О сокровенном 3 страница. Сквозь пальцы время сыплется песком.

Сквозь пальцы время сыплется песком.

Прозренья дней мне выпало немало.

Вновь солнце в облаках над хуторком

Незримый рай в лучах нарисовало.

Заря искрится, пляшет на волнах,

Разводами бегущих по затону.

Еще полмира грезит в сладких снах,

А я с котомкой направляюсь к Дону.

Иду, вплетая образы в слова.

Заросший холм трясет лицом дремучим.

К бутонам жмется свежая листва.

Уносят спящий гром на север тучи.

Тревожен сумрак пойменных лесов.

Тиха оврагов влажная зевота.

И смутный страх грозится из кустов.

Вокруг озер – лишь топи да болота.

Кривляется в траве корявый пень.

У слизанного речкою обвала

Плясунья озорная – Светотень

Тропу манящим танцем протоптала.

Зарделся стог, как золоченый храм.

В сиреневой дали зевают хаты.

Скольжу душой по солнечным коврам,

Меня цветов дурманят ароматы.

Разбросан по лугам Жар-птицы шелк.

Здесь почивают ангелы земные.

Едва-едва их крыльев шелест смолк –

Вспорхнули стихиалии речные.

Ветвями жил моих раскинут лес.

Корнями врос я в тайные глубины.

Из многих ликов делая замес,

Природа мне явила Лик Единый!

О, Господи! Прости! Благослови!

Ты предо мной в сиянии слепящем!

Твори меня в печи Своей Любви!

Преображай крещением щемящим!

Обнявший космос крыльями, в глуши

Бужу в себе святую человечность.

Я словно заново рожден в тиши!

Струями звезд меня ласкает Вечность!

Вне времени я чувствую себя,

В миры иные духом проникаю,

Прислушиваюсь к звукам бытия,

Пространственные формы созерцаю.

Исчезну в том, что смертью назовут,

Свой образ жизни унесу с собою.

Она одна – мой приговор и суд.

Мне суждено на небе быть звездою.

Моя тропа вплетается в рассвет.

Я благодарен и судьбе, и Богу,

Что на земле останется мой след –

Крылатый след к небесному чертогу.

Помог сложить мне песню соловей.

Плотней деревья к Дону подступают.

Румяный вечер смотрит из ветвей,

Кувшинки мне головками кивают.

Я чуть вздремнул, раскинувшись в стогу.

С молитвою о близких и далеких

Костер души разжег на берегу –

Пусть греет он скитальцев одиноких.

Уж лешему похохотать не прочь,

Спеть водяному на речном изгибе.

А до станицы – путь длиною в ночь

Сквозь изумруд туманящейся зыби.

Прогулявшись вдоль берега Дона, к обеду, я вернулся к моим путешественникам.

Компания проснулась. Вид у троих туристов был помятый и недовольный. Съев оставленный мною для них завтрак, готовить обед, никто не собирался. Они, почему то решили, что поваром в походе буду я, а они меня будут угощать дорогими винами, консервами и прочей ерундой, которую я не употребляю.

- Когда обедать будем? - спросил один из проспавшихся и уже успевших похмелиться олигархов. – Санёк, свари нам ухи, как вчера. Нам понравилась донская рыбка.

-Так, господа! – ответил я. Готовить будем поочередности. Сегодня твоя очередь. Я показал пальцем на самого здорового из тройки, на того который наблюдал вчера за девчатами в подзорную трубу. Здоровяк с золотой цепью на шее, и с увесистыми кулаками в перстнях, почему-то стал возмущаться и угрожающе двинулся в мою сторону. Двое присоединились к нему. Видно они приняли меня за простака, такого чудака-простофилю, бегающего с фотоаппаратом за бабочками. Вот только в моих руках сочка не хватало.

- Слышь, давай готовь обед – произнёс с усмешкой второй турист, - не то мы из тебя похлёбку сделаем! Стало ясно, что сейчас они начнут драку. Опыт моей лагерной жизни тут же дал о себе знать. Я встал, и резким ударом с толчком, сшиб с ног идущего на меня здоровяка. Он упал на песок. Его глаза стали наливаться злобой и кровью.

- Встанет, убьёт – понял я. Пришлось нагой в челюсть остудить пыл бедняги. От такого удара сразу оправиться было тяжело. Из его разбитого носа потекла кровь. Мой взгляд следил за его глазами, а в них уже появился испуг. Я повернулся к находящимся рядом попутчикам. Они стали невнятно извиняться. – Санёк, да всё нормально. Мы ничего против тебя не имеем. Мы же шутим.

Я тоже пошутил, сказав, что они могут остаться здесь навсегда. Голос мой был убедительным.

Тройка подвыпивших друзей успокоилась. Приложили к носу здоровяка лист лопуха. Тот бурчал, что по возвращению в Ростов, меня найдёт, что его наёмная охрана мне отомстит. Потом они достали из рюкзаков консервы, выпивку и начали обедать.

Мне же оставаться в этой компании больше не хотелось. Я объяснил господам, как им плыть дальше до Вёшенской. Пожелал счастливого отдыха. Погрузил свою палатку и вещи в надувную лодку. Мгновение и я уже плавно скольжу по течению между двух берегов удовольствия и боли. На душе было невыносимо горько. Возникал рой противоречивых мыслей, то осуждающий, то оправдывающий мой поступок.

Осуждающие мысли повторяли, - Вот, ты считал себя просветлённым, любящим весь мир человеком, а кто ты есть на самом деле? Как был хулиганом, так им и остался.

Зачем ты ударил несчастного, находящегося в неведении друга? Он ещё духовно не окреп, а ты поступил как уголовник? А ведь читал Библию, Новый Завет! Даже если б он тебя ударил по левой щеке, подставь правую! Поэт ты хренов! Правдолюб словестный! А ещё писал – Пройду достойно путь земной, чтоб с честью стать на Путь Небесный!

- Ну, во-первых он мне не друг,- оправдывались мысли моей защиты, - а во вторых, если б я его не успокоил, таким образом, то они бы трое мне показали кузькину мать.

В общем, душа испытывала шекспировскую трагедию.

- Если ищешь Бога, зачем берёшь с собою сомнительных попутчиков?

- Но кто знал, что они такие? Мои рассуждения привили к тому, что Бог открывается, когда ты с Ним один на один. Только в полном уединении можно общаться с Творцом. На свой крест никого другого не затащишь. Сплавляясь ниже по реке, я стал подумывать, - а не уйти ли мне вообще от людей в лес? Построю келью и попробую жизнь отшельника. Весь мир сошёл сума. Надо искать Истину более уверенно. Люди безумны. Что творится вокруг? Но как оставить Ксению? Я очень сильно люблю её!

Задымленный горизонт над лесом, сообщил мне о близко находящейся станице, а пролёгший у реки поворот дороги, пояснил о её малочисленности. Пока я решал держаться от людей подальше, моя лодка оказалась рядом с огородами, спускающимися от казачьих хат по оврагам к Дону. Живописной огранкой пестрел левобережный донской пейзаж, а на зеркальном холсте реки красовалась отражённая станица. Я подплыл к противоположному берегу. Надо было искать место для ночлега. На светлой поляне поставил палатку. Разжёг костёр и приготовил ужин из овсяной каши. Сделал салат из крапивы, лука и огуречной травы. Полил подсолнечным маслом. Поел и попил чаю с мятой. Потом поднялся на холм осмотреться. По солнцу определил время. Было около семи часов вечера. Летом темнеет поздно. На другом берегу, в лучах заката, возвышались побеленные хаты. Близко у реки, в огороде, я увидел молодую женщину в белом сарафане. Она пропалывала грядки. Мой взгляд окинул всю станицу. По кривым улицам, с лугов, возвращались коровы, подходили к калиткам, мычали. Из хат выходили станичники и загоняли своих коров в стойла. Я опять посмотрел на женщину в белом. Она, наклонённая к земле, продолжала пропалывать грядки. Через какое то время к ней подбежали трое ребятишек, двое мальчиков и девочка. Мальчишкам было лет пять и шесть, девочке годика четыре. Молодая мама оторвалась от работы, погладила каждого из малышей по белобрысой одуванчиковой головке. Выше, над огородом, из хаты вышел мужчина. Открыл калитку и стал загонять в сарай пришедшую с пастбища корову. Детишки друг за другом побежали к нему. Женщина снова стала пропалывать огород. Вдруг от неё пошёл мягкий и нежный свет. Мне припомнились строки какого-то классика – «Есть красота чтобы нравиться и возбуждать желание – это красота форм. И есть красота выражений и идей, красота творчества, красота, притягивающая человека как солнце, как удовольствие без желаний, как притяжение Единства». Господи, вот она София, таящаяся в простой казачке. Вот оно – воплощение доброты, женственности, нежности и любви! Работает бедненькая, полусогнутая дева уже который час, чтоб детишкам потом с огорода что ни будь вкусненькое принести.

А эти паразиты, которые отправились со мною в путешествие, и которых я оставил на речном берегу, говорят, что все женщины шлюхи. Что все они корыстные, прелюбодейные и стервозные создания. Вот одна из них! Мой взгляд замутился от слёз. Божество, находящееся в казачке, продолжало излучать проникновенное благодатное сияние.

Ещё долго смотрел я на молодую маму труженицу. Именно для таких людей земля создана Творцом. Ради таких дев Бог жизнь на планете поддерживает. Удивляло и то, что она вышла на работу в белом, как на праздник. Мне казалось, что благодаря этой женщине я ощущаю каждый след, каждый вдох станичников. Моё сердце билось миллионами сердец человеческих жизней, а так же, сердцами всех шорохов и звуков. Во мне снова заговорил Дух – незримый источник всего живого. Прояснилось глубинное психическое бытие, благодаря которому я постигал разновидности природных явлений, и едва зримые фейерверки мыслей живых существ в океане импульсивных желаний. Созерцал самовыражение гаммы цветов. Я ощущал, как всё вокруг трепещет и поёт, всё является нераздельно связанными звеньями, взаимозависимыми частями космического целого. Всё воспринималось, как различные проявления высшей духовной реальности. От этого мой телесный чернозём, стал для меня тесным. Как захотелось побыть рядом в эти счастливые мгновения с моей избранницей Ксенией.

О, если б мог я просветлённой

Струистой формой обладать.

Чтобы, с тобою разделённый,

Душою душу обнимать.

Чтоб мы взаимопроникали

Друг в друга, будучи вдали.

Но не от страсти трепетали,

А от Божественной любви.

Чтоб говорили мы без звука –

Сияньем солнечным в глазах…

Молодая казачка поднялась к хате. К ней на встречу высыпались из открытых дверей трое маленьких ангелочков. До меня едва-едва донеслись колокольчики детских восклицаний. Ещё минута и все зашли в хату. Вечер простился со мной тёплой солнечной улыбкой. Луга благоухали ароматами трав. Над рекой и озёрами появился лёгкий туман. Сколько раз я видел эти живые картины, но всегда они были неповторимы. Длинные тени вечерних красот потихоньку сплотились в непроглядную тьму, сплотились в моё осознание того, что я душа космоса, его глаза и память. Ощупывая каждый шаг руками, возвращаюсь к палатке. Костёр давно потух. Темень сильно сгустилась и стала твёрдой. По пути, ударяюсь головой, толи об эту твердыню, толи об низко склонившуюся ветку. Больно! Из глаз посыпались искорки–светлячки. А в уме мелькнула мысль, что земля дала мне тело, и его ей нужно будет скоро вернуть. В сердце, в который раз появились щемящие вопросы – Кто я? Что я? Зачем пришёл в этот мир?

Ранним утром следующего дня перед тем, как отправиться в плавание, на другом берегу в огороде, я снова увидел казачку в белом. Недалеко от неё, в соседнем дворе, косили траву трое казаков. Я поклонился всем станичникам в ноги, и моя лодка понесла меня через круговороты новых событий. Последующие дни моего путешествия прошли спокойно, без каких либо значимых впечатлений, не считая дня, когда мимо моей очередной стоянки на берегу, проплывающее небольшое речное судно, вдруг издало длинные гудки. Я стал рассматривать его, и увидел на борту махающих мне руками людей. Это были капитан Пётр, повариха Мария и три матроса. Пролетел год жизни. Что изменилось в их судьбах после того, как мы расстались? Пётр прокричал в рупор – Привет капитан! Саня, у тебя всё в порядке? Не нужна помощь?

- Всё замечательно! Спасибо Капитан! – крикнул я ему. - Всего вам доброго!

Мой голос заглушили длинные прощальные гудки, убегающей по скользящим водам, беспарусной бригантины.

-Как хорошо Боже! Как здорово жить на этой планете!

Осознавая, что есть, чего нет,

Я, как прозрачный сияющий свет,

В заводь смотрю, но не вижу лица -

Солнцами космос пестрит без конца.

В целях охраны в ладошке моей

Сердце земли в окруженье морей.

Искрой-росинкой трепещет оно,

В дали вселенские обрамлено.

Глава 9

И вот я приплыл в Вёшенскую. Полюбовался станицей. Перекусил. Потом на небольшой раскладной тележке, которую всегда брал с собой, привёз лодку и рюкзак с вещами на автовокзал. Купил билет в обратный путь. До отъезда оставалось достаточно времени, и я сел на скамейку в ожидании автобуса. На автовокзале было довольно-таки многолюдно. Осмотревшись, я увидел сидящего рядом со мною бородатого однорукого мужчину в старенькой помятой одежде. Чуть поодаль сидели женщины с детьми. Ребёнок пяти лет уронил мяч и побежал его поднимать. Когда он пробегал мимо обросшего мужчины, тот вынул из кармана кучку помятых денежных купюр и протянул мальчугану – Возьми, ясноглазый, купишь мороженное!

Малыш остановился и посмотрел на свою маму, не зная брать деньги или нет?

- Бери, бери! – повторил однорукий казак бомжеватого вида.

Мать подошла к мальчику. – Я сама куплю сыну мороженное, если понадобится, - пренебрежительно сказала она, взяла малыша на руки и унесла к своему месту.

- Брезгуют! – обиделся казак. Потом повернулся ко мне, закручивая пальцами рыжие усы. На вид ему было лет тридцать восемь. Его бархатный баритон стал изливаться стихами Есенина –

В этом мире я только прохожий,

Ты махни мне весёлой рукой.

У осеннего месяца тоже

Свет ласкающий, тихий такой.

В первый раз я от месяца греюсь,

В первый раз от прохлады согрет,

И опять и живу и надеюсь

На любовь, которой уж нет.

Ему в ответ я тоже прочитал своё юношеское стихотворение –

Юный месяц со звездочкой ясной в руке,

Улыбаясь, мне рожицы корчит в реке.

В дымном платье сквозит Светлой Девой Мечта,

То бежит от меня, то целует в уста.

Подожди, Фея в белом! Куда ты спешишь,

Стройной ножкой задев пухлолицый камыш?

С томных бедер твоих я сорву сарафан,

Опьяняет меня твой божественный стан.

Я цветочные ноты твои наизусть

Разучил. Но в них слышится тайная грусть.

Ты как будто взираешь из сна глубины,

И сладка твоя речь, и объятья нежны.

И впиваются в лик твой прекрасный глаза.

Отчего ж их все чаще туманит слеза?

Ты поманишь меня, я иду за тобой,

За звездою своей – одинокий такой.

- Эх, здорово! Есенин что ли? Нет. Есенина я всего наизусть знаю. Кто автор? - спросил сосед.

- Это я в юности написал – ответил я.

- А про казаков ты ничего не писал? -

- Писал кое-что. Тоже в юные годы. Слушай.

Поступь тиха черногривых коней.

Лунная ночь заблудилась в тумане.

В чаще чуть видимый танец огней -

Спят у костра казаки на поляне.

Господи, жизни росой окропи.

Перед сражением крест поцелую.

Небом клубится ковыль по степи.

Утром в поход за Россию родную.

А за станицей казачий разъезд,

Кладбище, храм с колокольней над Доном.

Стоны и плач матерей и невест.

Да окрыляющий звон над затоном.

Эх, атаман, кочевая судьба,

Радостью мы крещены и бедою.

В след тебе тяжко зевнула изба.

Спят ещё крепко детишки с женою.

Что ж ты надрывно заржал пегий конь?

Чарка судьбы с горьким вкусом полыни.

Братцы, присели. С колена – огонь!

Бей ляхов в морду! Вскрывай им брюшины!

Падают листьями головы с плеч.

Скошены жизни цветами в округе.

Многих сгубила великая сеч.

Осиротели на веки подруги.

Эх, атаман, ясный сокол, дружок!

Ветер во след нам поёт под свирели!

Выстрел вдали. И упал паренёк.

Господи-Боже! За что, в самом деле?

Господи-Боже! Родимый – живой!

Видишь, отряд наш врагов окружает!

Жить атаман будем долго с тобой!

Сокол обстрелянный выше летает!

Прочитав стихотворение, я посмотрел на соседа. Его глаза заискрились слезами. Он постарался незаметно смахнуть их рукой. Потом взволнованно обратился ко мне.

- Дружок мой дорогой, как же это ты так всё выразил? Служил? Воевал где, нет?

По его поведению я понял, что этот человек пережил много невзгод. - Нет, не служил, не воевал, хотя, как и ты, поведал всякого разного. Извини. Вместо армии обучался военному делу в лагерях. Там много боевых действий насмотрелся. Убивали, резали на глазах. Всяко было. Лучше б в армии отслужил на самых горячих точках!

- А я воевал в Афганистане! Да и в лагере тоже побывать пришлось, – продолжил свою речь казак. - Это ж я там, в Афгане руку потерял. А вот в родной станице стал никому не нужен. Как перекати поле я теперь. Летом в стогу, или в степи ночую, зимой на вокзале.

Общался недавно с директором вокзала. Читаю ему Чаадаева, а он мне говорит – Ты кто такой? Ты что надо мной смеёшься, подлец? Ты меня поучать решил? Пошёл вон отсюда скотина! –

А я ему говорю – Кто я такой? Да, - никто! Просто Николай Иванович. Я вам Чаадаева читал. Но он меня взашей из зала на улицу выгнал. Кричит на меня - Мерзавец, алкоголик! Чтоб больше я тебя здесь не видел! Э-э-х, директор, а Чаадаева не читал!

Сидящая неподалёку пожилая женщина, слыша наш разговор, обратилась ко мне.

- Николай золотой человек, а вот жить ему негде. Хата сгорела. Теперь его отовсюду гонят. Милиционеры бьют. А где ж бедолаге спать? Вокзал и скамейка хату ему заменяют. Он человек добрый, покладистый, мастеровой. Хоть сам однорукий, но работу любит. Помогал мне по хозяйству много раз. Да и не только мне. Если б ещё не пил, цены бы ему не было. Пенсия у него большая, афганская, вот и липнут к нему алкаши местные. Они все за счёт Николая похмеляются -

- Если б не пил, то уже бы не жил! – пробурчал Николай. Потом отхлебнул из вынутой из кармана пиджака бутылки, пару глотков самогона. Занюхав спиртное рукавом, казак спрятал бутылку и прочёл стихотворение Тютчева:

Не знаю я, коснётся ль благодать

Моей души болезненно-греховной,

Удастся ль ей воскреснуть и восстать,

Пройдёт ли обморок духовный?

Но если бы душа могла

Здесь, на земле, найти успокоенье,

Мне благодатью ты б была -

Ты, ты моё земное провиденье!

Немного помолчав, Николай снова чарующим баритоном начал читать стихи. Он читал Пушкина, Блока, Фета, Лермонтова. Вернулся к Есенину. Пересказал несколько рассказов Лескова. Все люди, сидящие поблизости, стали прислушиваться к его словам. Что-то светлое и доброе исходило из настрадавшейся души казака. Его речи пробуждали, что-то исконно человеческое, родное. Из его внешней нищеты, изливался божественный источник душевно богатой и сильной личности. Каким-то невиданным образом он касался людских сердец, пробуждал в душах совесть. Благодаря ему я понял, как я нищ духовно. Тогда же зародились строки стихотворения, обращённые к моей любимой девушке Ксении.

Под прозрачною ясностью взгляда,

Дум девичьих твоих многоцвет.

Улыбнись, вот и всё, что мне надо.

Как прекрасен души твоей свет.

Чувств комочек, трепещущий в теле,

Своё вечное «я» осознай!

Пусть страстей поутихнут метели.

Радость выгуляй, грех отстрадай.

Жалкий нищий пускай тебе скажет

О духовной людской нищете.

Пусть злодей на твоё зло покажет,

И найдёшь ты покой во Христе.

Чтоб понять благозвучие речи,

Пусть в твоей колыбели души

В этот звездами сыплющий вечер

Кроткий ангел проснётся в тиши.

И ко мне подойдя, ты обнимешь

Всех стремящихся к счастью людей.

Душ поток озарённый увидишь,

С ним сольёшься, как светлый ручей.

И свою красоту созерцая,

Ты поймёшь меня, знаю, без слов.

Унесу я тебя, молодая,

В край любовью рождённых богов…

- За что ты сидел? – спросил я Николая, когда он в очередной раз задумался.

- За гниду одну, за генерала посадили. Прислали к нам в часть педераста. Я тогда командующим взвода был. Как то пришёл в часть, смотрю, один из моих новоприбывших солдат, плачет. Спрашиваю его, что случилось? Молчит. Лишь потом узнал, что солдатика этого генерал изнасиловал. Ну, я конечно, к этому жопашнику пришёл. Генерал оказался залётный. Недавно прибыл в нашу часть. Запаха пороха не нюхал. Говорю этой гниде штабной, - Ещё раз кого из моих ребят тронешь, пристрелю. Мы ведь одна семья с этими мальчишками. Их каждый день убивают. Сколько эти птенцы не оперившиеся, смертей перенесут, сколько ужасов насмотрятся?

Через некоторое время этот генерал другого солдата изнасиловал. А потом ещё одного. Заведётся же такая сволочь, да ещё в таком месте. Ну, я пришёл к нему в часть, и пристрелил, крысу штабную. Меня сразу арестовали. Отвезли в тюрьму. Сняли звания, награды. Вся часть за меня хлопотала. В общем, отсидел я всего три года. Пока сидел, читал классиков, философию, научные труды. Когда освободился, и вернулся в станицу, узнал, что жинка замуж вышла. Она ведь ждала героя, а я стал зеком. Поработал немного комбайнёром в колхозе «Поднятая целина». Чувствую, сопьюсь. В Афгане у нас настоящая жизнь была, дружба, доверие, братство. Один за всех и все за одного. Будущее от твоего товарища зависело. Спина к спине стояли. Что такое предательство не знали. Человечность ощущалась во всём. Все под Богом ходили, и тайком молились о сохранении душ солдат. А теперь что? Вспомнил, как нас, казаков, агитировали защищать афганских товарищей. Молодой в то время был и пошёл. Да, что говорить, и теперь не жалею.

И вот, опять, после разжалования в рядовые, в наш отряд попросился простым солдатом. Взяли. Не поверишь, каким счастливым себя чувствовал, когда снова, со своими ребятами плечом к плечу воевал. Сколько боёв пережили. Помню, как дружок мой мобилизованный, перед отъездом домой, пришёл в наш корпус попрощаться. Весёлый, нарядный, отглаженный. А тут вертолёты вражьи из-за горы вылетели. Пуля из первой же очереди в дружка моего попала. Он меня собой загородил. Я обхватил его руками, прижал к себе. У него из-под лопатки воздух при вдохе засвистел. Я ладошкой дыру в лёгком прикрыл, а он смотрит на меня небесами расширенных глаз и говорит – Николай, меня мама ждёт дома и сестрёнка. Нельзя мне умирать. Коля, нельзя!-

Но пока я его до санчасти донёс, помер мой дружок. Через какое-то время возле меня снаряд разорвался. Очнулся в больнице. Руки нет. Оклемался кое-как. Вернулся на родину, а тут перестройка, революция. Ельцин к власти пришёл. Что началось. Люди человеческие качества утратили, превратились в негодяев. А ты тётя Стюра, мне пить запрещаешь. Как жить можно трезвому в таком аду?

Казак посмотрел на пожилую женщину. Она только покачала головой. Он тоже некоторое время сидел молча с закрытыми глазами. Потом повернулся ко мне и его чарующий баритон поведал новую историю:

- На вокзале Сан-Франциско потерял сознание, и упал на мраморный пол, пожилой человек. Люди, окружившие мужчину, и старающиеся помочь бедняге, увидели на его груди медальон, на одной стороне которого был портрет его матери, а на другой - жены. Так умирал, в полном забвении, великий американский писатель Эдгар По.

- Ох, Николай, это ж ты о себе рассказываешь,- подумал я. - Только Эдгар По был когда-то признанным и почитаемым, а ты точно так же умираешь на вокзале, но никому не известный. Гаснешь, как маленькая искра, или звезда, трогающая своим тёплым и мягким светом окружающих. Я осмотрелся вокруг. Все сидящие рядом станичники, с пониманием и сочувствием, внимательно слушали исповедь фронтовика афганца. Одна женщина подошла к казаку с кожаной курткой. – Возьми Николай, должна подойти. Это моего сына куртка. У него ещё есть.

Другая женщина купила ему носки.

- Да что вы дорогие мои! – застеснялся Николай. Я ж не бомж какой! Могу сам всё купить.

- Бери, пока дают! – перебил его пожилой мужчина и подал казаку свёрток с едой.

Николай, смущаясь всё принял. Как то съёжился.

Подошёл автобус, следующий в станицу Казанскую. Большая часть людей, уехала на нём. Вокзал обезлюдил. Мы остались с Николаем вдвоём.

- Есть ли у тебя родственники? – спросил я его.

- Есть в хуторе Дубровском родной брат. Он женат. У него двое ребятишек. А в хуторе Кружилинском тётка, да две двоюродные сестрички. У них своя судьба. Я туда не ходок.

- А как дальше думаешь жить?

- Мне, в Новочеркасске, обещают комнату в доме престарелых. Летом попрощаюсь с местами, где рос, где лучшие годы прошли, а осенью туда. Надоело слоняться между станицами и хуторами. То в овраге ночую, то у друзей. А зимой холодно. Я как чертополох по степи кочую. Хочу покоя. В Новочеркасске будет свой угол. Может, мастерить чего начну. Мне одна рука две заменяет. И силы меня ещё не покинули. - Казак сжал пальцы в кулак.

- Не сможешь ты милый человек, с душою вольного казака, находиться в доме престарелых – подумал я про Николая. - Сам себя обмануть хочешь. Сбежишь ведь через месяц. Разве сумеешь ты, прижиться к установленному там для стариков, порядку?

– Говоришь Иванович ты по батьке? И я Иванович. От одного мы отца. Ты - Николай Иванович, я - Александр Иванович. Ты рыжий, а я смуглый, как цыган. Но батька у нас точно один – Творец Небесный!

В свете абрикосовых красок заката подъехал автобус, следующий до Ростова. Я стал собираться. Николай подхватил мой рюкзак. Я хотел его остановить, но он неповторимым проникновенным баритоном произнёс: - Не обижай брат. У меня сил на троих хватит. Он, быстрым движением, взвалил рюкзак на плечо и поднёс его к автобусу.

Прощаясь, я пожал его сильную руку. – Авось встретимся братишка. Будь здоров дорогой! – Мы крепко обнялись.

Автобус тронулся, а Николай всё стоял, окаймлённый золотом лучей, и махал мне вослед своей единственной рукой.

За станицей дорога пролегла через приоткрытые губы оврага. Сумрак ночи и лесная придорожная поросль связались в крепкий узел неведения. Погружённые в сон фонари потускнели. Но скоро в небо с холма шагнула весёлая луна, и непроглядная мгла распалась на множество теней. Переносный смысл атмосферных явлений казался разрисованным и расписанным в серебряные завитки облаков, хотя ночной узор событий виделся довольно-таки монотонным.

Я смотрел через стекло автобуса на бегущую за мной по небу луну и думал:

- Кто я? Вот моё тело, но это не я. Волосы принадлежат мне, руки, ноги, глаза, сердце. Но если тело это не я, а я дух, то почему одно другим неразличимо? И почему я в других стал замечать духовную основу, а в себе нет? Почему я смотрю на окружающее, как на наряды с потаённым творческим духом, а себя, как дух, не ощущаю? Мне вспомнились строки из стихотворения, которые читал мне в больнице, после моего освобождения, паренёк, вскоре сошедший с ума: «Я знаю всё, но только не себя!» Что-то глубинное подсказывало мне, что причина страданий не в изменчивости бытия, а внутри меня, что счастье это не внешняя сторона жизни, а внутренняя. Внешнее направляет человека во внутреннее, в его глубину. Где же сломался Николай? Ведь и я мог спиться, как большинство со мною сидевших в лагере. Что заставило меня опомниться? Дух заговорил и я прислушался! Да, именно так! Как разнится мир в его природных восприятиях, умом его видишь одним, сердцем он постигается иначе, а духовно он познаётся совсем по-иному. Осознание природы, это тоже, прежде всего осознание себя. Без осознания самого себя, всё окружающее, не существовало бы. Каждое живое существо видит его по-разному, муравей так, сокол иначе, человек другим образом в соответствии с его сознанием - умственным, душевным, духовным. Перед тем, как мною полностью завладела дрёма, мелькнули просветлённые мысли о том, что чистое сознание не имеет ничего общего с телом и выходит из ограниченных рамок ума, что оно является творением непосредственного переживания вне времени и пространства.

Мне стало хорошо от понимания того, что я больше чем размер тела, что я выхожу за его пределы, что я не гибнущий в смерти. В каждом человеке есть божественный свет, и Николай был тому наглядный пример, из которого бился незримый духовный источник личности. Чем больше мною овладевала дрёма, тем больше я терял своё отождествление с телом и ощущал смерть, как горизонт, в который чем глубже и дальше уходишь, тем ясней осознаёшь, что за зримой иллюзорной чертой смерти – бесконечная жизнь, бессмертие.

Глава 10

Возвратившись домой, я впервые ощутил холодок исходящий от моей избранницы. Почувствовал, что она становится чужой. Мы съездили с нею в Лазаревское к морю. Её раздражали разные пустяки. Я поразился её возгласу, когда снимал на видеокамеру домик, который мы выбрали для проживания.

– Снимай, снимай этот бомжатник – произнесла она, хотя домик был вполне ухоженным и уютным.

Ей не нравилось во мне, то одно, то другое. Ксения упрекала меня за то, что я купил ей не такую, как она хотела, юбку, не такие украшения, не такие перчатки. До следующего лета мы прожили в душевном напряжении. Несколько раз ссорились. Когда пришло моё время собираться в очередное путешествие, она сказала так: «Либо я, либо Бог!»

Дата добавления: 2015-08-20