Во второй половине XX века 5 страница

Единственная известная группа, которая эффективно функционирует при системе единогласия, это квакеры. Квакеры чувствуют моральную ответственность, которая побуждает их прийти к согласию. Но национальные правительства не похожи на квакеров. Они идут на международные встречи, чтобы защитить национальные интересы. Зачастую одно или два правительства явно намерены вообще предотвратить достижение какого-либо решения».
Чтобы избежать организационной слабости чистого эгалитаризма, в ЕС была согласована система голосования по принципу квалифицированного большинства. В первую очередь, она была распространена на решение вопросов, имевших для ЕС особое значение — таких, которые, к примеру, касались импортных тарифов и сельскохозяйственной политики. В тех же областях Комиссии была дана существенная свобода для исполнения принятых решений.
Такая система объединяла черты эгалитаризма и иерархии.
В итоге более крупные страны, такие как Германия, Франция
и Италия, получили в Совете по четыре голоса каждая, Бельгия
и Голландия — два голоса, а Люксембург — один. Это означало, что, хотя в системе и не было очевидного гегемона, конструкция сообществ ставила крупные страны впереди остальных.
Подобное институциональное устройство может быть оправдано и с эгалитарной точки зрения — в том случае, если за точку отсчета берется человек, а не нация. В более крупных странах проживает больше жителей. Если бы у каждой страны частницы ЕС было равное с другими странами число голосов в Совете, то можно было бы радикально ставить вопрос о не- оправдан вой дискриминации граждан более крупных стран. Если взглянуть на институциональное устройство Сообщества под этим углом зрения, то оно являло собой шаг в правильном отношении, однако не решало в полной мере проблемы дискриминации против населения более крупных стран, в особенности Германии (имеется в виду, что процент жителей Западной Германии относительно численности населения ЕС в целом был существенно выше в сравнении с числом, характеризующим пропорцию от общего числа голосов в Совете, которая пришлась на долю Западной Германии).
На относительную дискриминацию такого рода в ЕС пошли сознательно, так как при более точном учете численности населения в институциональном устройстве ЕЭС политические позиции крупных и малых стран разнились бы между собой очень значительно. Облегчили этот шаг слабости в позиции Западной Германии как «политического карлика» в послевоенный период. В целом использование принципа квалифицированного большинства давало некую гарантию, что крупные государства-члены не будут действовать в ущерб интересам трех малых стран.
Укажем, что вопрос перераспределения голосов, которым наделена каждая страна в Совете министров ЕС и Европейском парламенте при принятии решений, в целях более полного учета в системе голосования демографического веса каждого государства-участника Союза, с новой силой прозвучал в самом конце 90-х годов, однако его принципиальное решение пока все еще остается недостижимым ввиду столкновения «национальных эгоизмов».

1960-е годы

В следующем десятилетии человеком, более других повлиявшим на развитие ЕС, стал французский президент Шарль де
По словам Дж. Пиндера, при генерале де Голле власть закона во Франции оказалась под вопросом: «Он ограничил исполнительную власть, которая более не вызывала уважения, к предпочел руководить с помощью референдумов, стараясь уничтожить всех посредников между собой и народом», на доверие которого он и опирался в своей политике. Его личная власть легитимизировалась харизматическим способом — как класть «отца нации», героя войны. Вопросы экономической эффективности не слишком его интересовали.
В целом такое описание свидетельствует, что де Голль был настроен анти-иерархически и в политике отдавал предпочтение авторитаризму. Новый президент страны видел самого себя воглаве «семьи» французов. Прямые истоки националистической идеологии голлизма можно проследить в неспособности слабого государственного режима Четвертой Республики во Франции отреагировать на нарастающий вал эгалитарных требований со стороны населения.
Левые партии этого периода, включая левые партии во Франции, также формулировали эгалитарные претензии к власти, однако они отдавали предпочтение бюрократическим методам решения общественных задач, что примирило их с бюрократией Сообщества, хотя и после некоторых колебаний. Идеологической основой той поддержки, которую в конечном счете оказали Сообществу левые, стало признание идеи экономического роста, который Общий рынок должен был ускорить. Ожидалось, что качественный рост будет благотворен для всех, включая трудящихся. Голлисты же, со своей стороны, отвергали право бюрократии, тем более международной, регулировать поведение людей. Судить о том, что верно и что ложно, они доверяли только нации, к которой, предположительно, принадлежали все лица французской национальности. Чтобы перестроить сообщества на сугубо межгосударственных началах, уничтожив самый дух наднациональности, де Голль инициировал серию переговоров по планам Фуше*, которые не принесли ему искомого результата, и пошел на подписание в 1963 г. так называемого Елисейского договора между Францией и ФРГ о двусторонних консультациях по внешнеполитическим и военным вопросам. Елисейский договор гоже не принес большого успеха французской дипломатии, потому что запа,дногерманское руководство предпочло, как и в многочисленных случаях в дальнейшем, не отказываться от ортодоксального проатлантического курса.
Немногого добившись подобными обходными маневрами, французское правительство остановилось на грани, за которой произошло бы разрушение институциональной системы Сообщества, и перешло к тактике «политического бартера», или «пакетных сделок, которые согласовывались в Совете министров: «Де Голль принудил Германию согласиться на единую сельскохозяйственную политику (ЕСП) угрозами бойкота. В обмен немцы получили высокие сельскохозяйственные цены…
и настояли на том, чтобы французы приняли на себя обязательства по «раунду Кеннеди» и более свободным условиям мировой торговли». Французские угрозы бойкота, которые привнесли в институциональный контекст ЕС «культуру вето», повлияли в направлении дальнейшего усиления в европейском региональном режиме эгалитарных черт, если судить с точки зрения участвующих в нем наций, которые представляют их политические лидеры.
Происходило это следующим образом. Искушаемая успехом единой сельскохозяйственной политики, Комиссия во главе е В. Хальштейном предложила, чтобы ЕЭС получала свой совет венный доход из отчислений от сельскохозяйственных и таможенных сборов (это повторяло бы, но в более крупных масштабах, принцип формирования бюджета ЕОУС). Укрепление способности центральных институтов ЕЭС к перераспределе нию доходов приближало бы их к выполнению традиционных функций национальных государств по сбору налогов и проведению социальных выплат.
В знак протеста против данной инициативы французские представители в июле 1965 г. покинули все заседания в рамках Французский дипломат К.Фуше (Cristian Fouchet) стоял во главе меж правительственного комитета, занимавшегося разработкой планов западноевропейского сотрудничества в области внешней политики, обороны и культуры В центре внимания комитета была французская концепция создания Европейского политического союза, направленная против <наднациональной> Запал ной Европы. В конечном счете она была отвергнута партнерами Франции в ЕЭС, которые предпочли сохранить присутствие наднационального принципа. в политическом устройстве <малой Европы>. Сообщества. Продолжительный французский бойкот завершился только в январе 1966 г. «люксембургским компромиссом», который дал руководителям национальной исполнительной власти право вето в отношении любого решения, которое должно было бы приниматься большинством голосов, под предлогом угрозы жизненно важным национальным интересам. В деле укрепления «эгалитарного устройства Совета министров» был достигнут еще один принципиальный успех.

1970-е годы

Хотя 70-е годы обычно называют периодом застоя в интеграционном развитии, тогда тоже были осуществлены несколько институциональных нововведений, которые важны с точки зрения организационной культуры ЕС. Это были годы, когда Сообщество переживало интенсивный процесс расширения. Сначала в него вошли Великобритания, Ирландия и Дания. Затем в конце 70 — начале 80-х годов последовали две стадии средиземноморского расширения. Расширение привело к тому, что в организации ЕС эгалитарные тенденции получили дальнейшее распространение.
Во-первых, подсистема Европейского политического сотрудничества (ЕПС), которая возникла в Сообществе в это десятилетие и имела целью институционализацию консультаций и сотрудничество по внешнеполитическим вопросам, в итоге явилась по преимуществу межправительственным механизмом. От нее исходили решения, обычно отражавшие не более, чем наименьший общий знаменатель национальных взглядов.
Во-вторых, в 1972 г. зародилась также межправительственная система валютно-финансового сотрудничества. получившая обиходное название «валютной змеи». После краха послевоенной бреттон-вудсской международной валютной системы потребность в координации валютной политики западноевропейских стран продолжала усиливаться, что привело к формированию в 1978—1979 гг. Европейской валютной системы, включавшей механизм совместного колебания валютных курсов и европейскую валютную единицу — экю, построенную по принципу «стандартной корзины» входящих в нее национальных валют.
В-третьих, в 1974 г. регулярно проходившие и до этого речи глав государств и правительств стран-участниц объединил инстуционализированы в форме Европейского совета Этот высший орган в системе ЕС отныне должен был форрмулировать политические предложения для Совета министров. Так как дискуссии национальных руководителей в рам ЕС проходили за закрытыми дверями и не подчинялись никакой формальной процедуре, они создавали лучшие, чемпрежде, возможности для достижения компромиссов между ними.
В-четвертых, институционализации подверглась система ротации председательских функций в Совете и функций представительства ЕС во взаимоотношениях с внешним миром. Иными словами, председательские функции в межправительственных органах институциональной системы ЕС поочередно выполняются с тех пор каждой из стран-участниц Союза. При этом они раз в полгода сменяют друг друга в алфавитном порядке. Наличие подобных организационных элементов подтверждает высокую степень децентрализации системы в целом. Институт ротации председательских функций обеспечил малым государствам -членам при выступлении в роли временного председателя ЕС значительно более влиятельные позиции в международной политике, чем те, на которые они обычно могли бы рассчитывать, так как подразумевается, что мнения, которые звучат из уст председателя ЕС, есть выражение европейского консенсуса.
Несмотря на то, что власть национальных лидеров в принятии решений в Сообществе еще более укрепилась, они не воспрепятствовали тому, чтобы «бюрократы» из Комиссии и особенно члены Суда ЕС, чьим институциональным интересам прямо отвечало сохранение наднациональных элементов в региональном политическом режиме, в этот период тоже наложили свой специфический отпечаток на институциональную эволюцию Сообщества. В частности, даже в те моменты, когда деятельность Совета и Комиссии бывала парализована разногласиями между государствами-членами, Суду ЕС удавалось поддерживать динамику интеграционных процессов благодаря судебному нормотворчеству.
В данной связи в специальной литературе наиболее часто упоминается вердикт, вынесенный Судом по делу Са8i ае Вiоп (1979 г.). Речь шла о том, что некая германская фирма, планировавшая имгтортировать в страну ликер под таким названием, столкнулась с запретом со стороны Федеральной монопольной администрации. Последняя действовала на том основании, что в ФРГ существовало правило, по которому устанавливалось минимальное содержание алкоголя в отдельных категориях спиртных напитков. Принятое по этому делу на региональном уровне судебное решение не подвергало сомнению право государств-членов контролировать производство и продажу спиртных напитков на собственной территории. Однако в нем было подчеркнуто, что регулирование минимального содержания алкоголя не служит гарантией справедливости торговых сделок и не является отвечающей общим интересам целью, которую можно было бы поставить выше требования обеспечить свободное движение товаров. Как и в большинстве последующих случаев судебного нормотворчества в ЕС, речь в данном случае шла об условиях конкуренции, свободе перемещения и устранении препятствий для внугрирегиональной торговли. Как считают специалисты, именно этот вердикт послужил своего рода провокацией в период усугубившегося в ЕС застоя и вызвал политический ответ со стороны Комиссии, которая постаралась использовать его для нахождения нового всеобъемлющего подхода к промышленной гармонизации в рамках общего рынка, действия Комиссии, в свою очередь, мобилизовали интересы определенных национальных групп производителей, которые стали активно лоббировать свои правительства, выступая за или против практики взаимного признания продукции стран-членов ЕС.
Тогда же Сообщество стало демонстрировать интерес к таким областям, как охрана окружающей среды и защита прав потребителей. По этому поводу наметился союз между определенными внутриполитическими группами и Комиссией, которая апеллировала к ним уже через голову национальных администраций. Институты ЕС приобрели некоторые полномочия в указанных областях даже ранее, чем это произошло с национальными правительствами. Поскольку дело стало доходить до ограничения национальной автономии в определенных сферах политики, резонно задать вопрос, почему государства-члены, которые держали в своих руках ключи к дальнейшему развитию ЕС не мешали Комиссии и особенно Суду в их бурной деятельности? Один из возможных ответов состоит в том, что эта деятельность отвечала интересам самих государств — до тех пор, пока они могли держать наднациональных акторов под контролем. Такой ответ можно принять применительно к периоду до радикального поворота к использованию принципа большинства при голосованиях в Совете, который произошел в 90-е годы. После такого поворота политический контроль отдельных правительств над содержанием законодательства и политики Сообщества был подорван. В объяснение можно было бы также подчеркнуть особую институциональную роль национальных политических лидеров, которые, в отличие от постоянных агентов исполнительной власти, таких как дипломаты, государственные служащие и военные, особо ограничены во времени. Из-за этого их часто больше заботят текущие вопросы избирательной кампании, чем долговременные последствия принимаемых ими решений. В дополнение к этому, по мере того как государства-члены привыкают извлекать разнообразные выгоды из сочетания пакетных сделок, которые зачастую невозможно расчленить, альтернатива участию в ЕС в форме выхода из него становится все более проблематичной и дорогостоящей. Таким образом повышается заинтересованность национальных правительств в эффективном функционировании институтов ЕС.

1980-е и 1990-е годы

На новом этапе более активной стала роль Европарламента, где также концентрировалось недовольство возникшими осложнениями в интеграпионном развитии. В 1980 г. большая группа европарламентариев, возглавляемая ревностным федералистом А.Спинелли, предприняла инициативу, которая в дальнейшем привела к одобрению Парламентом договора о Европейском союзе (1984 г.).
Эта инициатива имела целью произвести радикальные изменения во всей институционалыной системе интеграции. Критике были подвергнуты и логика введения в действие наднациональной иерархии, которой отдавал предпочтение первоначальный План Шумана, и эгалитарная логика межгосударственных отношений в последующем устройстве Общего рынка. Выступая перед Парламентом в июле 1981 г., Спинелли заявил:
«Впервые дискуссию о Европе уже не будет вести незначительное меньшинство... Наши народы наконец-то смогут решать, причем методами демократического участия, а не в результате инициативы или обструкции того или иного правительства, нужно ли двинуть вперед европейскую унификацию».
С его точки зрения, частичные бюрократические решения 50-х и 60-х годов более или менее соответствовали той повестке дня регионального объединения, которая сосредоточивалась вокруг проблем экономического подъема и военной безопасности, решавшихся европейцами под неоспоримым американским лидерством. Но ни эти методы, ни организационные методы 70-х годов, включая межправительственные соглашения, проходившие через систему политического сотрудничества и межправительственного валютного сотрудничества, не казались Спинелли и его соратникам достаточными для решения проблем безработицы, инфляции, реструктуризации промышленности, повышения конкурентоспособности Европы на мировых рынках и преодоления экологического кризиса, которые вышли на первый план в 80-е годы. Еврофедералисты полагали, что пришло время превратить Комиссию в федеральное правительство, назначаемое Европейским парламентом и ответственное перед ним.
Точка зрения Парламента основывалась на классической модели взаимоотношений законодательной и исполнительной власти, отраженной в конституционном устройстве большинства западноевропейских государств. Парламентарии доказывали, что федерация Европы непременно должна характеризоваться суверенитетом наднациональной парламентской и/или исполнительной власти. Таким образом, демократическая легитими зация ЕС должна была бы логически подразумевать либо большую роль Европарламента в определении состава наднационального правительства, либо систему массовых прямых выборов в члены Комиссии.
Если следовать федеративной парламентской модели, положение Председателя Комиссии ЕС должно было бы быть аналогичным положению главы национальной администрации, которому дано право выбирать остальных членов своего <кабинета. Потребовался бы и упрощенный механизм, дающий Парламенту возможность отправлять в отставку отдельных членов Комиссии. Предоставление Европарламенту такой возможности, в свою очередь, влечет за собой идею, что именно, он должен назначать Комиссию для выполнения парламентских решений. В целом для создания такой структуры, как того и требовал Спинелли, нужна была европейская конституция.
Жесткая конституция должна была бы поставить политические структуры «большого региона» под общественный контроль, тогда как Сообщество на более традиционной базе многостороннего договора давало руководителям национальной исполнительной власти свободу эксплуатировать и развивать наднациональные институты по собственному усмотрению при условии, что им удавалось достичь консенсуса на этот счет в своих собственных рядах.
Но на практике существование ЕС подтверждало, что, вопреки радикальным федералистским представлениям, наднациональная организация сохраняет управляемость и вне наличия централизующего ядра — до тех пор, пока участвующие в ней правительства согласны, исходя из соображений о собственной выгоде, следовать правилам квалифицированного большинства при голосовании в Совете, подчиняться решениям Суда при возникновении разногласий, уважать роль Комиссии как основного «локомотива» интеграции и предоставить Парламенту, как представительной структуре, некоторые ограниченные полномочия.
Сохранению на региональном уровне подобного гибридного институционального устройства способствовали и преобладающие в Западной Европе общественные настроения. Несмотря на усилия европарламентариев, в 80-х годах им так и не удалось привлечь на свою сторону последовательную массовую общественную поддержку.
В отсутствие заинтересованной массовой поддержки интеграция в основном оставалась делом элиты. У элиты же, в свою очередь, не было собственных причин, чтобы заботиться об устройстве ЕС как полностью подотчетной массам демократии. Ввиду этого отсутствие прогресса в развитии интеграции в период после 60-х годов объяснялось не столько незаинтересованностью в интеграции национальных политических элит (в конце концов, мало что могло бы предотвратить полный роспуск Сообщества, если бы именно в этом состояло коллективное желание национальных лидеров участвовавших в нем стран), сколько отсутствием согласия между ними в вопросе, насколько действительно полезна могла быть интеграция в противостоянии экономическому, социальному и политическому кризисам, которые тогда разразились. Основы ориентированного на экономический рост социального компромисса предшествующих десятилетий были подорваны. В его отсутствие преимущественно эгалитарное межгосударственное устрой - ство более не работало.
Несмотря на существование Парламента, у которого был уже более, чем чисто консультативный статус, а также Суда, уполномоченного разрешать споры между участниками, та центральная роль, которую получил в институциональной структуре ЕС Совет, все же позволяла числить объединение в ряду других, более традиционных межправительственных организаций. В силу своей природы, Совет должен был быть (и во многих случаях в 60-е и 70-е годы действительно был) тормозом на пути к единой федеративной Европе. И все же в середине 80-х годов тот же Совет принял решение двигаться к более полной интеграции. Такое решение выразилось в одобрении Единого европейского акта (ЕЕА). Почему же это произошло?
В те годы в странах-учасницах Сообщества наблюдалось смещение вправо общего идеологического «центра тяжести». Наиболее отчетливо соответствующие изменения проявились в Великобритании в 1979 г., когда премьер-министром страны стала М.Тэтчер. После того, как в 1983 г. находившееся под контролем социалистов французское правительство встало на жесткий курс денежно-финансовой политики, была обеспечена прочная основа для достижения согласия в отношении новой модели экономической политики — а именно неолиберальных программ 80-х годов, в которых прежние нормы государственного регулирования экономики были отвергнуты.
Так как большинство национальных правительств были уверены в своем общем твердом намерении сократить впредь вмешательство государства в экономику, им стало проще поддержать утверждение принципа голосования большинством в областях, которые относятся к внутреннему (взамен прежнего общего) рынка. Ожидалось, что завершение создания программы единого внутреннего рынка поможет преодолеть «евросклероз», который невыгодно отличал экономику стран ЕС от ее глобальных конкурентов. Выражаясь иначе, национальные правительства были достаточно уверены в существовании «европейского» консенсуса в базовых экономических вопросах, чтобы разделить с институтами ЕС окончательное право на принятие соответствующих решений, контролировавшееся ими через Совет министров. Это коснулось большинства случаев, непосредственно относящихся к законодательству по внутреннему рынку, где не удавалось достичь межправительственного единогласия.
Институциональные новации на данной стадии включили новые положения о голосовании по правилам большинства в Совете министров, возросшие полномочия Европейского парламента и создание Суда первой инстанции для сокращения объемов работы, с которыми Суд ЕС столкнулся после введения в действие постановлений по функционированию единого внутреннего рынка. До ЕЕА большая часть законов Сообщества получала одобрение через процедуру консультации. Это значит, что Комиссия выдвигала законодательное предложение, Парламент высказывал свою точку зрения по нему, а Совет принимал окончательное решение. С тех пор ЕЕА и Маастрихтским договором были последовательно введены в действие процедуры сотрудничества и совместного решения. По Амстердамскому договору 1997 г. процедура совместного решения (статья 1 89в Договора) заменила процедуру сотрудничества (статья 189с) во всех областях ее прежнего применения за исключением Экономического и валютного союза.
Законодательное предложение, которое относится к любой из областей хозяйственной политики, где решения ныне принимаются в соответствии с одной из двух вышеназванных процедур, исходит от наднационального органа (Комиссии), затем обдумывается в многонациональном кругу (в Совете). Вслед за тем удовлетворительное решение достигается в ходе сложной процедурной игры с твердо установленными правилами, в которой участвуют Совет, Комиссия и Парламент. Когда решение принято, оно не требует ратификации на национальном уровне. Однако национальные правительства обязаны его выполнить, действуя при этом под наблюдением Комиссии и в
пределах юрисдикции Суда.
Ради большей эффективности процесса принятия решений от прежнего постоянного поиска межправительственного согласия по ряду вопросов в режиме элитного управления отказались в пользу политической игры, по правилам которой отдельные государства-члены или институты ЕС иногда могут оказаться в положении проигравшей стороны. Решения саммита ЕС в Ницце в декабре 2000 г. это опять-таки подтверждают:
как следует из «Договора Ниццы», который еще предстоит ратифицировать, руководители стран Союза договорились, что впредь право вето не сможет применяться уже в 35 законодательных сферах. Впрочем, Германия по-прежнему не собирается отказываться от права вето в вопросах иммиграции, Великобритания — в сфере налогообложения и социальной защиты, а Франция — в области внешней торговли и культуры.
Хотя отдельные и в особенности крупные нации-государства в рамках Сообщества вряд ли когда-либо будут исключены из процесса принятия решений, как это легко может произойти в конкретными группами интересов в пределах нации, их можно изолировать и исключить из неформальных стадий данного процесса. Теперь, когда единогласия во многих случаях уже более не требуется, участие в неформальных сделках и коалициях становится принципиально важно. При этом по каждому вопросу хозяйственной политики возможно формирование целого ряда коалиций, которые способны провести устраивающее их решение. Создается обстановка, в которой государства вынуждены идти навстречу пожеланиям партнеров, чтобы сохранить доступ к более ранним, а тем самым, и более определяющим стадиям переговоров. Безапелляционно отстаивая свои национальные интересы (как это с успехом практиковал де Голль в условиях прежнего во многом эгалитарного устройства), под действием правила большинства нация в конечном счете участвует в формальных стадиях процесса принятия решений, но исключает себя из предшествующих неформальных стадий, которые по сути более важны.
Только на этой стадии поддержка рынка как социального института стала центральной целью региональных политических институтов. До этого рыночные механизмы скорее рассматривались как средство достижения целей безопасности и благосостояния в Западной Европе.
С точки зрения политической структуры, несмотря на сохраняющийся дефицит в плане демократической отчетности, в организации ЕС в последнее время был сделан важный шаг от модели политического управления, ориентированной на интеграцию и коллективные действия, к политической модели, которая ориентируется на установление и перераспределение в обществе благ и тягот.
Итак, региональный политический режим ЕС зародился в 50-е годы как режим элитного управления. Сейчас, спустя ряд десятилетий, мы наблюдаем довольно медленный и болезненный, далеко не во всем последовательный процесс его превращения в режим выборной политики на уровне «большого региона». Демократизация регионального политического режима ЕС в организационном отношении теоретически может привести к оформлению режима мажоритарного, в большой мере напоминающего политическое устройство в США, либо режима консенсусного, больше похожего на устройство ФРГ. Впрочем, более реальным представляется выбор в пользу режима консенсусного. Хотя строительство институтов и затрагивает прерогативы правительств государств-членов, именно они до сих пор остаются его окончательными арбитрами. Интеграция развивается неравномерно в различных сферах политики. Так, валютные вопросы, проблемы внешней политики и политики безопасности, сотрудничества в сфере борьбы с уголовными преступлениями на уровне ЕС по-прежнему решаются в процессе межправительственных согласований.

Литература
Манфред И.А. Париж — Бонн: 1958—1968. М., 1970.
Стрежнева М.В. Великобритания и Западная Европа: Политичесне аспекты. М., 1988.
Шебанов А.Н. Европейское объединение угля и стали. М., 1968.
Шемятенков В.Г. Евро: Две стороны одной монеты. М., 1998.
1992 год: новые контуры Западной Европы / Отв. ред. В.А. МарI1,IНОВ. М., 1992.

Глава 4.
Азиатско-Тихоокеанский регион на раннем этапе становления региональной подсистемы
международных отношений
(1900—1920-е годы ХХ в.)
В начале ХХ в. в результате Первой мировой войны и Октябрьской революции 1917 г. в России рухнула старая европейская система баланса сил. Первая мировая война привела к новому распределению сил на мировой арене и придала интернационализму новый смысл, а Октябрьская революция 1917 г. посулила народам революционными средствами преобразовать мир и установить в нем новый порядок, в то время как старые демократии боролись за претворение в жизнь старых демократических принципов. Изменения в политике, экономике и технологии также способствовали трансформации старой дипломатии: идея дипломатической секретности была пересмотрена в соответствии с новыми потребностями демократизирующихся обществ, а дипломатам, ранее выполнявшим в основном политические функции, теперь пришлось заниматься также экономическими и торговыми вопросами. Символом нового интер- национализма стала Лига Наций, в основе деятельности которой лежали положения Версальского и Вашингтонского договоров. США перешли на позиции изоляционизма, а Германия и Россия оказались аутсайдерами среди европейских держав.

Дата добавления: 2015-08-02