Глава 5. Аквамарин

- Ты влюбляешься, - говорит Сонмин, при этом выглядя так, словно собирается умиляться щенком, для которого внезапно нашли новый бантик.

- Не пори чушь, - отмахивается Хёкдже и накручивает спагетти на вилку.

- Ты идиот, - добавляет Кюхён, готовый пнуть щенка в угол. - И целых 27 минут доказывают степень твоего идиотизма.

- Мм?

Хёкдже невинно смотрит на друга, а тот раздраженно стучит по циферблату часов. Сонмин успокаивающе кладет руку на его колено, слегка сжимает пальцы и отпускает, подливает Кюхёну вина.

- Ты рассказывал о нем 27 минут. О том, что он глупый, не умеет сосредотачиваться и вообще обходится тебе неприлично дорого. Но, несмотря на все это, ты продолжаешь его рисовать и даже не жалуешься, а просто болтаешь о нем так, будто вы уже живете вместе, поэтому да, ты влюбляешься и ты идиот.

- Между нами ничего нет, - утверждает Хёкдже с набитым ртом. Подумаешь, рассказывал что-то. В конце концов, двадцать семь минут - это даже не полчаса. А между тем в памяти оживают воспоминания - поцелуи, легкие завуалированные касания, влажная кожа и сбившееся дыхание на губах.

Кюхён с подозрением оглядывает Хёкдже и внезапно хватает его за запястье, прощупывая пульс. Учащенный, конечно же. О каком спокойствии речь, когда блондин помнит вкус губ Донхэ - ягодный, глубокий и сладкий.

- Он хорошо целуется?

- Откуда ты—

- Ты действительно его целовал? И даже не один раз?

Кюхён кричит почти на весь ресторан, Сонмин тихо радуется, попивая вино, а Хёкдже отдергивает руку, чувствуя, что начинает волноваться еще сильнее. Ощущение, что его застукали за чем-то постыдным. Чертов Кюхён, он ведь спросил наугад, а Хёкдже взял и выдал себя - действительно идиот.

- Это не твое дело. И вообще мне пора собираться.

- Ну да, у тебя же очередное свидание.

Хёкдже закатывает глаза, не обращая внимания на короткий смешок Сонмина, а Кюхён демонстративно откладывает вилку и принимается сверлить друга осуждающим взглядом. Не действует. Хёкдже даже не чувствует себя виноватым - на его совести разве что вновь пробудившаяся страсть к искусству, ну и пара поцелуев, может быть. Хотя принимая во внимание то, что Донхэ совершенно не сопротивлялся, их можно списать, предварительно прокрутив в памяти и прочно закрепив, как фотографию фиксажем.

Хёкдже быстро доедает спагетти, подхватывает сумку с новыми красками и оставляет на столике плату по счету. Останавливается, чтобы потрепать Кюхёна по голове в знак маленькой мести, слышит его недовольное шипение и, переглянувшись с Сонмином, уходит. Пожалуй, это самый короткий ужин из всех, что они традиционно устраивают каждую вторую субботу.

***

Хёкдже замечает, что по-настоящему торопится домой только после того, как случайно пролетает перекресток на красный свет. Это странно - желание вернуться в студию как можно скорее, ведь обычно он наоборот старается задержаться где-то, лишь бы не видеть отсутствие цвета и не слушать абсолютное молчание стен. Впрочем, за последнее время многое изменилось. Присутствие Донхэ разбавило серость красками, а его смех вытеснил тишину. Хёкдже к нему привык. Он рисовал парня уже почти две недели, целых четырнадцать дней, а точнее тринадцать, потому что в четверг Донхэ заснул прямо в кресле, а Хёкдже накрыл его одеялом и ушел прогуляться. Ушел, чтобы не смущать, когда он проснется. Ушел, чтобы не искушать себя.

Донхэ приходил каждый день и постоянно казался ужасно уставшим, а на его теле иногда появлялись свежие синяки. На вопросы художника он не отвечал или отвечал несерьезно, и в пятницу Хёкдже не выдержал и незаметно проследил за Донхэ. Пожалуй, после того вечера он проникся к парню еще большей симпатией и решил, что картину следует полностью переписать в других красках - Донхэ оказался намного сильнее и целеустремленнее, чем Хёкдже представлял его себе изначально. Желтый следовало заменить золотым, а красный усилить до сангрии. Все цвета должны были стать глубже, насыщеннее, Хёкдже расплывчато видел их в своем воображении, но никак не мог правильно смешать краски в палитре. Донхэ по-прежнему ускользал, а Хёкдже не хотел никуда торопиться, опасаясь, что вместе с парнем уйдет и его талант. По сути, он мог закончить картину за первые дни, продолжая писать даже ночью, но надеялся задержать Донхэ хотя бы немного, поэтому часами изучал парня или создавал на новых холстах наброски, эскизы и скетчи, притворяясь, что по-прежнему пишет одну картину. Ту самую, на которой Донхэ обнажен. Он возвращался к ней в одиночестве, начинал на разных полотнах, разными красками, но несколько тонких элементов все равно выпадало, а Хёкдже никак не мог понять, каких. И все же Донхэ его вдохновлял. За несколько дней он сумел раскрепоститься и уже не так смущался своей наготы, общался с Хёкдже почти на равных, даже не думая пасовать перед общественным статусом парня. Художнику это нравилось. С Донхэ было легко - он рассказывал всякую чушь, а Хёкдже по ночам переносил эту чушь на картины, создавая интересные, живые полотна, которые на утро казались чужими и почти незнакомыми. Донхэ менял Хёкдже и влиял на его творчество, так же как Хёкдже влиял на Донхэ. Постепенно и в то же время слишком стремительно.

Кое-как припарковав машину, Хёкдже оглядывается по сторонам и разочарованно выдыхает, не увидев рядом с домом Донхэ. Все желание возвращаться в студию пропадает, и, надеясь хоть немного растянуть последние шаги, Хёкдже поднимается по лестнице, игнорируя лифт и меланхолично отсчитывая ступеньки. Донхэ сидит на последней и слушает музыку, которая едва просачивается из его старых наушников на лестничную площадку, а Хёкдже замирает на месте, едва не выронив из рук ключи.

- Ты здесь давно?

- И тебе привет, - отвечает Донхэ, усмехнувшись, и Хёкдже с опозданием понимает, что его вопрос прозвучал грубо. - Недавно, всего пару минут.

Очевидно, что это неправда. У парня непривычно бледные губы, а значит, замерз. Сколько он ждал? Полчаса? Час? Хёкдже жалеет, что не приехал раньше. Он внимательно рассматривает Донхэ и вдруг замечает на его коленях два бумажных пакета.

- Что это?

- Китайская еда. Ты ужинал?

- Нет, - Хёкдже не знает, зачем лжет - получается машинально, но Донхэ улыбается, и блондин почему-то думает, что попал в единственно правильный ответ.

Хёкдже разогревает еду в микроволновке, пока Донхэ принимает душ. Он знает, что у него дома нет ни горячей воды, ни электричества, знает про его долг, поэтому легко позволяет злоупотреблять собственным гостеприимством. Поначалу Хёкдже хотел втайне от Донхэ расплатиться с ростовщиками, но передумал, увидев, как парень днем моет тарелки в маленьком ресторане, а по ночам помогает перетаскивать деревянные балки на стройке. Человек, который столько работает, явно не захочет, чтобы кто-то посторонний самовольно влезал в его дела. Единственное, что Хёкдже себе позволил - небольшую беседу с ростовщиками, гарантировавшую Донхэ несколько спокойных недель и отсутствие распускающихся подобно уродливым цветам синяков.

Они ужинают, рассевшись прямо на полу посреди мастерской, сдвинув банки с краской к пустой стене и пробуя еду из коробок друг друга. Это уютно, это весело, и Хёкдже невольно вспоминает, как ужинал с Шивоном - обязательно за столом, иногда при свечах. Стоп. Почему он сравнивает? Неужели и правда влюбляется? Но этого просто не может быть.

После еды и горячего душа Донхэ опускается в кресло с довольной улыбкой и смотрит на Хёкдже, с наслаждением потянувшись. Он уже знает, как правильно развернуться, чтобы можно было не позировать, а просто полулежать, расслабившись, и слушать шорох тонкой кисти по белому, как снег, холсту.

Хёкдже наблюдает за тем, как Донхэ прогибается в спине, а тусклый свет за мгновение пересчитывает его острые ребра, скользит по матовой коже и устраивается мягкой тенью в изгибе его плеча. Во рту внезапно становится сухо, Хёкдже тяжело сглатывает и, сжав руки в кулаки, идет сразу к мольберту, даже не останавливается для того, чтобы поцеловать Донхэ - хватит, вчера он и так слишком далеко зашел, а с каждым разом все сложнее остановиться. Еще и слова Кюхёна - вспыхивают, как люминесцентная краска во вспышках молний.

Первый поцелуй был чувственным, но несерьезным, Хёкдже просто хотел проверить Донхэ на прочность, подстегнуть его к откровенности - парень выдержал и даже принял правила игры, поэтому останавливаться не было смысла. Второй поцелуй мало отличался от первого, но длился чуть дольше, третий - еще дольше. И так далее, по нарастающей, до тех пор, пока Хёкдже не переключился на шею Донхэ, задыхаясь, прикусывая его кожу, зализывая укусы. Донхэ не возражал, извивался и плавился, но инициативу все же не проявлял - даже не обнимал Хёкдже за шею, только поддавался его ласкам, вздрагивал от коротких прикосновений к груди и бедрам и сдерживал стоны, стараясь вообще не двигаться и ничем не выдавать своих чувств. Эта игра вместе с ее негласными правилами для них обоих оставалась загадкой.

- Ынхёк...

Художник отрывается от мольберта и встречает слегка недоуменный взгляд Донхэ. В чем дело? Хёкдже как-то странно себя ведет? Или Донхэ просто непривычно, что они обошлись без поцелуя? Он же должен радоваться, разве нет? Впрочем, спросить все равно не решится, и точно - молчит.

- Меня зовут Хёкдже, - нарочито безразлично, чтобы заполнить тишину, запоздало вспомнив, что настоящим именем называют только близкие.

Донхэ не выглядит удивленным. Скорее... понимающим. Он спокойно кивает и выбирает точку на стене позади Хёкдже. Кажется, размышляет о чем-то. Его настроение едва заметно меняется. Воодушевленный настрой бледнеет, как будто за окном вдруг начался дождь, а предзакатное небо заволокли громоздкие тучи.

- Скажи, почему ты прекратил рисовать? Хичоль говорил, что у тебя долгое время не было выставок.

- Это неважно, - Хёкдже отмахивается от неприятного вопроса, стараясь не допускать на холсте грубых мазков. Руки начинают дрожать, по позвоночнику прокатывается россыпь колючего холода.

- Да ладно, я вторую неделю сижу здесь голым, - с каким-то вызывающим энтузиазмом говорит Донхэ, пытаясь вызвать у блондина улыбку. - Имею я право получить ответ всего на один вопрос? Кстати, я ведь принес тебе китайской еды.

Хёкдже молчит, и Донхэ, выждав несколько минут, снова спрашивает, вкрадчиво, слегка с нажимом:

- Почему ты не рисовал?

- Не мог, - все же решается ответить Хёкдже. Почему-то не хочется грубить, не хочется видеть, как меркнет улыбка на губах Донхэ. - Ты когда-нибудь терял то, что давало тебе стимул жить?

- Да, - тихо, искренне. - Что потерял ты?

- Любимого человека. Он ушел и случайно прихватил с собой мою веру в себя. Так бывает, знаешь.

- Вы расстались? Но почему?

Донхэ смотрит прямо в глаза. Ждет ответа, позабыв про свою точку на стене, обеспокоенно хмурится. А Хёкдже вдруг ощущает волну согревающего спокойствия, хотя и не понимает, что на него так действует - может, Донхэ, а может - запах красок, но главное, чувствуется, что больно от тех воспоминаний, что вспарывали душу хуже ржавых ножей, больше не будет.

- Измена - довольно весомый повод для расставания, - и действительно - никакой боли, разве что легкая горечь. Хёкдже делает глубокий вдох и наносит на холст новый мазок - аквамариновый, цвета спокойствия. - Он нашел себе кого-то на одну ночь, а потом решил поставить меня в известность. Я, возможно, предпочел бы жить в своем счастливом неведении, но он всегда был честным, иногда даже слишком, и в итоге я начал ненавидеть - его, того, с кем он мне изменил, а заодно и себя.

- Он был дураком, раз не захотел тебя удержать.

- Нет, дураком был я, потому что ничего не замечал. Рисовал свои странные картины, видел только то, что хотел, а он просто устал от этого. Все справедливо, - Хёкдже говорит быстро, почти сбивчиво, словно пытаясь угнаться за собственными мыслями, упорядочить их, наконец, в голове и смириться, торопится высказаться, пока не понимает, что Донхэ притих, заинтересованно впитывая внезапные откровения, видя художника совсем с другой стороны. Это отчасти пугает - Хёкдже подпустил к себе слишком близко, снова показал узорчатые крылья, и теперь остается только одно - отлететь от огня, чтобы биться о стекло на достаточно безопасном расстоянии. - Ты опять напоминаешь мне манекен.

Донхэ выглядит крайне задумчивым, непривычно серьезным, и Хёкдже хочет вернуть обратно атмосферу легкости, окунуться в игру. Он откладывает кисть и подходит к креслу. Не сложно догадаться, что будет дальше, поэтому Донхэ послушно опускает веки, понимая, что затронул что-то непозволительно личное и лучше не продолжать.

Хёкдже рассматривает его, наклонившись к самому лицу, чтобы Донхэ чувствовал на губах его дыхание, и касается пальцами его шеи, ведет вниз, надавливая на кадык и чувствуя, как парень сглатывает, скользит по его груди к животу и продвигается ниже. Сердцебиение Донхэ учащается, он облизывает губы и случайно касается кончиком языка губ Хёкдже, легко вздрагивает, не решаясь открыть глаза, но широко распахивает их, когда художник обхватывает его член и ведет по стволу сомкнутой ладонью, впервые позволяя себе такую вольность, выходя на новый виток игры. Хёкдже чуть наклоняет голову набок, но не отстраняется, упирается свободной рукой в спинку кресла, чтобы было удобнее, дает тем самым понять, что не собирается останавливаться, упивается тем, что Донхэ не отталкивает, а тихо сгорает, подавляя стоны. Хёкдже так и не целует его, держится на расстоянии короткого выдоха, и это новая проверка на прочность, он хочет, чтобы Донхэ поцеловал его сам - все, что для этого нужно - чуть податься вперед и проскользнуть языком в рот Хёкдже, проявить, наконец-то, инициативу. Но Донхэ ничего не предпринимает. Тяжело дышит, борется с собой, чтобы не вскидывать бедра, наслаждается неторопливыми ласками, возбуждаясь все сильнее и сильнее.

Хёкдже не знает, что было бы, если бы не звонок в дверь. Он не идет открывать сразу, смотрит на Донхэ, оценивая его реакцию, но ее снова нет, Донхэ не просит его продолжать, не набрасывается на Хёкдже, не делает ничего. Поэтому парень медленно отстраняется, усмехнувшись, и уходит в прихожую, чтобы заглянуть в глазок на двери. На пороге - Шивон, как всегда вовремя. Хёкдже вдруг ловит себя на мысли о том, что не боится встречи с ним, он вполне готов открыть ему дверь, быстро поговорить и распрощаться. Быстро - потому что хочется вернуться к Донхэ.

- Я принес ключи, как и обещал, - Шивон начинает сразу с порога, чтобы не задерживать и не смущать своим видом - наверняка ведь заметил, как начало трясти Хёкдже при их прошлой встрече.

- Спасибо, - художник обеспокоенно оглядывается на дверь в мастерскую, словно проверяя, достаточно ли прочно она заперта. Почему-то не хочется, чтобы Шивон видел Донхэ, тем более обнаженным, не хочется, чтобы Донхэ слышал их разговор. Легкое собственничество, темное и будоражащее. Шивон замечает взгляд Хёкдже и передает ему связку ключей.

- У тебя кто-то есть? - звучит двусмысленно, и Хёкдже хочется усмехнуться.

- Да, - спокойно, ни к чему ругаться, лучше поскорее выпроводить Шивона домой.

- Я слышал, ты все время рисуешь какого-то парня. Он теперь твоя муза?

Почему Шивон спрашивает? Хёкдже читает его настроение и понимает, что это не ревность, не злость, скорее... дружеское участие. А что Хёкдже может ответить? Кто для него Донхэ? Понятно, что больше чем просто натурщик. Он словно теплый свет, к которому хочется тянуться, человек, которого хочется оберегать. В отношениях с Шивоном Хёкдже привык принимать, сейчас же ему хочется отдавать - заботиться о Донхэ, раскрываться для начала хотя бы в искусстве, а дальше... Время покажет. С Донхэ ни к чему торопиться, лучше спокойно покачиваться на темно-синих, шипящих волнах.

- Нет. Музы меняются и уходят, - отвечает Хёкдже. - Моей музой был ты. А он... Я хочу, чтобы он остался.

Хёкдже поражает искренность в собственных словах. Похоже, он и правда влюбляется. Осознание этого одновременно пугает и окрыляет - движение вперед определенно присутствует, и это вызывает какой-то дикий восторг, словно новая вспышка адреналина в кровь, безумие, впрыснутое в баллончик с краской, который распыляют на холст некогда бесцветной жизни.

- Я рад за тебя, - говорит с улыбкой Шивон, и чувствуется, что действительно рад. - Ну, мне пора.

- Знаешь, - Хёкдже бросает уже в спину парня. - Думаю, мы все-таки сможем остаться друзьями.

***

Когда Шивон уходит, Хёкдже чуть ли не бегом возвращается в мастерскую. Открывает дверь и вдруг замирает на пороге, думая о том, насколько слышны были их голоса. Донхэ по-прежнему сидит в кресле, накинув на себя рубашку и притянув колени к груди, пытается скрыть волнение и любопытство. Уютно, тепло, вписывается как недостающая деталь в пазл, и художник вдруг понимает, чего не хватало его картине - нежности, Хёкдже специально держался на расстоянии, а нужно было лишь добавить в картину немного себя, смягчить оттенки и окутать линии невесомым комфортом.

- Давай на сегодня закончим?

Хёкдже не хочет, чтобы Донхэ уходил, но рисовать он явно больше не будет, а просить Донхэ остаться просто так пока кажется странным - вряд ли парню понравится такая идея. К тому же Хёкдже нужно побыть одному - окончательно осмыслить прошлые отношения и понять, куда двигаться дальше. Донхэ смотрит на него непонимающим взглядом, а затем подскакивает с кресла и начинает одеваться, торопится, будто его выпроваживают.

- Ладно, хорошо, я приду—

- Завтра. Не забудь, - напоминает Хёкдже, чтобы Донхэ не надумал себе лишних глупостей. - С меня ужин. И еще... Лови.

В воздухе мелькают серебристые крылья. Донхэ вытягивает руки и подхватывает небольшой металлический предмет.

- Что это?

- Ключ от студии. В следующий раз не сиди на ступеньках.

И это важный шаг. Прежде всего, для Хёкдже. Настолько важный, что он сомневается в собственном здравом смысле, но сожалений никаких нет. Есть только легкость, несмотря на какое-то смятение в глазах Донхэ. Парень быстро зашнуровывает ботинки, подхватывает рюкзак и останавливается в дверях, словно вспомнив о чем-то. На несколько секунд он выпадает в пространные размышления, а затем подходит к Хёкдже и коротко касается его губ поцелуем. Поверхностно, скромно. Вне игры, и это тоже многое значит.

Дата добавления: 2015-08-02