Чудо с юношей в Иверском монастыре

От будничного Афона, отпечаток которого в записках моего приятеля я сохранил на стра­ницах моего дневника, душа моя с новой ду­ховной жаждой вновь стремится погрузить себя в освежающие, тихие струи Божией реки Оп­тинской, но... с Афоном, видимо, мне еще не суждено расстаться: сегодня получил от одно­го афонского подвижника письмо, в котором он, между прочим, пишет следующее:"...не осо­бенно давно, в грузинском Иверском монасты­ре, занятом греками, возникли тяжелые распри, превратившиеся в кровопролитные столкнове­ния. В этом междоусобном столкновении было ранено 30 человек монахов. Греческие монахи не ограничиваются скандалами в своих мона­стырях, а совершают посягательства и на чу­жие: недавно они среди бела дня убили старо­го русского монаха, Моисея; мало того, что Убили, а еще и над трупом его издевались... В Ватопеде состоялось совещание греческих мона­хов по следующему поводу: за последние десять лет старые и богатые русские люди начали весь­ма часто приезжать на Афон из России, убегая от внутренних в ней нестроений и желая оста­ток дней своих провести в молитве и мире. Зная, что они с деньгами и желают поселиться на Афоне, греки принимали их любезно и отводи­ли им участки земли, конечно, за очень хоро­шую плату. Приезжие ставили келлии, отгора­живали землю и обрабатывали ее. Теперь, с падением русского престижа на Востоке, греки одерзились до того, что после помянутого сове­щания в Ватопеде, в отсутствие хозяев, сожгли 10 келлий и вырубили лимонные и масличные деревья их садов. Когда вернулись хозяева и увидели постигшее их разорение, то с плачем, бросились жаловаться игумену Ватопеда, но он над ними только посмеялся. Таковы дела рук человеческих в жребии Царицы Небесной. Муд­рено ли, что последним остатком его иноков, хотящих провождать жизнь сколько-нибудь духовную, испытывается страх пред ближай­шим будущим Афона? Страх этот усугубляет­ся еще и тем, что не так давно в Иверском мона­стыре произошел такой, всякого удивления и ужаса достойный, случай, вернее — чудесное событие, не без участия, думается, в нем Самой Царицы Небесной. Дело было, как рассказы­вают у нас, так: какой-то юноша, родом, буд­то бы, грузин, пришел в Иверский монастырь и попросил себе у келаря хлеба, сказав при этом, что он умирает с голоду, ибо несколько дней ничего не ел. Келарь отказал. До трех раз юно­ша этот приступал к келарю с этой просьбой, пока тот не вытолкал его вон за монастырскую ограду. Выгнанный юноша отошел неподале­ку от монастыря, лег под куст и стал ожидать себе голодной смерти. Вдруг видит: подходит к нему необыкновенной красоты и величествен­ности некая Жена^[46] и говорит:

— "Ты что тут делаешь, мальчик?"

— "Умираю от голода".

— "Отчего же ты себе не попросил у мона­хов пищи?"

— "Просил, три раза просил, но мне не толь­ко не дали даже и корки, но еще и вытолкали за ворота". Тогда величественная та Жена по­дала юноше золотую монету и сказала:

— "Поди к Иверским монахам и еще раз попроси у них хлеба; если тебе откажут и на этот раз, то подай им эту монету и на нее по­проси подать тебе хлеба. И скажи им, мальчик, что та Госпожа, которая тебе дала эту монету, от них теперь скоро уйдет".

С этими словами Жена та подала юноше золотую монету и удалилась.

Юноша встал и опять направился в Иверс­кий монастырь молить монахов о хлебе. Уви­дел его келарь и с места начал кричать:

— "Ступай прочь, тунеядец: не будет тебе хлеба!"

Тогда мальчик протянул келарю золотую монету и сказал:"Не даешь даром, так дай хоть за день­ги!"

Взял келарь монету в руку, взглянул да как крикнет:

— "Да ты не только тунеядец, а еще к тому же и вор: ты выкрал из иконы Царицы Небес­ной златицу. Тащите его, братия, к настояте­лю!"

И потащил юношу к епископу^[47].

— "Вот, владыко святый, привели к тебе вора: он украл у Царицы Небесной златицу!"

Взял настоятель в руки монету, смотрит: монета действительно та самая, которая была на иконе Царицы Небесной; монета та самая, но как мог похитить ее юноша из запертого киота? Пошли смотреть: киот заперт и невре­дим, а златицы нет — она обрелась в руках го­лодного юноши, которому отказали в куске хлеба монахи Иверские...².

Много об этом событии говорили на горе Афонской. А тут еще, будто бы, в Кутлумуштском монастыре, в какой-то древней книге, сказывают, нашли пророчество о последних судьбах мира. У меня имеется выписка этого "пророчества", и по нем выходит, что наступа­ет время быть великой всемирной войне, а вслед за ней явиться антихристу и, — конец сему ви­димому миру...

Перенесенное в 1905-м году страшное зем­летрясение, отъятие внутреннего мира среди насельников Афонской горы, событие со златицей в Ивере, Кутлумушские предсказания и многое другое, о чем не леть ми и глаголати — все это создает на Афоне, по крайней мере, в среде думающих и чувствующих, атмосферу страха, жути какой-то, точно в преддверии не­ких событий, едва ли не мирового значения, имеющих потрясти до основания ветхий мир, а с ним и наше вековечное монашеское гнездо.

Помилуй нас, Господи!"

Так пишут мне с Афона, четыре года спус­тя после пребывания моего приятеля на Афоне.

"Аще в сурове древе сия творят, в сусе что будет?"¹.

Мая

Отношение Оптинских старцев к Афону. Михаил Константинович Ребров — раб Божий. Епископ на покое. "Оправдана премудрость чадами ея". Чудесное исцеление жены сапожника Коваева Великие Оптинские старцы не благословля­ли своим послушникам, стремившимся к высше­му монашескому подвигу, уходить на Афон. В этом отношении и ныне здравствующие наши старцы не изменяют пути своих великих пред­шественников, и устремляющиеся к афонскому безмолвию наши оптинские иноки если еще и теперь иногда едут на Афон, то уже на свой духовный страх и риск, по самочинию, а не по старческому благословению. На моих глазах таких случаев ухода на Афон оптинских по­слушников было всего три или четыре, не бо­лее, и все они в духовном отношении кончались обыкновенно весьма печально.

Вчера и третьего дня заходил к нам и у нас обедал раб Божий, некий Михаил Константи­нович Ребров (бывший канцелярский служи­тель в Московском коммерческом суде, ныне по­слушник Соловецкой пустыни бл. Симбирска), присный духовный сын одного из епископов, живущих на покое, известного многим верую­щим святостью своей жизни, а некоторым из­бранникам — и даром прозорливости и чудотворения, тщательно укрываемым от праздного любопытства "необрезанных сердец". Я не знаю этого епископа лично, но много слышал про него не только доброго, но и такого, что его выводит из рядов простых смертных и что кла­дет на чело его печать особого помазания от Духа Божия. Помню, вскоре после открытия св. мощей Преподобного Серафима Саровского мне довелось быть и в Дивееве, и в Сарове. Было это в первых числах августа 1903 года, когда на местах этого великого торжества православ­ной веры не успел остыть все еще горячий след царского пребывания и общения его с душой коренного русского человека. Приехал я в Дивеев, ему первому поклонился нашею общею с ним радостью оправдания моей и его веры в свя­тость великого старца Серафима. На "Мельничке-питательнице", из-под ручного жернова, дала мне одна из дивеевских сестер горсточку тепленькой мучки и говорит:

— Был тут во время прославления Препо­добного владыка (она назвала имя того епис­копа — Антоний, быв. Вологодский, живущий на покое в Донском монастыре, о ком я веду здесь речь), зашел к нам на эту мельницу, а сле­дом за ним привели глухонемую девочку под его благословение.

Владыка взял щепотку мучки и дал девоч­ке: девочка и заговорила. Кто был тут при этом чуде, аж застонал от дива этого дивного.

То было в Дивееве.

Поехал я следом из Дивеева в Саров. Под вечер, гляжу, один из знакомых мне монахов — Игнатий, иеромонах, благочинный, — чинит в своей келье фонарь керосинно-калильного ос­вещения, которое только что было торжества ради введено в Сарове.

— Что это, — спрашиваю, — батюшка, вы тут делаете?

Он махнул рукой с негодованием.

— А, чтоб его!.. — воскликнул он с сердцем. — Был тут перед вами один сумасшедший ар­хиерей; он взял, да и испортил мне фонарь этот!

Он назвал мне имя этого архиерея: это был тот, кто мучкой Серафимовой исцелил в Дивее­ве глухонемую девочку.

"И оправдана, — подумал я, — премудрость чадами ея"...

* * *

Так вот, этого-то архиерея мирской послуш­ник в лице М.К.Реброва и навещал нас эти два дня, утешал нас своей беседой о делах и людях, начиная со своего старца-святителя, таких, о которых мир не знает, а если и знает, то нена­видит, ибо ненавидит и Самого Подвигоположника нашего спасения, Господа Иисуса Христа.

Много рассказывал Ребров и о своем вла­дыке, и о другом рабе Божием, некоем Коваеве Димитрии Андреевиче, сапожнике и вместе мис­сионере, также относящемся к владыке как к старцу... Есть, видно, еще и в наши кривые дни горячая, живая и чудодейственная сила!...

Заболела у этого Коваева жена. Стали ее ле­чить. Болезнь усилилась. Стали лечить упорнее. Начала помирать старуха. И принялся Коваев отмаливать ее у Господа; молится день-другой, а жене все хуже да хуже...

— Господи! — взывает Коваев. — Ты ведь знаешь, что у меня пять человек детей. Помрет жена, на кого же они останутся? Я молюсь Тебе день и ночь: и на работе молюсь, и в храме, и на постели молюсь, а Ты точно не слышишь. Со­твори же здравой жену мою, чтобы я видел, что Ты, как обещал, внимаешь слезной человечес­кой молитве.

Так молился Коваев; но жена его оставалась все в том же безнадежном положении. И стало ей, наконец, так плохо, что вот сейчас и дух вон. Побежал Коваев в свой приходский храм, пал там на коленки и так стал молиться, что едва ли не весь пол под собою залил слезами. Помолил­ся. Возвращается домой и слышит, что внутри его точно голос какой-то говорит:

— Очистись! Освятись!

Понял Коваев, что ему нужно поисповедоваться и причаститься. Так и сделал. Опять стал молиться, опять плакать, жизнь жены у Бога вы­маливать. А жена все в том же положении: и не умирает, и легче не делается. И пришло ему вдруг на ум Крестителю Спасову молиться. А тут, в соседнем женском монастыре, как раз и икона его чудотворная есть. Помолился он там Предтече Господню, и, надо думать, крепко помолился...

Проходит день... Жене не лучше; лежит в полузабытьи... Сидит Коваев за утренним чаем и думает горькую думу: не слышит его Господь — помирает хозяйка... Вдруг входит в мастерс­кую какой-то странник. В руке палка, на но­гах огромные сапоги...

— Здесь, — спрашивает, — живет Коваев?

Называет его по имени-отчеству и по фами­лии.

Коваева точно в сердце пронзило от вопро­са, а главное, от голоса, который его окликнул: что-то особенное ему почудилось в этом голосе, а что — и сам не знает. Поднялся он навстречу страннику...

— Здесь, — отвечает, — пожалуйте!

А странников Коваев любит принимать.

— Мир дому сему! — сказал гость.

— Да он, — говорит Коваев, — у меня ни­когда из дому и не выходит.

— А кто, — спрашивает странник, — здесь хозяин?

— Хозяин здесь я! — отвечает Коваев.

— Я спрашиваю: кто здесь хозяин? — опять настойчиво повторил свой вопрос странник. Ну, когда так, — ответил Коваев, — так хозяин здесь вон кто! — И указал на икону Спа­сителя. — А я, — продолжал он, крестясь на ико­ну, — у Него управитель.

— Ну, стало быть, — сказал странник, — давай здороваться, знакомы будем!

Сели они вместе чай пить. Выпил странник стакан чаю, поднялся да прямо к постели страж­дущей. Не спросил даже, чем больна, а подо­шел к ней, да и говорит:

— Вставай, Пелагия, вставай-ка, мать! Да­вай мне чистую рубашку да штаны!

Та и встала; пошла доставать белье. А у Коваева точно кто память отшиб; забыл, что жена больна была, что сейчас только чудом Божиим встала, а думает про себя только одно: принял странника, как Христа, а он оказался вымогатель. Подумал он так-то, а странник ему:

— Не лукавь, Димитрий! Господь жену ис­целил, а ты что помышляешь?

Взял рубашку и штаны, — к ним Коваев и сапоги трудов своих прибавил, — простился с хозяевами... Потуда его и видели.

Все это свершилось так неожиданно и так быстро, что супруги Коваевы точно во сне все это видели. Бросились вдогонку за странником, а его и след простыл.

Это мне сегодня рассказал раб Божий М.К.Ребров, духовный сын архиерея "на по­кое", исцелившего в Дивееве глухонемую де­вочку, и брат по духу тому, кто в своей сапож­ной мастерской удостоился принять в образе странника кого-то, чье имя и происхождение знать нам еще не дано, пока не будет оно от­крыто там, где все тайное наконец станет яв­ным, где будем видеть лицом к лицу то, чему здесь можем только веровать или видеть только "якоже зерцалом в гадании", как бы сквозь тус­клое стекло...

Мая

Дата добавления: 2015-08-02