32 страница. - Уедем Кирилл

- Уедем Кирилл! Уедем вместе! Вернемся туда, где прошла наша счастливая молодость! Я знаю, я занялся скверным делом.… И я хочу бросить его.… Понимаешь? Давно хотел! А теперь вот, с тобой, сделаю это! Этой организации больше не будет существовать! Уедем! А! друг! Я должен искупить перед тобой свою вину… Господи! Поверь!.. Я не отдавал распоряжения убивать ту девушку… Я лишь хозяин этой организации. А подобными делами занимались другие… - он обернулся на дверь, - Ты уже убил его.… А Елена… теперь ты все знаешь. Но мы уедем! Ведь уедем? Друг! Только держись. Сейчас приедет доктор и будет все хорошо.

В это время в холле раздались выстрелы, и послышался топот многочисленных ног. Глаза Николая округлились от ужаса и он, собравшись с силами, крикнул:

- Мишка!.. Беги!.. – тут же болезненное тело его сковали спазмы, и он закашлялся кровью задыхаясь.

Схватив Николая одной рукой за голову, а другой судорожно сжав его руку, он прижал его к себе с рыдающей гримасой отчаяния на лице.

- Кирюха! Кирюха! Держись, дружище! Умоляю тебя, держись! Приедет доктор.… Только держись… Мы уедем с тобой…. Кирюха! Друг!

Глаза Николая закатились и он, едва слышимым шепотом вымолвил:

- Прости друг! Беги!

- Нет… Кирюха! Ты слышишь! Нет! – он зарыдал, прижавшись своей головой к его голове, - Нет! Слышишь? Ты не умрешь! Мы уедем! – голос его то и дело срывался от клокочущих рыданий сотрясающих тело, а глаза застилали слезы, - Мы уедем.… Слышишь! Доктор! Где же доктор!!!

Он истошно закричал:

- Доктора! Срочно доктора!!! – вскочив на ноги, он бросился к двери и распахнул ее, - Доктора! – снова закричал он. Но в ответ ему раздался оглушительный выстрел и Михаил, сделав несколько шагов назад, упал, с исполосованным алыми струйками крови лицом, изуродованным пулей…

Спустя несколько секунд в комнату вбежали Катя с Никиткой, бросившись к неподвижному телу Николая. А следом степенно и важно в сопровождении одного телохранителя вошел Клоудс, остановившись в дверях…

ГЛАВА

Уже давно выпал снег, старательно стерев с полотна земли последние штрихи воспоминаний былой прелести цветущей природы. И где-то там, под стоптанным на тротуарах снегом, упокоились мертвым холодным сном кем-то оставленные следы, обрывающиеся на краю бездны; кем-то оброненные, оледеневшие слезы, ставшие так похожи на праздничный стеклярус. И чья-то умолкнувшая скорбь, студеным криком застыла вычурными арабесками на окнах домов, вызывающих чей-то восторг, чью-то радость! И там, за этой причудливой, мелкоузорной живописью морозной зимы, сквозь аленькое, расплавленное горячим дыханием тоски отверстие, видно было, как падают и падают траурно холодные, мертвенно-белесые цветы снежинок устилающих могильный курган вчерашних дней усопших навечно! И где-то там, под этим беломраморным надгробием завяли вместе с последними опавшими листьями чьи-то слова, оторванные из сердца. И чей-то отчаянный стон еще блуждал пронизывающим, захватывающим дыхание ветром, неприкаянно стучащимся в окна квартир.

Зима! Настала зима! Кристально белая! Бесчувственно непорочная! Бесстрастная! Немая! Она не расскажет о тех остывших сердцах; о тех остекленевших взорах; о том, что оставлено кем-то на улицах города. Вся эта клинопись чьих-то отраженных в хрустале снежинок жизней, стает по весне и испарится от знойного весеннего солнца. И как же многолюдны станут небеса этими крохотными капельками чьих-то неоконченных судеб, которые выжаты из земного бытия в слезы.

Зима – могильщик. Бдительный страж, стерегущий врата воспоминаний. Сколько уже отдано в твои ледяные руки забвения, которые только берут – но не возвращают. Сколько исповедей. Сколько раскаяний. Сколько сожалений брошено в твое безжалостно-безответное нутро, которые бесприютно мечутся одиноким эхом! И не услышат их те, кого уже нет. Не утешат они своим прощением этот безголосый крик чьего-то сердца.… И слетают с уст беззвучные слова холодным, стылым паром, оседая снежным прахом под ноги предвосхищенной новогодним праздником толпы, втаптывающей эту прощальную грусть уходящего в будущее времени.

Но все! Конец! Прошлому – прошлое! Все позади! Прощай, Мишка! Прощай, друг! И ведь, в самом деле – как все могло бы быть по-другому. Но вот как бывает, что маленькая ложь – так легко может изменить судьбу стольких людей.

Жизнь – это как в песочнице: строишь, строишь какой-нибудь чудесный дворец, а кто-нибудь пройдет мимо и растопчет. Хрупки наши строения. Не прочны. То дождиком размоет. А то солнце высушит – сам осыпется. Да и сами то мы – как те песочные часы…

Пятнадцать лет! Пятнадцать лет, Мишка! И все отдано в жертву заблуждения. Все оказалось напрасным. Все эти годы, острым скальпелем кромсавших его сердце - оказались очередной проказой судьбы, а не хирургической операцией.

Николай горестно вздохнул, с тоской разглядывая старенькие, черно-белые фотографии, сидя в кресле у раздвинутых штор окна, предаваясь невеселым размышлениям, смешанным с отрывками тех далеких воспоминаний. И каждый раз, как перед ним возникало лицо Елены, которую он так опрометчиво обвинил в измене – ему на глаза наворачивались слезы…

И так, снова и снова он перебирал эти немногие фотографии; эти отпечатки брошенной им жизни; эти заснятые кадры их самозабвенной дружбы с Мишкой. И в который раз он повторял произнесенные им слова там, на даче перед тем, как его убили люди Клоудса: «Ты и я… Ты всегда был моим лучшим и единственным другом…» И горечь подступала к горлу и он, закрывая глаза, откидывался в кресле, снова переживая какие-то отдельные эпизоды из воспоминаний.

Прошло уже два с лишним месяца с тех пор, как случилось то происшествие на даче, которое, слава Богу, закончилось благополучно для Кати и Никитки…, но трагически для его друга Мишки.

Клоудс, прочитав ту приписку на листке, написанной бандитами, действительно все понял так, как и хотел Николай. Собрав людей (в то время как милиция находилась у Екатерины в квартире, действуя по стандартной схеме: они ничего не знали о той записке, которую Клоудс, первым примчавшийся к Кате, сразу же спрятал), Клоудс сразу же поехал на дачу. Все уже было кончено. Но он приехал вовремя для того, чтобы еще успеть отправить умирающего Николая в частную больницу принадлежащую ему же. Полтора месяца он пролежал в реанимационном отделении, где о нем по убедительной просьбе Клоудса не могли проведать милицейские органы. Хотя впрочем, его зачислили туда уже по новым документам, о которых спешно позаботился сам Эдуард Анатольевич.

Екатерина тем временем поменяла квартиру, ни на шаг не отпуская от себя Никитку. По мере того, как Николай стал выздоравливать, его перевезли к Екатерине, наняв частного доктора, который продолжал лечение.

Николаю было неловко от того, с каким участием и нежностью Катя заботилась о нем. С какой самоотверженностью она часами просиживала рядом с ним, готовая выполнить любую его потребность. Теперь Николай был уверен, что ее любовь к нему не забава и не просто ветреная прихоть – и это его еще больше угнетало.

Несколько раз приезжал и Клоудс проведать о его здоровье. И в последний из визитов, когда Николай уже мог самостоятельно ходить и чувствовал себе вполне выздоравливающим, Клоудс после долгого разговора о всяких житейских мелочах и о жизни вообще, оставил ему пухлый конверт с деньгами, многозначительно без слов посмотрев на него. Конечно, Николай понимал, что все это слишком затянулось… и еще эта постоянная близость с Катей, чувства к которой, он по-прежнему мучительно таил в себе, в темнице своего безмолвия… Клоудса беспокоило все это и само то, что он оказывает все еще разыскиваемому преступнику поддержку. Это сулило ему одни лишь только неприятности. Поэтому то ему хотелось несмотря на глубокую симпатию и уважение, которое он к нему испытывал, чтобы Николай, как только почувствует себя в состоянии, покинул этот город. Николай был согласен с ним и за многое благодарен. Он решил, что вернётся к себе на родину, куда так хотел уехать вместе с ним Михаил. Николай не сомневался, что никто и никогда не сможет признать в нем того Кирилла Дворского, пятнадцать лет покоящегося в могиле. Этим намерением Николай поделился с Никиткой, с которым он привык обсуждать все как с взрослым, отчего тот был просто в восторге. Но он страшно огорчился, когда узнал, что Татьяна с ними не поедет и несколько дней ходил в грустной задумчивости.

Николаю и самому было тяжело отрывать от сердца эти вросшиеся и пустившие корни чувства к ней. Ведь он любил ее! Но что же было делать? Он помнил слова ее отца, что она ему «не пара»! И это, безусловно, было правдой. Но сама Екатерина, конечно, думала иначе и страшно мучилась тем, что Николай так ни разу и не обмолвился ей о своей любви. О своих чувствах. Даже тогда, на даче.… Но между тем она знала и несколько не сомневалась в том, что сердце Николая принадлежит ей. Она верила, что рано или поздно, он откроет ей свою запертую на замки невозмутимого молчания любовь. Нужно только терпеливо дождаться этого часа.

Время шло. Николай поправился окончательно. И теперь, сидя в кресле с фотографиями в руках и тоскливо перебирая воспоминания, он смотрел как за окном, танцуя, кружатся крупные снежные хлопья. И цианистая скорбь недавних событий, окончившихся той роковой встречей с Михаилом, сменялась грустью предстоящей разлуки с Катей, которая острым кинжалом нависала над завтрашним днем. Именно завтра он собирался уехать, ничего не сказав об этом Екатерине. В конверте, который оставил ему Клоудс, лежало десять тысяч долларов, которых для Николая было более чем в избытке. А дальше видно будет, как все устроится.

Он уже узнал расписание поездов и автобусов, следующих до его родного города, и решил, что ехать удобнее всего на автобусе. Потому что он уходил в шесть вечера, а поезд, в половине первого ночи. А ему очень не хотелось, чтобы Катя застала их отъезд. Шесть часов – было самое подходящее время. Если они выйдут из дома часа в два, три, то они как раз успеют побывать на могилке Ирины Кошелевой, перед тем как покинуть эти края, оставившие по себе в его сердце разноречивые впечатления радости и горя.

В своем блокнотике, том самом со стихами, который сохранил Михаил, он написал на обратной стороне обложки: «На долгую и вечную память Кате от бесконечно любящего ее Николая!» А в середину вложил письмо, где он, со всей страстью и вдохновением написал ей о своей любви к ней, о которой он не мог рассказать ей иначе, чем таким вот «трусливым» способом – убегая. Но он действительно убегал! Убегал, спотыкаясь и цепляясь за ее любовь, которую нельзя было убить никаким расстоянием. И он прощался с ней лишь для того только, чтобы каждый день, каждый час возвращаться к ней в своем сердце, где она останется навечно!

Целых пять тетрадных листов занимало его многоречивое письмо - или – «всего лишь пять»? бумага всегда лаконична. Хотя каждое слово – это целая история! Целая жизнь! Это кусок сердца! Это слеза, в крохотной капельке которой может уместиться целый мир! Слово – это не только слово, но еще и чувство. Это как дух и материя. Наряд - для глаз; сущность – для сердца. И вот в этом быть может скудном по объему письме, он оставлял ей себя. Он оставлял все, чем он был, чем жил, чем дышал.… Это была его плачущая душа с виновато опущенной головой.

Но и он уедет не пустым. Он увезет с собой те поцелуи, оброненные ей на даче. Ее объятия. Те ночные звезды. Сны.… И воспоминания долгих дней счастливой, незабвенной близости! Конечно – это так ничтожно мало для алчущей любви. Но как много для философа и поэта рожденного ветрами. Как много для того, чей удел – бесприютные блуждания! Для нищего грош - богатство; для богатого богатство – нищета!

Нельзя обладать светом, им можно только упиваться, наслаждаться, согревать озябшее сердце…, даже любить его и желать – но не обладать. И она – это сияние вселенской тиары, всегда будет светить ему, и дарить свое тепло и нежность теми воспоминаниями, которыми напоена его грудь.

Быть может, она должна будет простить его за это бегство и даже за эту откровенность, которую он так беззастенчиво списал со своего сердца. Но зато она не сможет укорить его, если бы он вдруг пожелал ее взаимности. Настоящая любовь никогда не требует – но только отдает. Отдает все до последней крупицы! И это письмо к ней – завещание на всю его жизнь! Что еще он мог бы дать ей из своей бродяжей сумы, где остались одни лишь счета загубленных им жизней, отдавливающих его плечи?

Но он все же не мог избавиться от тех трепетных мыслей, которые рисовали ему блаженными красками картины их совместного счастья. Их бесконечной любви в сияющих лучах неугасимых чувств…. И так невыносимо тоскливо становилось на сердце.

А между тем уже вечерело, и скоро должны были вернуться Катя с Никиткой, которые уехали полюбоваться на снежный городок с Новогодней елкой, которую только вчера установили на городской площади. Николай отказался поехать с ними. Ему хотелось побыть наедине с самим собой. Со своим прошлым и будущим. Со своими мыслями, чувствами и этим заглядывающим в окна снегопадам. Потому что как много того, что не должна знать Катя. А эти немые стены не расскажут ей, какие беззвучные слова оглашали это затаившееся безмолвие комнат.

Николай поднялся с кресла и, постояв еще у окна, пытаясь разглядеть внизу расстлавшийся белизной оживленный двор, где тоже стояла небольшая елка, возле которой возились ребятишки, он повернулся и, пройдя в спальню, положил фотографии в пакет с деньгами, засунув их в ящик ночного столика. Задержавшись у зеркала, он несколько секунд разглядывал свое лицо, которое казалось, как-то сильно изменилось и даже постарело за эти минувшие полгода. Или ему так просто, кажется? Он тяжело вздохнул, понимая, что это именно так. Идут года то. Идут.

Дотронувшись до своего нового шрама пересекающего правую бровь, он наморщил лоб. «Неужели это многократно перештопанное лицо можно любить? Неужели оно еще может понравиться кому-то?» - мрачно подумал про себя Николай.

Он отошел от зеркала. Что ему собственно за дело, может оно кому-то понравиться или нет? Прошла уже та пора молодости, когда это еще его беспокоило. А теперь...

Пройдя на кухню, Николай занялся приготовлением кофе к Катиному приезду, напевая какую-то припомнившуюся ему мелодию из глубины своей юности.

А между тем, осталось совсем немного времени, когда он уже никогда больше не увидит улыбающиеся любовью глаза Екатерины. И завтра, когда она вернется с работы – их уже здесь не будет.

Приготовив кофе, Николай сел за стол, подперев подбородок руками и продолжая думать о чем-то безрадостном, тоскливом, печальном. То ему вспоминался Михаил вытирающий платком его окровавленное лицо; то Елена вдруг оживала в его памяти в тот последний день перед армией. То мать вдруг шептала ему какие-то ласковые, утешающие слова.… И снова он возвращался к Екатерине. И снова он думал о ней, заглушая свои громкие чувства….

Кофе уже давно остыл, прежде чем в прихожей заиграла мелодия дверного звонка. Очнувшись от своих дум, Николай поднялся и пошел открывать. Уже отсюда были слышны звонкие восклицания Кати и Никитки, которые с возбуждением, поочередно делились друг с другом впечатлениями от поездки, и которые сейчас, они заново начнут пересказывать Николаю. Улыбнувшись про себя, он отпер дверь…

ГЛАВА

Как-то незаметно, неощутимо, в какой-то тоскливой бессознательности рассудка мелькнул вечер, вырядившись в ночную пижаму из городских огней и звезд. Уже затихли, сравнявшись с сонным безмолвием комнат переливы экзальтированных голосов Кати и Никитки. Уже улегся ураган строптивых, неспокойных чувств Николая, взболтанных пронизывающими взглядами Кати, пытающую его сердце. И ночные нетопыри грусти уже опустились оголтелой, кровожадной стаей ему на грудь, терзая ее удручающей меланхолией и сплином. Уже замолкли сказанные слова; уже остыло то, что рвалось быть услышанным, но так и не увидело света. И только тишина, убаюкивающая утомленный буднями день своим умиротворяющим вокалом, неусыпно блуждала по опустевшим комнатам, заглушая последнее эхо Катиного прощания (с которой они расстались поздно вечером), и отчаянный стон Николая, проглоченный вместе с комком горечи и слез. Как не хотел он, чтобы она уходила!.. Но она ушла, унеся с собой свою очаровательную, жизнерадостную улыбку; свой томный, исполненный нежности взгляд; свое пьянящее дыхание и аромат духов… Она ушла, оставив ему до боли привычное «до свидания». Она ушла, не услышав отчаянного крика Николая: «Останься!» Ушла, так и не поняв его затененного тоской элегического взгляда. Не поняв, что прощаясь с ней, он прощался навсегда!

Но опустели комнаты. Обескровели. Обезжизнели. И часы, отделяя скальпелем стрелок оставшееся ему время, неумолимо передвигались по магистрали циферблата. И голова шла кругом от этого бешенного, суматошного круговращения стрелок, безжалостно наступающих новым, последним днем его пребывания в этом заоблачном мире глубоководных, скрытых под землей молчания страстей. И упиралось сердце! И противились чувства! Но…. Ах, эти стучащие в дверь нового дня часы! Этот вихрь секунд, отрывающий вчерашние дни его жизни! И падали снежинками клочки изорванных страниц и стылым ветром уносились в зимнюю, заоконную пучину…. И ночной маэстро наигрывал, срывавшимися в крик октавами, стонущую мелодию разлуки двух любящих сердец. Ах, маэстро! Сыграй-ка вечность! Залечи эти кровоточащие порезы от бритв скользящих минут. Уйми боль! Утешь душу!

Но минула ночь, в мучительной бессоннице за кухонным столом, за выпитыми чашками крепкого кофе, за тоскливыми думами и размышлениями, превратившись в жирную точку в конце эпилога этого драматического сюжета знакомства с Екатериной. Точку, после пяти лет жизни в этом городе. И что будет уже сегодня… - многоточие. Мучительное многоточие. Будущее без названия в еще ненаписанной книге!

Но какое же чудесное утро! Солнечное! Ни падающих снежинок, ни ветра. Совсем тепло. И небо чистое. Светлое, сквозящее перламутровой глубиной. Но не радовалось сердце Николая. Не сияло улыбкой лицо Никитки. Не для них был этот погожий зимний день, незамечающий их обнаженной грусти. Молчал Никитка. Молчал и Николай, завороженно, с замирающим сердцем взглядывая на невозмутимо равнодушное табло кухонного гарнитура.

Собирать было нечего. Ничто не принадлежало им. Разве что дни, проведенные в этих стенах и рядом с Екатериной.

Блокнотик со стихами Николай положил на чайный столик в гостиной, чтобы Катя могла его легко найти. Право же, какой ничтожный дар – стихи! Жалкий и совсем незначительный, который может вызвать лишь улыбку сочувствия на устах богемы. Духовное богатство не имеет ценников. Оно – не потребность покупателя! Оно – потребность творца! Но это все, что у него было. Что не убило время. Что выжило. Это были последние крохи нищего поэта в прохудившихся карманах…

И Николай тяжело вздыхал, с печалью глядя на старенький потрепавшийся переплет.

Они еще долго стояли у дверей в прихожей в прощальном безмолвии, думая каждый о своем. Но было пора.

- Ну что дружок. Идем? – сдавленным голосом обратился Николай к хмурому Никитке.

- Идем.

Они вышли. Закрылась за ними дверь. Дверь, за которой осталась счастливая и безмятежная жизнь. Впереди их ждала – неизвестность. Голые равнины. Пустота. Неопределенность…. Но это должно было случиться – и это случилось. Этот день настал. Ведь когда то он так жаждал этого момента, когда покинет заколдованный круг этого города. Отчего же он не рад теперь? Отчего такая тяжесть на сердце?

Купив гвоздики, они на такси добрались до кладбища, где была похоронена Ирина Кошелева. Николаю сообщили в «похоронном бюро», куда он звонил несколько дней назад, что ее похоронили именно здесь.

Недолго они искали могилку. Она находилась совсем рядом от входа на кладбище.

Присев на корточки, Николай положил цветы на простенькое, каменное надгробие. Никитка остановился за его спиной, неподвижным, застывшим в немой скорби взглядом глядя на табличку с именем его матери. И каждый что-то думал в эту минуту; говорил какие-то слова, которые беззвучным эхом взмывали над кладбищем, пронзая холодный воздух и, уносились в синеющую таинственность бескрайнего неба. Они найдут своего адресата. И быть может, ее бестелесный призрак витал сейчас где-то здесь, средь пустынных могил или печально заглядывал в их невидящие, траурные взоры, пытаясь сказать им о чем-то важном, нужном…

Долго они так стояли, овеиваемые роящимися думами и воспоминаниями. Но время шло. Взглянув на часы, Николай тихонько похлопал Никитку по плечу, глаза которого были подернуты болью занывших чувств от воскресших в его памяти видений. Может и не следовало его привозить сюда? Но они должны были попрощаться. Не могли они уехать, так ни разу и не навестив ее могилку.

- Пора Никитка. Пора. Время.

Никитка молча кивнул головой и, не сказав ни слова, пошёл впереди Николая по прочищенной сторожем тропинке к выходу.

В таком же мрачно-пространном состоянии они приехали на автовокзал. Купили билеты. Съели в кафе по бутерброду с чаем. Погуляли возле киосков, бездумно разглядывая витрины, и еще около получаса дожидались автобуса.

Скоро замелькали в окошке рокочущего «Икаруса» дома, встречные машины, прохожие, разрозненно бредущие по своим обыденным делам, магазины, рекламные щиты, киоски, фонарные столбы, фабрики, мост, под которым протекала незамерзающая узенькая речушка, а дальше реденький лес, незаметно оборвавшийся в пустырь и снова лес, какая-то деревушка, замерзшие на остановке люди, ждущие маршрутного автобуса…. И какая-то гулкая, тупая опустошенность овладела Николаем, словно из него выкорчевали все внутренности. И мысли, выламываясь из головы, терялись где-то в изгибах сучащейся дороги.

Николай взглянул на Никитку. Прижавшись лбом к холодному стеклу – он плакал. Тихо плакал, не издавая ни звука, чтобы не слышал Николай.

Он протянул руку и привлек его к себе.

- Все будет хорошо, дружище. Слышишь? Не плачь! Знаю, тяжело тебе. Но мы выкарабкаемся! Ведь мы вместе. Мы – сила! Все нам нипочем. Ведь так? – пытался приободрить его Николай, чувствуя, что и на его глаза наворачиваются слезы.

- Так, - кивнул головой Никитка, прижимаясь к нему.

- Ну вот. Все у нас будет с тобой замечательно. Поверь. Ну?

Никитка вытер слезы.

- Да. Я знаю, дядя Коля. Я больше не буду.

Справившись со своими чувствами, Никитка снова отвернулся к окну.

Подавив вздох, Николай тоже стал смотреть в окно, бессмысленно провожая текущие за окном пейзажи.

Вдруг кто-то пронзительно засигналил, обгоняя их мчащийся на большой скорости автобус. Николай равнодушно посмотрел на скользнувший под окном «500-ый мерседес», следом за которым проплыли два тонированных джипа.

«Важные персоны» - отвлеченно подумал Николай, отводя взор.

Снова раздался пронзительный сигнал клаксона и автобус начал снижать скорость.

Что-то шевельнулось в груди Николая. Что-то ожило. Заголосило. Запело. Заметалось.… Это же почувствовал и Никитка, беспокойно завертев головой пытаясь увидеть в лобовое стекло водителя, остановившийся эскорт машин.

Автобус затормозил и Николай, одновременно вместе с Никиткой увидел отворившуюся дверь «мерседеса» и стремительно выскочившую из нее Екатерину. Следом вылез Клоудс, направляясь к автобусу.

- Тетя Катя! Это тетя Катя! - радостно закричал Никитка на весь автобус. Перепрыгнув через колени Николая, он сорвя голову помчался к двери, которую предусмотрительно открыл водитель. Выскочив, Никитка с разбегу бросился в открытые объятия Екатерины, лицо которой казалось заплаканным. Николай тоже вышел из автобуса, со счастливым умилением и восхищением глядя на Катю, которая словно мать, только что обретшая своего потерянного сына, жадно обнимала и целовала сияющее неописуемой радостью лицо Никитки. Клоудс с улыбкой посмотрел на эту сцену и подошел к Николаю, которому все происходящее казалось каким-то чудесным сновидением. Он даже не был удивлен и не спрашивал себя, откуда Кате стало известно, куда он едет и что едет именно на автобусе. Он догадался, что об этом ей рассказал Никитка. И Николай был даже благодарен ему за это!

Клоудс протянул Николаю руку

- Ну, здравствуй…, как теперь тебя зовут то, все забываю…

- Владимир. Владимир Александрович Родимов.

- Ах, да. Владимир…. Уж думали, не догоним вас…. Что ж ты так Володя, ни слова, ни полслова?

Николай не ответил, рассеянно переводя взгляд с Клоудса на Екатерину, о чем-то возбужденно разговаривающую с Никиткой. Один из телохранителей Клоудса подошел к шоферу, что-то сунув ему, в то время как другие двое, доставали из багажника джипа чемоданы. Николай недоуменно взглянул на Клоудса.

- Что? Удивлен? Кто же виноват. Охмурил девчонку…. Убежал…. До истерики довел…. Знаешь Лопатин…, тьфу ты, Владимир, не привыкну никак…. Так вот, ты это… береги девчонку. Понял? Парень то ты надежный. Я уверен в тебе. И все же?.. Ну? Любишь ее? – вдруг неожиданно задал вопрос Клоудс, испытующе заглядывая ему в глаза.

Николай ошеломленно посмотрел на него, не зная, что ему ответить.

- Любишь? – снова повторил Клоудс свой вопрос.

Николай согласно кивнул головой, стыдливо отводя глаза.

- Что же так не смело? Да знаю, что любишь! – Клоудс вздохнул, - Ну и лады, дети мои. - Положив Николаю руку на плечо, печально произнес он, - И всегда любите друг друга! Живите счастливо! Да не забывайте, старика!

В это время подошла Катя, держа за руку Никитку. Виновато и в то же время с укоризной, она взглянула на Николая.

- Ну…, мне пора, - заспешил Клоудс, - Дочь? – он подошел к Екатерине, крепко обняв ее и что-то шепнув ей на ухо, отчего она, весело заулыбалась. После чего снова повернулся к Николаю, протянув ему руку, прощаясь.

- Береги ее Володя. В ней, вся жизнь моя.

Николай с силой пожал руку Клоудса, боясь взглянуть на не сводящую с него взора Катю.

- Поосторожнее…. Силище то у тебя… - сморщился Клоудс, потирая руку. Улыбнувшись, он хлопнул Николая по плечу и, повернувшись, направился к своей машине. Охранники, затащив чемоданы в автобус, тоже последовали за своим боссом, с любопытством взглянув на Николая.

- Ну что? – с лукавой улыбкой заглядывая Николаю в глаза, спросила Катя, достав из кармана маленький блокнотик в зеленом переплете и показывая его Николаю, как вещественную улику совершенного им преступления.

Николай смущенно покраснел. Подойдя к нему в плотную, она обняла его за шею под восхищенным взглядом Никитки и всех пассажиров автобуса. Прищурив глаза, она несколько секунд посмотрела на него, после чего произнесла игривым голосом:

- Неужели хотел избавиться от меня?

- Катюш, я…

- Молчи. Я все знаю, - закрыв его рот ладонью, оборвала его Катя. Подтянувшись на носочках, она осторожно с трепетом, прильнула к его губам. И этот долгий поцелуй стал бы вечностью, если бы шофер автобуса так бесцеремонно не засигналил, торопя их. Оторвавшись от сладких Катиных губ Николай, выдохнув, произнес:

- Ну что ж нам предстоит долгая дорога, моя ненаглядная принцесса. Ты готова?

- Хоть на край света!

- Никиток?

- Всегда готов, - по-военному отдав честь, ответствовал Никитка, озорно заскакивая в автобус.

- Тогда в путь!

Легко приподняв Катю за талию, он посадил ее автобус и залез сам. Двери за ними тут же закрылись и автобус, набирая скорость, помчался на родину Николая, где его ждала новая счастливая жизнь! С самого начала!!!

КОНЕЦ

Дата добавления: 2015-08-02