Лошадь – роскошь или средство передвижения? 1 страница

Как говорит известная воинская мудрость, лошадь есть первейшее оружие одного из родов войск в триаде военной машины начала двадцатого века – кавалерии: «Главное оружие конницы – ее конский состав». Следовательно, нельзя не сказать хотя бы нескольких слов о собственно самой лошади – точно так же, наверное, как, рассказывая о действиях танковых армий в годы Великой Отечественной войны, необходимо дать характеристику танкостроения в военный период. Кроме того, именно лошадь являлась главным транспортным средством Первой мировой войны, особенно – на Восточном фронте, где слабость инфраструктуры заставляла отказываться от широкомасштабного применения еще достаточно несовершенных автомобилей того времени. Первая мировая война стала лебединой песней лошади в войнах на Европейском континенте. Хотя лошади активно использовались и во Второй мировой войне, и, опять-таки, прежде всего, в начальный период войны, и снова – в первую очередь на Восточном фронте, однако, машинизация армий в 1939-1945гг. достигла столь высокой степени, что нельзя не отдать автомобилю пальму первенства перед тысячелетним гужевым транспортом.

Известно, что любая война – это не столько стратегия или напряженнейшая операция, а – труд. Тяжелейший труд десятков и сотен тысяч людей, приближавших победу. Это труд и солдата-фронтовика, и работника тыла, и руководителей армии и государства. Необходимым облегчением труда является использование машин. Чем более воюющее государство оснащено машинной силой, тем больше у него шансов на выигрыш войны. Ведь машина не только экономит количество людей в каждом отдельном звене общего процесса производства, но и создает то оружие, чье существование было бы невозможно без помощи машины – будь то заводской станок или судоверфь, ибо вручную сделать современное вооружение невозможно.

И также, поэтому нельзя забывать, что мощность любой машины измеряется в лошадиных силах. То есть – в мощности того помощника человека, что стоит рядом с нами на протяжении всего периода существования человеческой цивилизации. Без лошади не были бы возможны ни завоевательные походы прошлых времен (наиболее яркий пример – это почти мировая Монгольская империя, созданная кочевниками), ни освоение новых пространств вне речных акваторий, ни, вероятно, «покорение рая» – колонизация Америки. Тем более насущным является краткая характеристика состояния столь важнейшего военного фактора как лошадь, в период войны, ставшей одновременно и первой мировой войной, и последней крупномасштабной войной, в которой лошадь играла ведущую роль в качестве необходимой силы мощности.

Для Восточного же фронта лошадь явилась единственно доступным и единственно возможным в начале двадцатого века транспортным средством достижения победы в войне. Ни железная дорога, ни, тем более, автомобиль, в 1914-1917гг. не смогли заменить обычную лошадь в борьбе на Востоке. При этом, чем больше затягивалась война, тем больше, вследствие изношенности вагонно-паровозного парка, возрастала роль лошади. Д. В. Ковалев превосходно отметил, что для Российской империи «ухудшение и перебои в работе транспорта делали все более ценным наличие гужевой скотины»[79]. Россия, сильно отстававшая от прочих великих держав Европы в машинизации народного хозяйства, так или иначе, была вынуждена сделать ставку на лошадь. Лошадь явилась тем транспортным условием, альтернативы коему вообще не существовало.

Чрезвычайная бедность Российской империи в железнодорожном отношении, вынуждала к широчайшему использованию транспорта гужевого, то есть, лошади. Конечно, это бедность относительная – по сравнению с Европой (кроме, наверное, Балкан). Но ведь Россия воевала против первоклассной европейской державы – Германии, в союзе с другими первоклассными державами – Францией и Великобританией. Поэтому и сравнивать в данном случае следует именно с этими странами, точно так же, как и Россия, претендовавшими на сохранение и приумножение своего положения великой державы в послевоенном мире. Надо вспомнить, что в Великобритании уже существовало метро, что французское народное хозяйство имело в несколько раз больше машин, нежели русское, что в Германии даже многие сельские поселки были электрифицированы, в то время как в России не все даже губернские города могли похвастаться электрической станцией. Таким образом, становится ясно, что, невзирая на многочисленные успехи России на пути индустриализации и модернизации, полученные за сравнительно короткий срок буржуазных реформ, все-таки Российская империя в экономическом отношении отставала от своих непосредственных конкурентов (политическая близость в данном случае вовсе не важна).

Несмотря на то, что Россия в начале XX века являлась одним из крупнейших добытчиков нефти; несмотря на богатство металлами и полезными ископаемыми, все это богатство пока еще ждало своего применения. Русские реформы всегда шли с невероятным опозданием и непонятным размахом: реформы сменялись контрреформами такого толка, что по прошествии некоторого времени приходилось начинать все чуть ли не с самого начала. В отличие от многих европейских стран, развивавших свою экономику по принципу «три шага вперед, шаг назад», в России действовали хорошо если «два шага вперед, полтора шага назад».

Но даже и в этом случае русский потенциал был столь очевиден и грозен, что даже в своем технологически отсталом состоянии Россия представала грозным противником для любого врага. Последним громадным шагом перед Первой мировой войной стала модернизация, связанная с именем П. А. Столыпина, славная именно тем, что она продолжилась и после его гибели, несмотря на сопротивление чуть ли не всего общества, огромной доли чиновничества и не менее чем половины нации. Правда, такова судьба любой жизненно необходимой реформы. Только внешняя война могла остановить движение России на пути к непобедимости, и Германия поспешила развязать эту войну вместо того, чтобы отказаться от достижения военно-политической гегемонии в Старом Свете.

Русскими было сделано многое, но срок отводился малый. Эта ахиллесова пята Российской империи сознавалась всеми – нехватка всего того, что необходимо для современной первоклассной индустриальной державы. От оснащенных по последнему слову техники заводов и фабрик до числа подготовленных человеческих кадров. Не хватало и лошадиных сил, выраженных в машинном эквиваленте: не хватало ни в промышленности, ни в сельском хозяйстве, ни в транспорте. С таковой проблемой Российской империи пришлось вступать в мировую борьбу.

Отсутствие автомобилей и хороших шоссе, слабость речного и транспортного флота, незначительная в соотношении с площадью и населением густота железнодорожной сети, побуждали вновь и вновь обращаться к извечному транспортному средству – крестьянской лошадке. Если германцы и союзники активно использовали на Западном фронте автомобильный транспорт, то Восточный фронт был лишен такой роскоши. Между тем, совершенно очевидно, что автомобиль имеет массу преимуществ перед лошадью, что отлично сознавалось современниками. Так, сравнивая гужевой транспорт с автомобильным, участник войны делал вывод, конечно, не в пользу первого: «Лошадь представляет собой двигатель, подверженный многим несчастным случаям. Переход от мирного времени к военному (ночи на бивуаках, продолжительные походы, частые перемены корма) вызывает у лошади быстрый упадок сил, бронхит, хромоту. Вслед за тем лошади начинают страдать от повального сапа, чесотки и пневмонии. Чтобы сохранить лошадь, ей нужно предоставить удобный приют, откуда вытекает необходимость более разбросанного квартирования. Наконец, в пунктах остановок она требует внимательного ухода. Пища ее, как то: сено, солома, овес – весьма громоздка и требует значительных обозов»[80].

С другой стороны, гужевой транспорт выручал войска в той местности, где отсутствовали железные дороги. Если немцы, продвигаясь вперед на Восточном фронте, старались строить в своих тылах узкоколейные железные дороги, то русские масштабы строительства их уступали неприятелю. Здесь-то и выручала лошадь: «только гужевой и вьючный транспорт обладает наибольшей гибкостью и возможностью эксплуатации в самых трудных условиях обстановки местности, погоды, состояния дорог и переправ. Гужевой транспорт обладает еще тем неоценимым свойством, что, помимо постоянно находящихся в руках командования и органов тыла штатных гужевых транспортных средств, в случае необходимости почти всегда в достаточном количестве можно найти на месте требуемые обывательские гужевые транспортные средства»[81].

К началу Первой мировой войны положение дел с поголовьем скота и фуражом для него не было выправлено. Столыпинская аграрная реформа только-только набирала обороты, проходя первый, самый трудный и необходимый этап набора количества перед его переходом в качество. Крестьянство выделялось на хутора и отруба, количество поданных заявлений о выделе заметно превышало возможности государственного аппарата по исполнению законодательных мер, часть населения выжидала. Очевидно, что «перекачка» людей из деревни в город объективно понижала число скота и особенно рабочего скота, укрупняя хозяйства и заменяя лошадей сельскохозяйственной техникой. Но к 1914 году этот процесс, по сути, только начинался.

В начале XX столетия Россия имела самое большое в мире конское поголовье, что отчасти объясняется особенностями крестьянского землепользования, способами земледельческого хозяйствования и географией. Громадные пространства требовали своего освоения, и необходимым подспорьем в этой задачей выступала лошадь. Другая причина – это отставание в машинизации народного хозяйства страны. Это и численность населения: каждое крестьянское хозяйство (а восемьдесят пять процентов населения России проживало в деревне) стремилось иметь лошадь. А то и не одну. Отсюда и масса лошадей, не столь уж необходимых в странах с большей долей городского населения и оснащенных работой механизмов. Также нельзя забывать о лошадях скотоводческих племен, в избытке населявших южные окраины империи. К 1913 году число лошадей рабочего возраста великих держав (лошадь в рабочем возрасте – с пяти лет) в круглых цифрах составляло:

- Россия – 22 800 000 голов;

- США – 21 000 000;

- Германия – 4 600 000;

- Франция – 3 200 000;

- Австро-Венгрия – 1 800 000;

- Великобритания – 1 600 000[82].

Общее же число лошадей в 1914 году предстает в следующих примерных цифрах: Россия – почти 35 000 000, США – 25 000 000, Германия – 6 500 000, Австро-Венгрия – 4 000 000, Франция – более 4 000 000, Великобритания – 2 000 000. Как видно, количество лошадей в России превосходило их число во всех великих державах Европы, вместе взятых. И особенно характерно сравнение количества лошадей на душу населения в Европе. В России одна рабочая лошадь приходилась на семь человек, в Германии – на пятнадцать, во Франции – двенадцать, в Австро-Венгрии – на двадцать девять человек. Степень механизации народного хозяйства из этих цифр виден весьма отчетливо, особенно если вспомнить уровень жизни людей в каждой из этих стран.

Следовательно, как то предполагалось задолго до войны, русская Действующая армия не должна была испытывать недостатка в конском составе. Подобным же образом считалось, что Россия, ее население и Вооруженные Силы не испытают кризиса продовольствия, так как перед войной именно Российская империя выступала «житницей Европы». Логика больших цифр была на стороне таких статистических расчетов, проводимыми и отстаиваемыми «светилами» экономической науки начала двадцатого столетия. Реальность же, как часто бывает, опрокинула эти расчеты. Ведь мало иметь в своем распоряжении определенный ресурс, необходимо еще уметь его использовать, причем использовать качественно и эффективно. Если продовольственный кризис стал одной из главных причин падения самодержавия в феврале 1917 года, хотя наличного хлеба в стране и вкупе с будущим урожаем хватало еще на пару лет войны, точно таким же образом военное ведомство испытало нехватку лошадей уже через два года военных действий.

Ясно, что лошадь, как важный фактор ведения боевых действий, заблаговременно учитывался военным ведомством. Для выяснения количества лошадей и их качественных характеристик, а также возраста, в России периодически проводились так называемые военно-конские переписи. Кроме того, лошади учитывались и при проведении сельскохозяйственных переписей. Поэтому, в распоряжении исследователей исчерпывающие данные – военно-конской переписи 1912 года, проведенной в преддверии подготовки к войне, а также цифры сельскохозяйственных переписей 1916 и 1917 годов, которые проводились с целью выяснения дальнейшего потенциала страны для продолжения ведения войны.

Обычно военно-конские переписи проводились несколько лет. Но страна целенаправленно готовилась к войне, и потому военно-конская перепись 1912 года была проведена в течение одного года. Согласно этой военно-конской переписи, по семидесяти восьми губерниям и областям Российской империи насчитывалось 32 835 963 лошади всех возрастов у 12 866 145 владельцев (конечно, не только крестьян). При этом 43,7% владельцев имели одну лошадь, 29,5% – две лошади, 11,1% – три лошади, 6,0% – четыре лошади, 3,1% – пять лошадей. Отметим сразу же цифру 43,7%, а также и 29,5%. Вместе взятые они составляют почти три четверти общего количества лошадей в стране. Что это значит? Согласно существующему законодательству, единственная лошадь в хозяйстве освобождалась от мобилизации. Это связывалось с тем, что крестьянское хозяйство нельзя было оставлять без рабочей силы, так как иначе откуда было бы брать продовольствие для населения?

В 1912 году в сорока семи губерниях Европейской России насчитывалось 13 125 900 крестьянских дворов. В том числе безлошадных – 31,6%, с 1 лошадью – 32,3%, с 2 лошадьми – 22,2%, с 3 лошадьми – 7,6%, с 4 и более – 6,4%. Из этого количества лошадей:

- жеребцов рабочего возраста – 1 307 478,

- меринов рабочего возраста – 11 197 809,

- кобыл рабочего возраста – 10 479 004,

- всего лошадей рабочего возраста – 22 984 291,

- сосунов-жеребят – 2 290 800,

- малолеток моложе четырех лет – 5 750 886,

- 4-хлеток – 1 809 986.

Именно здесь заключалось противоречие: невзирая на громадное количество лошадей в стране, существующее законодательство оставляло вне призыва львиную долю лошадей. Как видно из приведенных цифр, 64% крестьянских дворов уже сразу исключалось из числа поставщиков лошадей в армию. Плюс 22,2% хозяйств балансировало на грани: очевидно, что они могли дать лошадь для Вооруженных Сил только один раз. Следовательно, крестьянское население России не могло выступать надежным поставщиком лошадей для Вооруженных Сил. А ведь крестьянские лошади составляли 91,6% всего количества конского состава армии, при этом 87,5% лошадей принадлежали общинникам.

Недаром, уже в годы войны, когда оказалось, что все без исключения предвоенные предположения о характере и масштабах Большой Европейской войны, оказались несостоятельными, высказывалось мнение, что следует держать не только специальные заводы, дающие армии лошадей в кавалерию, но и побуждать кочевые народности к разведению лошадей. Ведь лошади требовались в обозы в несравненно большем количестве, нежели в конницу, Вторая мировая война также предъявила свои требования на лошадей, несмотря на машинизацию государств и, следовательно, Вооруженных Сил. Например, в ходе подавления восстания 1916 года в Туркестанском крае, генерал-губернатор Туркестана ген. А. Н. Куропаткин полагал, что в будущем Киргизия должна давать армии «коневые средства», для чего следует отменить практику принудительного перевода кочевников на оседлое положение, на занятия земледелием. Генерал Куропаткин отмечал в своем дневнике: «Для сего всех киргиз надо обратить в коневодов для производства нужной для нашей армии лошади… первоначальной задачей надо поставить увеличить рост киргизской лошади на один вершок»[83].

Поэтому, надлежащее число конского состава Вооруженные Силы получили только в начале войны, когда мобилизация прошла с массой злоупотреблений – брали и единственную лошадь в хозяйстве. Затем, в ходе всей войны военное ведомство должно было идти на всяческие ухищрения, обусловленные обстоятельствами военного времени, чтобы иметь в Действующей армии нужное количество лошадей. Таким образом, в планах военного ведомства вопрос обеспечения Действующей армии, тыловых частей, военных служб и инстанций вообще конским составом, стоял особой строкой.

При мобилизации в войска брали лучших лошадей, но большинство из них по своей кормовой даче в мирное время «не дотягивали» до нормы военного времени. Поэтому, в армии приходилось подкармливать крестьянских лошадок, взятых по мобилизации, ибо в деревне лошади редко видели такой корм как овес. Отношение крестьян к лошади зачастую было более нежным, нежели к членам семьи, так как лошадь – это первый работник, кормилец всей семьи. Да и уход солдата на фронт представлялся естественным, в то время как лошадь – это все-таки не солдат: «Помню, когда, тоже по призыву, забрали наших вороных коней тоже на войну, мы все плакали, прощаясь с ними. Плакали больше, чем по ушедшим [на фронт] братьям. Может быть, это покажется странным, но когда уходили братья, было в душе сознание чувства долга. А вот мне, когда я прощался со своими красавцами вороными, все казалось, за что, за что лошади должны идти и гибнуть на войне?»[84].

Какова же должна была быть численность лошадей в Действующей армии? Умозрительный ответ на этот вопрос дает все тот же один из высших чинов русской военной машины, занимавший перед войной пост начальника Генерального Штаба, а с объявлением войны ставший Начальником Штаба Верховного Главнокомандующего в Ставке ВГК первого состава. Это – генерал от инфантерии Н. Н. Янушкевич. Перед войной в Академии Генерального Штаба ген. Н. Н. Янушкевич читал курс лекций о довольствии войск в военное время и об организации тыла Действующей армии. В его вышедшем накануне войны учебнике по военной администрации цифра указывалась четко: потребность Вооруженных Сил в лошадях составляла двести тысяч голов на миллион людей[85].

С объявлением мобилизации шинели должны были надеть немногим более пяти миллионов человек. Следовательно, количество лошадей в начале войны должно было бы несколько превышать миллион голов. Даже если считать, что часть людей неизбежно оседала бы в тыловых учреждениях или обучалась в запасных частях, то и тогда лошадей все равно не могло быть меньше 750-800 тысяч голов. Согласно теоретическим расчетам, разрешение проблемы по поставке лошадей для Действующей армии и тыловых войск и учреждений представлялась, в принципе, элементарной. Предполагалось ежегодно брать по миллиону лошадей из общей их численности около двадцати миллионов голов рабочего возраста. В таком случае ни крестьянство, ни народное хозяйство в целом не испытывали никакого напряжения своих возможностей в смысле степени обеспеченности рабочей силой. Повторимся, что по данным военно-конской переписи 1912 года, в семидесяти восьми губерниях и областях Российской империи насчитывалось 32 835 963 лошади, в том числе рабочего возраста (4 лет и старше) – 70%.

Конечно, военное ведомство понимало, что Россия сильно отстает от других держав по уровню механизации сельского и народного хозяйств, что побуждало русские власти осторожно подходить к проблеме конского состава армии в будущей войне. Однако гигантская цифра мобилизационных ресурсов успокаивала русское военное ведомство. Однако, с затягиванием войны, рано или поздно, указанное выше противоречие между законами страны и потребностями армии должны были войти в противоречие, и основная задача властей заключалась в удачном и успешном разрешении этого противоречия.

Надо затронуть и другой вопрос, касающийся комплектования Вооруженных Сил конским составом. Лошади в Действующей армии подразделялись на несколько категорий, будучи предназначены для различных функций. Поставляемые в войска лошади, в зависимости от своих качеств, шли в кавалерию, артиллерию (считая здесь и пулеметные команды) и обозы. Соответственно, цены на лошадей разных категорий также были различными: цены на верховых и артиллерийских лошадей в полтора раза превышали цены на обозных лошадей 2-го разряда. При этом цены военного ведомства, по которым лошадей брали в войска, могли существенно отличаться от рыночных цен на лошадь. Например, по воспоминаниям В. М. Наумова, проживавшего в Сарапульском уезде Вятской губернии, рядом с Воткинским заводом, в 1915 году по мобилизации взяли пару вороных коней. За каждого военное ведомство заплатило всего по 165 рублей. Чтобы не оставаться без рабочей силы, в семье Наумова за 230 рублей купили трехлетнего жеребца[86]. В начале 1917 года цена на лошадей в Центральной России поднялась в среднем до 200-250 рублей за голову. Так. В Тульской губернии верховая лошадь стоила 355 рублей, артиллерийская – 355, обозная первого разряда – 270, обозная второго разряда – 195 рублей за голову[87].

В обозы шли обыкновенные крестьянские лошадки. В артиллерию – крестьянские и степные лошади – более выносливые, по сравнению с основной массой лошадей. Ведь специальных артиллерийских лошадей, как германские першероны, в России не выращивали. Зато кавалерия должна была комплектоваться исключительно скаковыми породами лошадей. И вот здесь-то, в связи с многочисленностью русской конницы, начинались проблемы, так как годная для строя лошадь, разумеется, бралась не в львиной доле конского состава страны – крестьянском хозяйстве.

В начале века в России выращивали такие скаковые породы как текинская (ахалтекинская), стрелецкая, орловская, скаковая, донская, кабардинская, терская. Основные поставщики строевых лошадей – частные степные донские конезаводы. Также, верховых лошадей давали Херсонская, Екатеринославская, Таврическая губернии. Обозные лошади – крестьянские великороссийские, киргизские, калмыцкие, сибирские, монгольские.

Таким образом, при комплектовании кавалерийских частей, военное ведомство должно было рассчитывать на мощь отечественного конезаводного дела. В 1878 году в Российской империи было зарегистрировано 3 430 конских заводов при 9 560 жеребцах и 92 791 матке. В 1904 году эта цифра возросла до 6 138 заводов при 17 041 жеребце и 176 725 матках. В том числе в Сибири – 41 при 92 и 783, на Кавказе – 713 при 2 575 и 27 717, в русской Польше – 578 при 836 и 10 028 соответственно[88]. К 1914 году число заводов увеличилось до 8 714 единиц. В них числилось 22 300 жеребцов и 213 208 маток. В то же время, чистокровных лошадей не хватало. Известный исследователь российского коневодства С. А. Султан-Гирей писал, что к началу Первой Мировой войны чистокровное коневодство России составляло до 2 800 маток. Полукровный материал, по приблизительным подсчетам, равнялся до пяти тысяч жеребцов и шестнадцать тысяч маток. «Отличные верховые лошади получаются от скрещения английской лошади с арабской – англо-арабы. Наши степные лошади, улучшенные английской кровью, дали великолепных полукровок, которыми ремонтировалась вся наша кавалерия, сидевшая на отличных лошадях, что дало ей возможность в последнюю великую войну вести самостоятельные действия»[89].

Любое дело требует денежных вливаний. Средством финансирования конезаводства являлся ипподром и игра на скачках. Тотализатор в России был учрежден в 1876 году. Итог действий тотализатора налицо: 1879г. – 3 430 заводов, 1904г. – 6 138 заводов. Финансирование в 1907 году: 25 000 рублей от государства и 4 600 000 рублей доходов от тотализатора[90]. Однако, деятельность тотализатора была ограничена, а государство, как показано, отпускало на конезаводство малые средства. Качество конского состава неизбежно понижалось с ограничением игр, поэтому определенные круги, озабоченные не только обогащением, но и усилением отечественной кровной лошади, просили о тотализаторе. Правда, эта проблема к 1914 году так и не получила разрешения.

В чем суть борьбы за качество конского состава? Лошадь высотой до 1 м 40 см называлась «лошадью в первобытном состоянии», и не могла быть поставлена в кавалерию. Из тридцати пяти миллионов лошадей, бывших в стране перед войной, шестнадцать миллионов были ростом до 1 м 31 см, двенадцать миллионов – до 1 м 40 см, и только семь миллионов соответствовали армейским требованиям. Конечно, если следовать расчетам мобилизации по миллиону голов в год, то этого количества хватало. Да и в обозы возможно было брать маленьких лошадок – это же не конница.

Вдобавок, нельзя забывать, что русский Генеральный Штаб, под влиянием немцев и французов, необоснованно считал, что война будет недолгой – от шести до восьми месяцев. Во всяком случае, вести войну больше года не предполагалось, поэтому считалось, что наличного количества строевых лошадей непременно хватит для кавалерийских дивизий и того числа лошадей, что отдается командованию пехотных полков и высшим штабам. Можно также сказать, что, например, каждый офицер кавалерийского подразделения отнимал не одну, а трех лошадей – для себя, для вьюка и для денщика.

Другое дело, что расширение масштабов военных действий и постепенное ухудшение работы железнодорожного транспорта, как уже говорилось, ставили жизнь Действующей армии и страны во все большую зависимость именно от лошади. Приходилось жертвовать качеством для конницы. В итоге, борьба за качество конского состава русской кавалерии, велась непоследовательно и противоречиво. Государственных конезаводов было мало, а из частных государственная помощь оказывалась лишь Донским заводам. Вдобавок, эти последние лошади, как правило, шли в казачьи подразделения – казачьи полки в регулярных кавалерийских дивизиях и казачьи дивизии. Анализируя положение дел в этой сфере, участник войны – кавалерист, резюмирует, что в основном «пополнение лошадьми производилось за счет покупки лошадей у мелких коннозаводчиков ремонтными комиссиями. Эти лошади в целом были удовлетворительного качества, но оставляли все же желать много лучшего. Поэтому коневодство в России до 1914 года нельзя рассматривать, как хорошо поставленное и установившееся»[91].

Конечно, с каждым новым годом войны положение дел в данной сфере только усугублялось, как и во всех прочих сферах, что было напрямую связано с неэффективностью системы управления монархического режима при последнем императоре Николае II. Отечественный исследователь пишет: «Прежде всего, довольно быстро был исчерпан запас лошадей, годных к строю по инструкциям мирного времени: высококровных, быстроаллюрных, с красивым экстерьером. В полки стали поступать лошади русской деревни: неказистые, но выносливые, приученные к неприхотливому уходу и скудному кормлению. Не было в кавалерийских полках и возможности доводить до совершенства навыки верховой езды у вновь призванных солдат, ведь для этого требовалось гораздо больше времени, чем для подготовки в пехоте»[92].

Каким же образом лошади поступали в Действующую армию? Все вопросы комплектования и пополнения армии лошадьми были сконцентрированы в Управлении по ремонтированию армии. Начальником этого управления в начале войны состоял генерал от кавалерии Николай Александрович Винтулов. Под ремонтированием подразумевается способ комплектования конского состава армии покупкой лошадей по средней рыночной цене. В мирное время закупка лошадей производилась армейскими ремонтными комиссиями, которые сдавали их в запасные кавалерийские полки. И уже отсюда лошади после года обучения сдавались в ряды действующих полков, где их также какое-то время приучали к военной деятельности. Характерно, что разные полки в кавалерийских дивизиях – уланы, гусары, драгуны, казаки – первоначально, пока еще существовала возможность комплектовать войска по принципам мирного времени, получали разных лошадей. Так, офицер 14-й кавалерийской дивизии, а в будущем – Маршал Советского Союза, Б. М. Шапошников вспоминал: «По кавалерийским преданиям и приметам, самой крепкой породой были гнедые кони, затем шли рыжие, слабыми считались серые и караковые. Так было и у нас. Самый лучший конский состав был в 14-м уланском полку, а самый слабый – в гусарском. Казаки имели преимущественно гнедых дончаков»[93].

Система ремонтирования в мирное время заключалась в следующем процессе: ремонтная комиссия покупала лошадь возрастом 3,5 года. Эта лошадь шла в запасной кавалерийский полк, где в течение года воспитывалась и обучалась. На пятом году жизни она поступала в регулярный полк: «Только пятилетняя лошадь складывается настолько, чтобы ее пустить в работу». Через год лошадь проходила экзамен, после чего окончательно отправлялась в строй. При этом, в год перед экзаменом нельзя было ставить лошадь в строй и посылать на учения с аллюрами, чтобы дать лошади возможность втянуться в ту работу, что связана с деятельностью кавалерии. Участник войны, генерал от кавалерии, последовательно командовавший 2-м армейским корпусом, 2-й армией, 1-м Туркестанским корпусом, пишет: «Ремонтирование в коннице играет очень важную роль в том смысле, что надобно, чтобы конь был вполне подходящий для той роли, для которой он предназначен, чтобы он не был груб, но и не был слаб, чтобы он был способен развивать надлежащую скорость, не выдыхаясь и сохраняя силу»[94].

В начале войны, при проведении мобилизационных мероприятий, еще соблюдались принципы мирного времени. Приемка лошадей в июле-августе 1914 года, согласно воспоминаниям кадрового офицера, проводилась следующим образом: лошади, подлежащие реквизиции, согласно закону по военно-конской повинности, по определенному району собирались на специальном плацу. Состав комиссии: офицер, член земской управы, два обывателя, ветеринарный врач, два чиновника (делопроизводитель и кассир), полицейский чин. Сама же приемка лошадей проходила так: «по волостям, по подготовленным уже в мирное время ведомостям, вызывали по очереди владельцев с их лошадьми. Комиссия их осматривала и решала: 1).годна ли лошадь к службе по состоянию здоровья и 2).если да, то к какому классу ее отнести – упряжных или артиллерийских, обозных ли и какого разряда обозных, кавалерийских ли и многих других. Соответственно классу и разряду, была нормирована за нее плата, и владелец здесь же получал от кассира соответствующую сумму, а я назначал лошадь в воинскую часть, приемщики от которой немедленно ее забирали»[95].

Дата добавления: 2015-08-17