Маска белая и маска красная

Тамада оглядел стол.

Был он мудр, как змея. Знал: легко наскучишь, если будешь долго говорить о серьезном.

Подмигнул глазом гвасалиевскому парню, и начались танцы.

Вышла Зесна, прекрасноликая, взмахнула руками, пошла по кругу.

Когда Зесна танцевала, ее рот цвета кизила раскрывался в удивительной улыбке. Носилась в заколдованном кругу, возбуждая мужчин колыханием своих пышных бедер и полной груди.

Джото Гвасалиа вытолкнул в круг Джвебе, одетого в серую чоху. Джвебе взметнул свои богатырские руки и засеменил длинными, стройными ногами.

Коршун гнался за Зесной. Но Зесна, слегка зардевшаяся, грациозно уклонялась от коршуна: «Бегу, лечу, не догонишь меня!»

Распалившись, парень бросился за девушкой.

Настигает, вот-вот схватит! Только глянет на нее, и присмиреет Зесна, замрет, как горлица в когтях коршуна. Скользит рядом с ним, ныряет под его приподнятой рукой, ускользает.

Еще сильнее раскраснелась Зесна, когда вокруг раздались дружные хлопки.

Кончился танец, и Джвебе поблагодарил даму глубоким поклоном.

В танец ввязалась какая-то унылая пара. Общество заскучало. Тогда Гвасалиа подскочил к Тамар.

Арзакан метнул на него сердитый взгляд: слишком развязно подлетел он к ней, слишком близко склонил лицо к ее лицу…

Тамар отказывалась танцевать.

Весь стол заметил, что грустна шервашидзевская дочь. И потому все в один голос потребовали, чтобы она танцевала. Девушки и юноши хлопали в ладоши.

Поднялся с места тамада, поцеловал крестницу в лоб и стал упрашивать, заклинать ее отцом, любимым братом. Тамар все отнекивалась, ссылаясь на головную боль. Но тамада не отставал. Девушка тоже упрямилась.

— Заклинаю памятью твоей матери Джаханы, потанцуй!

Тогда дочь Шервашидзе встала. Забили в ладоши в такт пляске. Хлопали все, даже ненавидевшие весь этот род бывшие дворовые Шервашидзе: так она восхитила зрителей.

Тамар танцевала спокойная, бледная, с кротким лицом.

Скользила, едва касаясь ногами земли. Тяжелые, туго закрученные косы ласкали девичьи бедра. Как два голубка, порхали под платьем маленькие ножки.

Постепенно она сама увлеклась пляской.

В Мцхетском соборе есть фреска. «Танцовщицы Самайи» называется она. На одной из девушек, изображенных там, — грузинский головной убор, на ногах высокие алые туфли с загнутыми носками. Голова закинута кверху. На глаза ниспадает короткая, легкая вуаль. (Такую вуаль вместо масок носили венецианки в средние века.)

На ту девушку в алых туфлях походила Тамар, когда откидывала голову, опускала глаза, и тень от ресниц падала на ее щеки. Издали могло показаться, что то не тень лежит на ее лице, а вуаль, заменяющая маску.

Тамар скользила по кругу, как бы во власти мечты, как бы искала свою судьбу с завязанными глазами. И так легко взмахивала руками, точно не руки у нее были, а крылья. Воздушное тело ее носилось по кругу, и легкий румянец лег на бледные щеки.

Ритм пляски участился, и Тамар понеслась быстрее, словно не могла сдержать себя.

Вдруг замедлила движения. Увидела кого-то? Вскинула длинные, густые ресницы, устремила в пространство глаза цвета морской волны. Улыбнулась такой детской улыбкой, точно позабыла, что она уже не ребенок.

И показалось всем: сама улыбка, облекшаяся в плоть, трепетно порхает на свадебном пиру!

Никто не вступал в танец, не осмеливаясь пойти с ней в паре. Великая красота нередко родит благоговение, похожее на страх.

Только наглый не испытывает его в такие минуты. (Потому красивейшая часто достается не храбрейшему, а наглейшему.)

Гвасалиа был из таких.

Увидев, что смельчаки оробели, он не колеблясь вступил в танец с Тамар.

Короткий подбородок его был обезображен рубцом от кинжальной раны. Нос выдавался крючком, как у ястреба. Глаза — цвета пшеничного, зерна.

Сутулый, он жеманился в танце и извивался так, что действительно походил на ястреба, который подбирается к взлетевшей перепелке, чтобы сбить ее снизу.

Устремился за уносившейся по кругу девушкой.

Тамар опустила руки, подалась в сторону, снова взмахнула правой рукой и, как сон, улетела от партнера.

Но Гвасалиа не отставал, он точно лишился рассудка. Наконец настиг ее. Казалось, вот схватит, прижмет к груди, не выпустит больше…

Тамар потупила глаза и вдруг, откинув голову, устремила на Джото спокойный взгляд. Смотрела и кротко улыбалась. (Красота — что солнце: милостива и безоблачна.)

Потом, будто почувствовав затаенную страсть партнера, быстро отвернулась, умчалась и стала танцевать в отдалении.

Опять погнался за ней Гвасалиа. Он почти касается Тамар, пьяными глазами глядит на нее в упор.

Лицо Арзакана побагровело. Дзабули тотчас же заметила это.

Каролина и Тараш наблюдали за танцем, не отрывая глаз. Тараш волновался. Он курил папиросу за папиросой и, чтобы не выдать себя молчанием, начал разговор с Каролиной о лезгинке.

— Ни одна европеянка не сумеет протанцевать лезгинку и узундара. Эти танцы романтичнее ваших менуэтов и вальсов… А нынешние фокстроты, танго и «танцы медведя» — лишь жалкие сколки европейской снобистской культуры.

В горах, среди скал и камней,

Пасешься ты, лань моя горная!

— пели тбилисские гости.

Тамар остановилась. Гром аплодисментов напрасно вызывал ее на бис.

Братья Аланиа вошли в круг.

Четыре человека, сплетя руки, ритмично раскачивались, топая ногами и подпрыгивая в такт. Один, руководя остальными, гикал, вдруг припадал на колено и, откидываясь на одной ноге в сторону, почти касался пола крестцом. Остальные продолжали, точно в экстазе, все ускорявшийся танец, почти не сходя с места.

И мысли Тараша унеслись в те темные века, когда язычники топтали в танце тело покойника. Его поражало мелькание ног, затянутых в бурочные ноговицы. Казалось, то были лохматые ноги сказочных великанов.

Молодежь завела хоровод.

Тараш взглянул на Тамар, грустно сидевшую в сторонке. Ему стало жаль ее. Обычно он избегал заводить с ней беседу на людях. Но сегодня он был навеселе и легко изменил своему правилу.

— Почему ты все молчишь? В обществе это неудобно.

— Мне мало дела до общества. У меня болит голова.

— Давай пройдемся к липам.

— К каким липам?

— К илорским.

— Что ты, Тараш! Что скажут о нас?

— Уверяю тебя, мнение этого общества не стоит вида илорских лип.

Тамар почувствовала, что ее уличили в противоречии. Замолчала, опустив ресницы, и стала рассматривать свои руки, лежавшие на коленях.

Тараш, недовольный, отошел.

Без стеснения подхватил он под руку Каролину и громко, чтобы слышала Тамар, произнес:

— Неужели вы не устали? Пойдемте на лужайку, погуляем… Чудная лунная ночь!

— С удовольствием, — ответила Каролина и встала из-за стола. — Может, и Тамар пошла бы с нами? — предложила она, взглянув на девушку.

Тамар молчала.

Тараш опередил ее ответом:

— Я уже просил, но она не хочет.

Услышав это, Тамар опустила голову, у нее зарябило в глазах, слабость сковала тело. Она откинулась на спинку стула и долго сидела неподвижно.

Арзакан заметил ее состояние. Залпом он выпил оставшееся в чаше вино.

Тараш и Каролина шли, не произнося ни слова.

Тараш чувствовал легкое прикосновение Каролины. Он был взволнован.

Молча гуляли в тени вековых лип.

И в этой тени земля казалась Тарашу тонкой циновкой, мерно покачивающейся под его ногами.

Какая-то птица порхнула в ветвях.

— Вы слишком суровы с Тамар, — сказала наконец Каролина.

— Суров?

— Да. Я наблюдаю за вами. Мне жалко ваших женщин. Все вы тираны, будь то отец, жених или муж. Сами не знаете, чего требуете от них. Стоит им хоть немножко проявить независимость, как вы уже кричите: «Разврат!».

А когда они сдержанны, называете их кекелками, пуританками. Так они и живут меж двух огней. Отсюда недалеко до чадры и гарема. В вас переплетаются вольнодумство европейца и деспотизм азиата!

Когда вы стремитесь сделать женщину своей любовницей, вы требуете, чтобы она действовала независимо. Когда же женщина станет вашей женой, вы обрекаете ее на азиатское затворничество.

— Почему вы все это говорите?

— А почему вы не пригласили Тамар?

— А разве вам самой хотелось бы этого? — спросил Тараш, приблизивши лицо к Каролине.

— Мне все равно. Но ей хотелось пойти с нами.

— Я ее просил, она отказалась.

— Да, идти вдвоем!

Тарашу стало стыдно, его уличили.

Опять замолчали.

Тараш тесно прижался к Каролине. Так, прильнув друг к другу, они достигли монастырской стены, покрытой плющом. Долго бродили вдоль нее, пока не набрели на пробоину в стене.

Каролина не сумела вскарабкаться на развалины. Тараш подхватил ее на руки, подсадил, потом спрыгнул сам в заросший густой травой монастырский двор.

Долго лежали они здесь, упоенные ароматами весны.

Изумрудное небо висело над древним Илори и гигантскими кипарисами, которые вытянулись вокруг храма, подобные мифическим светильникам.

Тараш фантазировал: вот один из кипарисов, расщепленный у верхушки, взметнулся к небу громадными рогами сатаны. Другой, видимо давно разбитый грозой, выгнулся у основания и криворослым, извивающимся станом все же тянулся вверх.

Когда страсть улеглась, Тараш откинул голову Каролины, повернул ее к черному силуэту храма и тихо произнес:

— Тысячелетия смотрят на нас с этого свода…

Арзакан залпом осушил разносимые ковши-азарпеши, ковши тыквенные, глиняные фиалы, чайные стаканы.

Ему хотелось подойти к Тамар, но он стеснялся Дзабули. Тем временем к Тамар подскочил Джото Гвасалиа.

Арзакан видел: Гвасалиа был сильно пьян, и уже не сдерживая себя, бесцеремонно приближал губы к уху девушки и что-то ей нашептывал. Тамар отодвигалась от него, но он не отставал.

Тамар подозвала Зесну:

— Разболелась голова, где бы мне отдохнуть? Девушки вышли. Поднялись и другие гости. Гвандж Апакидзе схватил за руку Гвасалиа, вывел его во двор, огляделся.

Росистый луг был освещен луной.

— Мне надо с тобой поговорить. Они уселись в тени липы.

— В чем дело, дядя Гвандж?

— Нравится тебе?

— О ком ты, дядя Гвандж?

— Будто не знаешь, волк тебя дери!

— О Тамар? Замечательная девочка! — с городской развязностью изрек Гвасалиа. — За нее не жалко и душу продать черту!

— Недаром моя крестница!

— Ну и что?

— Дело только за тобой. Когда придет подходящая минутка, старайся покрепче ухватиться за кинжал.

— Если дело только за этим, — пустяки! Я сам жажду его крови. Зарежу это свиное отродье!

Оба смолкли.

Неподалеку закричал петух.

Гвандж, глубоко ушедший в свои мысли, вздрогнул точно от рычанья льва.

— Идем! За дело.

Вернулись в сепа, подошли к танцующим.

— Теперь надо бы поиграть в «хинткириа», — предложил Гвандж Апакидзе.

Дзабули не отходила от Арзакана. Знала, что после вина он всегда буянит.

Гвасалиа достал газыри: белый и черный.

— Кому выпадет черный, тому завяжем глаза. Черный достался Джвебе.

Завязали глаза. Во время фехтования Гвасалиа умышленно выронил кинжал. Теперь глаза завязали ему.

— Не нужно кидать жребия. Кто мужчина, — выходи! — кричал Гвасалиа.

Арзакан, стоявший рядом с Дзабули, посмотрел на него и громко произнес:

— С повязанной рожей Джото куда красивее! Джото по голосу узнал Арзакана.

— Если ты мужчина, — выходи! — крикнул он исступленно.

Арзакан оставил руку Дзабули, подошел к Джвебе, не спросясь, выхватил у него кинжал из ножен, прорвался через толпу и вошел в круг.

Гвандж подбежал к Арзакану:

— Если любишь меня, брось кинжал!

Арзакан гневно взглянул на него.

— Завяжите мне глаза! — крикнул он повелительно. Гвандж состроил озабоченное лицо, взял у Джвебе свой кизилового цвета башлык и тщательно завязал Арзакану глаза.

Лицо Гвасалиа было повязано белым шелковым башлыком. Сквозь ткань он различал движения противника в красной маске.

Маска белая и маска красная бродили по кругу, точно слепые.

Белая маска еще не обнажила кинжала. Она пока что держала газыри и трещала ими.

Красная маска шла на звук, держа кинжал наголо.

Дзабули не могла выдержать этого зрелища и побежала за Тамар: может, она сумеет прекратить опасную игру.

Долго искал Арзакан противника и вдруг пошел к нему напрямик.

Джото, заметив приближение красной маски, отбросил газыри и выхватил кинжал.

Маски ринулись друг на друга.

Кинжальные острия зазвенели, как случайно разоруженная, застарелая вражда.

Чет, нечет!

Чет, нечет!

Чет, чет! Нечет!

Сверкали в воздухе лезвия, звенели кинжалы, маска белая и маска красная сближались все теснее.

Гвандж Апакидзе, держа в руках огромный старинный грузинский кинжал, словно Мефистофель, сновал по кругу.

Гвасалиа замялся. Увернувшись от удара красной маски, попятился.

Гвандж выхватил свои газыри и всучил их Гвасалиа, И снова послышалось щелканье. Слегка покачиваясь, Арзакан яростно искал белую маску.

Смертью запахло в свадебной сепа.

Арзакан загнал Гвасалиа в угол. Отбросив газыри, белая маска вновь обнажила кинжал.

Сверкали клинки.

Сквозь белый прозрачный башлык Гвасалиа видел, что красная маска надвигается на него. Промахнулся Арзакан. Не рассчитав движения, чуть не выронил кинжал. И тогда вспомнил вдруг, как нагло заигрывал Джото с Тамар. Охваченный яростью, стал с новой силою теснить противника.

Джото ринулся ему навстречу, но вскоре был отброшен назад. Злоба клокотала в нем. Вспомнил: вот эта красная маска арестовала его два года назад.

Сделал шаг вперед. Его кинжал почти касался рукоятки кинжала Арзакана, когда оглушительный звон колоколов всполошил гостей.

Воспользовавшись замешательством, Чежиа прорвал круг, кинулся к Арзакану и сорвал с него башлык.

Звонили илорские колокола.

Зашумела сепа, полная пьяных. Пожар?

Аренба Арлан не терял времени. Он разыскал среди гостей секретаря комсомола Севастия Цанава и дал ему срочное поручение.

Джото Гвасалиа метался по сепа в поисках Тамар Шервашидзе. Узнав, что она отдыхает в комнате, отведенной для женщин, вздохнул и стал разыскивать Зесну Апакидзе.

Дата добавления: 2015-08-02