Уфа 7.11.2006 год. 5 страница

Вильнюс 14.12.2006 год.
Суматоха нарастает с каждой минутой, все вокруг кружатся, бегают, снег мягко падает на землю, апельсиновый. А я сижу в номере, разглядывая причудливые узоры на стекле. Неужели так быстро пришла зима, приближающийся Новый Год? Неужели? Вот и не успела заметить. На улице так умиротворенно-суетливо, что я восхищаюсь этой картиной: люди с большими картонными сумками, которые до отказа набиты подарками, дети играют в снежки, лепят снеговика, горящие огоньки на витринах магазинов, украшенные гирляндами деревья. Здорово-то как, хочется уже поскорее домой, к маме, папе, за праздничный стол. Все, как положено.
- Ты уже придумала, что родным дарить будешь? – Спрашивает Юлька, перебирающая у кровати чемоданы с одеждой.
- Пока нет, а ты? – Не отворачиваясь, отвечаю я.
- Дел невпроворот, тоже без понятия, что дарить! Нужно бы найти денек, да по магазинам пробежаться, может чего и увижу.
- Наверное, - протягиваю я, - приедем в Москву и можно будет пройтись. Но потом… Пойду-ка я в душ, через пару часов нужно выйти.
Бесшумно встав, я удаляюсь в ванную, где горячие струи воды смывают с меня последние переживания на этот день.

Всегда и на все есть надежда. Концерт не заставил себя долго ждать.
- Ну что ж, а сейчас серьезное слово, серьезная песня, вообще это слово для меня разное, нужно жертвовать себя ради любви, ради детей, ради родителей…
«Твой взгляд украл зал, ты сама отдала его им. Он у тебя такой целеустремленный, острый и цепкий, что если ты скользнешь им по мне – боюсь поранишь. Но это не произойдет, ты не поранишь меня, а все потому, что ты и бегло не пробежишь по мне взглядом. Все вернулось на круги своя, все необратимо странно, все необратимо страшно. Я снова не понимаю, что с нами происходит, а главное – что происходит с тобой. Но ты, твои руки, вопреки всем ожиданиям, касаются меня, моего оголенного участка кожи. Проведя вдоль узкой полоски внизу живота, ты всего лишь поправила мою майку. Всего лишь, вызвав тысячу мурашек по всему телу. Ты всегда умела удивлять, и в этот раз оставалось такой же – той, от которой можно ждать чего угодно, кроме предсказуемости».
- Не люблю эту песню, честно, но наши поклонники стали обижаться из-за того, что мы ее не поем. Так что сейчас мы ее исполним, вы согласны?
«Дааа», - что они еще могут выкрикнуть ей, расплываясь в блаженных улыбках, сходя с ума.
- А ты согласна? – Моя девочка поворачивается ко мне.
«Я на все уже согласна. Будто ты не знаешь моего ответа. Не любишь эту песню, говоришь? Тогда зачем же ты, родная, бегаешь по сцене с довольной лыбой, будто это твоя самя любимая песня на свете? Зачем ты поешь ее ТАК, стоя ко мне лицом, будто обращаешься ко мне. Ты всегда знала на каких моментах нужно посмотреть на меня, на каких взять за руку, на каких отвернуться, ты всегда знала об этом, и пользовалась этим напропалую. Так и сейчас ты нашла исключительный момент, на котором непременно нужно было подойти ко мне, обнять своими худенькими ручками, прижаться ко мне, как приживаются к кому-то по истине дорогому, прижаться с ровным, умиротворенным дыханием, уткнуться в мое плечо, закрыться своими волосами, и перестать дышать. Будто ты задыхаешься, когда рядом со мной. Ты выбрала отличный момент, девочка моя, будь в этом уверена. Я слишком люблю все эти лирические проигрыши, так что ты не прогадала. Ты никогда не ошибаешься, в этом вся ты! Но не все твои действия я понимаю, хотя и стараюсь не обращать на них внимания. Тыкаешь свой микрофон мне между ног, и чего ты хочешь этим добиться? Не понимаю, да и вряд ли пойму. Наверняка, ты как обычно играешься, тебе ведь так нравится заводить публику, заводить меня, и при этом, заводиться самой. ‘Ты согласна’, - повторяешь ты, показывая пальцем на меня. И я согласна. ‘Согласна’, - так и отвечаю я, едва заканчивается песня».
- У нас есть песня, которая называется ‘Friend or foe’, мы за дружбу!
«Ты сновь ходишь по сцене, обычно, туда-сюда, как делаешь это все время, как будто утебя сольное выступление, а меня нет. Но я есть, и ты замечаешь это чуть позже, чем обычно, но все же замечаешь. Поэтому подходишь ко мне, касаясь меня своей рукой, задеваешь, легко, неосторожно, будто напоминаешь о своем существовании. Но я даже не успеваю о нем забыть, у меня не получается забыть о нем. Друзья мы или враги? Ведь песню писали не с проста, как и все наши композиции. Друзья мы или враги? Что я могу ответить тебе, не зная ответа? Что можешь ответить мне ты, не зная ответа? Иногда мы кажется, что ты знаешь все, просто скрываешь. Ты ходишь, касаясь меня рукой, и моя кожа загорается под твоими пальцами, горит, обжигает. Но ты не видишь этого, жаль. Слишком поздно, уже ничего не спасти, девочка моя, ты отводишь свой взгляд, и мысленно пытаешься склеить разрушенное. Слова любви полностью потеряли свой смысл, больше нечего ждать. И эта песня всего лишь отражение реальности, и ты знаешь это, поя ее, ты знаешь о чем она, ты все знаешь. Придуриваешься. Раньше мы любили друг друга, мы лгали друг другу и скрывали свою ложь.. Ты мне друг или враг? Мы любили друг друга, жили друг для друга. Так ты мне друг или враг? Раньше я знала ответ на этот вопрос. Обещания, пустые признания и невинные знаки любви. Я дотрагиваюсь до твоей руки, но это голограмма. Ты всё ещё здесь? Неужели слишком поздно? Уже ничего не спасти, ты отводишь взгляд, и мысленно пытаешься склеить разрушенное. Слова любви полностью потеряли свой смысл.
- В душе была такая ностальгия, какие-то воспоминания, какие-то представление, и даже, когда я услышала эти слова… «ляжем с тобой под трамвай», я думаю, что люди не ложатся под трамвай, в любом случае, только от безумной сильной любви. На самом деле в этой песне очень важен смысл, называется она «Что не хватает тебе».
«Идешь, ровно, гордо, на этой песне тебе нельзя проявлять слабость. Тебе в принципе нельзя проявлять слабость. Но ты никогда не можешь удержаться, и вновь я чувствую твою руку, скользящую от моего плеча до начала кисти. Ты стоишь спиной ко мне, на краю сцены, опустив взгляд в толпу. Я стою спиной к тебе, в глубине сцены, около барабанов, смотря в пол. Времени нет и не будет, крикнешь и я все забуду. Что б не случилось, ночь зажигает огни…»
- Покажите нам свою любовь!
«Только посреди песни ты берешь меня за руку, но я перестаю на все это жаловаться. Я знаю, что ты думаешь, я знаю, что ты чувствуешь. Тебе не убеждать от этого ровно так же, как и мне. Это был несчастный случай, но звуков твоей скорби я не слышала. Ранее незаметные детали неожиданно стали очевидными, расскажи мне о том, что ты никогда не знала нежности и непорочности, ты все еще сомневаешься в нас! Скажи мне, что любое «ничто» находит свое объяснение или просто исчезает, однако некоторые до сих пор теряются, потому что нет возможности все вернуть. Смотрю на твое фото и понимаю – все уже в прошлом. Никогда в жизни я не чувствовала себя столь одинокой, покажи мне любовь! Твое безразличие – обычное явление, желание удивляться – вот чего нам не хватает, кричи, что любое «ничто» находит свое объяснение или просто исчезает. Ты все еще играешь в игры, я беру обманом. Девушки, девушки, но ты похожа на эстафетную палочку, которую передают друг другу сумасшедшие. Такие же, как я. Я не хочу видеть твое безразличие!»

«Ты хватает меня за руку, подталкивая к себе, и я без сопротивления поддаюсь твоему влиянию. Обнимаешь меня, прижав к себе, теперь ты не оставляешь меня без внимания. Я приподнимаю тебя и кружу, как пушинку. Как в наши 2000-е, я кружу тебя, улыбаясь своим мыслям, своим обманам, твоим обманам. Едва я опускаю тебя, ты не отпускаешь меня, прижимаешь ближе, и неожиданно находишь губами мои губы. Смеешься. Я целую тебя в ответ, разрешая делать все. Кладу руки на твои плечи. Целуемся. Ведь все в последний раз. Смеешься, пряча глубоко под кожей обжигающую боль. Ты всегда смеялась, когда хотелось плакать. Я смеюсь вместе с тобой, так надо. Стоя напротив друг друга, смотрим в глаза, микрофон направлен в зал. Честная любовь не случается. Ты вновь бежишь ко мне, взбалмошная, сумасшедшая, обнимая меня за шею, притягиваешь к себе, вновь тянешься к губам. Смеешься, смеюсь и я. Прикрыв наши лица своими волосами и становлюсь к тебе ближе. Но мы не целуемся – смеемся. Я смотрю на тебя ТАК, как не смотрела раньше, и никто не должен видеть этого… Никто.»

Ярославль 19.11.2006 год.
Мир держится на слухах и это не пустые слова. Теперь все они ехидно потирают руки, радуясь нашим неудачам и этим сплетням! Но это ничего, скоро все закончится, - тешу себя надеждой я, потому что ничего другого мне не остается делать. Я нас все по-прежнему: страшно, страшно, страшно…
Концерт проходит на удивление странно: никак. Он хранил в себе столько секретов и недомолвок, что я едва ли не плакала. Все неизменно, необратимо рушится, я ничего не могу поделать этим. И даже мой кулон перестал гореть, даже он теперь беспробудно, безразлично холоднй. Что же происходит? Неужели все должно закончится именно так!? Разве этого мы добивались эти эти 7 лет, разве к этому нас призывал Ваня? Плевать! Плевать на все, плевать на Ваню! Страшно! Страх – единственное, что осталось в моей душе! Нам приходится сходитьс ума на сцене, смеяться, умирая, плачу внутри. У нас нет другого выбора. Больше нет ничего. Совсем ничего. И наши песни, как всегда, самые обычные. Она все делает для фанатов, все, что они хотят! Кажется, ее накрывает на песне «Не верь, не бойся, не проси», и тогда, на проигрыше, она хватает меня за руку, кружась, как в 2000-е, она так любит их. Любила. И я, любила, люблю! Но уже ничего не имеет никакого значения. В последний раз мы, держась за руки, поем «Я сошла с ума», в последний раз. Ничего нет, все рушится. Все так или иначе должно было разрушится. Последний раз, она идет ко мне, отвлекается, но идет, и я тяну к ней свои руки. И все происходи так, будто так надо! Руки обвиваются на друг друге, она прижимается к моим губам. ТАК, последний раз, больше такого не будет. Никогда. Все необратимо рушится. Все ведет именно к тупому исступлению, и Юля завершает это именно ТАК:
- Любовь… но иногда любовь бывает безответная, иногда бывает сердце свободно, и кажется, что ты одинока и никому не нужна. Вот у меня таких моментов было много…
- Хватит людям морочить голову! – Выдыхаю я, смотря на Юлю.
- Нет, почему, это реальная жизнь, это факт, в общем: я – НИЧЬЯ…
Куда она уходит – не знаю, не вижу ее. Начинаются первые аккорды, и на меня находи такая грусть, которой не было никогда. Никто в жизни я не чувствовала себя такой одинокой, никто в жизни мне не было так страшно! Страшно…
«Мы отвернемся, мы ведь вернемся..мы не в последний раз…»
«Только ты знаешь я, очень ЛЮБЛЮ тебя…», - испепеляет меня взглядом, а когда подходит ближе, проводит по плечу. «Все ты меня больше не хочешь, да?», «Я ведь теперь – ничья…».
«Или словами что-то сломали или соврали без…», - стараюсь спокойно петь я, хотя внутри у меня все дрожит, слезы подкатывают к горлу, меня переполняет какая-то обида, несправедливость за все.
Почему все должно закончится именно ТАК? Так, а не иначе? Почему? Почему же?
«Она меня не любит», - в перерыве между словами, говорит моя девочка, которая уже не моя.
Почему все именно так? Я не могу с этим смириться….
«Страх одиноких глаз, никто не пойдет за нас, каждый один, НЕ УХОДИ, МЫ НЕ В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ!!!»…
«Только ты знаешь я, очень хочу тебя… я ведь теперь – ничья»…
Ничья… Ничья… Ничья…
Ничего больше нет.
«И даже не твоя…», - быстро роняет она свои слова, и скрывается со сцены…
Начинается роковой проигрыш.

Слишком легка и тяжела... Ее хранить одна не в силах,
Я отдаю тебе любовь, Которую ты так просила.
Но ты ее не можешь взять, Нести чтоб гордо и красиво.
Она не стала бы счастливой Ни для тебя, ни для меня.
Нашей недолго пробыла... Эта любовь теперь НИЧЬЯ.

Глава 50

Испугалась.

Взяла и испугалась, струсила, ничего удивительно в этом не было. Это было даже предсказуемо, особенно от таких как я. Взяла, сложила лапки, поджала хвост и убежала, умерла, потерялась там, где никогда не была. И вряд ли бы оказалась, если бы не эти обстоятельства. Испугалась, черт подери, я испугалась!

Долгая череда часов на пустом диване, под тиканье часов, было страшно. Сквозь слезы, стеклянные глаза смотрела безразлично на все, не понимая где я, кто я, зачем я. Испугалась, струсила, а проблему так и не решила. Тихое, ровное биение сердца, тиканье часовой стрелки, мягкий снег за окном, и тишина… Больше всего я боялась именно этого. Говорят, что тишина – это умиротворение, но это далеко не так, тишина – это ад для сумасшедших и гениев. Тишина – незрима, но теперь я даже боюсь того, чего не вижу. Изначально Ваня говорил нам закрывать глаза, когда целуешься, чтобы не видеть ничего вокруг. Нужно просто было представлять на месте друг друга любимого или желанного парня, чтобы не думать о том, что ты целуешься с девчонкой, у которой один затылок уверенней всей тебя самой. Поэтому надо было закрыть глаза, чтобы ничего не видеть. А то, чего не видишь – того нет. Простая логика вещей, которая помогала во многом, но не теперь. Не сейчас, не время. Это время ушло и вряд ли меня вернет вновь что-то к нему, это практически исключено, это практически невозможно. Да и зачем? Зачем, - я задаюсь этим вопросом уже много часов, проведенных здесь. Здесь, не зная где, но даже это уже не особо волнует меня. Сквозь белую пелену слез, я пытаюсь понять, где я, где я сижу несколько часов подряд? Это место кажется мне знакомым, не знаю, забыла. Испугалась…

- Проснулась уже? – Тогда я услышала голос из-за спины, прервавший мои размышления, полный волнения и страха, полный заботы, полный ностальгии.

- Что я здесь делаю? – Оборачиваюсь я, и мои глаза в ужасе округляются. – Что? Ваня… - Голос предательски дрогнул, и из глаз едва не покатились слезы, но как я не хотела выглядеть перед ним слабой.

- Ты приехала ко мне. Это… рассказала мне все… чего ты… не помнишь? Мы разговаривали… о том… о сём… - Смеется, присев на диван, ничуть не изменился: курит, меньше, но курит. – Ты это… не переживай так… вчерашний разговор… вам и без меня хорошо… переболеете…

- Вань, ты чего? – Хватилась руками за губы, за рот, закрывая его. – Что я здесь делаю? О чем мы говорили? Ничего не помню…

- Так… сказал же, вчера пришла… рассказала. Ну ты, не переживай… Ленка… изменилась так… чего? Боишься? – Его голос не такой прокуренный, как раньше, но пространственность все еще присутствовала в его речи.

Именно это отливало Ваню от других, именно поэтому я догадалась, что Ваня – это Ваня. И никто другой. Он заметно постарел, хотя если сбрить его щетину, которая неуклюже расположилась на его подбородке, вокруг его рта, то он мог бы выглядеть моложе. Но даже взглянув в его глаза, я поняла, он изменился, он устал. И это нормально, ведь все устают, это такая закономерность. Это правда жизни от которой не деться. Глаза стали еще светлее, потухшие, без прежнего азарта, без особого интереса к жизни. Он устал, и я его понимала, как никогда.

- Боюсь. – Тогда, помню, отвернулась, скрыла свои глаза, боясь опять заплакать.

- Ну это ничего, девочка моя, - отложив косяк, он коснулся рукой моей макушки, мягко поглаживая ее, - страх это естественно, я тоже боюсь… помнишь? А помнишь… я говорим вам ничего не бояться… вы молодцы… не боялись, вот и прорвались… вместе всегда можно пробить любые стены… а искренность пробивает это… того даже чего нет… закрыть глаза… помнишь? Все боятся… иначе мы бы не жили… иначе никого бы не было… не одна ты боишься, поверь мне… ее задевает это едва ли не сильнее… ничего не изменится… никогда. Времени нет, забыла? И не будет… все пройдет… ничего не вечно, - хриплый смех, - как она там? Небось все та же… такие не меняются…

- Не знаю! – И слезы начинают обжигать мои щеки.

- Ты помнишь… ты позвонила мне как-то вечером, кажется, было лето… и спросила: «Вань, у нас все получится?», что я тебе ответил, ты помнишь? Я сказал тебе, что у вас все получится. Я не врал вам, никогда не врал…

- Мы сами врали себе. – Продаю я ему с потрохами наши с Юлькой тайны, наши жаркие слова, наше учащенное дыхание, наши пальца друг у друга под юбками, наши взгляды. Я продаю ему то, о чем он уже знает.

- Но все наладится… вот увидишь, рано или поздно это должно было пройти… я ведь смог научить вас любви? – Его пальцы все еще бережно гладят мою голову. – Ну чего ты молчишь, Лен? Не плачь, ты всегда была плаксой, вроде взрослая уже, а все как маленькая! Ну, на вот платок! Не реви! Помнишь, ты пришла когда ко мне? Маленькая, светлая, испуганная, глаза блестят лихорадочно, микрофон в руках трясется, - он беззлобно засмеялся, - какая же ты, Ленка……. – Он надолго задумался, но через минут пять или семь, вновь пришел в себя. – Какая же ты… искренняя. Я за это тебя всегда любил!

- Ты всегда любил ее больше, чем меня…

- Я любил вас обеих. – Он непреклонен. – Не обижайся на Юльку, не злись на нее, ведь возможно ты ее совсем не знаешь?

- И что это значит? – Скептически изогнула бровь я.

- Ведь не одна ты пишешь дневники… - Ваня устало поплелся на кухню, тихонько смеясь.

Испугалась, убежала, все рухнуло.

Мои ноги сами привели меня к его дому, и в том сне, где был ОН, офис – совсем не был офисом, на том месте теперь – нет ничего. Совсем ничего. Ваня сказал мне, что там стали строить какую-то детскую площадку, а офиса – нет. Все, что оставалось у меня с того самого места, это несколько десятков старых фотографий и воспоминания. И да, как я могла забыть про кулон? Мой кулон ведь тоже напоминает мне о старом офисе. Пожалуй, воспоминания – это самое приятное, что у меня есть. То здание никогда не было идеалом офиса, никогда не было шикарным с точки зрения архитектуры, но в нем мне было уютно. В нем я чувствовала себя в защищенности и ничего не боялась, в нем проходил тот самый кастинг, в нем я увидела Юльку, в нем проходило все самое важное в моей жизни, в Ваниной, в жизни Кипер, Полиенко, Галояна и… и Юли! Но больше ничего нет: ни здания, ни наших посиделок, ни НАС. Тотально ничего. Поэтому, единственное, что мне остается, тешить себя воспоминаниями о былых временах, перелистывать замусоленные страницы своих дневников и время от времени поглядывать на кулон, загадку которого мне еще предстоит отгадать.

Теперь я понимала, что делала тогда у него, черт. Черт, черт, черт, как я могла забыть про тот самый странный сон, про тот странный диалог с Ваней во сне? Такого просто не могло было быть! Неужели только сейчас, пройдя через огонь и воду, как говорят, пройдя через все страдания, истерики, слезы и негодования, я приблизилась к разгадкам тайн? Вяло ухмыльнувшись своим мыслям, рукой я нащупала свой кулон, который почему-то весел у меня на шее, и, приподняв его на ладони, взглянула на него. Нет, он все тот же: аккуратный, маленький, посеребренный, в виде сердечка. Неужели Юля была тогда такой сентиментальной? Как я могла не заметить этого? Она подарила мне кулон в виде сердечка, отдала мне его, переполненная нежностью и незримой любовью. И любовь ее едва ли я могла видеть на протяжении всего этого времени, ведь она так и продолжала быть незримой. «В нашем случае проще любить как бы про себя…», - вертелись ее слова в моей голове, и я чувствовала себя идиоткой. «Я всегда буду с тобой… Пожалуйста, помни об этом и никогда, ни при каких условиях, ни за что на свете не забывай это», - вспоминаю ее слова я, и я чувствовала себя идиоткой. Все это было очевидно, все это было настолько просто и видно, что можно было бы сойти с ума. И я сошла. Я сошла с ума! Нет, нет, нет, это все я, это я идиотка, никогда и ничего не замечала. И могла заметить это, спустя несколько лет. И тогда я поклялась разгадать тайну этого сентиментального кулона, но потом, сейчас было не время. Неужели приближалось время разгадок всех тайн? Это пугало меня…

Испугалась…

Когда снег окончательно и бесповоротно выпал на голую землю, когда зима полностью поглотила Россию, мы, вместе с командой, уехали в Германию, где было решено записывать первые демки для нового альбома. Сидеть без дела – совсем не для нас, работа снова кипела. Но еще никогда я не чувствовала себя такой одинокой, еще никогда мне не было так тоскливо от чего-то. Будучи совсем не глупой, начитанной девушкой, я едва ли могла описать то, что творилось у меня внутри. И я все думала, думала, думала о том – что это!? «Господи, почему так тихо? – С ужасом заметила я». В воздухе висит устрашающая тишина. Становится невыносимо душно. Вот-вот и мне кажется, что я перестану дышать. Все так тихо, так странно. Кто бы только знал, как я ненавижу эту тишину. Эту пугающую тишину до звона в ушах. Я только слышала, как тикают стрелки моих новых часов, бесстыдно врывающиеся в мое спокойствие. Это тиканье все не прекращалось, и мне казалось, как будто настал мой час. Настал час расплачиваться за что-то, но за что, я так для себя и не поняла. Хотя я могла бы предположить за что… Например, за то, что мы с НЕЙ изображали из себя бог знает кого, играли, смеялись, и вот – доигрались. Стало не смешно, стало страшно… и… в этом я не хочу себе признаваться. Не хочу до последней секунды, поэтому не смею даже думать об этом, хотя мысли не выходят из моей головы. Это чувство настолько въелось в меня за последнее время, что иногда я покрывалась румянцем, избегая этих мыслей, мне было страшно и… пожалуй, сейчас не время, чтобы признаться в этом. Глубоко вздохнув, я сильнее закуталась в одеяло и попробовала снова заснуть. Черт, противное тиканье. А голову и дыхание все сильнее сковывает духота, парившая в самолете. Но если бы я только захотела, я бы непременно нашла в этом свои плюсы. Если бы хотела. Но такого желания у меня не было, мне хотелось лишь одного. Совсем немного, чтобы это чертово тиканье прекратилось. Надо просто заснуть. Заснуть. Закрыть глаза и провалиться в крепкий сон. Нет, не помогает, не помогает, и тогда я с силой и какой-то невероятной злостью и яростью зажмуриваюсь. В глазах тут же начинает резать и возникает какая-то нестерпимая боль. Нет, нет, что-то не так. Что-то не так, но я могу понять что! И тут же мне послышался какой-то негромкий стук. Еще один, чуть громче. Я вздрогнула. Стук продолжался, и только спустя около минуты или что-то вроде этого, я поняла, что это начался дождь. Мой любимый дождь, который так яростно бьет по окнам. Маленькие дождинки в дребезги разбиваются о холодную поверхность. И все тогда вокруг исчезает, нет совсем ничего. И все растворяется вокруг…

Через несколько дней я проснулась от какого-то непонятного шума посреди ночи. Открыв глаза, я не поняла, где нахожусь, но тогда же и вспомнила – мы в Германии, мы по-прежнему здесь, мы по-прежнему формально вместе и записываем, или пытаемся записывать, новый альбом. И вновь, в мою бестолковую голову, пришла мысль, что я сошла с ума. «Точно, сошла с ума, однозначно, - нервно захихикала я, резко подпрыгнув с кровати от неожиданности». Тот же непонятный шум, как несколько дней назад. Тот же дождь. Черт бы побрал эту погоду, еще немного и мне кажется, что я разлюблю теплый, пахнущий сыростью дождь. Часы все так же невозмутимо тикали у меня на руке, но я уже не обращала на это внимание. Нужно просто заснуть. Нужно просто забыть о проблемах, которые свалились на мою голову. Нужно срочно избавиться о мыслях, которые мешают мне жить. Господи, ну я и дура, неужели это никогда не закончится? Нужно просто заснуть, закрыть глаза и заснуть. У меня получится, я знаю, нужно просто подождать.

Время шло размеренно и как-то вязко, как тянущийся клей, противно и долго. Записи для новых песен происходили практически каждый день, на какой-то самой обычной студии Германии, за пультами сидел Свен, который и руководил всем процессом. И время от времени мы слышали от него стандартные русско-английские фразы: «So good, girls», «Не очень хорошо, girls», «Let’s еще раз, Lena», «Julia, отойди от микрофона», «One more, please!», - и все в этом духе. Все было как обычно: Юлька материлась, Свен усердно следил за работой, я учила тексты и распевалась, пока записывалась Волкова. Все было как обычно, но все изменилось. Незримо, но тотально. В свободное время мы катались по городу, ходили по магазинам, пару раз заглядывали на выставки, заходили в галереи, Юля бегала по соляриям, на какие-то вечеринки, а я в это время, закупалась книгами, и сидела в нашем номере, поглощая знания. И ничего не менялось. Она приходило под утро, и почти неживая падала на кровать, иногда даже не удосужившись раздеться, тогда ее раздевала я, укладывала спать, и сама ложилась, ворочаясь и думая над тем странным ощущением, в котором так долго не хотела себе сознаваться…

… В тот день, я плелась по обочине дороги и задумчиво курила. Вредная привычка так и осталась на мне, которая буквально тянула меня вниз, в пропасть, за Ваней. Отрезанная светом фонарей от чернильной ночи, дорога была пуста. Я долго не хотела себе в этом сознаваться, но чувство, которое я, наконец, опознала внутри, был стыд. Иногда я забывала отойти на тротуар. Автомобили, как шумные демоны с горящими глазищами, проносились в опасной близости, пугая, меня, озадаченную своими проблемами, своими мыслями. Сегодня было как никогда холодно, видно погода старалась соответствовать чувству внутри. Этому опустошению и стыду. В голове, как в старой киноленте, прокручивались моменты из прошедших лет, которые изменили всю мою жизнь и перевернули ее с ног на голову. Такого не могло ведь произойти по определению, я об этом знала, но тогда мы влюбились в друг друга. И я все еще не могла свыкнуться с этой мыслью. Надо же, какими нужно было быть идиотками… А какими нужно было быть сумасшедшими, чтобы самим поверить в ту историю, которую мы дружно сочиняли в офисе, смеясь над ней, истерически согнувшись пополам, глотая слезы, и приговаривая: «Все купятся на этом, все прикусят язык, все просто офигеют и будут верить в эту любовь! В то, чего нет между нами!». По началу, мне показалось это забавным, и я с удовольствием продолжала такие «игры», но спустя некоторое время мне становилось все больше и больше не по себе, от таких выходок. И тогда, прогуливаясь где-то в Германии, я позволила себе слабость признаться, прежде всего, самой себе в этих щемящих чувствах. Было как никогда стыдно. Стыдно за весь тот разврат, который мы устраивали несколько лет назад, как мы раздвигали ноги, прикрывали грудь, смеялись и двусмысленно глядя на всех, закрывались вместе в комнате, а потом просто ложились спать, но никто ведь не знал, что мы просто спали. Устало, выдохнув едкий дым, я выкинула очередную сигарету куда-то в сторону, и, услышав писк нового мобильника, вытащила его из кармана куртки. На дисплее высветился конвертик, означающий о новой смске. Быстро нажав кнопку «просмотреть», я пробежалась глазами по сточкам сообщения: «Никогда нельзя быть уверенным, что тебя не предадут…». Я усмехнулась, мысленно заметив «где-то я уже это слышала», и совсем озлобившись, тут же удалила смс. Тем более, что номер был мне не знаком, его вообще не было, анонимно, скорее всего, отправленная с какого-нибудь сайта. Зайдя в гостиничный номер, я нехотя скинула кеды и куртку, быстро приняв душ, легла в постель, с головой накрывшись теплым одеялом. Завтра ожидал новый день. И почему-то именно от этого становилось немного страшно, неизвестно, что ожидало меня завтра.

Вернувшись в Москву, все вновь погрузилось в шумиху и скандалы, на сей раз центром всех новостей стала книга «Тату кам бэк», написанная нашей фанаткой Настей Моесеевой, обычной студенткой РГГУ. Естественно, будучи не зная обычной девушки с факультета истории искусства, Алексей Митрофанов решил состоять, как соавтор в данной книге, и полностью профинансировал сие произведение. Для приличия, ну и с долей интереса, эту книгу прочитала и я. История не банальная, жизненная, но если судить книгу объективно, с художественной точки зрения, то никакой нагрузки она не несла. Все просто, почти плоско, хотя мне было, в общем-то, все равно, это было своеобразным отдыхом от моих книг, где приходилось задумываться над многими вещами. А тут проблема счастья, свободы выбора и нравственности, хотя и с такими простыми, односложными предложениями.

На этом новости не заканчивались, наша пресс-служба дала сообщение о том, что мы говорим новый альбом. Почти тут же снова посыпались предложения дать интервью, ведь всем хотелось узнать о том, что и как, всем хотелось снова задать щекотливые вопросы и послушать ответы на них, но еще более интересно было бы наблюдать за нашей реакцией на такие вопросы. Для некоторых крупных журнальных и газетных изданий мы все же дали интервью. Собравшись за несколько дней до этого, мы провели со всей командой небольшое совещание, на котором обсуждали насущные вопросы. Нам предоставили краткие ответы, реплики, о чем можно и нельзя говорить на интервью, как описывать песни, все как обычно. И я даже уже не морщилась, думая о том, как это глупо.

Пусть будет так. Борис уже ничем не попрекал нас, ничем не угрожал, только его споры с Юлей о многих вещах стали намного острее. Она складывала руки на груди, когда в чем-то не соглашалась с ним, и просто молчала, насупившись, а он продолжал ее уверять в том, что так надо. Но Юля это Юля, ее не переубедить. Когда настал день первого интервью, мы даже были в приподнятом настроении, встали пораньше, собрались и поехали в офис, где проходила встреча. Первым к нам пришел парень, лет 25-30, светловолосый, сероглазый, в вытянутом свитере и с диктофоном в руках. Пользуясь случаем, попросил автограф, но пошарив по карманам, понял, что листка у него нет. Как раз для таких случаев у нас всегда валялись подписанные альбомы, плакаты и прочая ерунда. Спустя минут двадцать, он стал задавать вопросы.

- Девчонки, какой будет ваш новый альбом? – Самые актуальные вопросы идут в начале, пока мы еще свежи и в настроении.

Дата добавления: 2015-08-17