Стёрли…, - глухо отозвалась Элеонор, - Немудрено. Она же еврейка. Когда-нибудь нас всех сотрут с лица Земли. Спасибо, герр Хилдебранд, вы сделали всё, что могли. 4 страница

- Ваша комната прямо по коридору, - спокойно сказал он, учтиво кивнув, и молча развернулся.

Спальня, предложенная гостю, была идеально убрана, на покрывале кровати лежала веточка лаванды и ещё каких-то горных трав. Дитрих принял приготовленную для него ванну и устало лёг на кровать, украшенную балдахином. От подобного комфорта фон Шварц уже давно успел отвыкнуть. Он подложил руки под голову и через уже начавшие слипаться веки стал рассматривать интерьер. Стены комнаты были украшены огромными гобеленами, изображавшими средневековые битвы крестоносцев. Задув свечи, Дитрих заметил (или ему показалось?), что фигуры на гобеленах начинают приходить в движение, почудился звон мечей, конское ржание. Мужчина поспешил списать это на переутомление, недавнее потрясение нервов, и со смехом укорил себя в том, что, мол, сильно впечатлился, как ребёнок, от историй о призраках.

В скорости Дитрих заснул. Во сне с ним начало происходить нечто странное. Он помнил всё отрывками. Он изнывал от жажды, тело было скованно болью от ран, но он рьяно, из последних сил, сражался с какими-то смуглыми воинами в восточных одеждах. Борьба была неравна, точнее это больше напоминало не бой, а коварное избиение. Он слышал обрывки фраз: «Твой Бог не поможет тебе… …ни твой Король, ни твой Магистр. Мы далеко от Крак Шевалье..»

Дитрих упал из-за чьей-то коварной подножки. Чувствуя, что его век окончен, он лишь устало закрыл свой единственный глаз, смиряясь с Судьбою. С усилием приподняв веко, налившееся свинцовой тяжестью, он увидел, как руку врага, уже занесшую саблю, перехватила рука в кольчужной перчатке, рука какого-то неизвестного Спасителя. Сам Спаситель виделся белым расплывавшимся пятном в угасающем взоре Дитриха. «Наверное, это Ангел..,» - пронеслось в мыслях фон Шварца. Мысль невольно слетела с окровавленных разбитых губ.

- Осторожнее. Как с действиями, так и со словами. Магистру как раз таки будет интересно, равно как и Саладину, как на этих землях притесняют паломников, - величественно, гордо и размеренно, с назидательными нотами сдерживаемого гнева, прозвучал голос Спасителя.

Кто-то бережно приподнял голову лежащего на песке Дита, а кто-то второй аккуратно начал поить его водой из фляги, второй рукой утирая его лицо от грязи, пота и крови. Эти кто-то переговаривались между собой на старонемецком языке. Искры, разноцветные круги плыли перед взглядом Дитриха, но после утоления жажды его взор стал проясняться, и он увидел, как в нескольких метрах от него Спаситель что-то грозно высказывает напавшим на него людям. После грозного крика Спасителя, напавшие на него негодяи быстро запрыгнули на коней и, вздымая пыль, скрылись за барханами.

Спасший его мужчина быстрым шагом двинулся по направлению к оазису, куда оттащили Дитриха другие мужчины в белых плащах с чёрными крестами и, промыв раны, со всей бережностью забинтовывали. Дитрих из последних сил попытался сказать слова благодарности, на что один из мужчин, с мягкой улыбкой приложив палец к своим губам, жестом велел ему молчать, а второй лишь кратко бросил: «Helfen-Heilen-Wahren» (Помогать-Лечить-Защищать, девиз Тевтонского Ордена). Несмотря на всю аккуратность и быстроту движений людей, бинтовавших раны, острая боль пронзила израненную плоть, и Дитрих упал в обморок. Последнее, что он запомнил, это испуганно-встревоженные лица мужчин.

Дитрих очнулся и простонал от ужасной головной боли. Он попытался подняться на локте и стиснул зубы, чтобы не закричать от пронзившей всё тело боли. Чьи-то тёплые чуткие руки, настойчиво, но мягко уложили его обратно на спину. Ткань, смоченная живительной прохладной влагой, легла на его лоб, принеся успокоения, унося боль и тревоги. Тяжело, лихорадочно дыша, Дитрих открыл глаз и боковым зрением осмотрел обстановку: внутренний двор какого-то замка, колонны, держащие свод над ним, шелест воды из фонтанов, зелень кустов и деревьев. Он лежал на какой-то кушетке, под навесом свода. Медленно он повернул голову и увидел сидевшего рядом Спасителя. Это был высокий мужчина в белом плаще, украшенным массивной цепью на груди, с большими внимательными голубыми глазами, тонким римским носом, высоким лбом и упрямым подбородком. Взгляд его был чуток, мягок, но скрывал некую ярко-выраженную властность, как и осанка, манера вести себя, тон речей.

Со свода потолка свисала резная курительница, и из неё струился дым благовоний. Прочитав на лице Дитриха множество невысказанных вопросов, мужчина заговорил первым, чтобы опередить все вопросы гостя, ибо гость был слаб и лишние разговоры утомили бы его, выпили б остатки сил.

- Молчи, береги силы. Молчи и слушай. Не шевелись: иначе сдвинешь компрессы из целебных трав и мазей. Ты в моём доме, Путник. И тебе нечего бояться больше. Ты в полной безопасности, - спокойным голосом, приводящим словно гипнотически к полному повиновению, покорности, даже такие гордые сердца, как у Дита, молвил незнакомец и взял со стоявшего рядом столика миску с какой-то густой похлёбкой. Другой рукой он подложил под голову Дитриха ещё одну подушку, чтобы голова гостя оказалась на большем возвышении.

Несмотря на полную измождённость и постоянную ноющую боль во всём теле, Дитрих смутился от осознания перспективы, что его сейчас будут кормить с ложки. Незнакомца вовсе не смущало такое положение вещей, по его мимике читалось, что это для него нечто обычное и заурядное и ничего зазорного в этом нет. Но, поймав тень смущения и изумления, лёгшую на лицо Дита, он поднял красиво очерченную, изгибающуюся кверху чёрную бровь, сурово опустив вниз вторую, и, выдержав паузу, промолвил:

- У нас в госпитале и бароны так едят, если попали в положение вроде твоего. Твои раны - это не твоя вина, как и твоё положение, и нечего его стыдиться. Оставь смущение для других случаев. Ешь, тебе нужны силы.

Ложка неумолимо придвинулась к губам Дита, он понял, что сопротивление бесполезно, и решил прислушаться к мудрым словам Хозяина, тем более спасшего ему жизнь.

Мужчина ловко кормил гостя, это было для него привычно: видимо, он общался с ранеными и страждущими не один раз.

- Наш Король и правитель мусульман Саладин заключили мир… Крестоносцам было велено охранять паломников и сохранять мир. Но.. То сарацины нападут на купцов, то недостойные из братьев-рыцарей ограбят караван… Вообщем, как всегда, не всё так идеально. В Крак дэ Шевалье, крепость-оплот всех братьев-рыцарей, тянутся постоянные потоки людей: и рыцарей, и паломников. Сладкая добыча, кою подкарауливают любители грабежа. Ты и пал их жертвой. Сражался ты знатно… Как тигр, - Дитрих невольно поморщился, заслышав очередное сравнение его со зверем, - Слишком горячее? - молниеносно и чутко отреагировал Хозяин.

Дитрих отрицательно закивал головой.

- Вот и хорошо. Итак… Продолжу… Воин ты хороший, но одежды у тебя простого человека. Ты не рыцарь Ордена. Иначе было бы легче найти твоих друзей. Да и на паломника не похож… Впрочем мне безразлично твоё сословие, имя и прочее…Орден святой Девы Марии гостеприимен для всех братьев во Христе. Гости, пока не затянутся твои раны, а далее иди своим путём. Прости мне мою прямолинейность. Моя должность обязывает быть прямолинейным. Если некуда пойти –то…можешь помогать Ордену, или вступить в наши ряды. Нам нужны люди, умеющие сражаться и отважно… Но я не настаиваю. Просто предложил. Ты не похож на того, у кого есть дом, семья. Ты похож на человека, коему некуда идти и более того...на человека, что бежит от прошлого. Хочет сжечь его. Впрочем, в Святую Землю и стремятся именно те, кто хочет сжечь своё прошлое, начать новый этап жизни…

- Разве можно сжечь прошлое? - со вздохом Дитрих отвернулся от пустой миски, на звук кричащих павлинов. Даже здесь невозможно забыть о чудовищном режиме Гитлера, которому он прислуживал очень долгое время. Вот злонасмешка.

- Да. Можно, - тем временем отвечал рыцарь, - Сжечь благими делами и ими же стереть тёмные пятна нашей Души. Многое в наших руках, Друг Мой. Глупо уповать на одного Бога или Судьбу. Многое, не всё, но многое творим и должны творить лишь мы сами. Исключительно по велению своего Сердца. Король может требовать повиновения, приказывать, равно как и Магистр, Отец может требовать послушания, но за всё сделанное в ответе лишь мы, за всё мы дадим ответ Богу. Неисповедимы пути Его. Никто не может знать, что ждёт его. С чего ты решил, что жизнь окончилась? Может, многое ещё впереди, многое, что уготовано тебе Богом. Может, он решил тебе даровать искупление грехов ещё при жизни? Не всём даётся такой шанс. Не упусти его! - мужчина назидательно указал пальцем на Дитриха, - Все мы творили тёмное, грязное. Никто не без греха. Разница лишь в том, что кто-то захотел искупить грехи благими делами, а кто-то не воспылал таким желанием. Решать только тебе!

Мужчина резко поднялся и быстро развернулся спиной к лежавшему Дитриху. Взметнувшийся от резкого движения, плащ Хозяина накрыл гостя белой ризой. Дитрих внезапно понял, что он в комнате замка Линдхоффа, и уставился на потонувший во мраке потолок. Фон Шварц подумал было, что это сон, но… вдруг его обоняние поймало стойкий аромат восточных благовоний. Одеяло сбоку от него было примято, будто бы кто-то сидел рядом.

- Спасибо, Хозяин, - прошептал он в пустоту, абсолютно уверенный, что рыцарь его слышит, - Я постараюсь сжечь своё прошлое.

В ответ – ни шороха, и сколько бы Дитрих ни пытался уловить в комнате признаки потустороннего мира, ничего не менялось. Аромат благовоний начал постепенно развеиваться, снова погружая фон Шварца в сон.

XX.

- Вы любите кататься верхом, герр фон Шварц? – поинтересовался граф за завтраком.

Дитрих одобрительно кивнул. Через час они уже объезжали его владения.

Тильберт ехал на чистокровной гнедой кобыле, в светло-коричневых брюках для верховой езды, в коричневых, начищенных до блеска высоких сапогах, в белоснежной рубашке, рукава закатаны и открывают мускулистые руки, ворот распахнут, позволяя видеть гладкую безволосую грудь. Под Дитрихом был вороной жеребец, чья безупречная шерсть переливалась в свете солнца множеством оттенков: от золотистого до стального.

- Как же вам идёт чёрный цвет, - восторженно отозвался Тильберт, оглядывая фон Шварца, одетого в чёрное, на чёрном коне, - Вы как Ангел смерти, простите уж за сравнение.

- Так и есть, - честно ответил Дитрих, - Так получилось, что Смерть – моя излюбленная супруга. Шлюха, которая принимает всех, мне она хранит верность, и с самой юности мы шли с ней рука об руку.

Граф вдруг неожиданно рассмеялся, а потом, переведя дух, сообщил, что именно вызвало приступ смеха:

- Ваша супруга… Интересно, она тоже не носит обручальное кольцо?

- Ах, это…, - Дитрих и не подлумал, что на его безымянном пальце никогда не красовалось обручального кольца, - Нет, в прямом смысле я никогда не был женат и вряд ли буду.

Дитриху неловко было в этом признаваться, однако он чувствовал, что этой супружеской чете он может доверять, пожалуй, больше, чем священнику.

- Боюсь, мне сложно вас понять, - покачал головой Тильберт; он – это было видно – явно любил свою Фредерику, - А вы когда-нибудь любили, герр фон Шварц? – напрямик спросил он.

- И сейчас люблю, - ответил Дитрих, - Её зовут Стефана.

Он прикрыл глаза, мучительно попытался вспомнить аромат её кожи: миндаль? Амаретто? Нет, ни то и ни другое. Вереск и полевые цветы. Будь проклята эта сентиментальность!

- Стефана…, - повторил граф, - Благородное имя. Переводится, как «корона». А вы, Дитрих – «король наций». Странно, что судьба развела вас. Король без короны никто, ровно как и корона без короля.

Фон Шварц почти смутился: по правде говоря, он никогда прежде не задумывался о значении своего имени и имени Стефаны. Забавно вышло, очень забавно…

- Я уступил свою корону лучшему другу, - с тоской признался он, - Наверное, этого не следовало делать. Но мой друг, Герхард, и сам никогда не ставил женщину на первое место. Однажды он спас мне жизнь, выбирая между мной и русской девчонкой, что вскружила ему голову. Это была единственная любовь в жизни Герхарда, всегда такого трезвого и рассудительного, но он отказался от неё, выбрав меня. Вот и я отдал ему Стефану. Он не любил её, нет, потому и не мог оценить, какая женщина ему досталась. Нет, не женщина… В любви она была ребёнком. Она любила такой непритязательной, такой покорной, настороженной и пылкой любовью юной девочки, какой никогда не бывает требовательная и домогающаяся взаимности любовь взрослой женщины. Бедняжка даже не чувствовала, что Герт не любил её, она просто жила своим чувством к нему и расцветала. Она никогда не хотела походить на самонадеянных светских львиц, её идеалом была Елизавета Венгерская.

- Знаю эту святую. Её всегда изображали с розами, - улыбнулся Тильберт, - В 1223 году францисканские монахи познакомили Елизавету с идеалами бедности и милосердия, проповедуемыми их орденом. Францисканство произвело на Елизавету сильное впечатление, и она решила жить в соответствии с его духом, помогая бедным и нищим. Большое влияние на Елизавету приобрёл Конрад Марбургский, суровый проповедник крестовых походов и инквизитор. В Эйзенахе благодаря ландграфине была построена большая больница для бедных. Всё свободное время Елизавета отдавала служению обездоленным. В молитвенных образах она изображается в окружении нищих и калек, ожидающих излечения. Некоторые представляют её мужа человеком грубым, корившим жену за то, что она зря расточает деньги и продукты, запретившим ей заниматься благотворительностью, после того, как разнёсся слух, что ландграфиня хочет продать замок, чтобы помочь нуждающимся. Житие Елизаветы повествует о том, как однажды муж встретил её на улице, когда она несла хлеб в переднике, чтобы передать его бедным. Когда он раскрыл передник, чтобы посмотреть, что в нём, то нашёл его полным роз. Другая легенда о её милосердии рассказывает, что однажды она положила прокажённого младенца в свою постель. Её муж, вернувшись домой, в гневе отбросил покрывало и обнаружил не больное дитя, а Младенца Христа, лежащего там. После этих чудес, по преданию, ландграф разрешил жене продолжать благотворительную деятельность.

- Спасибо за историческую справку, - поблагодарил Дитрих, - Да, Стефана хотела быть похожей на неё. Согласитесь, как мало женщин в наше время, которые ставят своими идеалами не звёзд синематографа, а христианских святых.

- Вы весьма категорично судите о женщинах, - усмехнулся граф, - И всё же с вами сложно не согласиться. Другую такую корону отыскать не так уж просто.

- Другой такой нет…

Дитрих задумчиво вгляделся в горизонт. Да, он помнит тот день, когда Стефана поведала ему свою тайну. Он и сам тогда немало удивился.

Всё тот же Бергхоф – место, где зародилась любовь, которой нельзя было зарождаться, где Король Наций отыскал свою Корону. Раннее утро. Голубовато-серая ночная дымка ещё не покинула комнату Стефаны, где они провели очередную ночь вместе. Причудливые тени бегают по её плечам, фон Шварц вдыхает аромат её разметавшихся по подушке белокурых волос, прижимаясь животом к её спине. Их пальцы переплетены.

- Как хорошо…, - тихо прошептала Стефана, - Такое чувство… Как будто сам Бог улыбается мне. Ты веришь в Бога, Дит?

- Да, я католик.

- Но твой идеал – фюрер?

Фон Шварц вздрогнул: слишком смелый упрёк; браво, Стефана, хорошо, что помимо меня, тебя никто не слышит.

- Я никогда не сравнивал фюрера с Богом. Это разные вещи. В Бога я верю, а на фюрера просто хочу быть похожим, впрочем, как и любой немецкий мужчина. А у тебя разве нет идеала для подражания?

- Есть, - Стефана крепко сжала его пальцы, - Конечно, есть…

Тогда-то она и рассказала ему про Елизавету Венгерскую, а он, слушая, представлял себе эту святую с лицом Стефаны, с её мягким голосом и застенчивой улыбкой…

- О чём-то задумались? – вырвал его из объятий памяти голос графа Тильберта.

Дитрих почувствовал себя неловко: граф что-то рассказывал ему, а он не слушал, думал о своём.

- Простите, - отозвался он виновато, - Я просто… задумался.

- Ничего страшного, - успокоил его Тильберт, - Пока вы думали, думал и я. Вы сообщили нам сведения о Николасе; в благодарность и я что-то должен сделать для вас. Я долго не мог понять, что осчастливило бы вас помимо нашего гостеприимства. Вы казались мне человеком гордым и самодостаточным, закрытым от внешнего мира. Но когда вы говорили об этой женщине, о Стефане, только тогда ваш взор оживал, наполняясь тоской и одиночеством, которые не скрыть никакой даже идеально отрепетированной, беззаботной улыбкой. Я помогу вам с ней встретиться. Полагаю, вы бы и сами это давно сделали, но вам неизвестен её адрес? Что ж, я помогу.

- Она в Аргентине, - объяснил Дитрих, - Одна растит их с Герхардом сына.

- В Аргентине? Беженка? - загорелся граф Тильберт, - Я думаю, что вы с ней вскоре увидитесь, ибо она просто не сможет обойти вниманием благотворительную акцию, носящую имя Елизаветы Венгерской. А сейчас нам надо возвращаться, Фредерика ждёт нас к чаю. По субботам мы пьём вишнёвый.

Он развернул гнедую кобылу, пришпорил её, и та пустилась вскачь, вздымая копытами клубы пыли. Прекрасные всё-таки люди, эти фон дер Линдеманнгерцы…

XXI.

Аргентина, Буэнос-Айрес. Столица, культурный оплот, административный и экономический центр страны. Сухие, статуарные титулы. Поражают и несколько пугают. Буэнос-Айрес, это не просто грандиозный, в каких-либо отношениях, экономических или культурных, город, идущий в ногу с современностью, отдельный административный регион. Нет, это Сердце Аргентины, куда, через аорту легендарного залива Рио-де-ла-Плата ведут артерии дорог, вены рек. Сердцебиение звучит раскатами волн морского прибоя, стуком кастаньет и следующих ем в такт каблуков, чарующим шелестом юбок, разлетающихся в порывах фламенко и пассадобля, криками «Адэланто, амиго!», шумом ночной жизни кварталов, Порта и Пласа-Доррего. Само название «Буэнос-Айрес», наполнено бодрящей лёгкостью и дружелюбностью, ибо означает оно пожелание «Хороших ветров!». Буэнос-Айрес был основан искусственным «слиянием» порта и близ находящегося городка, и впитал в себя энергетику двух стихий: Земли и Воды. Чтобы ощутить энергетику этого города - в нём надо побывать лично.

Впрочем, для Кристен Брандт, так звали Стеффану по её новому паспорту, Аргентина так и не стала Родиной. Для неё родным домом всегда становился тот, в котором жил её любимый человек. И этим домом навеки останется Германия. Оттуда Дитрих фон Шварц не уедет, она знала. Он был немцем до мозга костей, и она не сомневалась, что даже если бы он родился во Франции, Италии или даже России, его всё равно тянуло бы ко всему немецкому, иначе и быть не может.

Как и следовало ожидать, она явилась на благотворительную акцию, названную именем Елизаветы Венгерской. К слову, Стефана была очень удивлена такому необычному стечению обстоятельств. Благотворительные акции для беженцев проводились в Аргентине, нельзя сказать, что часто, и всё же не раз, однако все они имели куда более мещанскую символику, название и лозунг. Впрочем, оно и хорошо, что эти акции не прикрывались именами святых, ибо нередко под видом благотворительности проводились крупные денежные махинации, и разочарованным беженцам приходилось довольствоваться лишь жалким сухим пайком или благотворительным концертом какого-нибудь не слишком удачливого ансамбля. Стефана уже давно перестала верить, что эти мероприятия хоть как-то улучшат их с сыном жизнь, она погружалась в работу с головой: в один период она работала три смены подряд – с утра уборщицей, днём прачкой, а по вечерам официанткой, а маленького Дитриха, сына Герхарда, оставляла на поруки Ребекки и Педро, которые всегда были рады видеть этого жизнерадостного мальчишку в своём доме. Таким образом, Стефана виделась с сыном только в выходной день, и то, не каждую неделю, так как работа изматывала женщину настолько, что порой не хотелось ничего, кроме как выспаться. И всё же, ради благотворительной акции имени Елизаветы Венгерской Стефана даже взяла отгул, ибо внутреннее чутьё подсказывало ей, что это совпадение не случайно. И впрямь, денег, которые ей выдали, хватило бы на то, чтобы взять отпуск и провести его с сыном в Бразилии, посмотреть Карнавал, которым в своё время так грезила Ребекка. Руки тряслись, когда она расписывалась в чеке, и Тильберт фон дер Линдеманнгерц, выдававший его, расплылся в умилённой улыбке, которую редко кому доводилось видеть на его серьёзном лице.

- Вы шокированы, фрау Брандт, - поинтересовался он, обратившись к Стефане по её новой фамилии, которую Дитрих заведомо сообщил ему, - Если денег недостаточно, могу выплатить ещё.

Стефана опешила.

- С чего такая щедрость, господин?

- Один богатый человек продал своё фамильное имение ради благополучия беженцев, в частности, ради вас.

- Ради меня? – женщина чуть не потеряла дар речи, - Но кто этот человек?

Тильберт загадочно улыбнулся – он явно не намеревался раскрывать все карты сразу, таков был план.

- Его имя переводится как «Король», - ответил он всё с той же улыбкой, - И вы его знаете очень давно. Впрочем, если вы его забыли, у вас есть прекрасный шанс вспомнить, встретиться с ним сегодня вечером на берегу Рио-де-ла-Плата и отблагодарить лично за такую щедрость.

- Он – сутенёр? – от чудовищной догадки Стефану обдало холодным потом, - Передайте ему, что я не продаюсь, и никаких денег в таком случае мне не надо!

Она уже готова была порвать выписанный ей чек, но рука внезапно рассмеявшегося графа Тильберта вовремя остановила женщину, что вызвало её недоумение.

- Я не понимаю вас! – в бешенстве выкрикнула Стефана, - Перестаньте же, наконец, говорить загадками. Кто это?!

- Ладно, скажу больше, - Тильберт посерьезнел, - Скажу, пожалуй, даже слишком много, чтобы вы мне поверили. В честь этого человека вы назвали сына.

- Дитрих? – если бы Стефана не сидела, то наверняка эта новость лишила бы её способности стоять на ногах; женщина испуганно ахнула, прижав пальцы к губам, с которых сорвался этот невольный вздох, и снова переспросила: - Дитрих… Здесь? В Буэнос- Айресе? Но где он?

Она огляделась, потом, вытянув тонкую шею, заглянула графу через плечо, однако никого похожего на фон Шварца не разглядела. Она осмотрелась ещё раз, тщательнее вглядываясь в лица окружающих: он мог и измениться за прошедшие годы. Интересно, как он сейчас выглядит?

Спокойный голос Тильберта прозвучал над её ухом не сразу – видимо, графу хотелось понаблюдать за её реакцией на его слова, и по этой реакции он понял, что Стефана всё также ждёт и любит Дитриха, стало быть – всё не напрасно.

- Дитриха фон Шварца здесь нет, - произнёс он, - В этом помещении нет, - с улыбкой уточнил он, - Но вечером он с вами встретится, для того он и ехал сюда. К такому случаю вам понадобится ещё и вот это.

Вскинув на Стефану весело блеснувшие глаза, он извлёк из-под стола большую картонную коробку. В ней лежало красное платье с глубоким вырезом на спине, которое Стефана и надела на столь желанную встречу, о которой она в последнее время боялась даже грезить. Почти каждый похвалил, как она была красива в этот день: тонкая, изящная, тугие блестящие локоны укрывают голые плечи, в правильных светлых чертах - растерянность и почти отроческий трепет. Сам вечер тоже невероятно прекрасен. Солнце как будто мешкало и не хотело уходить на покой. В небе полосы гранатового сиропа, сухого вина, и рома стекали за горизонт и тонули в воде.

На открытой веранде летнего кафе на набережной не было никого, и лишь один столик был занят. Её Король сидел к ней спиной, в белом костюме-тройке, его длинные чёрные волосы были рассыпаны по широким мужественным плечам. Он, казалось, весь обратился в слух, впитывая в себя каждый звук её робких шагов, однако оборачиваться он не спешил – боялся спугнуть её: вдруг она ускользнёт, а он так и не успеет прошептать ей, как сильно скучал. Да что там скучал? Это больше, чем просто тоска. Это подступающие к горлу рыдания, стоило хоть кому-то упомянуть о военных годах, на которые и пришлась их непростая история. Это боязнь назвать других женщин в постели её именем. Потому-то он и обращался к своим пассиям не иначе как «Дорогая», без имён, чтобы ни за что на свете не ошибиться, не сказать запретное «Стефана». Но всё это позади. Теперь он обласкает жадными губами тело своей возлюбленной, ощутит встречный порыв её груди и бёдер, всех потаённых складок и изгибов её тела…

- Не бойся меня, Стефана, - мягко проговорил мужчина, как только ощутил, что она совсем близко, за его спиной.

- Я так не могу… посмотри на меня, Дитрих.

Голос женщины дрожал. Она держалась за спинку стула, на котором сидел фон Шварц, и всё никак не решалась предстать перед ним. Дитрих был вынужден обернуться: всё так же красива, почти не изменилась со дня их последней встречи, разве что небольшие синяки под глазами выдают усталость от работы, и во взгляде что-то изменилось. Он стал не просто нежным, но и каким-то матовым, обволакивающим – сразу видно, что перед ним не только женщина, но и любящая мать своего ребёнка, которого выносила под сердцем и выкормила своей грудью. Ребёнка от другого мужчины… Эти роды осквернили и разорвали замшевое устьице её лона, что некогда лоснилось от его ласк, подобно спелой вишне; груди после кормления слегка обвисли, и всё равно он любил её, любил свою Корону, такую брошенную и одинокую в чужой стране.

Стефана тоже долго и внимательно вглядывалась в черты Дитриха. Казалось, она уже успела забыть, какой у него задумчивый, и в то же время настороженный взгляд. Повязки на левом глазу не было – Дитрих заменил её глазным протезом, и теперь его вид уже не был столь угрожающим.

- Как ты понял, что это я? – робко поинтересовалась женщина.

- Кроме тебя и некому было прийти, - с улыбкой ответил фон Шварц, - Я арендовал на этот вечер всё кафе, ведь, возможно, больше таких счастливых вечеров в моей жизни не будет. Садись.

Мужчина встал с места и галантно отодвинул перед Стефаной соседний стул, чтобы она села, после чего вновь опустился на своё место. Они сидели не напротив друг друга, а совсем рядом, вполоборота, так, что оба имели возможность любоваться и друг другом, и невероятной красотой заката.

- Непривычно видеть тебя в белом, - чтобы как-то прервать неловкое молчание, заговорила Стефана.

- Ты хочешь сказать, нацистская форма мне шла больше? – Дитрих беззаботно усмехнулся; он пребывал в прекрасном расположении духа, поэтому сегодня мог беспечно шутить даже на эту тему.

Стефана же, напротив, была настолько взволнована, что приняла эти шутливые слова слишком всерьёз.

- Да, тебе очень шла форма. Вот только то. что на ней была фашистская символика, делало её не лучше смирительной рубашки.

- Любая форма не лучше смирительной рубашки, Стефана, - Дитрих осторожно коснулся её руки, и их пальцы тут же сплелись, - Также как и любая война – это противоборство двух зол за первенство одного из них.

- Ты изменился… очень сильно, - не без восторга заметила Стефана.

- Да… наверное, - Дитрих отвёл взгляд, - За то время, что мы не виделись, я многое переосмыслил. Размеренная жизнь на молочной ферме тоже повлияла. Ты была права, когда говорила в своё время, что я всю жизнь привык бороться, потому и не представлял жизни без борьбы. Теперь представляю, - он снова повернулся к Стефане и улыбнулся ей.

- Тебе нравится твоя новая жизнь? – нежно поинтересовалась женщина, однако нотки ревности в её голосе от Дитриха также не ускользнули, - А твоя жена… она добра к тебе? Любишь ли ты её хоть немного?

- Я не женат, - протянул фон Шварц, вздыхая, - И вообще, что касается любви, знаешь, я согласен с утверждением, что любви нет, любовь придумали жадные люди, чтобы не платить за секс с проститутками.

Стефана высвободила свою руку из пальцев мужчины, и поначалу ему показалось, что его слова оскорбили её, он даже встрепенулся, но секунду-другую спустя, её пальцы погрузились в его волосы и, приподнимая их от корней, принялись массировать его кожу головы. Дитрих невольно запрокинул голову назад, и зажмуривая веки, как довольный кот, обессилено прошептал:

- Стефана… Что ты со мной делаешь?

- Грустно, что ты так относишься к любви, - от печального голоса женщины щемило сердце, - Ведь ты был самым любящим человеком из всех, кого я когда-либо знала.

- А как же Герт? – теперь в Дитрихе взыграла ревность; он резко выпрямился, отстранив её руку. Стефана стыдливо сложила руки замком у себя на коленях и больше не решалась прикасаться к мужчине.

- Герт… он не любил меня. Я была для него лишь трофеем, частицей тебя, которую он желал покорить. Завидуя тебе, - женщина шумно вздохнула, - Ты всегда был для него недосягаем, за это он ненавидел тебя также сильно, как и любил. А в этом у тебя не должно быть сомнений, ведь он доказал это ценой собственной жизни. Хочешь, я расскажу тебе про утро перед допросом, когда мы виделись с ним в последний раз?

- Расскажи, - Дитрих накрыл ладонью тесно сплетённые пальцы Стефаны, - Я ведь так и не смог пообщаться с ним перед его смертью, он не хотел этого. Помнишь? Он ведь специально стал отдаляться от меня.

- Помню, - губы женщины изогнулись в слабой улыбке, - На самом же деле, даже тогда у него никого не было ближе тебя…

Она прикрыла глаза, погружаясь в воспоминания…

…Утром того дня Герхарда словно подменили. Он встал, умылся, побрился, надел форму – почему-то парадную вместо повседневной – и перед уходом снова зашёл в их со стефаной супружескую спальню, сел на край кровати и, бережно приспустив край одеяла, наклонился и поцеловал жену в оголившееся плечо, прикрытое лишь тонкой лямкой шёлковой ночной сорочки. Женщина лениво приоткрыла глаза, а потом снова сомкнула тяжёлые веки.

Дата добавления: 2015-08-02