Личный состав кавалерии.

Как говорилось выше, в начале двадцатого столетия конница все еще рассматривалась в качестве одного из трех основных родов войск. При этом, именно кавалерийские подразделения комплектовались отборными людьми в первую очередь. Недаром современники (не из кавалеристов) с горечью отмечали, что, в то время как на пехоту ложится вся тяжесть современного боя, и именно она несет наиболее тяжелые потери в сражениях, как раз пехота комплектовалась по «остаточному принципу». Регулярная кавалерия мирного времени, с которой русская Действующая армия должна была вступить в войну, насчитывала в своем составе две гвардейские кавалерийские дивизии, пятнадцать кавалерийских дивизий, Кавказскую кавалерийскую дивизии. Также, в мирное время содержались и некоторые казачьи кавалерийские соединения – например, Сводная казачья дивизия, или Уссурийская конная бригада.

Вся эта конница уже в мирное время содержалась в полном составе, что не предусматривало ее пополнение запасными в ходе мобилизации: «В отличие от пехоты, кавалерийские части и входящая в их состав конная артиллерия уже в мирное время содержались полностью укомплектованными, в довольно высокой степени готовности на случай военных действий»[34]. Данный факт является отражением предвоенных планов русского Генерального штаба. Согласно планированию, конница должна была прикрывать развертывание и сосредоточение полевых армий, а кавалерия 1-й армии Северо-Западного фронта, развертываемой по рубежу пограничной реки Неман – должна была еще и совершить массированный набег в германскую Восточную Пруссию. Следовательно, только конница уже с начала войны находилась в идеальном состоянии – полностью кадровый состав действующих войск.

Перед войной в русской армии числилось двадцать один драгунский полк, семнадцать уланских полков, восемнадцать гусарских полков. Первые бригады пятнадцати кавалерийских дивизий образовывали по одному уланскому и одному драгунскому полку. Вторые бригады – гусарские и казачьи полки. В составе 1-й Отдельной кавалерийской бригады состояли 16-й гусарский и 19-й драгунский полки, 17-й и 18-й гусарские полки – в составе 2-й Отдельной кавалерийской бригады, 16-й и 17-й уланские полки – в 3-й Отдельной кавалерийской бригаде. Еще три полка драгун – 16-й, 17-й и 18-й драгунские полки – находились в составе Кавказской кавалерийской дивизии. 20-й Финляндский драгунский полк числился вне дивизий и бригад. Приморский драгунский полк входил в Уссурийскую конную бригаду. В годы войны были сформированы Кавказская Туземная конная дивизия («Дикая дивизия»), Текинский конный полк, шесть Заамурских конных полков, шесть Прибалтийских конных полков, два пограничных конных полка[35].

При мобилизации Россия выставила тридцать пять кавалерийских дивизий в составе шестидесяти семи регулярных и пятидесяти семи казачьих полков армейской кавалерии. Причем, восемь второочередных казачьих дивизий были сформированы при мобилизации – три Донских дивизии, две Кубанских, одна Терская, одна Оренбургская, одна Уральская дивизия. Общая численность армейской конницы составляла 1 158 регулярных эскадронов и казачьих сотен при 112 пулеметах. В кавполку – на шесть эскадронов – 36 офицеров (считая командира полка). Численность эскадрона, по мнению участников войны, считалась недостаточной: «В период напряженной работы конский состав быстро тает; восстановление же рядов конницы происходит с большими затруднениями, нежели в пехоте. С первых же операций 1914 года дала себя чувствовать слабость штатного состава нашего эскадрона»[36].

В свою очередь, австро-венгерская кавалерия подразделялась:

- имперская армия – 42 полка 6-эскадронного состава: 15 драгунских, 16 гусарских и 11 уланских полков,

- австрийский ландвер – 41 эскадрон: 6 уланских полков, 1 дивизион (3 эскадрона) конных Тирольских стрелков, 1 дивизион (2 эскадрона) конных Далматинских стрелков,

- венгерский ландвер – 60 эскадронов: 10 гонведных гусарских полков.

Всего – 353 эскадрона.

Германская кавалерия: 110 полков 5-эскадронного состава. В военное время пятые эскадроны остаются для формирования резервных и запасных частей для своего полка.

- 10 кирасирских полков (только прусские),

- 4 тяжелых конных (саксонские и баварские),

- 28 драгунских (кроме Саксонии и Баварии),

- 21 гусарских (Пруссия, Саксония, Брауншвейг),

- 26 уланских (кроме мелких государств),

- 13 конноегерских (только прусские),

- 8 легкоконных (только баварские)[37].

В отличие от союзников и противников, русская кавалерийская дивизия имела негибкую организацию. Так, русская кавдивизия – две бригады двухполкового состава по шесть эскадронов в каждом; французская и германская кавдивизия – три бригады двухполкового состава по четыре эскадрона. То есть силы равны – по двадцать четыре эскадрона, но германская и французская кавалерийские дивизии – более гибки и удобоправляемы как войсковые организмы. Практика войны подтвердила, что войсковая единица должна состоять из трех элементов – два эшелона и резерв. В ходе военных действий на трехполковой состав перешла пехота, а затем стала переходить и конница, хотя в русской армии консерватизм оказался слишком велик, и даже «реформа Гурко» зимы 1917 года все еще предполагал образование четырехполковых пехотных дивизий.

Русская кавалерия представляла собой огромную силу, ведь в военное время русские выставляли в поле почти столько же кавалерии, сколько все прочие великие державы Европы (не считая Великобритании), вместе взятые. Так, Россия – до 1500 эскадронов и сотен, Франция – 587, Германия – 528, Австро-Венгрия – 395, Италия – 177. К октябрю 1917 года русская конница насчитывала 100 регулярных и 161 казачий полк, сведенные в 52 дивизии, в том числе 25 казачьих, и 3 отдельные бригады. Сколь велики эти цифры? Можно сравнить опыт двух Мировых войн. Перед Великой Отечественной войной, в насыщенной танковыми частями РККА, все еще насчитывалось тринадцать кавалерийских дивизий (в том числе – горно-кавалерийские дивизии). Но в эти кавдивизии входили танковые, артиллерийские полки, ряд пехотных подразделений. К концу 1941 года, в связи с большими потерями в технике, в Действующей армии уже состояло восемьдесят четыре легкие кавалерийские дивизии по три тысячи сабель. К концу 1943г. и до конца войны в РККА состояло двадцать шесть кавалерийских дивизий, в состав которых входили три конных, танковый и артиллерийский полки. Дивизии объединялись в восемь кавалерийских корпусов. Наиболее эффективное использование конницы – совместно с механизированными и танковыми корпусами в составе временных оперативных объединений – конно-механизированных групп. «Но в целом опыт войны подтвердил потерю кавалерией значения как рода войск и бесперспективность ее дальнейшего существования»[38].

Слабым местом русских общевойсковых соединений являлось отсутствие сильной войсковой конницы, которая должна была, прежде всего, нести функции разведки. Перед войной предполагалось увеличить каждую кавалерийскую дивизию на два полка (5-й и 6-й), которые должны были с открытием военных действий образовывать войсковую конницу. То есть, с одной стороны, эти полки сразу же подразумевались как не действующие в составе дивизии, но с другой стороны, корпуса и пехотные дивизии получали регулярную конницу для разведки, а не второочередные казачьи части. Но провести данную реформу, относившуюся к известной «Большой программе», которая должна была быть выполнена к 1917 году, не успели. В итоге, войсковая конница армейских корпусов составляла один казачий полк и одну казачью сотню из казаков 2-й и 3-й очереди. Правда, в первых операциях августа 1914 года корпуса не имели такого количества казачьих подразделений.

В свою очередь, в Германии каждая пехотная дивизия имела по одному кавалерийскому полку (4 эскадрона) войсковой кавалерии. В Австро-Венгрии – по 3 эскадрона. Во Франции – каждый армейский корпус имел по восемь эскадронов плюс один резервный эскадрон на пехотную дивизию. При этом, если русская войсковая конница составлялась отнюдь не из лучших людей (казаки старших возрастов), то в Германии, напротив, пехотные дивизии и корпуса получали лучших кавалеристов. Немцы справедливо рассуждали, что лучше обеспечить общевойсковое соединение надлежащей разведкой, нежели дать победу своей кавалерии над русской кавалерией. Тем более, немцы и не собирались вести противоборство с русскими в конных боях: кавалерия немцев, как правило, уклонялась от предлагаемого конного боя, предпочитая действовать в пеших порядках против русской кавалерии. Германская конница уходила за фронт своей пехоты, и использовалась исключительно против флангов неприятеля в общевойсковом бою. То есть, действовала именно так, как того требовало современное дальнобойное оружие, вынудившее кавалерию в львиной доле случаев отказываться от конной атаки – «шока» – на неприятельскую пехоту. Помимо того, германская и французская кавалерия действовали при постоянной пехотной поддержке, причем пехота перебрасывалась на автомобилях[39].

Перед Первой мировой войной в русской армии состояло пятьдесят семь полков регулярной кавалерии, из которых двадцать два были драгунскими, семнадцать – уланскими и восемнадцать – гусарскими. Регулярная конница сводилась в шестнадцать кавалерийских дивизий и три отдельные бригады. Пятнадцать дивизий имели по одному уланскому, драгунскому, гусарскому (с соответствующими номерами) и казачьему полку. Еще три драгунских полка составляли Кавказскую кавалерийскую дивизию. Еще шесть полков входили в состав отдельных кавалерийских бригад. Исключение составляли гвардейцы: 1-я гвардейская кавалерийская дивизия имела четыре регулярных полка по четыре эскадрона каждый, а 2-я гвардейская кавалерийская дивизия – четыре регулярных пока по шесть эскадронов. 41 казачий полк, 3 конно-инородческих полка, 5 Заамурских пограничных полков. Всего к началу войны – 117 полков, 24 дивизии и 8 бригад, отдельные полки. Общее число шашек – около 140 000 чел. За годы войны это число возросло почти вдвое, причем в львиной доле за счет казаков.

Каждый конный полк состоял из шести эскадронов (сотен); эскадрон по штату насчитывал пять офицеров, двенадцать унтер-офицеров, три трубача и сто двадцать восемь рядовых нижних чинов. Согласно штатам, при каждой дивизии состояла конно-саперная команда, которая должна была иметь восемь мотоциклов и один легковой автомобиль. На практике этого усиления, как средства разведки, не было. В свою очередь, немцы усиливали свои конные соединения велосипедистами – пехотинцами. Это позволяло немцам при столкновении с русской конницей (а германцы принимали бой с русскими только в пешем строю) иметь огневое превосходство. Другое дело, что слабость дорожной инфраструктуры Восточного фронта не позволяла использовать велосипедистов (самокатчиков) по полной программе: «Как часть, усиливающая могущество огня конницы, самокатчики были желательными в ней и не раз оказывали существенную помощь последней… Но самокатчики – «рабы дорог», так же, как и автомобили, а потому в мировую войну на русском фронте, отставали от конницы, оказываясь обыкновенной пехотой, загруженной к тому же самокатами»[40].

Усиление конницы пехотными соединениями в Центральных державах предусматривалось еще до войны. Так, во время больших императорских маневров 1910 года в Австро-Венгрии, каждая кавалерийская дивизия получила по самокатной роте. Уже в начале войны неприятельская конница усиливалась пехотой. В ходе боев под Варшавой и Ивангородом (сентябрь 1914 года), австро-германская кавалерия (8-я немецкая и 7-я австрийская кавалерийские дивизии) имела по стрелковому батальону на дивизию, который являлся «опорой для маневрирования». Действия при поддержке пехоты позволяли противнику сберегать силы кавалерии. В кампании 1915 года борьба в спешенных строях совместно с пехотой, которая придавалась кавалерийским дивизиями и бригадам, для австро-германской стороны стала правилом. Как пишет В. Микулин, летом 1915 года «…действуя по-пехотному, ввиду слагавшейся обстановки, германские кавалерийские дивизии показали здесь свою высокую приспособляемость к последней и достаточную техническую подготовку при ведении не только оборонительных, но и наступательных боев в пешем строю, сохранив при этом – что особенно важно – порыв к действиям на коне. Этот период операций интересен вообще в том отношении, что свидетельствует о необходимости для конницы уметь отлично действовать в пешем строю, независимо от ближайших перспектив ее работы, хотя бы последние и намечались в форме маневренной войны на малокультурном театре; эти предпосылки были здесь налицо, и тем не менее пришлось отсиживаться под конец в окопах и брать в штыки деревни»[41].

Конно-артиллерийский дивизион, придаваемый кавалерийской дивизии, имел в своем составе две батареи по шесть легких орудий. Каждая батарея имела боекомплект в тысячу снарядов, в том числе лишь сто сорок четыре гранаты, а остальное – шрапнели. К началу войны в русской коннице насчитывалось шестьдесят пять конных батарей по шесть орудий. В 1914-1917гг. было сформировано еще сорок две конные батареи, по преимуществу казачьих. Конная артиллерия создавала главную огневую мощь кавалерийской дивизии, как правило, скудно обеспечиваемой пулеметами, и не имевшей большого количества стрелков. Советский исследователь, участник войны, пишет: «Важнейшая задача конной артиллерии – обеспечить свободное продвижение конницы уничтожением неприятельских огневых средств борьбы. А также – борьба с живой силой противника с целью нанесения ему потерь, расстройства и деморализации, дабы дать тем самым возможность своей коннице с наименьшими потерями завершить успех ударом в конном строю. В случае успеха конная артиллерия преследует огнем отступающего противника, не давая ему возможности зацепиться за какой-нибудь рубеж и привестись в порядок, особенно зорко следя за подходом резервов. В случае неуспеха она же должна прикрыть своим огнем выход и отход конных частей из боя»[42].

Кроме того, кавалерийская дивизия имела пулеметную команду из восьми пулеметов – «конно-пулеметные команды, тогда новинка в нашей армии»[43]. То есть, в силу своей малочисленности, пулеметная команда находилась не при полках, как в пехоте, а напрямую подчинялась штабу дивизии. Чрезвычайную пользу пулеметов для конных подразделений, признали уже в ходе русско-японской войны 1904-1905гг. Согласно мнению самих японцев, «Придача пулеметов коннице дает исключительные выгоды последней. Благодаря значительной подвижности пулеметной команды, польза придачи ее к коннице гораздо больше, нежели придача пехоты, посаженной на повозки или даже на лошадей»[44].

В начале войны русская конница вооружалась ружьями-пулеметами датской системы генерала Мадсена, который в 1901 году занял пост военного министра Дании. Еще в 1912 году эти пулеметы были сняты с вооружения кавалерии и отправлены в крепости. Но огневая слабость конницы, наряду с непредвиденными масштабами войны побудили вновь передать пулеметы Мадсена в войска. В боях эти пулеметы показали свою ненадежность. Поэтому, их вскоре заменили на вьючные пулеметы системы Максима, принятой как в России, так и в Германии. Во вьюках перевозились и сам пулемет и станок системы полковника Соколова, который специально разработал его для кавалерии в 1910 году[45].

Другое дело, что пулеметов все равно не хватало, а потому войска брали любое оружие, тем более такое, которое могло перевозиться на седлах всадников в специальных кобурах. В свою очередь, немцы также не имели пулеметов в штатной структуре кавалерийской дивизии, но германское командование, признавая высокое значение пулеметов в современной войне, заблаговременно образовало одиннадцать отдельных пулеметных батареей, которые с объявлением мобилизации и были приданы одиннадцати кавалерийским дивизиям. Вдобавок, в состав каждой кавалерийской дивизии вошел егерский батальон вместе со своей пулеметной ротой (еще шесть пулеметов).

Невзирая на неудачность конструкции, ружья-пулеметы системы Мадсена, во-первых, все-таки позволили увеличить огневую мощь кавалерийской дивизии (по сути, огонь кавдивизии равен двум-трем пехотным батальонам). Во-вторых же, сыграли свою роль в противостоянии богато обеспеченным пулеметами немцам. Это был прообраз ручного пулемета, хотя и тяжелый для стрелка: «Они не имели станка, и при стрельбе получалась сильная отдача в плечо, что значительно снижало меткость стрельбы и быстро утомляло стрелка. Кроме того, датское ружье-пулемет не имело устройства для охлаждения ствола во время ведения огня, и поэтому стрельбу из него нужно было вести с большими перерывами»[46].

Кроме пулеметов системы Мадсена, конница имела и свою пулеметную команду, по образцу пехотной. В 1912 году в кавалерийской дивизии числилось двенадцать пулеметов «Максим». Во время войны – по четыре пулемета в каждом полку[47]. В начале войны пулеметы придавались эскадронам боевой части кавалерийской дивизии. Так как пулеметы в коннице являлись новинкой и для русских, и для австро-германцев, то бывали случаи, когда вооруженная пулеметами русская конница сталкивалась в бою с австрийской пехотой, не имевшей пулеметов. В период Галицийской Битвы августа 1914 года это явление было обычным делом. Если же помнить, что в ходе сосредоточения вдоль линии государственной границы шли стычки войск прикрытия, а это, как правило, была конница, то значение пулеметов для решения исхода таких боев нельзя недооценивать. Участник войны и военный ученый-теоретик пишет: «В подобных случаях “пробивная” сила наших спешенных эскадронов чрезвычайно возрастала. Умелое же сочетание этой силы с маневром, то есть охватами и обходами, приводило в этих случаях к неизменному успеху»[48].

Ружье-пулемет – это вещь ясная. Удобная и необходимая не только для конницы, но и для пехоты. Главное – совершенствование конструкции. Другое дело – крупнокалиберный пулемет, непосильный для владения одним конным бойцом. Незадолго до начала войны один из профессоров Николаевской Академии Генерального Штаба, кавалерист (правда, в боях он показал себя неважно), писал: «право называться и быть самостоятельной приобретает лишь конница, умеющая драться и в конном строю и в пешем (в последнем не только обороняясь, но и наступая), усиленная пулеметами и конной артиллерией, снабженная средствами для переправ, разрушений, восстановлений и связи и, наконец, сведенное в крупные силы. Только такая конница будет действительно способной к выполнению разнообразных задач собственными силами, несмотря ни на состав противника, ни на встречаемые препятствия»[49].

Ввиду своего несовершенства, русской коннице были нужны колесные пулеметы пехотного образца (системы Максима), а не пулеметы-ружья Мадсена. В Австро-Венгрии на вооружение принимались вьючные пулеметы, в Германии – колесные. Изюминка вопроса и различие заключается в том, что колесные пулеметы могут сразу же вступать в бой, а вьючные надо собирать. С другой стороны, колесные пулеметы пройдут далеко не по каждой местности. Однако А. Ф. Матковский резонно предположил, что колесные пулеметы вполне пройдут там, где пройдет конная артиллерия. Согласно предположениям, за исключением специализированных театров (горы), где нужны только вьючные пулеметы (в русско-японскую войну японцы вступили имея колесные пулеметы, а потом по русскому примеру перешли на вьючные), необходимо иметь: по два пулемета-ружья на эскадрон и 4-хпулеметную команду на кавалерийский полк.

С другой стороны, вьючный пулемет требует для обслуживания восемь людей и десять лошадей. Это существенно больше, чем в пехоте. Поэтому тачанка Гражданской войны явилась гигантским достижением в сфере военной техники той поры. Советский теоретик, участник войн, справедливо указывал: «Пулемет придает упругость и силу лаве и разомкнутым строям… В боях с пехотой пулеметы, сохраняя подвижность и способность к маневрированию своей конницы, увеличивают ее ударную силу своим мощным огнем… пулемет спаялся с конницей, неотделим от нее и ныне нельзя представить действия конницы без работы пулемета, они в каждой фазе боя содействуют друг другу. В пулемете конница нашла то, что ей было так необходимо – большую огневую силу, совмещенную с необходимой подвижностью»[50].

В России, учитывая собственный опыт, старались оценивать и выводы, сделанные противником. Возможно, что это и правильно. Невысокая огневая мощь конницы как стрелкового подразделения увеличивалась за счет пулеметов. При этом, перед войной велась дискуссия, не лучше ли будет усилить огонь кавалерийских дивизий, если они будут действовать плечом к плечу с пехотой не только в общевойсковом бою, но и под единым руководством. Иными словами, что предпочесть: щедро оснащенную пулеметами конницу или подчинение кавалерийскому соединению пехотного подразделения с пулеметами. Делая «выжимку» из японских выводов, оценивалось: «Придача пулеметов коннице дает исключительные выгоды последней. Благодаря значительной подвижности пулеметной команды, польза придачи ее к коннице гораздо больше, нежели придача пехоты, посаженной на повозки или даже на лошадей. Конница, действующая перед фронтом армии, выполняя свои задачи, нуждается иногда в усилении огня, а между тем призываемая для этого пехота нередко не успевает подойти в критический момент, вследствие чего конница не может достигнуть намеченной цели. Пулеметная же команда, обладая достаточной подвижностью, может в надлежащее время принять участие в бою»[51].

Таким образом, был сделан очевидный вывод в пользу отдельной пулеметной команды для кавалерийской дивизии. И, естественно, наиболее желаемым средством являлось недостижимое – броневик как поддержка конницы в бою. В ходе войны воюющие стороны пытались разрешить эту проблему. Появившиеся в 1917 году танки постепенно сумели одновременно заменить и конницу и пехоту в качестве ударной силы наступающей группировки. Б. М. Шапошников сразу по окончании Гражданской войны писал: «Имевшееся в распоряжении конницы ручное огнестрельное оружие – пулемет, и артиллерия, перевозимые на лошадях – не всегда могли оказывать вовремя нужную поддержку… автомобиль с пулеметами был желанным средством для конницы, особенно ее передовым частям, зачастую оказывавшихся не в состоянии даже в маневренной войне проложить себе дорогу вперед, вследствие силы огня передовых частей противника»[52].

Главным же значением насыщения кавалерии пулеметами являлось то обстоятельство, что именно пулеметы, в силу своей огневой мощи, позволяли коннице действовать в конном строю, не прибегая к спешиванию и, следовательно, потери своей маневренности в общевойсковом бою. Профессор Академии Генерального штаба незадолго до войны справедлив писал: «придача пулеметов даст возможность коннице чаще и в большем количестве оставаться конницей и действовать в конном строю. Вот почему особенно увлекаются пулеметами в немецкой кавалерии, так не любящей спешивания, но сознающей необходимость для себя огневой силы»[53].

Итак – технические средства ведения боя русской кавалерии в начале войны – двенадцать конных орудий и восемь пулеметов на дивизию. Таким образом, как видно из этих данных, по своей огневой мощи кавалерийская дивизия не могла равняться даже с одним пехотным полком. Германская пехотная дивизия трехполкового состава имела семьдесят два легких орудия (не считая тяжелых гаубиц корпусной артиллерии), то есть – двадцать четыре орудия на полк, а также двадцать четыре тяжелых станковых пулемета – по восемь на полк. Пехота германского полка – четыре тысячи стрелков против хорошо если полутора тысяч стрелков в спешенной кавалерийской дивизии. Н. Н. Головин так писал о боях 1914 года: «Пехотные начальники в своих расчетах на конницу, находящуюся у них на фланге, обыкновенно делали тоже грубую ошибку. Они применяли в оценке устойчивости конницы масштаб обороноспособности пехоты, и постоянно забывали, что кавалерийский полк дает стрелковую силу не более чем две роты. А вся сила конницы заключается в ее подвижности, и потому оборона фланга должна основываться на обороне пехотных частей; кавалерия же может дать только “охрану” фланга»[54]. Разница была даже в количестве носимого боеприпаса. Если пехотинец имел 180-200 патронов, то всадник – 40 патронов.

Общий итог огневой мощи русской кавалерии, вынужденной, как правило, действовать против австро-германской пехоты, подводит Б. М. Шапошников. Он сообщает, что до Первой мировой войны среди кавалеристов бытовал термин «завеса», как средство ведения боя с неприятельской пехотой. Это принцип не оправдал себя уже в начале войны (Варшавско-Ивангородская наступательная операция) именно в силу слабости огня в коннице. «Более пяти с половиной наших кавалерийских дивизий создавали эту завесу на левом берегу Вислы в сентябре 1914 года, чтобы задержать быстро наступавшую 9-ю немецкую армию. Но едва ли такая кавалерийская завеса могла долго противостоять превосходящим силам противника. Напомним, что немецкая пехотная дивизия имела 72 орудия, а наша кавалерийская дивизия могла противопоставить им лишь 8-12 орудий. Мы выигрывали только время, заставляя противника развертываться в боевой порядок… Большей частью кавалерийские дивизии, открывая дальний артиллерийский огонь, при приближении пехоты противника отходили назад… Опыт нашей кавалерийской завесы на левом берегу Вислы осенью 1914 года доказал, что давно прошли те времена, когда конница могла действовать с той же огневой мощью, которую она имела в конце XVIII или начале XIX века…»[55].

На вооружении всадников находились шашки и трехлинейные винтовки со штыком (у казаков винтовки до 1915 года были без штыка). Незадолго перед войной регулярная конница, как и казаки, получила пики. Поначалу это нововведение вызвало немало нареканий и недовольства, так как пики оказались вещью, чрезвычайно неудобной на походе. Однако с открытием боевых действий войска убедились, что в конном бою пика оказалась просто незаменимой, будучи гораздо лучшим оружием, нежели сабля. Тот же знаменитый казак К. Крючков также совершил свой подвиг, действуя пикой, а не шашкой. Так что довольно скоро пикой вооружились и унтер-офицеры, и даже часть молодых офицеров, непосредственно участвовавших в конных стычках.

Подытоживая, следует сказать, что конница не могла состязаться с пехотными подразделениями противника в огневом бою. Причем, даже небольшие пехотные нерасстроенные части с успехом противостояли конным массам, если последние позволяли втягивать себя в стрелковый бой в спешенных строях. Это обстоятельство выявилось уже в самом начале войны – бой под Каушеном 6 августа 1914 года конной группой ген. Г. Хана Нахичеванского (1-я армия Северо-Западного фронта), на второй день с начала вторжения русских армий в Восточную Пруссию. Главным назначением кавалерии являлись удары по флангам противника, лучше – расстроенного огнем пехоты и морально надломившегося. В этих условиях конница принимала на себя задачу скорее преследования отступающего врага, нежели открытого противостояния ему в прямом лобовом бою. В период Первой мировой войны, когда значение кавалерии как одного из основных родов войск неуклонно падало, конница зачастую играла психологическую роль. Личный состав потерпевшей поражение стороны часто впадает в панику, что приводит к распространению самых нелепых слухов, становящихся причиной для необдуманных и ненужных действий. Существенным компонентом панических слухов, по свидетельству участников войны, являлся слух о неприятельской кавалерии, находящейся поблизости и готовой в любую минуту ударить по расстроенным войскам. Значение панических слухов описывает врач 70-й артиллерийской бригады в августе 1914 года (5-я армия): «Сакраментальное слово “кавалерия” оказало немедленное действие, и всех охватило неукротимое желание бежать, бежать без оглядки… Глубокое молчание леса казалось преисполненным враждебной и загадочной тайны. Повсюду, куда ни глянешь, чувствуешь занесенную над тобой свинцовую лапу войны. От каждого шороха в лесу несется заразительный шепот: “Кавалерия”. И страх леденяще-мертвыми пальцами прикасается к сердцу. Чувствуешь себя охваченным судорожным припадком»[56].

Для восполнения потерь и подготовки пополнений внутри Империи располагались три запасные кавалерийские бригады, включавшие в себя восемь запасных конных полков. Также – Кавалерийский запасной дивизион для подготовки кадров конной артиллерии. Три кавалерийских училища – Николаевское, Елисаветградское, Тверское – давали Действующей армии кавалерийских офицеров. Сравнительно малое количество офицеров кавалерии (немногим более двух тысяч в регулярных кавалерийских дивизиях и бригадах к началу войны), наряду с выбором лучших людей, обеспечивало высокое качество офицерского корпуса. М. Мураховский вспоминал: «…наша доблестная конница, насчитывающая всего лишь 56 регулярных армейских полков, представляла как бы особую, замкнутую касту в рядах блестящей Российской Армии. Наличие всего лишь трех кавалерийских училищ вливало в наши полки вполне однородный элемент, прошедший через горнило «цука», проникнутый глубокой любовью к конному делу и бесконечно гордящийся званием кавалерийского офицера. Эта однородность создавала крепкую спайку офицерского состава. Ограниченное количество полков и юнкерских училищ закрывало в нашу касту доступ всяким самозванцам, а пресловутый «цук», вокруг которого создавалось столько критики, проводил строгую грань между старшим и младшим, остающуюся в сознании кавалерийского офицера в течение всей его последующей службы»[57].

Небольшие потери, тщательный отбор кадров, преемственность и спайка, обеспечили сохранение моральной стойкости и кадрового состава русской конницы вплоть до конца войны. К 1914 году в кавалерии состояло до трех с половиной тысяч офицеров. Во время войны конница получила еще более трех тысяч офицеров. При этом безвозвратные потери офицерского состава русской кавалерии достигали всего около шестисот человек (примерно семнадцать процентов), в то время как безвозвратные потери офицерского корпуса всей русской армии достигли цифры в 71268 чел. Особенности комплектования русской конницы преимущественно выпускниками кадетских корпусов, также подчеркивали качественный состав кавалерийских офицеров. Кроме прочего, «в кавалерии, как и в гвардии и на флоте, особенно сильно были развиты традиции наследственной службы в кавалерии вообще и службы родственников в одних и тех же полках в частности. Здесь и до 1914г. был вдвое выше, чем в пехоте, процент потомственных дворян по происхождению». Таким образом, замечает исследователь, «Духовные и дружеские связи между офицерами кавалерийских полков не были разрушены, как то произошло в пехоте, где к 1917г. часто оставалось по 2-3 кадровых офицера на полк, а полки успевали сменить по 4-5 составов»[58].

Действительно, в кавалерии был наивысший процент потомственных дворян (в гвардии – исключительный процент). При этом большая часть из них служила в определенных полках не в первом поколении, продолжая службу отцов и дедов. Лучшие фамилии русского дворянства служили именно в кавалерии. Многие общевойсковые военачальники являлись генералами-от-кавалерии (например, первый Верховный Главнокомандующий великий князь Николай Николаевич, или, скажем, весь высший начальствующий состав Северо-Западного фронта в начале войны). Из двенадцати кавалерийских корпусов, числившихся в русской армии в 1914-1917гг., большей частью и в большей мере командовала аристократическая знать:

- Гвардейский кавалерийский корпус: Г. Хан Нахичеванский,

- 2-й кавалерийский корпус: сначала Хан Нахичеванский, затем, после месячного командования ген. Г. О. Раухом, брат императора великий князь Михаил Александрович,

- 3-й кавалерийский корпус: граф Ф. А. Келлер,

- 4-й кавалерийский корпус: Я. Ф. фон Гилленшмидт,

- 7-й кавалерийский корпус: князь Г. А. Туманов,

- Кавказский туземный кавалерийский корпус: князь Д. П. Багратион,

- Сводный кавалерийский корпус: барон П. Н. Врангель.

Роль начальника в кавалерии особенно велика. Прежде всего, потому что «Кавалерийский бой – не пехотный. Его нельзя ни затягивать, ни своевременно прекращать. Решение атаковать дает два результата – победу или уничтожение. Середины нет»[59]. Все без исключения участники войны различных родов войск подчеркивали, что в действиях конницы важнейшим фактором является личность кавалерийского командира. Дело в том, что конница обыкновенно решает задачи тактические задачи низшего и среднего уровня. Поэтому основной приоритет отдается командирам бригад и дивизий. А на этом уровне необходим личный пример начальника. Если артиллерия бьет из-за цепей своей пехоты, а пехотный (общевойсковой) командир координирует действия своих людей, находясь в штабе, то конный начальник зачастую должен не посылать свои войска в бой, а вести их за собой.

Это положение было известно еще в девятнадцатом веке. Так, один из историков-теоретиков кавалерии писал, что при изучении деятельности кавалерии на войне, «сразу обрисовывается то явление, что успешные действия не связаны с именем того или другого народа или с каким-либо техническим улучшением, а исключительно с личностями великих вождей конницы». При этом, кавалерийский начальник должен обладать: «а).знанием материала и своих средств; б).способностью угадывать намерения противника; в).инициативой. Инициатива (характерный признак великих вождей) дает ему возможность привести в исполнение раз задуманное и найденное подходящим с полной энергией и решительностью, без колебаний и задержек. Качество это, вообще важное на войне, совершенно неоценимо в коннице, вся деятельность коей заждется на решительной атаке и где все дело зависит от удачно схваченной минуты»[60].

Впрочем, о кавалерийских командирах будет много говориться на протяжении всей 1-й части. Другое дело, что в современной войне – борьбе огневой тактики – стать выдающимся кавалерийским начальником – это дело весьма нелегкое. Особенно при том подборе конных командиров, что дал русской армии предвоенный период. А. И. Деникин, например, выделяет только двух кавалерийских начальников, один из которых так и остался в рядах кавалерии, а другой перешел в командармы. «В победных реляциях Юго-Западного фронта все чаще и чаще упоминались имена двух кавалерийских начальников – только двух – конница в эту войну перестала быть “царицей поля сражения” – графа Келлера и Каледина, одинаково храбрых, но совершенно противоположных по характеру. Один пылкий, увлекающийся, иногда безрассудно, другой спокойный и упорный. Оба не посылали, а водили в бой свои войска»[61].

Одним из самых боеспособных контингентов населения Российской империи, с давних времен составлявших русскую конницу, являлось казачество. С началом войны казачьи контингенты составили до половины русской кавалерии; в ходе военных действий, к моменту выхода России из войны более семидесяти процентов русской кавалерии стало состоять из казаков. Уже только одно это заставляет сказать несколько слов о казачестве, чье значение в период Первой мировой войны подробно изучалось исследователями.

Всего в России существовало одиннадцать казачьих войск; формировались Енисейское и Иркутское войска. Также был образован отдельный Якутский казачий полк. В начале 1917 года стало формироваться Евфратское казачье войско, по преимуществу, из армян; образование этого войска было прервано Февральской революцией. Всего казачьи войска Российской империи, по некоторым подсчетам, выставили на войну громадное количество бойцов – до трехсот тысяч человек:

- Астраханское войско – 2 600 чел.,

- Амурское войско – 3 500,

- Донское войско – более 100 000,

- Забайкальское войско – около 14 000,

- Кубанское войско – 90 000,

- Оренбургское войско – 60 000,

- Семиреченское войско – 4 000,

- Сибирское войско – 11 500,

- Терское войско – 18 000,

- Уральское войско – свыше 13 000,

- Уссурийское войско – 2 500[62].

При мобилизации казачьи войска выставляли 943 конные сотни, 72 пластунские сотни (только кубанцы), 39 артиллерийских батарей и запасные части. Действительно, казаки, как правило, воевали исключительно в конном строю, исключение составляли кубанские пластуны, чрезвычайно отличившиеся уже в первой же операции на Кавказском фронте – Сарыкамышской оборонительной. К 1917 году казаки дали армии 164 конных полка и 179 отдельных сотен, плюс артиллерия и пластуны. Все казаки, способные держать оружие, ближе к окончанию войны, стали в строй: в конце 1916 года в запасных казачьих частях находились уже те казаки, кто был ранее освобожден от несения службы по состоянию здоровья. Потери казачества в войне составили 44 799 чел., в том числе 8 314 убитыми, 6 453 пленными и без вести пропавшими.

Казачьи контингенты находились практически во всех без исключения соединениях русской Действующей армии. Во-первых, это армейская конница – те отдельные дивизии и бригады, которые являлись полностью казачьими. Большая их часть была сформирована в ходе мобилизации. Высокое качество казачьих частей в боях прекрасно сознавалось русским командованием. Напомним о подвиге донского казака Кузьмы Крючкова, широко известного в России и за рубежом. В индивидуальных стычках и боях, как с австрийцами, так и с немцами, русский казак выходил победителем. Будущий белый казачий вождь в Сибири вспоминал: «Наш казак оказался лучшим индивидуальным бойцом, чем немецкий регулярный кавалерист. За полтора месяца практики моей в действии разъездом, при регулярной смене казаков, я захватил в плен свыше пятидесяти германских всадников, и не потерял ни одного со своей стороны. В конце концов, это настолько терроризовало германских кавалеристов, что они продвигались для разведки в наше расположение, имея позади себя небольшие пешие части, часто на телегах»[63].

Именно поэтому, как только в составе русской Действующей армии стали возникать кавалерийские корпуса, то во всех них, за исключением Гвардейского кавалерийского корпуса, как правило, числились конные казачьи дивизии. Первым сводным кавалерийским корпусом стал 1-й корпус ген. А. В. Новикова (конкомдив-14), действующий в сентябре 1914 года на левом берегу Вислы (Варшавско-Ивангородская операция). В состав этого корпуса вошли три регулярные конные дивизии: 5-я кавалерийская дивизия ген. А. А. Морица, 8-я кавалерийская дивизия ген. Г. А. Зандера, 14-я кавалерийская дивизия самого ген. А. В. Новикова, которого в ходе операции на данном посту замещал ген. И. Г. Эрдели. А также и казачьи соединения: 4-я Донская казачья дивизия ген. В. М. Хитрово, 5-я Донская казачья дивизия ген. Г. М. Ванновского, Отдельная казачья Туркестанская бригада. В октябре 1914 года был образован 2-й кавалерийский корпус (ген. Г. Хан Нахичеванский) в составе 9-й (ген. князь К. С. Бегильдеев) и 12-й (ген. А. М. Каледин) кавалерийских дивизий, а также Кавказской Туземной конной («Дикой») дивизии (великий князь Михаил Александрович). В декабре 1914 года, в составе 5-й армии была образована конная группа ген. Я. Ф. фон Гилленшмидта (начальник 2-й гвардейской кавалерийской дивизии): 1-я и 2-я гвардейские кавалерийские дивизии, Уральская казачья дивизия, Забайкальская казачья бригада. В мае 1915 года генерал Гилленшмидт встанет во главе 4-го кавалерийского корпуса: 2-я казачья Сводная (ген. А. А. Павлов) и 16-я кавалерийская (ген. Н. Г. Володченко) дивизия. В марте 1915 года для вторжения в Венгрию в составе 9-й армии был образован 3-й кавалерийский корпус ген. графа Ф. А. Келлера в составе 10-й кавалерийской (ген.В. Е. Марков) и 1-й Донской казачьей (ген. Г. И. Чоглоков) дивизий. Вскоре в корпус были влиты 1-я Терская казачья дивизия (ген. Т. Д. Арютинов) и гвардейская кавалерийская бригада (ген. барон К.-Г. Маннергейм). В ходе войны создавались и отдельные крупные войсковые единицы, состоявшие из казаков. Например – Сводный казачий корпус: в ноябре 1915 года сибирские казачьи 4-й, 5-й, 7-й и 8-й полки свели в Сибирскую казачью дивизию. Эта дивизия вместе с Уральской и Туркестанской казачьими дивизиями составила Сводный казачий корпус[64]. А в начале 1917 года Ставка Верховного Главнокомандования приступила к образованию 2-й Кавказской армии под командованием ген. Н. Н. Баратова. Если главные силы на Кавказе (1-я Кавказская армия ген. Н. Н. Юденича) должны были наступать в Турцию, то 2-я армия предназначалась для действий в Персии. В состав этой армии должны были войти 1-й Кавказский кавалерийский корпус и 7-й Кавказский армейский корпус (преобразован в феврале из 2-го Кавказского кавалерийского корпуса), состоявшие из казачьих подразделений и соединений.

В течение войны, численность личного состава в кавалерийских корпусах нормального состава (то есть, если в ходе боев не происходило вливания дополнительных частей) было примерно одинаковым – немногим более девяти тысяч сабель. В то же время, количество техники увеличивалось, как только происходило насыщение Действующей армии артиллерией и пулеметами. Например, в середине апреля 1915 года в составе 3-го кавалерийского корпуса (три дивизии) насчитывалось 9 490 сабель при 38 орудиях и 26 пулеметах. К 22 мая 1916 года в состав 4-го кавалерийского корпуса (четыре дивизии плюс пехотное усиление) входило 9 126 сабель при 112 пулеметах и 82 орудиях.

Казачьими дивизиями и бригадами присутствие казаков в войсках отнюдь не исчерпывалось. Так, в составе регулярных кавалерийских дивизий насчитывалось четыре полка, в том числе один казачий – уланский, драгунский, гусарский и казачий. Следовательно, четвертая часть регулярных дивизий также состояла из казаков. При императоре Александре II кавалерийская дивизия состояла из трех бригад – драгунской, уланской и гусарской. В эпоху императора Александра III в связи с общей унификацией конницы казаков было решено объединить с регулярной кавалерией. При последнем императоре Николае II, старавшимся в точности исполнять заветы отца (порой, к сожалению, даже в ущерб государственным интересам), последняя организация сохранилась. Военный министр ген. В. А. Сухомлинов так объясняет сохранение Александровской организации: «В то же время считали, что казачьи сотни не имеют той ударной силы, которая свойственна сомкнутым, стройным эскадронам регулярной кавалерии. На этом основании признано было за благо кавалерийские дивизии составить из четырех полков шестиэскадронного состава: драгунского, уланского, гусарского и казачьего. Такая организация должна была привести к тому, что от близкого единения с казаками регулярные полки усовершенствуются в сторожевой, разведывательной службе, партизанских действиях и вообще предприятиях так называемой малой войны. С другой стороны, ожидалось, что казаки приобретут навык к сомкнутым атакам, развивая для этого надлежащую силу удара, необходимую при встрече стройных неприятельских атак»[65].

Это также еще не все. Из казаков набиралась войсковая кавалерия, главным образом, из донцов: «Ввиду недостаточности этих формирований, боевое расписание предусматривало обеспечение корпусной и дивизионной конницы из расчета семь сотен (один полк и одна отдельная сотня) на корпус и три-четыре сотни на отдельную второочередную пехотную дивизию»[66]. Войсковая конница – это те небольшие конные подразделения, что состояли при армейских корпусах и пехотных (стрелковых) дивизиях. Их назначение – разведка, конвой командиров, последний резерв, обеспечение штаба, ординарцы. Корпусная и дивизионная конница в русских армейских корпусах состояла из отдельных казачьих полков и сотен 2-й и 3-й очереди. Интересно, что казачьи соединения старались выполнять приказы только своих командиров, не обращая внимания на распоряжения тех генералов, во временном подчинении которых оказывались в ходе операции. Так, А. А. Свечин вспоминает, что «казаки, как правило, не выполняли боевых приказов случайных, временных начальников, коим их подчиняли»[67]. Имеются в виду пехотные, общевойсковые начальники.

Казачьими дивизиями зачастую командовали назначаемые командиры, не-казаки. Однако, офицерский состав, как правило, состоял из казаков. Всего казачество в период войны дало российским Вооруженным Силам свыше 8 000 офицеров. Помимо общих военных училищ, офицеров для казачьих войск готовили в Новочеркасском, Оренбургском, Иркутском и Ставропольском казачьих военных училищах. Наказным атаманом всех казачьих войск в 1914 году являлся наследник российского престола цесаревич Алексей Николаевич. Весной 1915 года, для удобства руководства казачьими формированиями «сверху», был создан пост Походного атамана всех казачьих войск при императоре (после занятия Николаем II поста Главковерха – при Верховном Главнокомандующем). Эту должность занимали ген. В. И. Покотило, а затем великий князь Борис Владимирович.

Нельзя не сказать и о том, что лучшим строем для конной атаки была признана традиционная казачья лава. Опыт русско-японской войны 1904-1905гг. показал, что именно лава как эшелонированный и одновременно развернутый боевой порядок конницы необходимо для атаки на неприятельскую пехоту, так как при таком конном строе меньше потери и больше эффект действия на врага. Кавалерийские уставы взяли лаву на вооружение. Однако большинство кавалерийских начальников до войны выступали против этого. Ответ на причины противодействия дает лучший русский кавалерийский военачальник Первой мировой войны: «…в лучшем случае не сочувствует лаве тот, кто страдает хронической болезнью недоверия к способностям наших офицеров и нижних чинов, и тот, кто по складу своего ума, склонного к точно определенным формам и шаблонам, не способен усмотреть в лаве ничего, кроме беспорядка, и не может уловить в этом беспорядке и кажущихся разрозненных действиях разумное стремление к конечной цели. В худшем – врагами лавы являются те, кто, опасаясь и отделываясь от напряженной работы и подготовки подчиненных им частей, старается отделаться от этой работы, предпочитая шаблонные построения и давно изученные ими плацпарадные боевые порядки»[68]. Практика войны с первых же дней подтвердила правоту графа Келлера и его сторонников. Однако, сколько еще прошло времени, пока тактику лавы стали применять все командиры регулярной кавалерии? Например, Е. Тихоцкий так пишет о бое 10 августа 1914 года у городка Бучач: «…при выходе из ложбины, [я] посадил людей и развернул взводы в эшелонный строй. В таком порядке, ведя каждый взвод за взводом, в одну линию, разомкнуто, я шел рысью. Этот новый боевой порядок, введенный в наши уставы после Японской войны, был особенно удобен при атаках на артиллерию и пехоту. Эшелонный строй представлял собой как бы ряд взводных лав, имеющих между собой дистанцию от 30 до 40 шагов»[69].

Труднее всего охарактеризовать деятельность казаков на театре войны. С одной стороны, все современники отмечают, что именно казачьи части отличались высокими боевыми качествами (среди казаков был наименьший процент попавших в плен, и бежали казаки в массовом порядке[70]). С другой стороны, участники войны отмечают, что как раз казаки отличались высокой склонностью к разбою и мародерству. Л. Н. Войтоловский так вспоминал о летнем периоде Великого Отступления 1915 года: «Пьяные полки и дивизии превращаются в банды мародеров и на всем пути устраивают грабежи и погромы. Особенно буйствуют казаки. Не щадя ни пола, ни возраста, они обирают до нитки все деревни и превращают в развалины еврейские местечки»[71].

И то, и другое – правда. Дело в том, что казаки рассматривали ведение боевых действий, исходя из сложившихся вековых традиций порубежного воинского сословия. Это был даже чуть ли не целый народ, в течение многих и многих десятилетий оборонявший границы России с южными соседями. На такой войне трофей являлся обыденным делом, а в качестве трофея выступало все имущество врага – от замка до пуговицы. В связи же с тем, что казаки вели себя достаточно независимо от общевойскового командования и пользовались расположением императора, то те меры, что могли быть применены к военнослужащим регулярных войск, не применялись к казакам. Нельзя также забывать, что разложение всегда идет сверху, и если бы высшие чины не отправляли трофеи в тыл вагонами, то и низы не грабили бы мирное население, и наводить порядок в отношении мародерства стало бы значительно легче. Развязанная в конце 1914 года кампания «шпиономании» объявляла «шпионами» как целые местечки, так и народы – например, евреев. Отсюда и соответствующее отношение войск к еврейскому населению. Но разве не сама Ставка развязала эту кампанию? Почему же многие командиры сетовали, что, мол, казаки своим поведением «развращают» регулярные войска? Таким образом, получается эдакий двуликий Янус: отчаянные храбрецы и умелые, считающие плен позором (на фоне двухсот тысяч пленных в месяц тем же летом 1915 года, когда многие сдавались добровольно!), воины и грабители, мародеры, насильник и проч. Ясно одно, что казаки действительно, грабили сравнительно больше прочих, однако же и сражались они лучше многих прочих. На наш взгляд, эту дилемму прекрасно разрешает мнение участника войны – казачьего офицера-артиллериста А. А. Прудникова: «Я все же горд сознанием, что я донской казак, и пусть в тылу вешают на нас каких угодно собак, в бою с нами счастлив быть каждый»[72].

Своеобразие внутренних отношений среди казачьих частей неизбежно отражалось и на деятельности казаков в бою. Прежде всего – это система комплектования подразделений на основе землячества и служба многочисленных родственников друг с другом (ведь все казаки призывного возраста находились на фронте). Так, Б. М. Шапошников пишет о казаках (2-й казачий Уральский полк) следующим образом: «…что поражало – это родственные отношения между казаками и офицерами, все это была близкая ли отдаленная родня. Так, командир 1-й сотни есаул Астраханцев, командир 1-го взвода хорунжий Астраханцев и вахмистр этой же сотни, также Астраханцев – все родные братья, причем хорунжий по годам был моложе вахмистра. Обращались казаки к офицерам на «ты» с прибавлением только «ваше благородие»… Дисциплина была также своеобразная – родственная»[73].

Как же здесь можно было струсить – если вокруг тебя родственники и друзья детства, земляки? После этого казак уже не смог бы вернуться в родные места. Но даже и без этого – вкоренившаяся в кровь и плоть традиция воинского сословия понуждала казака не допускать того, что мог себе позволить простой пехотинец, конник или кто другой – струсить, бежать, тем более сдаться в плен. Отсюда как стойкость казака в бою (уж если панике поддавались – так все подразделение целиком), и его отношение к главной силе войны кавалериста – коню. Ф. И. Елисеев приводит пример того, как ночью на взвод драгун налетели курды, и в завязавшейся перестрелке двенадцать лошадей были утеряны, а затем найдены казаками-кубанцами. «Трудно предположить, чтобы подобный случай мог быть у казаков. И не потому, что они сотворены из другого теста, а потому, что у казака лошадь собственная, а не казенная. И, как собственник ее, он бы при нападении курдов шашкой, руками, ногами, зубами отбивался, чтобы не потерять “своей собственности”. И он тогда думал бы не о позоре своей сотни или полка, а думал бы, что же скажет на это его отец в станице. Да ведь это позор всей семье! “Сук-кин сын... бросил своего коня, а сам убежал”, – сказал бы его отец. Могло бы это позорным пятном остаться и на его сыне, на его внуке»[74].

Свои воинские качества казаки сохраняли вплоть до выхода России из войны. Недаром в 1917 году, когда разваливались страна и фронт, командование рассчитывало только на казаков и «батальоны смерти». Сошлемся на противника. Осведомительный Отдел Главного австро-венгерского командования в начале 1917 года издал руководство «Русская армия, начало 1917г.», в котором в том числе давались краткие характеристики русским дивизионным подразделениям. Из кавалерии отмечены как «выдающаяся» или «хорошего качества»: 1-й Гвардейская кавалерийская дивизия, 9-я и 14-я кавалерийские дивизии, Сводная кавалерийская дивизия, 6-я Донская казачья дивизия, 1-я Терская казачья дивизия. А 3-я Оренбургская казачья дивизия удостоилась эпитета «Очень хорошая часть. Храбра»[75].

Одним из своеобразных и ранее невиданных в русской армии соединений стала Кавказская Туземная конная дивизия, также называвшаяся «Дикая дивизия». Это подразделение было сформировано из мусульман Кавказа и Средней Азии, в мирное время освобожденных от воинской повинности. То есть, эти люди являлись добровольцами. Львиная доля личного состава состояла из горцев, а существенная часть офицеров была русскими, однако военные власти постарались сделать все возможное, чтобы те русские офицеры, что входили в «Дикую дивизию», так или иначе были бы связаны с Кавказом. Например, одним из полков командовал сын Наместника на Кавказе генерал-адъютанта графа И. И. Воронцова-Дашкова – полковник И. И. Воронцов-Дашков.

В «Дикой дивизии» служила масса знати из известнейших в России и на Востоке фамилий. Так, в Ингушском полку служил правнук наполеоновского маршала И. Мюрата – принц Наполеон Мюрат. В Дагестанском полку служил сын Л. Н. Толстого граф Михаил Львович Толстой. Кроме того, именно здесь стремились служить представители мусульманской элиты Империи. Характерно, что количество аристократов, желавших вступить в ряды «Дикой дивизии» существенно превышало количество существовавших офицерских вакансий.

Одной из причин образования «Дикой дивизии» стала угроза вступления Османской империи в войну на стороне Германии и Австро-Венгрии. Как известно, пришедшее в результате младотурецкой революции правительство одним из приоритетов своей внешней политики провозгласило создание так называемого «Великого Турана». То есть – единого государства всех тюрок Азии. Помимо собственно Турции в состав такого территориального образования должны были войти Иран и те области Российской империи, что были по преимуществу населены мусульманами. Иными словами – от Азербайджана до Татарстана. Следовательно, Сибирь отрезалась от Европейской России и также, рано или поздно, должна была войти в состав «Великого Турана».

Бесспорно, что образование единого тюркского государства, да еще под главенством турок, являлось утопией. Собственно это провозглашение являлось не более чем декларацией, призванной замаскировать прогерманскую ориентацию младотурецкого правительства и его неудачи в экономической политике государства. Так или иначе, но исключать влияние турок на русское Закавказье было нельзя. Поэтому, чтобы убрать с Кавказа весь «горючий материал», способный поднять восстание против русских властей, а параллельно и получить в свои ряды храбрейших людей (ясно, что лидеры восстания не могли быть трусами), и было заявлено об образовании данного соединения.

Приказ императора Николая II о создании Кавказской Туземной конной дивизии последовал 23 августа 1914 года. Как видим, произошло это еще до вступления Турции в войну, а значит, русское правительство уже было уверено, что младотурки втянут Османскую империю в войну против Антанты. Турецкая мобилизация, объявленная с началом Первой мировой войны, и эпопея германских крейсеров «Гебен» и «Бреслау» подтверждали эту уверенность.

Бесспорно, что кто-то должен был внушить военному ведомству такую мысль. Образование дивизии было предпринято по почину кабардинцев и балкарцев Нальчикского округа. А затем уже было решено включить в состав соединения всех тех мусульман, что могли оказаться нелояльными к России (в кабардинцах и балкарцах можно было не сомневаться). Рядовых называли не нижними чинами, а «всадниками»; их жалованье составляло двадцать пять рублей в месяц. Единственным поводом для недовольства служило правило, согласно которому мусульманин, представленный к награждению орденом Святого Георгия, получал этот орден с изображением не святого Георгия Победоносца, а специальным крестом с изображением двуглавого орла. Вскоре после начала войны старое правило было отменено, и потому бывшие ранее на этой почве недоразумения прекратились.

В связи с тем обстоятельством, что личный состав «Дикой дивизии» комплектовался из горцев, связанных между собой разветвленными и сложными родовыми отношениями, внутри частей господствовала патриархальность отношений. Рядовой и офицерский состав обращался друг к другу на «ты». Точно так же самый последний воин обращался и к начальнику дивизии, которым, дабы подчеркнуть элитный статус соединения, был назначен вернувшийся из Европы с началом войны брат императора Николая II – великий князь Михаил Александрович. После назначения (зима 1916 года) великого князя командиром 2-го кавалерийского корпуса, на посту начдива его сменил командир 1-й бригады ген. князь Д. П. Багратион. Кстати говоря, именно в состав 2-го кавалерийского корпуса, которым командовал ген. А. М. Каледин, с конца 1914 года и входила «Дикая дивизия».

Конечно, никакая личная храбрость не смогла бы заменить воинскую выучку регулярного соединения. Кроме того, «Дикая дивизия» изначально предназначалась для действий против австро-германцев, и переброске против Турции, если бы та и вступила в войну, не подлежала. Поэтому, а возможно и для вящего надзора, унтер-офицерский состав в большей части состоял из русских сверхсрочников и кубанских казаков-пластунов. Горцы здесь имели минимум вакансий. Пулеметная команда была набрана из моряков Балтийского флота – добровольцев. Дивизионную артиллерию составили батареи Донского казачьего войска.

Состав Кавказской Туземной конной дивизии:

- 1-я бригада (полковник князь Д. П. Багратион) – Кабардинский (полковник граф И. И. Воронцов-Дашков (сын Наместника на Кавказе)) и 2-й Дагестанский (подполковник князь Г. И. Амилахвари) полки;

- 2-я бригада (полковник К. Н. Хагондоков) – Татарский (подполковник П. А. Половцев) и Чеченский (подполковник А. С. Святополк-Мирский) полки;

- 3-я бригада (генерал-майор князь Н. П. Вадбольский) – Ингушский (полковник Г. А. Мерчуле) и Черкесский (подполковник князь А. З. Чавчавадзе) полки;

- Осетинская пешая бригада;

- 8-й Донской казачий дивизион;

- инженерные команды[76].

Боевое крещение «Дикая дивизия» приняла в составе 9-й армии ген. П. А. Лечицкого, входившей в Юго-Западный фронт ген. Н. И. Иванова. Впоследствии дивизия служила своеобразной «пожарной командой» главкоюза, которая перебрасывалась на те участки фронта, где положение было особенно тяжело. Прежде всего, это относится к периоду Великого Отступления 1915 года. Как и многие прочие соединения русской армии, Кавказская Туземная конная дивизия также послужила основой для создания нового подразделения. В 1915 году из Туркменского конного дивизиона был развернут Текинский конный полк, чрезвычайно отличившийся в Брусиловском прорыве, а затем служивший личным конвоем лидера Белого движения ген. Л. Г. Корнилова.

Храбрость воинов дивизии была чрезвычайно велика. Ей восполнялось отсутствие необходимой для регулярной армии воинской дисциплины. Следствием были блестящие дела в наступлении и обороне, что влекло за собой массовые награждения личного состава дивизии. Когда в августе 1915 года для награждения чинов «Дикой дивизии» Георгиевскими крестами от имени императора приехал великий князь Георгий Александрович, то это неожиданно привело к смешному недоразумению. Оказалось, что большая часть крестов, привезенных великим князем – 3-й и 4-й степени, в то время как почти все всадники уже имели эти награды и теперь ждали крестов 1-й и 2-й степеней[77].

Высокие боевые качества Кавказской Туземной конной дивизии были отлично известны противнику. Кроме того, как вспоминают современники, горцы вели войну так, как они привыкли это делать. То есть – борьба действительно не на жизнь, а на смерть, когда пленение считается несмываемым позором, а гибель в бою (лучше – с превосходным в силах врагом) – высшей доблестью. Именно так воевали на Кавказе, не признавая Гаагских и Женевских конвенций. Репутация зачастую делала за всадников дивизии уже половину успеха. Так, австрийский словенец, добровольно сдавшийся русским и затем воевавший в составе Сербской добровольческой дивизии (1916 год) и корниловского ударного полка (1917 год и Гражданская война), вспоминал, что сдаться в плен было не просто, так как за всеми славянами в составе австро-венгерских войск строго следили. В июне 1915 года, в ходе боев в Галиции, он с двумя чехами сумел уйти в лес и стал пробираться в сторону русских. В лесу они столкнулись с двумя русскими солдатами, которые желали сдаться в плен австрийцам. После дебатов, выяснилось, что на данном участке со стороны русских стоит «Дикая дивизия», чьи бойцы, по словам русских солдат, пленных не берут. Тогда чехи и словенец, решив не рисковать, вернулись назад, отведя с собой этих русских в плен[78].

Можно привести пример одного из боев, когда доблесть горцев и гусар 12-го Ахтырского полка спасла пехоту от поражения. В бою 1 октября 1915 года у деревни Гайворонки 126-й пехотный Рыльский полк (32-я пехотная дивизия) из состава 11-го армейского корпуса (ген. В. В. Сахаров) закрепился на высоте 382, взяв одно орудие. Но при этом рыльцы понесли большие потери. К вечеру к австрийцам подошел германский гвардейский фузилерный полк и пошел в атаку. Исполняющий обязанности начдива-32 полковник В. З. Май-Маевский бросил в контратаку все, что у него оставалось – Ахтырский гусарский полк и две сотни Туземной дивизии. Комкор-11 был против такого мероприятия, так как атаковать приходилось по изрытой окопами местности. Пока русская конница подошла к месту боя и развернулась, уже наступили сумерки. В темноте, подсвеченной германскими ракетами и прожекторами, кавалеристы ударили по противнику. Атака имела столь фантасмагоричный вид, что немцы не выдержали и побежали. Потери конников в личном составе были незначительны, правда, до полутора сотен коней переломали-таки себе ноги в чужих и своих траншеях. Но зато были спасены пехотинцы, а высота осталась за русскими.

Как отмечается исследователями, только за доблесть, проявленную в Брусиловском прорыве и Румынском походе осени 1916 года, «Дикая дивизия» получила двести сорок два Георгиевских креста различных степеней. В 1917 году Кавказская Туземная конная дивизия была оплотом порядка и дисциплинированности на Юго-Западном фронте. А затем, именно она, совместно с 3-м кавалерийским корпусом ген. А. М. Крымова была брошена на Петроград сначала Верховным Главнокомандующим ген. Л. Г. Корниловым в его противостоянии с министром-председателем А. Ф. Керенским (август 1917 года). Тогда же личный состав «Дикой дивизии» был разделен на две дивизии (цель – образование Кавказского Туземного конного корпуса), получившие 1-й и 2-й номера, а ее командир – князь Багратион – назначен командиром этого корпуса. В октябре же, 3-й кавалерийский корпус и горцев пытался использовать уже А. Ф. Керенский в борьбе с большевиками. Правда, «проболтавшегося» министра-председателя, сосредоточившего в своих руках всю высшую официальную власть при фактическом безвластии в стране, уже никто не поддержал.

Дата добавления: 2015-08-17