сбережении конского состава касалась общего изнурения лошадей в ходе войны. В чем здесь дело? Смысл вопроса заключается в том, что как кавалерийские дивизии, так и обозы и артиллерия несли потери в лошадях от непроизводительности их деятельности. Известно, что это человек может перенести очень и очень многое, а вот лошадь – не может. С началом войны кавалерийские дивизии, естественно, были подчинены общевойсковому командованию – корпусным и армейским штабам. Царствовавший в первые месяцы войны значительный хаос управления вынуждал войска совершать ненужные переходы и нелепые маневры. И если пехота сносила это с крестьянской покорностью судьбе, то лошади выбывали из строя: «Серьезность предъявляемых кавалерийскому коню требований делает его службу крайне тяжелой. Та огромная убыль лошадей из кавалерийских частей, которая наблюдается в военное время, достаточно ясно показывает, что ряды эскадронов тают не столько от огня противника, сколько от чрезмерно тяжелой работы»[108].

Этой проблемой русские кавалеристы были озабочены еще задолго до войны, ориентируясь на действия общевойскового командования, что проводились на маневрах. В 1945 году И. В. Сталин отмечал, что современный общевойсковой начальник обязан в деталях знать особенности деятельности, использования и применения отдельных родов войск – от танков до авиации. В период Первой мировой войны родов сухопутных войск было всего три (молодость авиации и ее малочисленность в русской армии не позволяет говорить о ней как о полноценном отдельном роде войск). Однако и здесь высшие начальники – командиры корпусов – оказывались не на высоте требований. Задолго до войны один из лучших кавалерийских командиров русской армии – граф Ф. А. Келлер, писал: «Сбережение кавалерии должно пониматься в смысле сбережения ее конского состава, но не в бою, а до боя, в не переутомлении его ординарческой службой, не держании лишнее время под седлом, не изнурении сторожевой службой, и не гонянии бесцельно на разведки, то есть не назначая два и три разъезда туда, где один легко справится с задачей»[109].

Разумеется, что благие пожелания так и оставались благими пожеланиями. Поэтому, командование и стало предпринимать меры во имя сбережения коней. Для изнуренных лошадей организовывались тыловые сборные пункты. При этом кавалерийские лошади помещались отдельно от артиллерийских и обозных, так как разные лошади требовали несколько отличающегося ухода. Да и кавалерийские дивизии нуждались в более быстром ремонтировании своего конского состава, нежели артиллерия и обозы, так как заменить строевую лошадь равноценной было гораздо сложнее. На этих пунктах под наблюдением ветеринарных врачей лошади получали усиленную подкормку, чтобы опять стать годными для фронта. Те же лошади, что не годились для продолжения службы в коннице, передавались в тыловые конские запасы. Эти лошади использовались в тыловых войсках, где не требовалась тяжелая, зачастую с надрывом, работа лошадей. Например, приказ по 7-й армии от 31 октября 1916 года говорил: «В целях сбережения конских запасов фронта и бережливого их использования, Главнокомандующий [армиями Юго-Западного фронта] признал соответственным назначать для обслуживания ополченских частей бракованных лошадей кавалерии и артиллерии, которые могли бы еще нести службу в названных частях в отношении путей сообщения. Назначение бракованных лошадей в тыловые части дает возможность использовать часть имеющихся в них хороших лошадей»[110].

Следовательно, о сохранении строевых лошадей старались заботиться особенно тщательно. Однако здесь вставала иная проблема – перемещение лошадей не обратно в свои подразделения, а туда, где в них имелась насущная необходимость. Лошади, убывавшие на слабосильные пункты, исключались из списков частей, посылаясь затем в войска уже в качестве укомплектований. То есть, хозяева-кавалеристы, отправив своих любимцев и друзей (а отношение к лошади на фронте часто было лучше и трогательнее, нежели к другу) в тыл, могли уже не получить их назад. В то же время, объективно происходившее снижение требований к лошадям вынуждало командование требовать от войск «браковать не по формальным признакам роста или возраста, а лишь в случае действительной непригодности к службе».

Однако кавалерийские лошади, по идее, должны были возвращаться обратно к своим хозяевам, для этого их снабжали соответствующими документами при поступлении на слабосильные пункты. Но этого часто не соблюдали. В итоге, войсковые части, боясь, что лошадей не возвратят, вообще не отсылали их в тыл, что вызывало усиленный падеж лошадей на передовой. Ведь и заботиться о них было некому, и фураж на них невозможно было выписывать, так как по строевым спискам части данные лошади проходить не могли. Как ни странно, но подобные опасения не являлись напрасными, что признавалось и на самом высоком уровне. Например, приказ по армиям Северо-Западного фронта от 9 февраля 1915 года, за №577 говорил: «Во избежание подмены в отделениях конского запаса хороших лошадей дурными, предписываю, чтобы при переездах с позиций в конские отделения, лошади, отправленные из частей, обязательно таврились или же прибывали с пломбами».

Невзирая ни на что, утаивание лошадей от тыловых служб продолжалось в течение всей войны. Причина пояснена выше. В то же время, большинство маток, ходивших под седлом, вполне могла приносить приплод. И всей этой массе лошадей, не числившихся в списках, но не состоявших на довольствии, хотелось кушать. Это – громадная перегрузка транспорта, снабжавшего фронт. В 1916 году, когда транспортная разруха стала отчетливо намечаться, командованием неоднократно отдавались распоряжения командировать в тыл всех находящихся на фронте жеребят «для продажи и раздачи населению через местные органы самоуправления» при посредстве представителей Государственного Коннозаводства.

Непригодные для несения службы лошади подразделялись на следующие категории, в зависимости от своего состояния:

- слабосильные пункты кавалерийских, артиллерийских и обозных лошадей – подкормка и поправка изнуренных и истощенных лошадей,

- этапно-ветеринарные лазареты – лечение больных лошадей,

- уничтожение – совершенно непригодные к службе, неизлечимо больные и заразные лошади.

Обратимся к цифрам. В русской армии за годы войны, по некоторым сведениям, насчитывалось около миллиона больных лошадей. Ежедневно лечилось 4,6% от общего числа лошадей. Безвозвратные потери составили четыреста тысяч голов[111]. И это было еще лучше, чем в других армиях. Например, в германской армии выбыло из строя от истощения 558 500 лошадей и заболело коликами 418 000. Немцы имели и наибольшее количество павших лошадей – 168 000 – от истощения (правда, существенная доля этой цифры относится к заключительному периоду войны, когда Россия уже вышла из борьбы). Подытоживая, советский специалист пишет: «Сохранение численности лошадей армии зависит от двух факторов: от постановки в частях дела сбережения конского состава (предупреждение заболеваний) и правильной организации лечебно-эвакуационного обеспечения войск… Анализируя заболеваемость и причины гибели конского состава в мировую войну 1914-1918гг., мы видим, что подавляющее большинство потерь во всех армиях приходилось на заболевания эксплуатационные (конечностей, нагнеты), органов пищеварения и заразные. Большие потери были результатом истощения лошадей»[112].

Что касается истощения, то оно заключалось в недостатках фуражного обеспечения Действующей армии в начале войны. Не получая достаточного количества зернового фуража, войска были вынуждены увеличивать фураж травяной. Это немедленно вело к потере работоспособности, сказываясь на ходе операций. Высокоманевренные боевые действия, свойственные первому периоду войны, требовали от лошадей как конницы, так и пехотных частей и обозов, тяжелой работы. А фуража не хватало, причем не только у русских, но и противника: «При совершении больших маршей необходимо заботиться о достаточном довольствии людей и лошадей. Дача в восемь фунтов овса при больших напряжениях недостаточна. Людской состав должен получать горячую пищу два раза в день. Если производить одну из этих выдач на последнем большом привале, то это позволит сэкономить время на стоянке и использовать его для забот о конском составе»[113].

Что бы там ни говорилось, начало войны внушало оптимизм в отношении лошадей русской Действующей армии. Отбор был тщателен, штаты заполнены до предела и с запасом, войска подготовлены максимальным образом. Ведь необходимо напомнить, что регулярные кавалерийские дивизии в мирное время содержались по полному штату, что и позволило коннице в 1914 году в качественном отношении превосходить прочие рода войск. То есть, лошади начала войны были лучшим материалом, что только могла дать своим Вооруженным Силам страна (то же самое можно сказать и о людях – в конницу шли лучшие). Участник войны В. Рогвольд вспоминает: «Конский состав был в общем очень хорош. В армейских частях это были в большинстве лошади из Задонских степей, сильные, малоприхотливые; в гвардейских частях были более кровные, пополнялись в значительной мере из заводов южных и западных губерний, но были более изнежены. Хуже были лошади, полученные при мобилизации; это мало отзывалось на кавалерии, где эти лошади пошли только в обоз 2-го разряда, но давало себя чувствовать в конной артиллерии, где ими была запряжена половина зарядных ящиков». О том же свидетельствует и В. Звегинцов: «Конский состав полка, с которым Кавалергарды выступили на войну, был выше всяких похвал. Лошади были крупные, хороших кровей, резвые, выносливые. Они отлично передвигались по местности и были прекрасно втянуты в работу. Значительно хуже были лошади, полученные полком с первым и вторым маршевыми эскадронами. Разномастные, взятые по конской мобилизации, они были сравнительно стары и в большинстве упряжного типа. Плохо выезженные и плохо втянутые в работу, они были мало пригодны для несения строевой кавалерийской службы. Немного их осталось в строю. Командиры эскадронов и вахмистры, пользуясь различными командировками в обоз, в пулеметную команду и в штабы, в первую голову отправляли туда этих лошадей. Дальнейшие пополнения, полученные со следующими маршевыми эскадронами, уже ничем не отличались от обычных ремонтного типа, и отлично несли тяжелую боевую кавалерийскую службу наравне с кадровыми лошадьми»[114].

Однако, радужные обстоятельства первых месяцев продолжались недолго. Неожиданный размах фронтовых операций, слабость инфраструктуры на Передовом театре военных действий, умелые действия противника, широко использовавшего железнодорожный транспорт, выматывали русскую лошадь. Все «дырки» в общем фронте непременно «затыкались» конницей, так как нерасторопность командования не позволила на первом этапе войны сравниться с немцами в маневренном отношении. Наиболее ярким примером здесь являются действия 1-го кавалерийского корпуса ген. А. В. Новикова в начале Варшавско-Ивангородской операции, вынужденного закрывать громадный «провал» фронта по всему течению Средней Вислы.

Пользуясь своим превосходством в железнодорожном отношении, австро-германцы перебрасывали на наименее закрытые русскими войсками участки большие силы и бросались в наступление. В ожидании подхода резервов, первой на пути противника становилась кавалерия, поддерживаемая незначительными пехотными заслонами. И так продолжалось всю осень. В результате, русская конница не могла надлежащим образом выполнять возможные для себя боевые задачи. Б. М. Шапошников считал, что главная причина несоответственных результатов действий русской кавалерии в период Первой мировой войны – это «отсутствие к войне у конницы конского состава, подготовленного по своей выносливости ко всем невзгодам походной и боевой службы…». И далее он пишет, что «опыт первых месяцев войны совершенно не был учтен в этом вопросе, и русская конница для своего пополнения получала сырых, не втянутых в тяжелую повседневную работу лошадей. Запасные части были оторваны от своих действующих полков»[115].

К этому же периоду относятся и широкомасштабные изнурительные марши войск (в августе это свойственно разве только для 2-й армии ген. А. В. Самсонова во время вторжения в Восточную Пруссию). Целые армии перебрасываются своим ходом на десятки километров в кратчайшие сроки, что не могло не сказаться на положении конского состава кавалерии, артиллерии и обозов маневрирующих войск. О марше 5-й армии в начале сентября уже говорилось выше. Очевидец так вспоминал об осени 1914 года в Галиции: «Лошади задыхаются от натуги, и многие падают от разрыва сердца… Повсюду, где проходили накануне обозы, множество конских трупов… овса нет. Сена едва хватает на одну дачу в сутки. Кругом на десятки верст все съедено до последней соломинки»[116].

Действительно, с увеличением временных рамок войны штаты войсковых обозов стали неимоверно разбухать. Кроме того, постепенно увеличивалась и численность Действующей армии, образуя новые войсковые единицы. Так, в ходе войны были образованы десятки новых пехотных и кавалерийских дивизий, новые корпуса и армии, новые артиллерийские батареи и пулеметные команды. И всем им требовались лошади – в полковые, дивизионные, корпусные, армейские обозы и транспорты. Соответственно, в Действующей армии стало увеличиваться количество лошадей, к Брусиловскому прорыву превысив предвоенное число в два с половиной раза.

Согласно предвоенным нормам, обозы пехотного полка составляли девяносто восемь повозок и сто восемьдесят лошадей. Обозы кавалерийского полка насчитывали тридцать четыре повозки, два вьюка и пятьдесят четыре лошади[117]. Армейский корпус имел три с половиной тысячи парных повозок. Однако эти нормы были превзойдены в самом скором времени. Тенденция же к увеличению числа обозных повозок, а значит, и лошадей, сохранилась в течение всей войны. Понятное дело, что командиры шли на любые ухищрения, чтобы получать от интендантства фуражное довольствие и на тех лошадей, что являлись «лишними» для существующих штатов. Вспомним и о тех лошадях, что не сдавались на слабосильные пункты. И о личных лошадях командиров, не предусмотренных штатом, а значит, и реестром на фуражное довольствие. И о жеребятах, которых жалко было отдавать. Например, занявший пост полкового командира на втором году войны известнейший отечественный военный ученый А. А. Свечин вспоминал: «Если в количестве наличных людей не было твердой уверенности, то еще большая неясность заключалась в определении количества лошадей в полку. Оказывается, их можно было считать различным образом. С интендантства фураж или фуражные деньги требовались на полный штат полка; кроме казенных лошадей, полк имел около сотни своих полковых лошадей, представлявших его частную собственность. Но в казенных лошадях полк показывал большой некомплект, требуя от государства его пополнения; государство на лошадей было несравненно экономнее, чем на людей; пополнения лошадей поступали очень скудно, и некомплект все рос. Убыль казенных лошадей была тем значительнее, что каждая павшая полковая лошадь в момент составления акта о ее падеже становилась немедленно казенной… Я не знаком с нашими ветеринарными отчетами на войне, но убежден, что в основе их лежат совершенно ложные данные»[118].

Если в кампании 1914 года предвоенные нормы конского состава худо-бедно, но все же соблюдались, то переломным моментом в этом отношении стало Великое Отступление 1915 года. Причин увеличения числа лошадей в войсках именно в этот период войны (в полтора раза по сравнению с началом войны) несколько. Во-первых, уже само по себе отступление вынуждало части эвакуировать впереди себя все войсковое имущество. Во-вторых, принудительная эвакуация оставляемых областей позволила войскам увеличить свое имущество за счет того, что было брошено населением и интендантством. В-третьих, и, наверное, в-главных, общее состояние инфраструктуры вынуждало в полной мере использовать транспортные возможности лошади.

Дата добавления: 2015-08-17