Глава 22. Что дальше?..

Формально история завершилась – по крайней мере, трагический конец дела о Бандзарте должен был стать её финальной точкой.

Но, конечно, не стал. Бандзарт напрасно надеялся – внезапно, в один день, - 1 мая, - всё закончиться не могло. Тем паче, что тогда, в дневное время суток, большинство людей, поддерживая праздник на Загородном проспекте и в его окрестностях, ещё даже не догадывались, какая горькая трагедия развернулась неподалёку. По улице Марата танцующая и веселящаяся братия не проходила, - и никто ничего не знал.

Однако тон событию был задан невероятный. Постарались, в первую очередь, СМИ.

Уже вечером пятницы информацию о неожиданном самоубийстве питерского учителя химии и последующий смерти его матери подхватили едва ли не все верные подданные Интернета. И, без сомнения, любой грамотный пользователь сети, живи он хоть на Чукотке или близ Курильских островов (не знаю, правда, есть ли там Интернет-связь), мог, зайдя, например, в «Яндекс», влёгкую узнать о питерском прецеденте.

Не отстали от всемирной паутины и наши ведущие телевизионные каналы. Пусть и не хотелось, наверно, портить людям праздничное настроение, - тем более, перед выходными, - но обойти стороной историю одного химика было невозможно. И даже ничуть не поражало то, с каким азартом и внутренним особым побуждением репортёры наперебой сообщали о трагедии на улице Марата. Это была поистине «горячая» новость. Суицид человека по фамилии Бандзарт вмиг заставил особо пронырливых журналистов вспомнить историю Бандзарецкого и состроить на этой связи миллион вариантов возможного развития дела, – от чисто даже гипотетически невозможных до наиболее вероятных, – хотя и всё равно неверных. Они откопали всё, что только можно было откопать, провели цепочки там, где их нельзя проводить, позаботились о красивом заголовке и ярких фразах в моментах, не изобиловавших и тремя цветами, – и всё это немедленно запустили в эфир. Даже не колеблясь.

Ну, а на утро и печатные издания явили всем свою работу. Не стоит, наверно, перечислять их названия, – содержание газет было схожим, только с тяготением к различным причинно-следственным связям, – достаточно сказать, что даже в «Российской газете» через неделю появилась отдельная, изобличающего типа, статья, в которой чуть ли не по всем косточкам разбирались все аспекты гибели тридцатилетнего петербуржца от цианистого калия.

Трагедия эта потрясла весь северо-запад. Но здесь я, пожалуй, даже сужаю географию. Учитывая, что новость транслировалась по федеральным каналам и успела пролететь по всем самым популярным сайтам, о Бандзарте вполне могли узнать и на Урале, и в Сибири, и на «вулканической» Камчатке, и в жарком Причерноморье… Конечно, до Земли Франца-Иосифа эта информация вряд ли дошла, но, так-то, если поразмыслить, почти на всю Россию грянула весть о трагической судьбе нашего учителя химии.

Но откуда у истории появился такой резонанс? … Что ж, очевидно, разгадка в корнях Бандзарта. Если журналисты перед освещением события вспомнили всю историю Бандзарецкого, догадавшись, как с ним связан был наш Феликс, - то чем это не повод раздуть историю о смерти?! Ведь смерть, по сути, стоит на самом скандале, которым в девяностые годы, видимо, была покрыта вся личность Бандзарецкого. То есть получается двойной скандал, - что для телевидения носит гриф «лучше не придумаешь». А многие наверняка ещё помнят того учёного и, возможно, копят в себе какой-то негатив. Да и можно ли не помнить, когда уже одни глаза героя вызывают в ответ разом целую волну эмоций?! А если подмешано что-то нехорошее, - то это уже цунами! – и его не остановишь. Вот, на чём сработало наше телевидение. Вот откуда резонанс.

Впрочем, и сама причина смерти – KCN – привлекательна для СМИ и простых людей. Кто-то вспомнит детективы Агаты Кристи, кто-то – обратится к школьному курсу химии, кто-то – захочет просто проанализировать всю статистику отравлений цианидом калия в Санкт-Петербурге за последнее время… Раньше такой метод ухода из жизни был очень популярен – каждый шпион имел на случай ампулы с белыми кристаллами. Сейчас же смерть от цианида – не такое и частое явление, явно меркнущее на фоне постоянных виселиц, затоплений и пуль в области виска. Но ведь недаром Бандзарт подчеркнул, что он химик. Химик! Знакомство с цианидом – спорная идея, - но только не для него. Вот уж поистине достойная химика смерть – уйти в мир иной с таким знаменитым и опасным веществом!..

Ещё к письму обратимся. Дело в том, что Болт, забрав пятнадцать листов, вряд ли уберёг их от посягательств чужих лиц. Ещё до передачи письма к нему в руки оно наверняка было тщательно изучено: и прочитано, и проверено, и запротоколировано, и отксерокопировано… А это значит – перестало быть тайной. Да и во время пятничного чтения Болтом записей все, кто хотел, всё услышали. Скрывать что-либо было уже бессмысленно – биография Бандзарта отправилась в путешествие по России. А в ней ведь – и Бандзарецкий, и Барнштейн, и капиталисты упоминаются!.. Контраст таких фигур и смерти – и история приобретает совсем уж небывалые краски.

Комментировать всё это тяжело. Я боюсь представить реакцию людей, - потому что до сих пор не могу понять свою. И я сейчас говорю не за Компанию, а только за себя. Это ведь ужасно – видеть, чувствовать и переживать такие перевороты! Я легко сейчас вспоминаю Бандзарта на уроках химии, в самых жарких его проявлениях, – диктатор, Цербер, человек редкой принципиальности; он страшен, и лучше держаться от него подальше. Но вот теперь он – другой, совсем другой: в перекошенном виде, с неживым лицом и ампулами на полу. Он и теперь страшен, но, в общем, как бы уже нечего бояться.

Мне что-то надо совмещать, как-то нужно установить грань между одним и вторым явлениями. Я пытаюсь – рисую в уме что-то среднее. Граница велика, но не осязаема. Подводит воображение. Может, я до сих пор не верю?

Но что-то странное получается в итоге. Картина, наверно, не верна, но я не могу от неё оторваться. Ведь вижу я простого молодого человека, – прирождённого химика, – с очень приятным выражением лица и добрыми глазами. Такими добрыми, что ему даже не нужна улыбка, чтобы улыбаться. Всё его сознание – только в улыбке.

Мне кто-то говорит, будто у него есть какие-то враги; что, дескать, некие люди строят против него свои козни, составляют планы, потому что он слишком подозрителен и что-то точно от них скрывает… Но я не верю этому. Какая чушь! Я не могу в неё верить! Об этом глупо и думать, когда на него посмотришь, – на свете, по-моему, нет скромнее и душевнее человека, чем этот добряк!

А мне ещё говорят, что он злой и в какие-то определённые часы диктует всем свои права. И, мол, нет ужаснее химии, чем химия с этим человеком. … Ха, да тьфу на вас! Может, только я один на него посмотрел?! Это же сплошная клевета! Вы подумали, что говорите?!..

А его мать! – что за прекрасный, милый, добрый человечек. Божья благодать описывает её лицо, когда она умиляется своим родным. Узор причудливый на небе вырастает!

И кто-то считает её ненормальной!? Кто-то полагает, что у неё не все дома!?? … Чёрт возьми, да это у вас не все дома! Хоть бы постыдились озвучивать это вслух!..

И ещё я вижу одного … ребёнка. Хотел сказать «подростка», но нет! – это ещё ребёнок. Правда, как-то… Как-то мне его жалко, - с одного взгляда, - совсем жалко. Слеза стекает с его глаз – кажется, он несчастлив? Кажется, в его весёлую жизнь пришла беда?

Четырнадцать лет! Всего только четырнадцать лет!! – а он уже потерял дядю и бабушку. Можно что-то сказать, можно как-то утешить, можно подарить ему угощение, можно устроить небольшой праздник, – но… Ещё одна слеза катится по лицу… Нет, я больше не могу на это смотреть!

Письмо Бандзарт, - думал я, - писал явно не один день. И пропажу дневника обнаружил, по-видимому, весьма скоро. После чего и принял решение.

Только странно, откуда тогда взялся весь этот бардак на улице Решетникова. Сломанный ящик, разбросанная бумага, пролитая на пол жидкость… Возможно, конечно, что Феликс заходил на склад утром, чтобы таким вот образом «проститься» с любимой лабораторией, - но факты и расклад склоняют меня к мысли о том, что погром устроила Бандзарецкая. Если она уже знала или хотя бы догадывалась о том, что собирается сделать её сын, то могла не контролировать свои действия. Она пыталась помешать реализации последнего плана Бандзарта, – но не успела. Поездка на Марата оказалась, фактически, напрасной.

Утром понедельника поднялся густой туман. Я не по-доброму взглянул на него и понял, что с ним сегодня пройдёт весь день. Я вышел из дома и побрёл в школу.

Идти в тумане было непривычно. В небе с завываниями летали чайки – и у меня несколько раз возникало чувство, будто я сейчас нахожусь вовсе не в Купчино, и вовсе не на дороге к школе. Какая-то не майская чернота опустилась на дворы, а туман окутал их своей загадочной перламутровой дымкой.

Чёрно-белой показалась и родная школа. Всё – и ступеньки, и крыша, и окна – отдавало блёклостью и омертвением. А в холле, почти что сразу при входе, на небольшом, сделанном наспех постаменте располагался, апрельски непослушный к краскам, портрет Феликса Бандзарта. Под ним были сделаны пометки инициалов – имени, фамилии и отчества, – но при долгой остановке взгляда мне привиделись там лишь три буквы: KCN.

Все классы уже разошлись по кабинетам, однако в 9.02 раздалось важное объявление:

Внимание всем работникам и учащимся школы! Сегодня, по случаю гибели 1 мая нашего коллеги – Феликса Павловича Бандзарта, – в школе проходит день траура. Все занятия отменяются. Объявляется общий сбор на стадионе – в десять часов утра по московскому времени. Повторяю: сбор на стадионе в десять часов утра по московскому времени. Спасибо.

Впервые за долгое время радости по поводу отмены уроков ни у кого не было.

К десяти часам утра стадион уже был забит людьми. Построение отличалось от расположения классов на линейке в честь Первого сентября, - в этот раз все располагались хаотично. Хотя, конечно, какое-то сближение по классам и группам замечалось.

Объявление зачитывала Чивер, но все, естественно, ожидали появления Барнштейн.

Напротив огромной толпы учителей и учащихся стояла лишь одинокая планка с микрофоном. К ней, очевидно, и должна была подойти директриса. Но подошла … только Тамара Семёновна.

- Вижу, вас много… Очень приятно, что мой призыв не остался неуслышанным. Но … начнём. – объявила она.

Толпа слегка пошевельнулась. Отсутствие Барнштейн многих сразу удивило, но если трибуны – в тумане, а стадион – кажется чёрно-белым, - то стоит ли обращать на это внимание?..

- В пятницу, как вы знаете, ушёл из жизни наш замечательный преподаватель и химик Феликс Павлович Бандзарт. Человек удивительных качеств, ума и таланта. Возможно, вы не питали к нему любви и уважения, возможно, вы не всегда него понимали… Но сейчас это не важно. Что бы ни случалось в прошлом, мы должны на всю жизнь и историю школы запомнить его. Человека необычного, но славного – и, вне всякого сомнения, преданного химии и своей работе. Итак, я прошу вынести его портрет. – скомандовала Тамара Семёновна.

Оказалось, что когда Чивер только начинала говорить, – а речь у неё сейчас была медленная, – два человека – Долгов и Долганов – находились ещё только за зданием второго корпуса. Теперь же они вдвоём несли большой портрет Феликса Бандзарта, прежде располагавшийся в холле, - чтобы через некоторые секунды он траурно утвердился на центральной трибуне.

- Давайте почтим память Феликса Павловича Бандзарта минутой молчания. – объявила Чивер.

И на стадионе, – а, по-моему, и в округе, – моментально воцарилась гробовая тишина.

А дальше Тамара Семёновна всех решила удивить:

- Товарищи. Сейчас к этому микрофону подойдёт человек, который очень хорошо знал Феликса Павловича. Он считал его своим другом и наверняка найдёт, что сказать. Итак, прошу сюда.

Из-за тумана и второй корпус перестал быть виден. Заволокло едва ли не всё. Однако же, сквозь пелену неизвестности, можно было разглядеть некий набор точек – издали показывался человек. На фоне такого состояния природы он стал даже очень хорошо различим. Одет во всё чёрное, на голове, набекрень, какая-то шапка: для мая – нонсенс, для него – вектор настроения. Походка у человека медленная и неуверенная. Каждый шаг – всё движение тела.

Мы стоим далеко, но даже с расстояния начинаем понимать, кто именно движется к микрофону, – хотя это было совершенно неузнаваемое лицо Олега.

Он подошёл к планке, снял микрофон и осторожно поздоровался с публикой. Олег знал – к нему здесь относятся неоднозначно, любое слово может быть воспринято в штыки. Он порылся в кармане своей любимой чёрной куртки и вынул оттуда несколько сложенных листов. Я сразу понял – это письмо Бандзарта.

- Он был для меня как отец. И лучший друг. – произнёс Олег. – Я хочу … зачитать.

В разношёрстной толпе далеко не все были знакомы с письмом Феликса. По сравнению со всем коллективом школы, группа, присутствовавшая при трагедии на Марата, была лишь маленькой её частью. Логично и поучительно выглядело познакомить остальных собравшихся с отрывками биографии Феликса. А нам, – тем, кто уже был знаком с содержанием, – ещё раз прочувствовать фразы, олицетворяющие колющие моменты колющей судьбы.

Понятно, что Олег читал не всё письмо. Да и то, что читал, произносил довольно сбивчиво, регулярно запинаясь, и с ошибками… Напоминало чем-то детское чтение.

Но он очень волновался. По-прежнему, наверно, боялся негативной реакции толпы, в которой, до этого дня, значилось очень много его врагов, - ведь не все, вероятно, ещё поняли, кем является этот известный на всё Купчино четырнадцатилетний парень для Бандзарта. Поэтому, думается, Олег и не решился читать перед толпой всё письмо. А, может, у него просто не хватило бы на это сил…

После последней фразы, весьма оригинально воспринятой окружающими, Болт поблагодарил всех за внимание.

- Спасибо, что выслушали. – произнёс он и отошёл в сторону, - под достаточно громкие аплодисменты.

К микрофону снова подошла Чивер:

- У меня ещё одно сообщение. Сегодня, в пятнадцать часов по московскому времени, на Южном кладбище, состоятся проводы Феликса Бандзарта в последний путь. Вход не ограничен. Все, кто желает, могут прийти. На этом – у меня всё. Спасибо за внимание.

Со стадиона Тамара Семёновна уходила вместе с Олегом. Они шли первыми, медленно продвигаясь к выходу, и о чём-то разговаривали.

Долгов и Долганов дружно несли к школе портрет Бандзарта.

Движение классов отличалось хаотичностью.

Поразительно, но на похороны Бандзарта пришли едва ли не три четверти людей из школы.

В солидном составе к трём часам дня на Южное кладбище приехала и Компания. Но к этому времени на специальной площади, у места действа, уже находились отдельные, никак не связанные с Компанией, представители седьмых, восьмых, шестых, девятых классов… Присутствовали здесь и совсем молодые школьники – из 2-ых, 3-их классов; в абсолютно полном составе на церемонию приехал десятый класс.

Учителя пришли тоже практически все. По крайней мере, из тех, кого я знал, не было лишь Баранько, и то – по болезни.

Заметил я также, что Олег очень увлечённо разговаривал с Чивер. Представить себе их связь в начале года было просто невозможно, а сейчас – их диалог выглядит как простая беседа двух хорошо знакомых людей.

Я не случайно обращаю на это внимание. После всего случившегося … нам бы тоже надо с ним поговорить. Не так, конечно, как в пятницу, - но можно же это сделать по-дружески – так, как обычно.

Однако сейчас он не смотрит на Компанию. Или старается не смотреть. И то, и другое я понимаю. А пока думаю об Олеге, похоронная процессия уже начинается.

Но описывать её я не стану. При всём моём – нашем – негативном отношении к Бандзарту на протяжении долгого времени, воспоминание о дне похорон носит исключительно грустный характер.

Просто всё прошло тихо, мирно и с печалью. И хорошо, что так.

Вообще, на неделе с 4 по 10 мая случились два очень важных события.

Гром раздался в среду, когда по школьному радио мы услышали очередное объявление от Чивер. Оно гласило о том, что с этой недели наша директриса, Барнштейн Людмила Арнольдовна, снята с должности на так называемый неопределённый срок. Причину Тамара Семёновна не назвала.

Однако вечером, в новостях, Пятый канал продекламировал в специальной рубрике сенсационное известие о том, что…

…в одной из школ Фрунзенского района, под занавес учебного года, случилась неожиданная отставка. С поста ушла директриса – госпожа Барнштейн. Точная причина такого решения не называется, но, как поговаривают секретные источники, покинуть кресло директора её заставило недавнее происшествие, связанное с другим сотрудником школы – учителем химии – Феликсом Бандзартом. Напоминаем, 1 мая, приблизительно около полудня, Бандзарт в своей квартире на Марата, 47 покончил с жизнью, приняв ядовитое вещество – цианистый калий.

Лица, расследовавшие это дело, склоняются ко мнению, что Барнштейн не только была причастна к замыслам самоубийцы, но и помогала семье Бандзарта в некоторых незаконных деяниях. Так, например, сообщается о том, что Барнштейн принимала участие в отдельных финансовых махинациях, приносивших огромный доход скрытой от властей фирме по производству и распространению наркотиков, в которой работал отец покойного Бандзарта – Павел Фёдорович Бандзарецкий, некогда талантливый учёный, а ныне – заключённый СИЗО № 6 Ленинградской области.

В настоящее время идёт обработка соответствующих материалов и сбор новых сведений, но уже сейчас в прокуратуре Санкт-Петербурга заявляют о том, что, скорее всего, в ближайшие дни Барнштейн будет поставлена на учёт в полицию; ожидается также, что несколько суток, пока расследуется дело, она проведёт под контролем охраны в районном полицейском участке. Следствие, поговаривают, может затянуться и на несколько месяцев, ибо, как выяснилось, претензии к Барнштейн имеют сразу несколько представителей из Объединения Школ Санкт-Петербурга. В чём именно они заключаются, пока неизвестно, но, вероятнее всего, дело ожидает очень серьёзный разбор…

Пока что на место Барнштейн встала Тамара Чивер. Ей присвоено именование «исполняющий обязанности директора». Впрочем, что-то подсказывает мне, что в этой должности она не задержится…

О Барнштейн же в те дни стали говорить очень много. Но это – поначалу. Всякая тема постепенно исчерпывает себя – так и о Людмиле Арнольдовне через несколько дней все просто забыли. И вряд ли когда-нибудь кто-то скажет о том, что хорошего она принесла в нашу школу.

В ней она, к слову, больше не появлялась – да и сейчас, уже окончив школу, я ничего про неё не знаю. Поговаривают, что она всё ещё под следствием, что ей грозит штраф, срок, что-то ещё нехорошее – в общем, письмо Бандзарта, очевидно, сыграло против неё свою отрицательную роль.

Ещё более радостным получилось второе событие. В пятницу, 8 мая, к нам в школу, аккурат после пятого урока, вновь пришёл Болт. Фактически, это выглядело так: мы вышли из кабинета Фёдоровой – и сразу увидели Олега. Разумеется, гостя все обступили, окружили со всех сторон; немедленно посыпались вопросы. Кто-то ещё удивлялся, что Василий Сергеевич его пропустил – дескать, «что, после смерти дяди он уже своим в нашей школе стал?» Но зашёл Олег не просто так. Во-первых, в его школе перед праздником Победы почему-то был устроен день отдыха. А, во-вторых, …

- Давайте выйдем и прогуляемся. – предложил Болт. – Заодно побеседуем. У вас же сейчас нет урока?

По расписанию сейчас должна была быть химия.

- Откуда ты знаешь? – изумилась Люба.

- Я всё знаю. – в шутку сказал Болт и слегка ухмыльнулся.

Репетицию в предпраздничный день решено было не проводить, - поэтому ровно ничего не удерживало нас от прогулки. И уже через час мы шли по Будапештской в сторону улицы Фучика. Далее – налево, к железной дороге, потом – прямо, до Салова.

Всё это время Болт рассказывал нам о своём дяде. Вспоминал разные любопытные факты, интересные истории, собирал воедино различные эпизоды из его бурной химической деятельности, делился мыслями. Когда же мы, как интересующиеся всем лица из Компании, спрашивали его о наболевшем, Болт махал рукой, что-то тихо произносил в ответ и либо моментально находил новые темы, либо возвращался к старым. Мы видели – он был не в настроении вспоминать о своём двусмысленном поведении в течение года. Наверно, оно теперь ему самому было противно. А, возможно, он считал, что всё, что надо, уже сказал.

И тем не менее, один раз он предался воспоминаниям:

- Я не всегда понимал, почему его все так ненавидят, – но даже из ваших слов выходила страшно жуткая картина. Он ведь был … блестящим химиком. И знал весь материал наизусть. Просто не всегда мог его преподнести. Но что значит преподнести? – разжевать. Так, как вы хотите. А ему … никто никогда не разжёвывал. Он до всего доходил сам! – вот и сердился, когда другие не понимают.

- А почему же ты всё-таки пошёл с нами за реактивами? Ведь это было задание Бандзарта, а мы находились в тупике. Фактически, ты вместе с нами действовал против него. – сказал я.

- Да, я помню, как ты мотивировал народ. Но почему бы мне не помочь? – вы ведь тоже мои друзья, а моему дяде наше приключение никак не угрожало…

«Да, я ещё не сказал тебе, что в том подвале и нашёл роковую фотографию…»

- …вот я и решил, что помогу вам с химией, а заодно … мы все повеселимся!

- Да, повеселились мы тогда на славу!.. – согласился Саня.

- Но получается всё равно нехорошо. Ты дружил с нами и пользовался этим во благо Бандзарта. Почему? – спрашивала Карина. – Он, что, настолько был тебе важнее? Или ты не понимал, что своими связями с ним ты предаёшь нас?

- Я понимал. – ответил Болт. – Видел эти два фронта. Но Бандзарту было со мной очень весело, и он … он всё написал в письме.

- Так, может, стоило сказать, - подумала Люба, - что ты – его дядя?..

- А как? Как? Как, скажите, я мог это сказать? – внезапно завёлся Олег. – Разве вы бы мне поверили? Разве Компания отнеслась бы к этому нормально? Вы же не можете…

Болт не стал продолжать. Мы вздохнули и переглянулись, а Даша подошла и сказала ему что-то в утешение.

Она попросила нас не трогать больше эту тему, и мы не стали. Болт вообще более ни слова не сказал о Бандзарте, - и не стал бы говорить. Линия разговора подчинялась ему.

Вообще, после смерти дяди и бабушки он заметно изменился. Куда-то исчезли всегда свойственные ему весёлость, бодрость, задор; в глазах появилось много грусти и печали, даже какая-то смиренная безысходность обозначилась… Движения, ранее – быстрые и свободные – стали медленными, тяжёлыми и нервными. Нервозность, вообще, очень чётко отображалась в теперешнем виде Болта. Столь ранние для его возраста потрясения отразились на всём состоянии человека, – и, в первую очередь, душевном.

Трудно сказать, осталось ли при нём его разгильдяйство, или нет?.. Если юмор, скорее всего, пропал, то вот разгильдяйство могло и остаться, – что, в общем, совсем не радует. Нет, хулиганские развлечения его во дворах Купчино, скорее всего, закончены, ибо и настроение – не то, и потерян смысл… Однако кто может утверждать, что не начнётся в нём теперь такое страшное для подростков загрубение характера? Не выйдет ли из него следом чёрствый пофигист, или меланхоличный бродяга, или холодный вор-карманник? А потом – безжалостный убийца или расчётливый маньяк?

Я буду думать за него только о хорошем. Но эта вечная дворовая жизнь, эти ужасные трагические потери в семье и весь этот строгий, политизированный, противоречивый социум!.. Боже, что с ним будет дальше?..

Дата добавления: 2015-08-02