Глава десятая. Володя

Как перейти жизнь? Как по струне

бездну — красиво, бережно и стремительно.

("Агни-йога")

Вечером они так и не поговорили — Янка пришла поздно и в сильнейшем возбуждении, Володя уже не стал ее дергать. Молча сидел на кухне и слушал, как она мотается по квартире, чем-то в ванной оглушительно гремит и поминутно роняет, напевая себе под нос. Повезло еще, что маму не разбудила, а то бы та устроила всем веселую жизнь!

Было безнадежно тоскливо и одиноко, как бездомной собаке. Умом Владимир прекрасно понимал, насколько это абсурдно, если озвучить вслух: "Дочка меня бросила, ушла к другому!" Он больше не самый главный и обожаемый в ее жизни мужчина, к такому в два счета не привыкнешь, нужно время. А ведь только ради нее и Ярика он столько лет играл этот бессмысленный спектакль под названием "Счастливая семья"!..

Володя тяжело, чуть ли не старчески кряхтя, поднялся с табуретки и включил электрочайник, тот высоко и пронзительно засвистел в тишине, словно над ним насмехаясь. Ну что ж, пускай будет второй полуночный марафон: ударим по одиночеству лошадиной дозой кофеина!.. "Могла бы, кстати, забежать перед сном, пожелать спокойной ночи, раз уж на то пошло. А ведь не забежала!" — с горечью подумал Владимир. Неужели Янка почувствовала его тяжелое настроение и то, что оно как-то связано с ней? С ее почти нечеловеческой чувствительностью — вполне возможно, что уловила, засекла внутренним радаром. Да только вряд ли она поняла, в чем тут дело, и еще не скоро поймет…

"Ничего, дочка, это не должно тебя касаться. Это мои страхи, я сам с ними разберусь. Счастливых тебе снов!" — Володя мысленно погладил ее по голове. Показалось, что Янка в ответ улыбнулась, не раскрывая зажмуренных глаз.

Проснулся он поздно, с чугунной головой. Дочка спозаранку уже прочно висела на телефоне: неужели со своим "кадром" любезничает? Ее голос звучал непривычно (в свете последних событий) громко и оживленно, на всю квартиру — вон как смеется-заливается во всё горло! Давненько он такого не слышал… Что самое поразительное, и не думает скрываться: обычно сотню раз перепроверяет, чтоб никто, не дай Бог, ни слова из ее секретных разговоров не перехватил. Вот ведь конспиративный Скорпиошкин, Штирлиц доморощенный! Янка между тем переспросила у того самого кого-то, к кому Володя не питал слишком теплых чувств:

— Подожди, какая станция? "Авторадио"?

Вихрем сорвалась с места и принялась сосредоточенно крутить настройку радиоприемника, пока не словила среди какофонии искаженных помехами звуков то, что надо. Незнакомый Владимиру певец, наверняка из новых, выводит с цыганским надрывом:

"О, это сладкое слово "свобода"!

Нам на двоих с тобою тридцать два года…"

Ну и дальше в том же духе. Дочку явно проняло: она устроилась в кресле, свернувшись калачиком — даже со стороны это выглядело страшно неудобно, у Володи тут же заныла спина, — и едва ли не ухом прильнула к любимому орудию музыкального труда. Ему стало невероятно смешно и отчего-то немного завидно (а почему бы и нет, собственно? Чтоб на двоих да тридцать два года!).

Через полчаса, не меньше, Янка с сожалением распрощалась со своим "кадром", тяжело вздохнула и понесла трубку на законное место в прихожей, прижимая ее к груди обеими руками, как драгоценного младенца. Володя стремительно отвернулся, чтоб дочура не разглядела его рвущуюся на белый свет улыбку, такую никакими силами не спрячешь! Если заметит, то, как пить-дать, обидится и начнет вопить, что он ее не уважает, не ценит и, главное, не воспринимает всерьез.

— Ты сегодня не в лицее? — хмуря для внушительности брови, спросил Владимир самым нейтральным деловым голосом.

— Мне на третью пару! — Янка почти со стоячего положения c размаху плюхнулась на диван, тот с перепугу натужно заскрипел, хоть какой ни воробьиный у малой вес. Володе всякий раз становилось жутко, что однажды она не рассчитает и ненароком промахнется, грохнется прямо на пол… С ее-то рассеянностью галактических масштабов!

— Хорошо живете.

— Ага! Не жалуемся.

Вот оно что!.. Володя внезапно с потрясающей четкостью вспомнил, будто молния сверкнула в голове: она маленькой любила так делать, года в два или три. (Ещё в том самом ненавистном Марине общежитии на улице Луговой.) В те времена у них прямо посреди единственной комнаты стоял обширный раскладной диван, они с первых же дней прозвали его "семейным". Янка выбирала момент, чтоб никто не стоял над душой, изо всех сил разбегалась и с размаху падала спиной на этот импровизированный "аэродром", потешно задрав маленькие лапки в канареечно-желтых колготах. (Марина любила одевать ее в яркие цвета.) Раз по двадцать на день дочура могла так взлетать и приземляться — никакие уговоры, увещевания и обещанные в скором будущем горы конфет не оказывали нужного действия. В то золотое время Володя любил шутить, что дочка станет космонавткой или на худой конец летчицей — и никак не меньше! А поди ты, совершенно всё забыл, как отрезало…

Правда, всего через полгода "золотое время" закончилось и наступил, по определению Марины, "тихий кошмар". Возможно, именно поэтому Владимир столько лет не вспоминал про дочуркины прыжки с дивана-на диван — чтоб не ворошить за компанию то, что неумолимо за этим весельем последовало. Подсознание проявило свою обычную мудрость и милосердие и поспешило задвинуть неприятные воспоминания в самый дальний угол памяти. Всё тот же фрейдовский механизм подавления: "ничего не вижу, ничего не слышу…"

"Тихий ужас" начался с того, что однажды Марина позвонила ему среди дня в полной истерике и сквозь невнятные причитания сообщила, что с Янкой "что-то не то". Володя успел сотню раз умереть и воскреснуть, как птица Феникс, пока наконец не разобрался, что к чему. Оказалось, по дороге в детский сад дочка вела себя очень странно: размахивала руками, точно ловила в воздухе что-то невидимое, на вопросы не реагировала и — "нет, ну ты представляешь?!" — заливисто во весь голос смеялась.

Услышав сие откровение, Владимир, помнится, рассердился — больше делать женушке нечего, высосала из пальца проблему!.. Для очистки совести в тот же вечер затеял с дочурой "взрослый разговор", и трехлетняя малышка с забавной серьезностью принялась рассказывать, что "уже давно" видит в воздухе разноцветные шарики. Синие, красные, голубые, серебряные — похожие на мыльные пузыри… Когда всё началось, Володя выяснить не сумел: для таких карапузов прошлая неделя — уже вечность.

К теме злополучных шариков они возвращались еще не раз и не два, а десятки, если не сотни раз: каждый день по дороге в сад повторялась эта увлекательная погоня за чем-то невидимым, счастливый смех и болтовня с самой собой. Прохожие косились на Янку, как на ненормальную, — кажется, именно это Марину и бесило больше всего. Извечная незыблемая проблема: "А что скажут люди?" По вечерам дочка послушно обещала, что "больше не будет" — как он сейчас понимает, непосильная для ребенка задача… В Володе, стыдно признаться, проснулся исследовательский азарт: удалось выяснить, что Янкины шарики как будто живые, невесомые — кружатся вокруг дочурки, подпрыгивают в воздухе, словно дразнятся и с ней, Яной, играют.

Еще через несколько недель обнаружилось, что и окружающих людей дочка тоже видит по-своему: светящиеся и разноцветные, ритмично пульсируют и иногда переливаются всеми цветами радуги. ("Не всегда переливаются, а когда настроение хорошее", — с сосредоточенно-серьезной мордашкой пояснила малышка.) Пытаясь перевести всё на шутку, Володя однажды спросил, какого же цвета ей кажется он? Ожидал чего-то детски-незатейливого, вроде розовых слонов, но этот малолетний философ глубокомысленно изрек: "Синий, а вот здесь немного черный…" И дочурка со знанием дела ткнула его пальцем в живот: именно в том самом месте, плюс-минус сантиметр, иногда прихватывал желудок, как следствие неудобоваримой корабельной стряпни.

От этого невероятного совпадения уже и Владимир поддался панике и потерял над собой всякий контроль (о чем впоследствии не раз сожалел). Схватил Янку за плечи и приказал — не попросил, а именно приказал! — больше так не делать: "никогда в жизни, иначе!.." Что "иначе", не договорил — она смотрела на него перепуганными, на пол-лица глазенками на заострившемся бледном лице. Возившийся неподалеку Ярик уставился на них двоих с изумлением, и Володя сразу же пришел в себя: вот вам и родитель, наорал на беззащитного ребенка! Успокоил Янку, как умел, отвлек детей новой игрой, но еще долго не мог простить себе эту вспышку, до того паршиво было на душе…

На следующий день дочка сильно заболела, в мгновение ока подскочила температура. Тридцать девять и пять — это он четко помнит, как вчера всё было! — и никаких других симптомов: ни насморка, ни ангины, ничего. К вечеру жар прекратился так же неожиданно, как начался, и вместе с ним бесследно пропали все эти шарики, светящиеся ауры, разноцветные люди и остальные Янкины чудачества. Ему бы сидеть да радоваться — а может, еще и перекреститься, что легко отделались… Но Володя не мог избавиться от мысли, будто что-то своим отчаянным воплем нарушил, вмешался недоброй волей.

Эти необъяснимые перепады температуры у нее случаются до сих пор, и точно так же, как в раннем детстве, обычно за полдня всё проходит. По врачам они с Мариной больше не бегают, надоело до чертиков — толку с того, если официальная медицина не может сказать ничего вразумительного! Последний эскулап мямлил что-то про подростковый возраст и гормоны, на чём и порешили. Надо будет у Янки спросить: а вдруг уже прошло, зря он себе душу-то разбередил?..

Как же им всё-таки повезло, что она ничего об этом не знает и не помнит! А Марина до сих пор день и ночь начеку, косится на малую, как на бомбу замедленного действия: вдруг опять что-нибудь не так, вдруг опять "отклонения от нормы"?.. Хотя правды ради стоит заметить, иммунитет у дочки хороший: болеет редко, от силы раз в год. Cлучалось несколько раз, что семейство в полном составе один за другим слегало, подкошенное сильнейшим гриппом, одна Янка отделывалась легким насморком. Всем бы такие "отклонения"…

Воспоминания понеслись всё глубже и глубже в прошлое: в скором времени после тех изматывающих событий он увлекся "Агни-йогой" — да так, как еще ничем и никогда в жизни не увлекался. Сидел ночи напролет над своими драгоценными, с огромным трудом заказанными по почте книгами и переписывал их вручную от корки до корки: "Зов", "Озарение", "Община"… Казалось, только так сокровенное знание может войти в самое сердце — через усилие пишущей руки и ежедневный кропотливый труд.

Примерно в то же время стали сниться прекрасные, тревожащие душу сны, наутро от них оставалось лишь чувство чего-то полузабытого и родного, как в детстве. Однажды среди глубокой ночи ему четко послышался негромкий ясный голос, настойчиво два раза повторил: "Владимир Александрович!" Что любопытно, сна было ни в одном глазу, всё происходило явно и отчетливо наяву. Володя ни капли не испугался, напротив, в радостном возбуждении растормошил жену и сбивчивым шепотом попытался рассказать, что произошло (дети уже спали). Но Марина была в своем репертуаре: обозвала его сумасшедшим и раздраженно перевернулась на другой бок, только издевательски скрипнул пружинами матрац. А Володино сердце колотилось гулко и сильно, отдаваясь горячими волнами по всему телу, пока потихоньку не успокоилось. На смену бешеному сердцебиению пришло сдержанное ликование и удивительно четкая мысль из "Агни-йоги": "Именно так ученик ощущает присутствие Учителя."

В следующие месяцы было еще много похожих опытов, один из них отпечатался в памяти на всю жизнь. Володя проснулся среди ночи, будто от толчка извне, взглянул на свои руки и спокойно про себя отметил, что они мягко светятся серебристо-голубым в темноте. (Достаточно яркий свет, при желании при нем можно даже читать.) Будить Марину на этот раз не стал, расхаживал по квартире и экспериментировал с непонятным свечением, как ребенок с новой игрушкой: нежгучее яркое пламя послушно переходило на дверную ручку, чашку с кофе, зеркало и кухонный шкаф. Нестерпимо хотелось поговорить с Янкой, расспросить, не так ли она когда-то видела свои "шарики"? Но дочка заканчивала второй класс, бредила новым увлечением — зоокружком — и про всякие детские причуды больше не вспоминала. Все ее разговоры за завтраком, обедом и ужином сводились к тому, согласится ли мама приютить умыкнутого на летние каникулы бездомного хомячка, самая насущная проблема…

Пожалуй, те бессонные несколько лет были самыми счастливыми в Володиной жизни. Каждый вечер перед сном он читал детям отрывки из "Агни-йоги" или Библии, "Нового Завета" — возрожденная со времен далекого детства традиция семейных чтений. Перебивая друг друга, они втроем спорили и смеялись, и мечтали вслух на всю катушку, засиживаясь допоздна. Ребята задавали вопросы, а Владимир с поражающим самого себя красноречием рассказывал сочиненные на ходу сказки о том, что всё вокруг нас живое: деревья и травы, неподвижные камни, даже звезды и небо над головой. Во всем есть искорка Бога, душа.

Дальше — больше: учил детей перед сном посылать добрые мысли всей планете, самыми простыми словами: "Пусть миру будет хорошо! Пусть всей Земле будет хорошо!" Говорил о том, что мысль материальна — "что бы мы ни думали, рано или поздно сбудется", — а потому нужно быть особенно осторожными. Не знаешь ведь, не причинишь ли своей случайной раздраженной мыслью кому-нибудь вреда — или кому-то из близких, кто в тот момент находился рядом, или самому себе. Вернется бумерангом и стукнет с размаху по лбу, соображай потом!..

Трудно сказать, какую часть из его философских историй — одну сотую или, может, десятую? — Слава с Янкой могли в том возрасте понять. Но Володя верил всем сердцем: когда-нибудь в них прорастут эти посеянные щедрой рукой зерна, просто не могут не прорасти… Марина его самодеятельными "духовными занятиями" (как Володя свои чтения называл) была откровенно недовольна и часто пыталась скандалить: "Чему ты их учишь, как они дальше будут жить, когда вырастут?!" Но ребята слушали с горящими от восторга глазами, особенно Янка. (Ярик всегда был скорее "мамин", с характерной практической жилкой: "Не учите меня жить, лучше помогите материально!")

А еще через пару лет всё постепенно сошло на нет: прекратились зовущие в неведомые дали сны, исчезло свечение рук и ослепительно-голубые, цвета сварки, вспышки перед глазами. Как будто бы он предательски незаметно скатывался вниз по наклонной плоскости, пока не приземлился в привычном опостылевшем мире, где никогда не было места фантазерам и чудакам… "Агни-йогу", впрочем, по старинке до сих пор иногда почитывает, но без прошлого фанатизма и на трезвую голову.

И всё равно порой бывает неудержимо, до сжимающей сердце тоски жаль тех летящих дней, которые, по сути дела, ничего хорошего ему не принесли… Враждебность и отчуждение жены, насмешливые комментарии друзей и тревожные мамины глаза. Не хотелось бы, чтоб Янка повторила тот же самый сценарий взлетов и падений, и горького разочарования под конец. Пока что она с завидным упорством дублирует почти все его юношеские увлечения: фантастика, музицирование с утра до вечера, психология, философия… Разве что радиоэлектроникой и всякой программистской бедой не интересуется, а в остальном — уменьшенная в полтора раза копия отца, женский вариант в мягком переплете.

Глава одиннадцатая. "Фантомас"

Всю жизнь я борюсь с чужим эгоизмом!

До своего руки никак не дойдут.

(Козьма Прутков)

Как ни крути, а опоздание на третью пару — это уже диагноз! Но даже сей прискорбный факт не мог испортить Янкино безоблачное настроение, да плюс еще мягкое осеннее солнце и ее любимые желтые листья на ясене у самого лицея… (Скоро он станет совсем золотоголовым, как молодой Сергей Есенин. Где-то она видела такой портрет…) "Опять Сергей! Мадемуазель, что-то вы зарапортовались!" — подначила мысленно саму себя и только тут обнаружила, что с лица — и похоже, с самого дома — не сходит глуповато-счастливая улыбка. То-то встречный народ шеи вслед выворачивает — ладно еще, когда молодые ребята, а то и солидные дяденьки с портфелями с ними заодно… Вот этого, извините-подвиньтесь, нам не надо!

В класс Янка влетела за две минуты до звонка. Едва завидев ее на пороге, Галя разразилась навстречу гневными упреками:

— Где ты вчера была? Я весь вечер звонила!..

"Ничего себе претензии! — Яна невольно улыбнулась, не теряя бодрого расположения духа. — А как я ей звоню по десять раз и никто трубку не берет, так это в порядке вещей."

— Заведи мобильник, — сочувственно предложила Машка. Янино превосходное настроение мигом улетучилось без следа…

— Так где ты вчера была? — в Галькиных глазах разгорелся опасный огонек: ну вот, опять сегодня целый день проходу не даст!

— Как его зовут?.. — дурашливо подхватила Юлька, и девчонки с готовностью захихикали. К счастью, в аудиторию вбежала Оксана Юрьевна без обычной своей улыбки, с бровями нахмуренными дальше некуда и видом весьма решительным. Почуяв, как в воздухе явственно запахло жареным, десятый "А" с поспешностью разбежался по местам и нервно зашуршал учебниками.

— Не наелся — не налижешься! — полным сострадания голосом поставила в известность англичанка, конфискуя у них учебники вместе с тетрадями. И устроила развернутую, зверской сложности контрольную на целую пару. (Вот тебе и "своя в доску", держи карман шире!..) Она иногда так умеет: сыпет своими одесскими шутками-прибаутками, улыбается, закрывает глаза на всякие мелкие проколы с нарушениями, но стоит лишь расслабиться — и на тебе, сюрпрайз!

Хотя Янка справилась с заданием без труда и добрые двадцать минут до звонка валяла дурака. С английским у нее никогда не возникало проблем, peace of cake! (Запросто.) Зато на остальных членов банды было жалко смотреть — душераздирающее зрелище… И главное, ничем же им не поможешь, не протянешь дружескую руку: Оксана ходит между рядами, как раз мимо их компании, вроде мифический цербер, и сторожит всевидящим оком. Галька в свою шпаргалку ни разу даже краешком глаза не заглянула, не рискнула.

На перемене после английского девочки, казалось, начисто забыли о Яне и своих недавних приставаниях — неужели пронесло?.. Столпились вокруг Машки и наряду с контрольной шумно обсуждали ее новое мелирование перьями и очередной авангардный макияж — гвоздь сегодняшней программы. Когда Яна рассмотрела Машенцию поближе, то ей даже понравилось: ярко-оранжевые прядки в рыжих волосах смотрятся весьма и весьма… Как говорят стилисты, "освежает". (Намного лучше розовых, это факт.) "Но такие глаза ей по-любому не идут! — вернулась на свое насиженное место критическая мысль. — Как бы так помягче намекнуть? Или нет, лучше не буду, а то еще обидится…" Янка уже не раз замечала: если человек тебе нравится, то со временем становится совершенно безразлично, как он выглядит — может закручивать на голове хоть воронье гнездо и напяливать на себя что угодно. И всё равно кажется красивым, вот ведь интересно!

Прервал эти философские размышления Денис Кузьменко, по-свойски окликнул откуда-то сзади. (Он всегда появляется вот так неожиданно, выныривает из-под земли, как джинн из раскупоренной бутылки.) Странно, никого другого Янке бы в голову не пришло сравнить с джинном, неужели так удачно с ним гармонирует? С такой-то экзотической внешностью: маленький, щуплый, смуглый до светло-кофейного цвета, скулы по-монгольски острые, глаза раскосые… Только волосы не иссиня-черные, как можно было бы ожидать, а темно-русые. Но всё равно явно не славянский типаж, и угораздило же с такой фамилией! Иностранец иностранцем, и еще есть в этой непохожести на других какая-то скрытая привлекательность… Хорошо, что он мысли читать не умеет, хоть и джинн.

— Эй, Кнопка! — Кузьменко был, как всегда, сплошное остроумие. — Не спи — замерзнешь! — и легонько потянул сзади за прядь волос.

Яна из принципа не обернулась, только негодующе передернула плечом, как их Гаврила хвостом. Это прозвище ей дали в прошлом году во время лицейской поездки во Львов, на зимних каникулах: был там один "шкаф" раза в два ее больше, который внезапно проникся горячей симпатией. (Выражалась она в дразнилках и попытках "намылить", кровушки попортил порядочно…)

Снегу тогда навалило немеряно, Яна в первый раз в жизни столько его видела. (По приезде во Львов как раскрыла на вокзале рот, так всю неделю и не закрывала.) У них на юге это большая редкость, почти что экзотика — тем более чтобы лежал пушистым одеялом и не таял, и с неба сплошным потоком сыпятся всё новые и новые серебряные снежинки… Красотища, конечно, только вот как по этому великолепию ходить, спрашивается? У нее, как на зло, были новые скользкие сапоги на неизменной платформе — пускай даже небольшой, сантиметра четыре, но и того хватило с головой. Спотыкалась через каждые пять метров, мальчишки по этому поводу ужасно веселились, преобидно гоготали во всё горло…

И нет, чтоб по-человечески помочь подняться, куда там! Завели себе "джентльменскую" моду (именно в кавычках джентльменскую): едва кто-то из девчонок поскользнется, и тут же со всех ног на помощь несется рыцарь местного разлива. Вежливенько так интересуется, не ушиблась ли, ничего не болит — только расслабишься, развесишь уши, и начинается комедия… (Хотя кому как, для пострадавшей стороны далеко не комедия! Заю раз до слез довели.) Так вот, подхватывает галантный рыцарь девчонку подмышки — типа, айн момент, сейчас помогу подняться, — подержит в воздухе несколько секунд и садит обратно на снег, и придерживает за плечи, чтоб не встала. А потом по-новой, и еще, и еще, пока не почувствуешь себя абсолютной дурой, матрешкой-неваляшкой… Самой-то подняться почти невозможно, ноги с непривычки скользят и шуба тяжеленная, не развернешься, так что единственный выход — звать на помощь подруг. (Особенно с Юлькой шутки плохи, та может и по шее заехать, если надо!)

Пацаны вообще заметно поглупели от этого бесчисленного множества сугробов в человеческий рост и катков прямо на дорогах — ну точно, что в детство по второму кругу впали! Зато в последний день перед самым отъездом девчата на них отыгрались, отплатили той же звонкой монетой: затеяли для прикрытия перестрелку снежками в парке, а там заманили поодиночке каждого из мальчишек в засаду и "намылили" до ушей. Жаль только, вероломный "шкаф" увернулся, позорно дал дёру, аж подошвы засверкали! Ну, еще Петю не удалось повалить, тот стоял не шелохнувшись, как двухметровый дуб-исполин. Расставил пошире ноги, натянул на глаза шапку-ушанку — и всё ему нипочем, будто от кучки комаров лениво отбивается. Вот с этим, ясный пень, так запросто не сладишь, весовая категория не та…

Самое интересное, обращенный в бегство зловредный "шкаф" из параллельного десятого "Б" после возвращения домой Янку больше не задирал, как подменили хлопца. Только уважительно смотрел в коридоре издалека. Никто с тех пор про эту Кнопку не вспоминал, чему Яна Владимировна была несказанно рада… А то придумали, понимаешь, собачье прозвище!

Видя, что Янка не отвечает, Денис решил сменить подход: с чувством прокашлялся и приторно-нежно пропел:

— Яночка!

От этого пируэта она не выдержала и улыбнулась, пришлось обернуться:

— Чего тебе?

— Дай что-нибудь, — Кузьменко пошевелил в воздухе длинными смуглыми пальцами, точно набирая что-то на невидимой клавиатуре. Яна выудила из-под парты сумку, перевернула ее вверх тормашками и энергично потрясла. Посыпались разноцветные ручки (много ручек), различной тупости карандаши, тетради, пара недоеденных шоколадок, мятые рисунки, блестящие свежие каштаны, потом фонарик, расческа, помада и, наконец, несколько CD. Юлька наблюдала за всем с живейшим интересом:

— О, смотри, смотри! Женская сумочка.

Денис проворно выхватил из образовавшейся внушительной кучи один диск (Яна не успела рассмотреть, какой) и потащил к магнитофону, что извлекался из шкафа каждую перемену. Он, Кузьменко, уже года два как считается их классным диджеем, вот и старается что есть силы, зарабатывает репутацию. Ни тебе "здрасьте", ни "до свиданья"!

Словно бы в ответ на Янкино молчаливое возмущение, Зая с соседней парты запротестовала в Кузьменковскую щуплую и бесстыжую спину, налегая на украинское раскатистое "г":

— А-га! Мы ему диск, а он нам что?

— Зая, жадность тебя погубит! — по-дружески предупредила Юлька. А у Галины батьковны оборвалось терпение: не обращая ни на кого внимания, она крепко схватила Янку за руку и потащила в укромный уголок возле окна, где в прямом смысле припёрла к стене:

— Ну, рассказывай! Я же вижу, что-то случилось!.. — перевела дух и застрочила с новой силой: — Сколько ему лет?

Было ясно, что одним партизанским молчанием здесь не обойдешься, и не мечтай… От Галькиного агрессивного натиска Яна сразу же сдалась: если честно, то новость прямо рвалась наружу, должна же она с кем-нибудь поделиться! (Галька-то ей про своего Андрюшу все уши прожужжала: и такой, и перетакой, и разэтакий! Полное совершенство во плоти.) Яна только раскрыла рот, чтобы начать подробнейший рассказ, но тут горластой толпой набежали "свои" девчонки и ни о каком разговоре больше не могло быть и речи, аудитория не та. Машка без всяких церемоний любовно схватила ее за голову, дурашливо потрепала за уши и прижала к своему плечу — пользуется тем, что самая из их компании высокая:

— Янка-обезьянка!

— Машка-промакашка! Эй, руками не трогать! — Яна весьма удачно выкрутилась у нее из рук и отскочила на безопасное расстояние. (Если честно, то есть еще Юлька-дулька, Алька-палька и Галка-скакалка — ничто другое с Галей не рифмуется.)

Проходящий мимо Стас Капля, неразлучный Кузьменковский друг, ехидно бросил в их с Машей сторону:

— Подумай о своей ориентации!

"Что это он тут околачивается?!" — возмутилась про себя Яна, чувствуя, что закипает изнутри, как электрочайник. Машка покрутила пальцем у виска обидчику вслед, но сказать ничего не успела: подключилась Юлия свет Александровна, задушевным голосом спросила:

— Капля, тебе дурно?

Продолжения не потребовалось: Капля стушевался и слинял к своему месту, а девчонки еще минуты две смеялись, никак не могли угомониться. Вроде бы вполне благозвучное имя-фамилия — Станислав Капля, — всё чин чином… Но за последние полгода он немало от этой "капли" натерпелся, и положила начало всем страданиям престарелая историчка Римма Георгиевна. Дело было ранней весной, десятый "А" писал обширную контрольную о развитии промышленности в девятнадцатом веке — тема, скажем так, не вдохновляла, а за окном точно в издевательство звенела веселая барабанная капель. Стас, наверно, усиленно болтал с Денисом Кузьменко, потому что историчка вдруг насморочным голосом протрубила, пристально глядя в это заплаканное окно:

— Капля, тебе дурно? Можешь выйти.

С тех пор Капле прямо проходу не дают, никак не могут переключиться на что-нибудь другое. Головой-то Яна отлично понимает, насколько это несправедливо — ну не выбирал же он себе эту каплю! — но и сама частенько не может удержаться от смеха. Вот ей, конечно, повезло, что фамилия досталась вполне нейтральная и даже, как уверяют подруги, красивая — далекий польский прапрадед постарался. (По туманным семейным преданиям, граф Любомир Вишневский, сосланный в начале девятнадцатого века в таврийские степи. Только папа не любит об этом вспоминать, отшучивается: "Ну какие из нас графья! Давным-давно всё смешалось, здоровая рабоче-крестьянская кровь." Стоит лишь вспомнить, что они столько лет прожили в малосемейном общежитии — вчетвером в одной комнате, друг у друга на голове, — и сразу же отпадает всякое желание бахвалиться… Лучше об этом призрачном графстве помалкивать.)

Так вот про фамилию: могло бы и ей не повезти, получила бы в наследство от какого-нибудь запорожского предка кое-что с народным прононсом — к примеру, Дуля или Штанько! Тогда бы и плакала горючими слезами. На эту тему у Янки есть любимый студенческий прикол про армейскую перекличку:

— Рябошапка!

— Я!

— Перебийнос!

— Я!

— Перелезьчерезплетень!

— Я!

— Не фига ж себе хвамилия…

— Я!..

А дальше и того покруче, самые сливки — она как услышала в первый раз, завалилась под стол от смеха:

— Ну, господа новобранцы, теперь армия — ваша мать, а я ваш отец… Шо? Хто сказал, шо хочет быть сиротой?!..

Янка вслух рассмеялась, девочки на секунду прекратили свою болтовню и покосились на нее с подозрением. Сейчас точно кто-нибудь съязвит: "Тихо сам с собою я веду беседу!" Не ляпнули, сдержались. "Пожалуй, надо с ними поговорить, хватит уже Капле ни за что ни про что страдать! — в порыве великодушия решила Яна. — Повеселились — и хватит, хорош разрабатывать языки…"

Но провести воспитательную беседу на сей раз не пришлось: подскочила Юлька и тоже принялась дергать за волосы, нашла себе куклу!.. "Ну как сговорились сегодня! Пускай отращивают свои и потом делают, что хотят. А то взяли манеру!.." — Янка терпеть не могла, когда кто-то чужой прикасался к голове, даже маме не позволяла, та всегда обижалась. С недавних пор это стало нехорошей традицией: в маршрутках или троллейбусах в "час пик" бойкие пробивные тетки с авоськами восхищались ее волосами сперва устно, без рукоприкладства, но через пару-тройку минут точно так же принимались поглаживать, цокая языком, и трогать на ощупь. Как будто она, Яна, общественная собственность!

— Надо ее подстричь, — заключила под занавес Юлька и хищно защелкала в воздухе пальцами, изображая ножницы.

Долго терпеть эти издевательства Янка не стала, улизнула от своей банды и устроилась на галёрке на чужой парте — так удобней было за всем происходящим наблюдать. На диво созерцательное накатило вдруг настроение… Но одноклассники занимались каждый своим делом и ничем увлекательным развлечь ее не собирались, жаль! Ну, разве что Алина вела себя подозрительно: бессовестным образом оторвалась от коллектива и с начала перемены не двинулась с места, будто ей облили стул супер-клеем. Янка присмотрелась внимательней: Аля сидела вполоборота, киногеничным движением развернув голову через плечо в противоположную от подруг сторону. И что самое примечательное, улыбалась своей знаменитой белозубой улыбкой, от которой таяли даже железобетонные сердца учителей. (Впрочем, не всех, за исключением исторички: у той к Алькиным чарам стойкий иммунитет.) Зато на остальных действует безотказно: если добавить несколько капель смущения, легкого девичьего румянца, а за ним чистосердечного раскаяния, то вообще убойная сила!

У Янки в голове заворочалось очередное ценное соображение, пока что смутное и расплывчатое: оказывается, практически у каждой из девчонок есть своя фирменная фишка для выхода из нелегких житейских ситуаций. К примеру, она, Яна, не улыбается, а с точностью до наоборот: серьезно и выразительно смотрит преподавателю прямо в глаза, и ей почему-то всё прощают… (Надо будет порепетировать перед зеркалом, отточить мастерство, так сказать, — никогда ведь не знаешь, когда в следующий раз пригодится!) А Галька разыгрывает из себя скромницу, стыдливо опускает глазки долу, и тоже обычно срабатывает…

Алинка между тем перебрасывалась пустяковыми, ничего не значащими репликами с Романовым с четвертой парты, известным зубоскалом и насмешником. Нашла на кого время тратить!.. (Вот этому на фамилию грех жаловаться: Лёша Романов по прозвищу Наследник, или Цесаревич — тоже Оксана придумала…) Из любопытства Яна всё же прислушалась (ну хоть какая-то от этого музыкального слуха польза!):

— …Так что было на этот раз? Утюг перегорел, лифт сломался, троллейбусы не ходят? — речь, очевидно, шла об Алькином опоздании на английский.

— Лак долго сохнет, — Алина кокетливо помахала перед его носом ярко-розовыми с перламутром ногтями устрашающей длины. Эти ногти были печально — а местами и не печально! — известны в широких лицейских кругах. Та самая занудная историчка Римма Георгиевна не раз точила на них зубы и поднимала вопрос ребром на каждом родительском собрании, но пока что безрезультатно. (И в самом деле, ей что, жалко?.. Вреда-то от них никакого: Алька вон даже контактные линзы умудряется снимать-одевать, приспособилась.)

Совершенно без надобности встряхнув головой, Алинка смахнула кровожадными когтями косую светлую челку со лба, и Яна от неожиданности растеряла все свои предыдущие мысли. Нет, всё-таки верно Алан Пиз подметил! Его "Язык телодвижений", мировой бестселлер, уже несколько лет заслуженно считается у нее любимой настольной книгой — столько всего полезного оттуда почерпнула, не счесть… Например, если девушка при разговоре часто прикасается к волосам — это самый верный признак, что флиртует. А если к лицу — то нервничает, не знает, что сказать.

Но тут пришлось отвлечься на новый инцидент: на первый план выдвинулся Петя. (Как окрестила его Оксана Юрьевна, "самый большой авторитет в классе". Причем большой во всех отношениях…) Петр упоенно рисовал на доске что-то загадочное, занимая мощным силуэтом добрую ее половину. Самые любопытствующие из "ашек" столпились у него за спиной и уважительно молчали, чтоб не отвлекать от творческого процесса — ну, на то он и "большой авторитет"! Любой другой бы на Петином месте рано или поздно начал злоупотреблять своим влиянием, но тому до сих пор ничего подобного и в голову не пришло. Недаром говорят, что крупные люди обычно спокойные и добродушные — наверно, по причине хорошего пищеварения.

— Что это будет? Ну покажи! — Зая подпрыгивала рядом с ним на месте, как маленький округлый Пятачок, и даже голос такой же невыносимо пронзительный, оптимистичный: "Винни, Винни!" Хотя с другой стороны, они вместе с внушительным неторопливым Петром напоминают еще одно произведение из школьной программы — басню Крылова "Слон и Моська"…

"Ашники" изнывали от нетерпения, наконец Петя отодвинулся в сторонку и народу предстало ярко выраженное негритянское лицо: широкий приплюснутый нос, курчавые волосы, крупные серьги в носу и в ушах — вот с ними, пожалуй, перебор… Янка не удержалась и слегка позавидовала, до того колоритно у Петра получилось — конкурент!..

— Петя, не губи свой талант! — авторитетно посоветовала Юлька, и в аудиторию шумно ввалился физик с крупногабаритными таблицами под мышкой. (Не вошел, как все уважающие себя преподы, а именно ввалился, неловко застрял с громоздкой поклажей в дверях. Типичный гениальный ученый из простеньких комедий: в круглых очках с толстыми линзами, заросший по периметру длинной и не слишком опрятной каштановой шевелюрой, движения порывистые и в то же время неуклюжие — классический персонаж!)

Прокладывая себе путь к учительскому столу, физик мельком покосился на доску и замер на полпути, смешно занеся ногу над грязноватым полом. Точно не решался на нее ступить. Но всё же ступил, и перешагнул, и подобрался поближе к доске, чтоб рассмотреть этот неизвестный науке феномен во всех подробностях. Вон и про свои таблицы забыл:

— Это что, тоска по русским лицам?

Десятый "А" дружно оценил его остроумие, опять поднялось то, что Оксана по-одесски называет "хай":

— Не вытирайте!

— Пусть будет!

— Тише! — физик поморщился, как от разыгравшейся не на шутку мигрени: — Скалы Крайнего Севера во время птичьего базара.

Физик у них университетский, молодой и бородатый, Яна пока что не запомнила, как его зовут. Как-то кучеряво. Оксана по секрету рассказывала, что он то ли математический, то ли еще какой талант — несмотря на свой не слишком солидный возраст, успел защитить две диссертации. Кроме него, в лицее много преподавателей из соседнего универа — лицеисты считаются там вроде как подшефными. А всё директор постарался, непонятно вот только, какими калачами их сюда заманивал?.. И еще в прошлом году ввел вместо обычных школьных уроков пары, как в высших учебных. Скорей всего, следуя принципу: "Главное в нашей жизни — хоть чем-то отличаться!" Переборщил с этими парами дальше некуда — попробуй высидеть без движения восемьдесят минут! Ни в одной нормальной школе такого нет, гестапо самое настоящее… А как вам большая перемена длиною в час десять? Это уже нечто, не поддающееся описанию.

Зато выпускные экзамены из лицея будут одновременно вступительными в тот самый технический универ неподалеку от лицейского корпуса — конечно, для тех, кто захочет. (Янка после каникул в этом сильно сомневалась. Только маме до поры-до времени решила не говорить, нечего заранее воду мутить…) И вообще, не надо ей такого гарантированного будущего, что даже разницы никакой на новом месте не почувствуешь! Те же самые университетские преподаватели и примелькавшиеся за три года физиономии лицеистов, и привычный троллейбус-"восьмерка" по утрам — скукотища!

Хотя если так подумать, задача номер один — сохранить в полном составе их лихую компанию, а всё остальное — это уже дело десятое. Вот бы поступить куда-нибудь всем вместе, хотя бы в Одессу, совсем ведь рукой подать… Вот это была б студенческая жизнь!

Но что ни говори, а "взрослые" преподы выгодно отличаются от обычных учителей. Не кричат и не переходят на личности (как историчка, самый яркий пример), а называют всех исключительно на "Вы", от чего хочется вести себя сдержанно и солидно, как настоящие студенты. Но не всегда получается; верней, почти никогда не получается. Чаще бывает так, как возмущается их тоже университетская математичка Елена Аркадьевна: "Неорганизованная масса!" Не слишком-то приятно, наверно, этой ученой братии со всеми их степенями и прочими регалиями возиться с детьми…

— Тема нашего занятия: "Электромагнитные колебания", — физик принялся развешивать на доске разноцветные картонные таблицы, для нескольких не хватило места и он заметно растерялся. Неужели не знает, что куда девать?..

Минуты две Яна мучительно раздумывала: может, проявить свой врожденный гуманизм и вызваться в качестве добровольной помощницы? (А что скажет Макарова со своими приспешниками, так кого это колышет!) Но на ее голову уже назревали события посерьезней… Галька, по-видимому, решила не терять времени попусту, а сразу брать быка за рога, и ухватила Яну за локоть своими цепкими клешнями-пальцами. По выражению Галиного лица было яснее ясного, что отпираться больше не имеет смысла:

— Ну, и сколько ему лет?

— Не знаю… — действительно, как-то забыла спросить, показалось неважно.

— А где он учится? Или работает?

— Не знаю, — говорили-то с Сережкой о чем угодно, только не об анкетных данных "что-где-когда"! "И в самом деле, где же он учится? Живет как будто бы на Острове, или нет?.." — Яна почувствовала себя непроходимо глупо. Да и Галина батьковна аж никак не способствовала поднятию самооценки, косилась на нее с нескрываемой иронией, насмешливо поджав накрашенные вишневой помадой губы. Подумаешь, великий специалист в сердечных делах!

— Ну ты, мать, даешь! А его телефон у тебя есть?

— Нет! У него есть мой, — резко оборвала ее Янка. Кажется, начинает заводиться, с чего бы это?.. Чтоб успокоиться и занять чем-то руки, она принялась бездумно перебирать на столе свои тетради в ярких "сериальных" обложках, и вдруг вытащила из-под самой нижней сложенный вчетверо тетрадный листок в клетку. На развороте красовались крупные корявые буквы синей пастой: "Я. В." (Яне Вишневской, иначе и быть не может! Потому как нет у них в классе никаких других "Я. В.".) Сгорая от любопытства, она неловкими от спешки пальцами развернула листок, перед глазами поплыли неровные строчки: стихи, что ли? "Любовная записка! Вот стихов мне еще не посвящали… — это была самая первая мысль. — Только почему печатными буквами?"

"Мне нужен труп.

Я выбрал вас.

До скорой встречи!

Фантомас."

Она замерла в полной растерянности с приоткрытым ртом и отчаянно захлопала длинными, похожими на кукольные ресницами (которым завидовали все девчонки в классе): "Вот это да! Вот те и записочка…" Галька, не теряя ни минуты, выхватила у нее из рук этот литературный шедевр и жадно впилась в него взглядом:

— Первый класс, вторая четверть! Кто?

Чувствуя себя еще более глупо, чем во время Галькиного допроса с пристрастием, Яна в недоумении потрясла головой: ну что на это можно сказать?.. Не давая ей опомниться, с задней парты потянулась нетерпеливая Юлькина рука, на этот раз без линейки:

— Чего это там у вас? Дайте позекать! — секунда — и они на пару с Алиной взахлеб читают ее записку, глаза прямо-таки горят от восторга. Не хватало еще, чтоб по рукам пошло! Подтверждая Янкины наихудшие опасения, остальные члены банды на первой парте тоже заволновались — видимо, отдаленные слухи добрались и до них. Зая жалобно на весь класс заныла:

— Дайте мне! Ну что вам, жалко? Ленин завещал делиться!

Зато Машка-Марианна была предельно деловита, бизнесвумен:

— Что там такое?

— Кто-то прикололся, — доходчиво объяснила Юлька и захихикала.

Физик уже минуты две как смотрел на них с неописуемым укором в красивых прозрачно-карих глазах. "Ему бы еще бороду сбрить и прическу подправить — был бы очень даже ничего", — совершенно невпопад подумала Яна.

— Девочки! Я вам не мешаю? — они из вежливости притихли, готовые в любую минуту возобновить увлекательное обсуждение этого ЧП. Яна откинулась до упора на своем расшатанном стуле и принялась взглядом сканировать класс, пытаясь вычислить, кто бы это мог быть. (Всё равно рано или поздно себя выдаст, просто не может не выдать!) Вот и первые подозреваемые: Денис, мелкий пакостник, тихо на своей галёрке веселится, и зловредный Капля по правую руку лыбится во весь рот! Давно она не видела, как эта мрачная личность смеется… Так ничего и не решив, Янка склонилась к Гале и заговорщицким шепотом спросила:

— Как ты думаешь, кто?

— А кто еще может быть? Больше некому.

Не сговариваясь, девочки синхронным движением обернулись и многозначительно уставились на Дениса — тут бы и самого толстокожего проняло до костей. Но тот решил сыграть в полную непонятку, в притворном недоумении вытаращил раскосые восточные глаза. Вышло вполне правдоподобно — талант!..

После физики — ну наконец-то! — они были свободны. Но девчата расходиться по домам не спешили: бурно обсуждали самый главный за сегодняшний день инцидент и в сотый раз перечитывали "Фантомаса". Зато Яна как-то сразу, в одночасье, от всего устала, недавнее возбуждение быстро прошло и настроение упало до катастрофической отметки. (В первую минуту действительно показалось прикольно, но сейчас, если задуматься, то как-то не очень… А она еще радовалась, как дурочка: "Йес, любовная записка!" Подфартило, короче.)

Яна на секунду закрыла глаза, нисколько не заботясь, что о ней подумают всякие досужие языки во главе с Катериной Макаровой, и попыталась сосредоточиться. Но вИдение упорно не приходило, словно решило взять бессрочный отпуск на всю оставшуюся жизнь… "Ну хоть какую-нибудь подсказку, ну пожалуйста!" — взмолилась она мысленно, непонятно к кому обращаясь. Теперь ни за что на свете не сможет спать спокойно, пока всё не выяснит!

И одновременно с этой мыслью почувствовала на себе знакомый неподвижный, тяжелый по ощущениям взгляд: Стас Капля смотрел на нее издали, не отрываясь, и через бесконечно долгое мгновение небрежно улыбнулся уголком рта. От этого сочетания Янку прошиб холодный пот и одновременно с тем бросило в жар: леденящий душу безжалостный взгляд и любезная улыбка на губах, чтоб подсластить пилюлю… В самых глубинах памяти заворочалось что-то давно забытое и откровенно жуткое: кто-то невидимый глазу монотонно забубнил как будто бы на латыни, и пахнуло неизвестно откуда промозглой сыростью подземелья. Так вот почему она не может на него долго смотреть, всё внутри сопротивляется! Он когда-то был…

Янка наугад нашарила в нише под столом сумку, рванула ее на себя и в близком к панике состоянии ринулась к двери, забыв про разбросанные по парте тетради и ручки. В голове беспорядочно понеслись обрывки каких-то разрозненных фраз — их Мастер Рейки как раз на эту тему что-то говорила на том единственном семинаре в августе, на который Яна умудрилась попасть… (На нее иногда находит: целые куски текста запоминаются дословно, со всеми паузами и мельчайшими интонациями. Не всё подряд, конечно, а лишь то, что особенно поразило.)

Вот оно, вспомнила! Память услужливо подсунула нужную страничку: "Безответная любовь — это обычно кармическое, мы любим и страдаем по тому, кого в прошлом сильно обидели. Так легче всего отдать старые долги, через любовь." Но от этого тоже не легче: она-то тут при чем?! Никаких же пакостей этому Капле не делает, обходит десятой дорогой! Если чем и отравляет его молодую жизнь, то самим фактом своего существования, тут уж ничего не попишешь… Не переезжать же из-за него в другой город!

Гордо вскинув голову, Яна развернулась на каблуках и полной достоинства походкой вернулась из коридора обратно в аудиторию. (А то еще "этот" подумает, что она его испугалась! Тоже мне, герой-современник!..) Девчонки ее панического бегства даже не заметили, и без того было кому развлекать: верная Галька развернула бурную деятельность и вовсю наседала на Дениса. Ну точь-в-точь квочка, защищающая своих цыплят, даже руками-крыльями с рукавами фасона "летучая мышь" принялась размахивать в целях устрашения:

— Очень остроумно, дальше некуда! Петросян отдыхает!

Кузьменко отбивался с ленцой, Каплю на помощь не звал:

— Уберите ее от меня! Что это с ними сегодня? Ты что, на голову упала?.. — но под конец сдал позиции и нестройным галопом припустился к двери, вот это зрелище! И братанА-дружбана своего неразлучного забыл — кстати, что-то он, дружбан-то, не торопится… Наконец ушел. Ну что ж, с сегодняшнего дня роли круто поменяются: Янка сама будет за ним издали наблюдать во избежание всяких неожиданностей, не повредит! Хотя… Не исключено, что именно этого он и добивается, поэтический вопль о внимании. С трудом очнувшись от тяжелых свинцово-серых мыслей, она развернулась к довольной своей сокрушительной победой Гальке:

— Это не Денис.

— А кто?

— Другой человек. Я увидела.

— Кто?

— Все ответы есть внутри тебя, — Яна без тени смущения принялась цитировать Мартына, руководителя Клуба кастанедовцев, куда они с девчатами иногда бегают на тренинги.

— Ну да, рассказывай! — недоверчиво затянула подруга, с остервенением вытирая с запястья не оправдавшую себя английскую шпаргалку.

— Хочешь, сейчас сделаем? — Янку внезапно "понесло", или это шок от почти выплывшего на поверхность воспоминания про Каплю?.. Хорошо, что не пустила его наружу, загнала обратно внутрь.

Галя смотрела на нее, приоткрыв в задумчивости ярко-вишневый рот, на удивление беспомощно и немного снизу вверх, хоть и была значительно выше. (Кажется, в первый раз за всю их с Яной лицейскую практику, ни-че-го ж себе!..) Янка, и без того сбитая с толку, от сделанного ею невероятного открытия раскомандовалась вовсю: никогда еще не замечала у себя такого авторитетного уверенного голоса! В точности, как у Мартына:

— Закрой глаза, расслабься!

Подруга без пререканий закрыла рот и покорно зажмурилась, нахмурив тонкие угольно-черные брови под паутинками упавших на лоб темных волос. Чтоб Галина батьковна да слушалась беспрекословно — вот это дожились!

— Попробуй остановить поток мыслей… хотя бы их замедлить. Чтоб внутри была тишина… Ну, ты знаешь, как мы у Мартынова делали. На это надо время… Теперь спроси свое внутреннее "Я"…

Методика была наполовину Мартыновская, спионеренная с последнего кастанедовского тренинга, наполовину придуманная Яной прямо на ходу. И что непонятней всего, откуда-то взялась непривычная для нее уверенность и хвалёный Галькин кураж — слова вырываются изо рта раньше, чем успевает их осмыслить. Галя немного помолчала с закрытыми глазами, подрагивая щедро накрашенными синей тушью ресницами, и тоненьким жалобным голоском пропищала:

— Молчит…

— Не напрягайся так! — Яна едва удерживалась от смеха, до того забавно было на Галину смотреть: как та стоит, зажмурившись изо всех сил и наморщив крутой лесенкой лоб — восстанавливает внутреннюю тишину! — Извилины скрипят. Расслабься…

Галька театрально вздрогнула и широко раскрыла бедовые темно-карие вишни-глаза, будто с местным привидением нос к носу столкнулась. И зловещим шепотом сообщила:

— Петя!

После изнурительно долгого трепа девчонки с трудом собрали всю компанию и выбрались на улицу под неяркое вечернее солнце. Капля караулил внизу: стоял себе в небрежной позе и набирал что-то длинное на мобилке, вальяжно привалившись спиной к недавно покрашенным перилам. (Так и подмывало заглянуть ему за спину: не отпечаталось ли чего?..) На них подчеркнуто не взглянул, и вытянутую вперед ногу не удосужился убрать, чтоб освободить проход. Идущая впереди Юлька с редким хладнокровием наступила на его притопывающий кроссовок всей ступней, но Капля даже не поморщился. Разыгрывает из себя стоика!.. Хотя обувку свою с дороги благоразумно прибрал, одного раза хватило. (Ну да, пусть скажет спасибо, что Юлия каблуков не носит!)

С удивительной ясностью Яна вдруг припомнила, как часто за прошедшие месяцы натыкалась на этого Каплю в самых неожиданных местах: на углу возле дома, или в супермаркете по соседству, или на рынке через дорогу… И ни разу ни малейшее подозрение не промелькнуло в голове, неужели так сильно была занята собой? А еще считала себя дико прозорливой и наблюдательной — как любит поддразнивать братец Ярослав, "глаз-алмаз". Вот те и алмаз, прохлопала ушами элементарнейшие вещи! Совсем как у любимых Стругацких, "Волны гасят ветер":

"Видит горы и леса,

Облака и небеса,

Но не видит ничего,

Что под носом у него!"

"Ну, хоть тайна с телефонным Воздыхателем прояснилась, уже плюс", — утешила себя. И проходя мимо Стаса, как бы ненароком выпустила из рук эту наделавшую шума записку, куцый бумажный огрызок плавными кругами опустился на ступеньку у самых авторских ног. Даже оборачиваться на него не стоит, еще чего! За такое свинство!..

Галька единственная из всех девчонок разглядела ее хитрый маневр и трагически забормотала над Яниным ухом:

— Кажется, мой внутренний голос начинает говорить…

Дома царили тишина и идиллия: казалось, сам воздух неуловимо изменился, стал прозрачным и легким. Утром он был совсем не таким… Мама с папой по-родственному сидели рядышком на кухне, как пара голубков, интимно соприкасаясь плечами и расслабленно друг другу улыбаясь. При виде нее вскочили с табуреток и неестественно засуетились, напоминая нашкодивших первоклашек — до чего же смешные! Неужели помирились?

На Янкиной памяти уже раза три так бывало: после самых страшных скандалов и, на следующий день, усталых переговоров о разводах и разъездах… Когда уже ничего, казалось, не могло спасти и Яна падала всё быстрее и быстрее в невидимую пропасть, и уплывала из-под ног земля, как в кошмарном сне наяву… Когда возвращаться в эту угрюмую квартиру было превыше ее сил и она бесцельно бродила по городу до позднего вечера, беззвучно кого-то упрашивая и умоляя неизвестно о чем… Даже вспоминать не хочется, снова тоска хватает. Рано или поздно приходилось идти домой (не бомжевать же целую ночь на лавочке!). С замирающим сердцем Янка открывала дверь и обнаруживала их такими умиротворенными: мама смотрит на отца влюбленными глазами, а он, вставая, случайным жестом касается ее руки…

— Проголодалась? Разогреть тебе? — мамин голос зазвучал с живейшим участием — как будто забыла, что они уже третий день принципиально не разговаривают. Отец по привычке насторожился и машинально (скорей всего) расставил в стороны руки, готовый их разнимать. Как же ему, наверно, осточертели эти вечные ссоры-пререкания с утра и до вечера без выходных!

— А что у нас есть? — после короткой звенящей паузы нарушила молчание Янка. Мама заметно обрадовалась и тотчас засуетилась, забегала из угла в угол, пытаясь эту радость скрыть:

— Есть борщ и жаркое, будешь?

"Подожди, не бегай! Посмотри на меня", — попросила мысленно Яна. Мама словно по мановению волшебной палочки остановилась посреди кухни и обернулась к ней, их взгляды наконец пересеклись и друг на друге задержались. Отец всегда называл мамины глаза "кошачьими" — круглые, золотисто-зеленые с темными крапинками, разве что зрачки не в поперек. А Янку еще в детстве сравнивал с Бэмби из диснеевского мультика — она потом этот мульт смотрела десятки раз, пытаясь уловить то самое таинственное сходство. "Мы с тобой одной крови — ты и я! — выплыла изнутри достаточно дурацкая мысль. Мамины глаза в ответ слегка улыбнулись. — Только смотри, будешь его обижать…"

Но мама ее не дослушала. Отвернулась расцвеченной тигровыми полосами спиной в домашнем халате и захлопотала по своим хозяйственным делам — сделала вид, что ничего не поняла.

Володя наблюдал за ними с хорошо скрытым удивлением: нет, всё-таки вряд ли он когда-нибудь научится понимать эту пресловутую женскую логику! Двадцать лет живет с одной, пятнадцать с двумя — и до сих пор они для него, как дремучий темный лес. То битую неделю не разговаривают, то непонятно с какой радости вдруг мило друг другу улыбаются, будто лучшие подруги, — поди тут разберись…

Дата добавления: 2015-08-20