Глава 4. Устная история и повседневность

«Особенно, скажу я вам, приятно предаваться воспоминаниям

с простыми людьми, поскольку они бесхитростны и откровенны и не

поглощены мыслями о своем месте в истории» (Георгий Андреевский)

Развитие исторической науки в XX столетии привело к появлению целого ряда новых направлений, одним из которых стала устная история, прошедшая длительный путь, начиная как узкое направление в рамках библиотечного и архивного дела. Очевидно, что устные источники использовались и ранее. Практика полевых исследований насчитывает не одно столетие.[115] Антропологи, этнографы, социологи, фольклористы неизменно использовали методику устного исследования. Но как современная технология сбора исторических источников и самостоятельное научное направление «oral history» сложилась после Второй мировой войны. Еще в 1938 г. профессор Колумбийского университета, специалист по истории Гражданской войны в США А. Невинспризвал своих коллег создать организацию, «которая систематически собирала бы и записывала устные рассказы, а также мемуары видных американцев об их участии в общественной, политической, экономической и культурной жизни страны за последние шестьдесят лет».[116] Весной 1948 г. по его инициативе был создан Кабинет устной истории для записи мемуаров людей, сыгравших значительную роль в жизни Америки. Уже к 1971 г. сотрудники Кабинета собрали две с половиной тысячи записей бесед с различными лицами общим объемом почти в 350 тысяч страниц. Но Невинс, первым введший в научный оборот термин «устная история», понимал под ней сбор и использование воспоминаний участников исторических событий. И только впоследствии термину придали расширительную трактовку, обозначая им как различные виды устных свидетельств о прошлом, так и исследования, написанные на их основе.

Появление устной истории было обусловлено рядом факторов:

во-первых, развитием звукозаписывающей аппаратуры (по образному выражению Д.П. Урсу, устная история – «дочь современной научно-технической революции»).[117] Первый звукозаписывающий прибор (фонограф) был изобретен в 1877 г., а система записи на стальную проволоку – в самый канун ХХ столетия. К началу 1930-х гг. значительно усовершенствованный аппарат уже годился для использования на радио, а через десятилетие появилась магнитофонная лента и бобинные магнитофоны. В начале 1960-х гг. были разработаны и кассетные магнитофоны;

во-вторых, методологическими поисками в зарубежной историографии, находившейся под влиянием философии экзистенциализма, постмодернизма и традиций социальной истории. Устная история представлялась приверженцам этого направления одним из перспективных направлений исторической науки, позволявшим ей остаться, по словам П.В. Накета, «наукой о Человеке во времени».[118]

Отражая своеобразный протест против «застывшей» академической истории, основанной на письменных источниках, устная история получила широкое распространение в западной историографии, а с начала 1990‑х годов – и в российской. Сегодня в рамках данного направления издается целый ряд журналов и, прежде всего, английские «Орал хистори» и «Журнал Устно-исторического общества» и американский «Орал хистори ревью». Свои журналы по устной истории имеют также ассоциации в Канаде, Австралии и Бразилии. С 1997 г. на трех языках выпускает свой журнал «Уордс энд сайленсиз» («Слова и молчание») Международная устно-историческая ассоциация.

Устные источники давно служили важным способом передачи информации о прошлом. Передаваемые из поколения в поколение мифы и эпические сказания, легенды и предания предшествовали письменной истории, выступая самой ранней формой исторического сознания общества. Но и с появлением письменности устные источники оставались важными свидетельствами прошлого. В V в. до н.э. «отец истории» Геродот активно расспрашивал очевидцев описываемых им событий греко-персидских войн, а Фукидид использовал устные источники при написании «Истории Пелопонесской войны», считающейся вершиной античной историографии. При этом греческий историк признавался, что«изыскания были трудны, потому что очевидцы отдельных фактов передавали об одном и том же не одинаково, но так, как каждый мог передать, руководствуясь симпатией к той или другой из воюющих сторон, или основываясь на своей памяти».[119]

В начале VIII в. англосаксонский монах-летописец Беда Достопочтенный в предисловии к своей «Церковной истории народа англов» - ценнейшем источнике по истории Англии VII-VIII столетий - в отношении истории большинства провинций полагался на устные предания, особенно доверяя сведениям свидетелей своей родной Нортумбрии. Это доверие к устным свидетельствам разделялось историками до XVIII в. включительно. Хотя как просветитель Вольтер довольно скептически относился к «абсурдным мифам» устной традиции далекого прошлого, для своих трудов собирал не только документальные, но и устные свидетельства.

В XIX веке устные источники привлекали в большей степени литераторов, чем историков. Одним из приверженцев устной традиции был Вальтер Скотт, в 1802-1803 гг. вместе с Р. Шортридом составивший сборник «Песни шотландской границы». Известный романист значительный вклад в такую новую форму написания истории как исторический роман, лично собирая большинство необходимых для своих произведений устных свидетельств. Ч. Диккенс намеренно сделал местом своих произведений Лондон, знакомый по детским воспоминаниям, а когда трудно было полагаться на устные свидетельства, проводил специальные полевые исследования. Во Франции Э. Золя собирал материалы для романа «Жерминаль» (1885 г.), общаясь с шахтерами из Монса.

С конца XVII в. быстро развивается такой жанр как биографические мемуары, где использование устных источников всегда было признанным методом. Самый знаменитый труд в этом жанре – «Краткие жизнеописания» Д. Обри, получившие известность при жизни автора, но опубликованные лишь спустя 200 лет – в 1898 г. Более поздним примером того же рода может служить «История и традиции Дарвена и его жителей» - стенографическая запись рассказа старожила, сделанная редактором местной газеты Дж. Г. Шоу и опубликованная в 1889 г. Еще одним феноменом стало значительное распространение в XIX в. разнообразных автобиографий английских рабочих. Аналогично шел процесс во Франции, тогда как в Германии в XIX веке не возникла традиция социального романа или рабочих автобиографий. Лишь в 1904 г. социалист П. Гере выпустил серию автобиографий простых людей.

В XIX в. быстрыми темпами пошло развитие полевых исследований. Если «исследовательская» поездка в колонии стала специализацией антропологов, то опрос – социологов, работающих с «современными» обществами.[120] Сначала опросы были делом независимых филантропов и газет. Но когда во Франции, напуганной революционными событиями 1848 г., был предпринят первый опрос рабочих, данные уже собирались через хорошо организованный аппарат на местах. В Германии материалы для социальных опросов, начатых в 1870-х гг., также всегда рассылались местным чиновникам, священнослужителям, учителям или землевладельцам. В Англии, напротив, был принят метод прямого сбора данных. Например, проводившиеся парламентом и королевскими комиссиями социальные исследования («Синие книги») также осуществлялись путем интервьюирования. В конце 1830-х гг. в ряде городов Британии уже существовали Статистические общества, которые проводили местные исследования условий жизни рабочих, впервые применив метод сплошного опроса. В 1840-е годы возникла и альтернативная модель, представленная исследованиями, проводимыми газетами. Кульминацией стал опрос «Морнинг кроникл» после эпидемии холеры 1849 г., когда вместо сплошного опроса Г. Мэйхью применил метод «стратегической выборки». В 1860-х гг. Х.Х. Банкрофт начал широкомасштабный сбор материалов для изучения истории недавней колонизации тихоокеанского побережья Калифорнии, для чего была мобилизована целая армия репортеров для бесед с людьми.

Все это создало прецедент, который был взят на вооружение не только журналистами, но и учеными. Например, в трудах Маколея, особенно в «Истории Англии» (1845-1855), наряду с материалами тогдашних обследований, стихами и романами, дневниками и опубликованными воспоминаниями, в качестве источников использовалась и устная традиция. Другой пионер устной истории Ж. Мишле в своей «Истории Французской революции» (1847-1853) широко использовал устную традицию для уравновешивания официальных документов. С. Раунтри, развивая метод Ч. Бута, основанный на «наблюдении изнутри», в исследовании «Бедность» (1901), опирался на прямые интервью, хотя материал и был оформлен в духе традиционной статистики, без цитирования. Однако в более позднем труде «Безработица» (1911) он, наряду с таблицами, уже весьма эффективно использовал прямые цитаты из записей интервьюеров. Одна из членов исследовательской группы Бута Б. Вебб в монографии «Кооперативное движение в Британии» (1891) и позднее, работая с мужем С. Веббом над «Историей тред-юнионизма» (1894) систематически собирала не только документальные, но и устные свидетельства. Они разработали метод периодических полевых исследований, арендуя в этих целях на несколько недель жилье в каком-либо провинциальном городке.[121]

Однако со второй половины XIX в. ведущей тенденцией в рамках процесса профессионализации истории стала документальная традиция. Инициировал профессиональную подготовку историков немецкий историк Л. фон Ранке, чей научный семинар в Берлинском университете превратился в самый престижный в Европе центр. Официальный историограф прусского государства стал наиболее значимым представителем новой немецкой исторической науки, в основе которой лежала строгая критика источников. Под влиянием немецкой исторической школы сорбонские исследователи К.-В. Ланглуа и Ш. Сейнобо начали свой классический учебник «Введение в изучение истории» (1898) с категорического утверждения, что «нет документов – нет истории». Таким образом, развитие научной критики источников, а затем утверждение позитивизма привели к установлению в историографии своеобразного «культа факта», опиравшегося на представления о безусловной достоверности письменного документа.

Но ко второй половине ХХ в. идеальный момент для документального метода уже прошел. Даже Ланглуа и Сейнобо призвали к критическому анализу и сопоставлению различных источников для установления фактов. Их тезис повторил английский философ, археолог и историк Древней Британии Р. Дж. Коллингвуд в своей «Идее истории» (1946). Один из основателей школы «Анналов» М. Блок, сочетавший архивные поиски с изучением формы полей, географических названий и фольклора, много беседовал с крестьянами французской глубинки. Тем не менее, устную историю можно считать сравнительно молодым явлением в историографии.

В силу этого в настоящее время употребление термина «устная история» вызывает обоснованную критику за неточность и двусмысленность. Так, Д.П. Урсу считает, что термин «устная история» нельзя признать удачным, поскольку сама грань между устной речью и записанным словом достаточно условна. В то же время исследователь признает, что «пока трудно найти более удачное слово, чтобы обозначить тот массив разнообразных источников, где информация облечена в словесно-речевую форму, мало или вовсе не фиксируется письменностью».[122]

Ряд зарубежных авторов – Д. Арон-Шнаппер (Франция), Д. Шварцштайн (Аргентина), М. Виланова (Испания) – считают более предпочтительными понятие «устные источники» или выражение «история в устных источниках».[123] Российские историки также предлагают использовать традиционное для отечественной науки понятие «устные источники» или, по крайней мере, сводят к его значению смысл понятия «устная история», расходясь в определениях последнего. Например, для С.О. Шмидтаустная история представляет собой «записанные на магнитную пленку свидетельства участников и очевидцев событий». При этом под устной историей понимается не любая устная речь, а зафиксированные специалистами свидетельства с целью получения и сохранения исторической информации.[124] Другой отечественный историк А.Я. Гуревич определяет устную историю как «запись того, чему свидетелями были те или иные лица, не обязательно профессиональные историки, но, прежде всего, рядовые участники исторического процесса, на памяти которых происходили события не только их личной или групповой жизни, но и большой истории».[125] Кроме того, отдельные отечественные авторы подменяют термин «устная история» понятиями «устные свидетельства», «фоноисточники» или «устные исторические традиции». Все эти понятия вполне применимы, но не отражают специфики устной истории как определенного научного направления. Можно согласиться с Е.Ф. Кринко, считающим целесообразным использовать термин «устная история» именно в более точном смысле, подразумевая под этим особый вид исследований, с присущими ему не только источниками, но предметом и методами изучения.[126]

В силу этого, вопросы, связанные с классификацией устных источников, играют важную роль в их использовании. Обычно специалисты выделяют два пласта в содержащейся в устных источниках информации. Первый – архаичный, уходящий корнями в глубокое прошлое, представляет собой живую историческую традицию и своеобразную форму передачи социального опыта. А второй пласт - меморатный – представлен воспоминаниями очевидцев и участников событий, прежде всего, недавнего прошлого.[127] Использование разных видов устных источников, различные цели исследований и характер решаемых задач определили два направления в развитии устной истории. Перспективным представляется направление устной истории, связанное с использованием коллективных источников устного происхождения (фольклорных произведений, песен, народных рассказов, частушек, сказок, анекдотов, пословиц, слухов и других). Их особенность заключается в том, что автор часто не является непосредственным участником происходивших событии, его может даже разделять с ними солидный временной промежуток. При этом эмоциональный накал восприятия событий в подобных произведениях с течением времени угасает. По мнению исследователей, данные рассказы близки к глубинным пластам народной культуры, восходят к языческим и религиозным корням русского национального сознания.[128]

Второе направление определяется использованием воспоминаний - интервью непосредственных участников или очевидцев событий недавнего прошлого. Их оценки носят индивидуальный характер, при этом информаторы часто опираются не только на свою память, но и на сохранившиеся у них документы, материалы собственных архивов. Данный вид устных источников позволяет уточнить картину отдельных событий, что немаловажно при отсутствии иных свидетельств. Однако его использование может выводить за рамки вспомогательной роли, способствовать пониманию исследователем самой сути происходивших процессов.

Обращение к данному виду устных источников позволяет выявить их отличие от опубликованных мемуаров и дневников. Если последние представляют собой своеобразный диалог автора со временем, в котором сам автор определяет круг рассматриваемых вопросов и уровень их освещения, то устные источники создаются полноправными соавторами – информатором и интервьюером. Последний не является пассивным участником беседы, а направляет ее ход и разрабатывает программу интервью.

Можно заключить, что устная история способствует выходу исследований советской повседневности на новый уровень осмысления, «расщепляя» общую картину на отдельные сюжеты, связанные с судьбой того или иного населенного пункта, города или села, отдельной семьи или человека. Речь идет не просто о дополнении советской истории «малозначительными» деталями при помощи новых источников, а о появлении нового подхода к ее пониманию. Суть его сводится к изменению направленности исследований, в центре которых оказывается не советская повседневность как некий исторический феномен, а ее влияние на жизнь человека.

*****

Согласно периодизации, предложенной американским исследователем Д. Дунавэем, в развитии устной истории на Западе можно выделить несколько этапов. На первом, с 1950-х годов, исследователи, прежде всего, собирали материалы для создания биографий видных общественных и государственных деятелей. Второй этап, начавшийся в конце 1960-х гг., отличали попытки создания альтернативной истории, «истории народов без истории», т.е. истории народов, не имевших письменности. Переход от индивидуальных исследований к коллективным проектам в середине 1970-х годов символизировал начало третьего этапа. В это время происходит институционализация устной истории: создаются Международный комитет устной истории и национальные ассоциации исследователей, собираются архивы устных источников, широко проводятся конференции и симпозиумы, издаются специальные журналы. Наконец, в 1990-е годы начался четвертый этап, связанный с расширением круга изучаемых проблем, и, прежде всего, сюжетов повседневной жизни человека, феномена миграций, особенностей этнической истории народов и взаимоотношения полов и возрастов.[129]

Что касается географического распространения и региональных особенностей «oral history», то особых успехов это направление достигло в США, где устные источники активно собирали и использовали многие научные центры. Например, Американское фольклорное общество существует с 1888 г. Важным рубежом в развитии устно-исторических методов стали исследования чикагских ученых 1920-х гг., которые использовали прямое интервьюирование, «наблюдение изнутри», документальные изыскания, картографию и статистику. В числе пионерных работ можно отметить книгу Х. Зорбо «Золотой Берег и трущобы» (1929), исследования К. Шоу «Джекроллер: история малолетнего преступника из первых уст» (1930) и «Братья по преступлению» (1938). Наследие чикагской школы пала жертвой профессионализации в социологии, ее наследие не забыто. Оно до сих пор живет в трудах чикагского радиорепортера и специалиста по устной истории С. Теркела, который превратил свои беседы с простыми горожанами в серию книг, посвященных таким проблемам, как война, работа надежды и мечты людей. Другим «мостиком» в настоящее стала американская антропология, представители которой взяли на вооружение автобиографический метод. Значительную роль играли региональные и локальные исследования, изучение расовых и национальных меньшинств, иммигрантов. Начиная с 1970-х гг. устно-исторический метод стал активно применяться для изучения повседневной жизни индейцев и негров, а с 1980-х гг. распространился на историю женщин. В 1974 г. была создана и Канадская устно-историческая ассоциация.[130]

Другим крупнейшим центром устной истории является Западная Европа. Сначала европейскаяисторическая наука критически относилась к устной традиции, но в последней четверти ХХ в. в связи с антропологизацией истории и она обратилась к устным источникам. При этом здесь доминировали сюжеты, связанные с социальными катаклизмами и потрясениями – войнами и революциями. Начиная со встреч в Болонье (1976) и Колчестере (1979) раз в два года стали проводиться международные конференции по устной истории, а затем была учреждена Международная устно-историческая ассоциация.[131] Самое мощное развитие европейское устно-историческое движение по реконструкции «народной» истории получило в Скандинавии, чей пример оказал несомненное влияние на развитие устной истории (и особенно изучению фольклора) в некоторых районах Великобритании, где в 1973 г. было создано Устно-историческое общество. Самыми влиятельными оказались новые тенденции в социологии, возникшие в 1950-х гг. – теперь эта наука занималась не только проблемой бедности, но и рабочей культурой и рабочим сообществом как таковым. В ряде классических трудов («Семейная жизнь стариков» (1957) П. Таунсенда, «Образование и рабочий класс» (1962) Б. Джексона и Д. Марсдена) эффективно использовались воспоминания рабочих, а Р. Хоггарт в полубиографической работе «Польза грамотности» (1957) попытался интерпретировать формы мышления представителей рабочего класса в устной речи. С появлением книги Э. Томпсона «Формирование английского рабочего класса» (1963) эта тенденция получила воплощение в историческом исследовании. Слиянию истории и социологии способствовало создание новых университетов в 1960-х гг. с их междисциплинарными экспериментами и развитием социологии, все больше уделявшей внимание историческому аспекту социального анализа. «Историческая мастерская» 1970-х гг., стартовавшая с изучения рабочего движения и социальной истории рабочего класса расширила сферу своего внимания до фундаментальных элементов повседневной жизни общества.[132]

В других европейских странах использование устных источников долгое время оставалось ограниченным. Например, в Испании устная история возникла лишь по окончании долгого правления Франко. С 1980-х гг. центрами устно-исторических исследований стали Мадрид и Барселона, где с 1989 г. издается журнал «История и фуэнте орал» под редакцией М. Вилановы. Во Франции интерес к устной истории в обществе пробудила книга А. Прево (1966) – биографическое повествование о семейной жизни, работе и войне в сельской глубинке, недалеко от Шартра, основанное на магнитофонных записях.[133] В Италии происхождение современной устной истории связано с сетью местных центров по изучению антифашистского партизанского движения в годы войны. Позднее, в 1970-е гг. возникла мода на междисциплинарную устную историю, которая стимулировала дальнейшие исследования: работы социолога Ф. Ферраротти о трущобах Рима и изучение С. Портелли культуры сталелитейщиков из Терни. Именно на основе этих последних работ в 1980-е гг. возник итальянский журнал «Фонти орали» под редакцией Л. Пассерини. В Германии устная история, сутью которой является опрашивание «свидетелей эпохи», развивалась параллельно и, одновременно, в рамках истории повседневности. Проекты посвящались, прежде всего, периоду национал-социализма и истории ГДР. В центре внимания исследователей находится «жизненный опыт» современников, что и стало основным вкладом устной истории в историографию.[134] Поздний старт устно-исторического движения в Германииобъясняется последствиями нацизма, который дискредитировал фольклорное движение и оставил после себя поколение, стыдящееся своего опыта. Все же к 1980-м гг. программа социально-исторических исследований о рабочих Рура, возглавляемая Л. Нитхаммером, заняла промежуточное положение между растущим числом проектов по местной истории и сообществом социологов-биографов, которым под влиянием Г. Розенталь удалось выработать интенсивный «герменевтический» метод анализа интервью. В странах Восточной Европы в целом магнитофонные записи устно-исторических источников почти не велись. Система народных автобиографических конкурсов в Польше и поощрение литературного жанра устных свидетельств на Кубе являлись скорее исключением.

Как понятие «устная история» является историографическим импортом из США, но оно прижилось и в России, где к устным источникам (былинам, песням и другим фольклорным произведениям) не раз обращались многие историки и писатели, в частности, В.Н. Татищев, М.В. Ломоносов и А.С. Пушкин. Но в XIX столетии интерес отечественных историков к данному виду источников постепенно угас, а первые серьезные шаги в деле организации записей устных свидетельств были сделаны в начале ХХ ст. в связи с развитием краеведческого движения. Кроме того, устная история как метод сбора исторической информации использовался эсерами, а еще ранее - народниками при составлении земельных программ.

После Октября 1917 г. запись устных источников получила государственную поддержку, прежде всего с учетом тех возможностей, которые предоставляли новые средства воздействия на массовое сознание. Так, по инициативе В.И. Ленина был создан отдел граммофонной пропаганды, записывавший речи советских руководителей на грампластинки. В 1918 г. возник Институт живой речи, в котором профессор С.И. Бернштейн возглавил Кабинет изучения художественной речи. За десять лет работы фонетической лаборатории она записала более шестисот выступлений поэтов и писателей (А. Ахматовой, В. Брюсова, О. Мандельштама, Б. Пильняка) с собственными произведениями и организовала ряд экспедиций для сбора рассказов северных сказительниц. В 1920-х гг. устные свидетельства собирали многие организации, а не только краеведы. Активно записывались воспоминания участников революционного движения, а устные материалы широко использовались при составлении истории фабрик и заводов. В частности, история Московского инструментального завода с 1916 по 1920 гг. была целиком написана на основе устных воспоминаний рабочих. Для проверки воспоминаний применялись методы перекрестного опроса рабочих и коллективной проверки достоверности полученной информации на общих собраниях.[135]

Но уже с конца 1920-х годов индивидуальные трактовки событий стали неприемлемыми, краеведческие общества оказались разгромлены, а многие их члены репрессированы. Был ликвидирован и Кабинет изучения художественной речи, а его коллекция распалась. Однако в 1932 г. по инициативе С.И. Бернштейна возник Центральный государственный архив звукозаписей, в котором за прошедшие годы собрана большая коллекция фонодокументов. К устным источникам иногда еще продолжали прибегать, но при этом их использовали лишь в качестве иллюстраций к общей схеме официальной историографии. Тем самым утрачивалась основная ценность информации именно устной истории, более открытой, по сравнению с письменными источниками, для реконструкции повседневной жизни советских людей. Лишь в годы Великой Отечественной войны возродилась практика сбора устных свидетельств. Сотрудники специальной Комиссии по истории войны выезжали на фронт, посещали госпитали, приглашали к себе участников войны, записывая их рассказы. Всего Комиссия собрала несколько десятков тысяч записей, около 4 тысяч из которых в настоящее время содержится в фонде Научного архива Института российской истории РАН.[136]

После войны некоторое время сбор воспоминаний продолжался. Важную роль в этом играли писатели К. Симонов, А. Бек, С. Смирнов и другие.[137] Но в целом интерес к устным источникам снизился. Как и на Западе, отечественные исследователи столкнулись с отсутствием необходимой аппаратуры и специалистов, нехваткой возможностей для быстрой расшифровки записей, обработки и анализа собранных материалов. Однако главной являлась иная причина – любые трактовки событий, отличавшиеся от официальной версии, оказались в то время неприемлемыми. В силу этих причин после войны активный сбор устных источников прекратился: регулярно записывались лишь воспоминания видных деятелей государства и культуры. Поэтому, хотя отдельные авторы использовали устные источники, в большинстве случаев исследователи «старались по возможности не афишировать обращение к практике устной истории».[138] Более того, как и другие источники личного происхождения, устные сведения обычно не откладывались в специализированных архивных хранилищах.

В целом запись иных устных свидетельств о прошлом оставалась делом отдельных энтузиастов. Так, с 1967 г. на кафедре научной информации МГУ была создана группа фонодокументации под руководством В.Д. Дувакина, опросившая более трехсот человек. Она имела двойную задачу: во-первых, сбор сведений о видных деятелях культуры первой половины ХХ века, во-вторых, создание и изучение фонодокументов мемуарного характера как нового вида исторических источников. Однако в целом в 1960-1970-е годы исследования в области устной истории были сведены к собиранию и публикации воспоминаний ветеранов войны и очевидцев событий военной поры.[139] Кроме того, в 1970-1980-е гг. проводились устные опросы «передовиков производства», лучших колхозников и комбайнеров. Записи разговоров с ними вместе с фотографиями, наградами оседали и сохранялись в краеведческих музеях. Можно сказать, что эти источники отражали парадную, оптимистичную, востребованную властью картину советской повседневности. Нельзя обвинять их в фальсификации, но они однобоки, они - сведения не обо всех и ни обо всем. П. Томпсон прав, называя эти опросы «пародией на устную историю» для создания «пропагандистского жанра» оптимистических советских исследований.[140]

Оживление работы в области устной истории началось с середины 1980-х, когда возник клуб устной истории Московского государственного историко-архивного института. Но широкое внимание к устным источникам в отечественной историографии оказалось привлечено лишь в конце 1980-х годов, когда крах коммунизма вызвал к жизни целый поток воспоминаний о преступлениях сталинского режима. 27-28 ноября 1989 г. в Кирове прошла первая всесоюзная научная конференция по проблемам устной истории, и возникло Общество устной истории как добровольное общественное объединение при Советской ассоциации молодых историков.

Стало очевидно, что открытие архивов в начале 1990-х годов не решило всех исследовательских проблем, так как многие вопросы жизни общества просто не фиксировались в официальной документации, тем более что на ее создание существенное влияние оказывала идеология. Поэтому обращение к устной истории позволяет расширить поле исследовательской деятельности историков, привлечь их внимание к ранее малоизученным и неизученным проблемам. К ним, например, относятся вопросы повседневной жизни советских людей в годы войны. Данные официальных документов позволяют определить некий средний уровень жизни, в лучшем случае – выявить различия в положении отдельных социальных групп. Но без использования устных и других источников личного происхождения практически невозможно проанализировать восприятие населением событий военных лет, его отношение к врагу, переживания солдат на фронте и т.п. При этом, предпочтение следует отдавать не столько непосредственному и сознательному свидетельству, сколько тому, что очевидец говорит вопреки себе. Речевые привычки, непонятные для нас сравнения, повторы и пробелы, служит материалом для создания (а не воспроизведения) логики, определяющей внешнюю сторону текста.[141]

В России существенный вклад в развитие устной истории и истории повседневности внесла работа общества «Мемориал» с архивом личных документов эпохи сталинизма и репрессий. Во второй половине 1980-х – 1990-е годы в Российском государственном гуманитарном университете (Москва) велось исследование темы голода на Украине в 1930-е гг. Центр устной истории РГГУ совместно с обществом «Мемориал» и Советом по краеведению Российской академии образования с 1999 года проводят ежегодные Всероссийские конкурсы исторических исследовательских работ старшеклассников, среди лауреатов которых немало работ с использованием устных источников – интервью, биографий и семейных преданий.[142] В рамках конкурса в Пензе школьники с 2004 г. начали обходить членов еврейской общины – ветеранов войны и узников нацистских концлагерей и гетто – и записывать их воспоминания.

Одним из итогов работы Центра устной истории в Европейском университете в Санкт-Петербурге стала хрестоматия по устной истории, дающая достаточно объемное представление об одном из динамично развивающихся исследовательских направлений.[143] Были созданы биографические архивы в Петербурге и Москве, проводились публичные конкурсы историй жизни, а в Институте социологии РАН проведено исследование социальной мобильности россиян через изучение биографий трех поколений.[144] Применение метода выборочных глубинных интервью отдельных представителей типичных жизненных карьер способствовало изучению социологами жизненных стратегий молодого поколения.[145] Историки из Твери к 60-летию Победы в Великой Отечественной войне пополнили архивы новым комплексом устных рассказов о войне, записанных на территории Тверской, Смоленской и Московской областей.[146] Обширную программу по сбору народных рассказов о войне осуществили курганские историки.[147]

Помимо истории сталинских репрессий и Отечественной войны, расширение интереса к устной истории существенно раздвинуло хронологические рамки современных исторических исследований и способствовало введению в широкий научный оборот устных свидетельств прошлых лет.[148] Позднее к этим темам добавились женская история, история диссидентства и проблемы этнической идентичности. В итоге в 1990-е годы устная история превратилась в одно из перспективных направлений современной исторической науки в России. Более того, представители этого направления активно сотрудничают с архивистами и музееведами, радио и телевидением.

Это наглядно проявилось и на региональном уровне. Например, сотрудники Ставропольского краеведческого музея несколько лет работают над реализацией проекта «Ставрополье - век двадцатый». В ходе полевых исследовательских экспедиций собирается этнографическая, историческая и археологическая информация.[149] В Петрозаводске создан центр по изучению послевоенного советского общества, активно осваивающий операционные возможности устной истории.[150] Историографическая практика институциализировавшегося в 2002 г. в России направления «новая локальная история» также предусматривала исследование повседневности ХХ в. при помощи инструментария устной истории.

Устные источники позволяют зафиксировать уникальную информацию, непередаваемую другим путем. Если письменные источники официального происхождения чаще всего отражают историю государства и его институтов, то устные источники обращаются к истории и повседневной жизни народа, причем позволяют сделать это глазами очевидцев происходивших событий. Тем самым истории возвращается человеческое измерение. Поэтому перспективы развития устной истории определяются не ее противостоянием с традиционной историографией, а напротив, их тесным сотрудничеством и взаимодействием, при сохранении относительной самостоятельности. В некоторых отраслях устная история позволяет не только изменить угол зрения, но и открыть новые важные направления для исследования. Так, историки рабочего движения получили возможность изучать повседневную жизнь на производстве и ее воздействие на семью и общество. Такие же перспективы открылись перед специалистами, изучающими досуг и культуру рабочего класса или преступность с точки зрения мелкого браконьера или несуна. Самым удивительным способом устная история преобразовала историю семьи. С помощью интервьюирования стало возможным узнать о контактах семьи с соседями и родственниками и об отношениях внутри семьи.[151] Впервые стало практически достижимым изучение истории детства. То есть обращение к устной истории способствует переосмыслению ряда устоявшихся в историографии положений и оценок, позволяет дополнить картину событий, наконец, дает возможность «услышать голоса тех простых людей и тех сторон жизни, которые прежде не являлись предметов специального исторического исследования».[152] Более того, воссоздание устной истории следует рассматривать как глубоко социальный процесс и вид социальной практики.

*****

«В большом городе можно больше увидеть,

зато в маленьком больше услышать» (Жан Кокто)

В настоящее время наиболее распространенным источником устной исторической информации остаются личные воспоминания и семейные предания, редко переносимые на бумагу. При этом в устной истории существует немало сфер, все еще ожидающих своих исследователей. К явлениям, которым пока «не повезло» с изучением, относятся и слухи, долгое время считавшиеся не совсем серьезным явлением, которому не место в исторических исследованиях. В то время как они являются весьма ценным источником и способом передачи социально значимой информации об отношении граждан к советской повседневности. Помимо недоверия к официальной информации и ее недостаточности по самым злободневным бытовым вопросам, существенную роль играет потребность социальной группы повысить свой статус посредством передачи «конфиденциальной» информации. Хотя значительная часть слухов не имеет под собой реальной основы, но они всегда порождены определенной ситуацией, фиксируют распространение тех или иных настроений в общественном сознании и, напротив, влияют на формирование общественного мнения. В содержании передаваемых слухов отражаются уровень образования и интеллекта, нравственные ценности и реальные обстоятельства, общественные ожидания и личные притязания. Слухи могут оказаться забытыми уже на следующий день, но могут и передаваться из поколения в поколение и превращаться в мифы, фиксироваться в письмах и мемуарах, доносах и донесениях.

Слухи рождаются в любой социальной среде и в любом обществе. Но особенно распространены они в авторитарных и «тоталитарных» государствах, лишающих своих граждан права на открытый и свободный доступ к информации. Согласно так называемому закону Олпорта, слух представляет собой функцию важности события, умноженную на его двусмысленность.[153] То есть чем меньше у населения возможности доступа к достоверной информации, тем более широким является поле для возникновения разного рода фантазий и слухов. Их значение возрастает в переломные, нестабильные эпохи, атмосфера которых служит благоприятной почвой для возникновения разного рода страхов, опасений и вместе с тем надежд.[154] Эмоциональное напряжение и повышенная возбудимость создавали дополнительную внушаемость к слухам, способствуя распространению порой самых невероятных нелепостей. Так, В.Б. Аксенов в своем диссертационном исследовании особо отметил роль хлебной паники (слухов и страхов) в Февральской революции как одной из основных причин беспорядков. Обыватель не только черпал из слухов информацию, зачастую являвшуюся руководством к действию, но и сами слухи вели к психологической трансформации поведенческих установок.[155]

По мнению В.В. Кабанова, слухи нередко «говорят о том, что народ жил не радостью свершаемого, как нам твердила официальная пропаганда, а в тревожном ожидании неизвестного. Непонятность происходящего рождала человека эпохи революции – вовсе не героя, а мученика, маленького, беззащитного, лишенного ориентиров». Не будет слишком большим преувеличением считать слухи своеобразным зеркалом развития общества. Поэтому в определенной степени можно согласиться с выводом о том, что вся «наша история – это во многом история слухов».[156] Слух нередко определяется как передача эмоционально значимых для аудитории сведений по каналам межличностной коммуникации, что связано с более высокой степенью доверительности.[157] Как правило, слухи распространяются на уровне межличностного общения, так как это делает передаваемую информацию более достоверной. Несмотря на то, что слух, распространяясь, сильно деформируется («испорченный телефон»), в «тоталитарном» обществе ему особенно доверяют.[158] Ш. Фицпатрик считает слухи, наряду с анекдотами и частушками, не только формой социального протеста, но и средством приспособиться советской действительности.[159]

Циркуляция слухов является одной из составляющих социального процесса. Думается, близки к истине те, кто определяет слухи в качестве теневого рынка информации, где ценность слуха заключается в его неофициальности.[160] В частности, анализ провинциальных слухов показал, что доминирующее значение среди них имели именно социальные слухи, в условиях замкнутости провинции и затрудненности получения оперативной и достоверной информации заполнявшие информационный вакуум.[161] В провинции слухи, с одной стороны, были важной формой выражения общественного настроения и мнения, а с другой - сами способствовали их формированию.[162]

Иногда слух усиленно соперничает со средствами массовой информации. Впрочем, источником слуха могут быть и представитель социальной группы, и средство массовой информации. Некоторые слухи фиксируются авторами тайных рапортов, доносов, секретных сводок, корреспондентами газет, в мемуарах, дневниках и письмах, становясь частью письменного источника. В то же время создателями и распространителями слухов иногда являлись сами газеты и журналы. Дело в том, что слухи порождали массу вопросов, с которыми люди обращались в различные инстанции, включая газеты. Именно на основе подобных вопросов редакции и создавали рубрики типа «Ответы на письма читателей».

Помимо «витания», слухи оказывают вполне конкретное воздействие на общество: распространяясь с поразительной быстротой, они формируют общественное мнение, настроение и поведение социальных слоев, возрастных и региональных групп и пр. Известный популяризатор науки 1920-х гг. Я.И. Перельман показал на простом примере, что провинциальный 50-ти тысячный город может узнать свежую новость, привезенную столичным жителем, в течение самого ближайшего времени: от 1 часа до 2,5 часов. Например, даже однолошадные и однокоровные крестьяне, напуганные конфискациями 1918-20 гг., немедленно реагировали на ложные слухи об усилении натуральных повинностей массовым забоем мелкого скота и молодняка.[163] Были, впрочем, примеры обратного характера. Так, возникшие в начале в начале Великой отечественной войны слухи (в частности, о введении карточек) находили свое подтверждение в реальных событиях.

В целом, слухи представляют собой своеобразную неофициальную, народную версию истории страны, в том числе повседневной. Она, разумеется, полна искажений, но тем и интереснее, ибо позволяет узнать, как воспринимали события сами их участники, что они думали и чувствовали. Более того, слухи являются порой единственно доступным исследователю (хотя и не совсем надежным) источником информации, характеризующим отношение населения к тем или иным аспектам советской повседневности.

Дата добавления: 2015-08-02