Сентября – №28

День суда приближался. Положение мое становилось отчаянным, и я терял всякую надежду на оправдание. Бесчестие и гильотина, казалось, нависли над моей головой неотразимо. Мне скажут: "К чему вы упорствуете и не хотите указать место, где провели день и ночь, когда совершено было убийство? Этим вы обрекаете себя на гибель и даете возможность действительному убийце скрыться от правосудия. Вы поступаете не умно". Об этом я сам думаю с первого дня привлечения к этому страшному делу, но до сих пор полагаю, что не имею права говорить… Читатель, вероятно, уже догадался, что 20 число прошлого месяца, когда совершено убийство вдовы, я провел с Маргаритой на нашей тайной квартире. Действительно, все [время] после обеда и весь вечер до полуночи мы были вместе. Затем вышли и часа два прогуливались по Елисейским Полям. Ночь была чудная, расставаться не хотелось. Прислуга меблированных комнат знает меня, знает об этих свиданиях, хотя густая вуаль всегда скрывала лицо Маргариты, а мой френгский костюм не давал им повода подозревать мое происхождение и национальность.

Убийство, как дознано следствием, совершено между вечером и полуночью 20 числа. Я мог вполне доказать, что был весь день и ночь в Париже и никак не мог совершить в то же время [того] убийства в деревне за двадцать пять верст от города, но для этого я должен был указать на свидания мои с Маргаритой и погубить доброе имя честной, счастливой девушки, за то, что она полюбила меня и доверилась моему мужеству. Конечно, жертвуя ее именем, я был бы спасен, но это не честно, не благородно. Раз она мне доверилась, я должен был не выдавать ее. Злоупотреблять доверием грешно и подло, хотя бы даже в таком случае, как мой.

Несчастие обрушилось на меня; чем виновата бедная девушка, что я для своего спасения должен покрыть позором ее имя и отравить всю жизнь? Да, я могу легко спастись, но поступлю подло. Я этого не хочу. Должен искать другого исхода и не терять надежды на правосудного Аллаха, который не допустит меня погибнуть невинно…

Узнав о моем положении из газет, почти все знакомые навестили меня в тюрьме и выразили свое сожаление и надежду, что дело в конце концов выяснится и я буду освобожден, но, увы, они, горько ошибались или просто говорили слова утешения.

Я не позволил бы себе указать Маргариту, но от нее зависело в крайнем случае добровольно стать свидетельницей и спасти меня. Сама она имела право располагать своей честью и именем, но, увы, тысячу раз увы, она теперь находилась в таком положении, что могла умереть ранее, чем гильотина обезглавит меня! Слабый луч надежды, светивший мне, погас с ее страшной болезнью, и я готовился уже к смерти, к смерти бесчестной и позорной.

Я думал: согрешили мы, устраивая тайные свидания, хотя любовь наша была чиста, как любовь соловья и розы, но наказание, постигшее нас, слишком тяжко…

Аллах не всех карает так строго, но на то Его Святая Воля.

Через шестнадцать дней будет происходить мой суд. Каждый день и час приближал меня к неминуемой казни. Я молился и составлял письма к родственникам в Ташкент о том, что думаю уехать в Бразилию для религиозной деятельности среди негров, вывезенных из Африки и до сих пор сохраняющих ислам. Сообщая об отъезде на край света, я думал скрыть хоть от родного города мой позорный конец и охранить честь покойного отца. Все же деньги мои, оставленные им мне, должны были пойти к наследникам убитой вдовы и на расходы суда! Кто бы мог думать, что деньги, заработанные моим отцом, – да будет на нем благословение Аллаха, – пойдут к наследникам какой-то француженки. Поистине судьба непостижима.

Я сидел разбитый, почти полоумный, когда ко мне ввели мусье Шалона, отца Маргариты.

–… Здравствуйте, мусье Аббас, что с вами, как вы сюда попали? Это невероятно, – обратился он ко мне и дружески пожал руку.

– Невероятно, да, но однако, как видите, я здесь несомненно.

– Да… не сомневаясь, что тут недоразумение, я желаю, мой друг, указать вам, что ваше положение серьезно…

– Даже больше чем серьезно, оно безнадежно, но что же делать?

– Как что делать? Вы говорите, точно дело идет о сотне франков; вы рискуете честью и головой, скрывая от следствия некоторые обстоятельства жизни. Вы не должны молчать. Правда, молчание ваше благородно, но…

– Но спасая свою шкуру, я должен убить чужую честь и имя. Этого я сделать не могу. Пусть Аллах делает, что хочет, я предаюсь Его Воле. Прошу вас, мусье Шалон, не говорите об этом. Я очень признателен за ваше посещение, это большое утешение для меня… Да, извините, пожалуйста, я и забыл… Как поживает мадемуазель Маргарита?

– О, мой друг, она и я в отчаянном положении. Она сильно больна и в беспамятстве уже более недели, я теряю все надежды…

– Что же случилось? Успокойтесь, мусье Шалон. Молодые, здоровые организмы выносят не одну болезнь. Бог не без милости. Горевать не надо… Что говорят врачи? – я пожал ему руку.

– Они, видимо, ничего не могут сказать об исходе болезни. Если сегодня – завтра она придет в себя, то надеются на выздоровление… Вчера как будто бы сознание вернулось, знаками попросила бумагу и карандаш. Дали. Едва шевеля рукой, она что-то хотела написать, но успела лишь начертить несколько слов, из коих можно было разобрать слова "нет, не он, ибо он был тогда…" Болезнь опять овладела ею. И она лежит без слов и движения…

Бедный француз плакал. Я не мог плакать. Что-то сдавило мне горло, я задыхался и только мысленно представлял себе несчастную девушку, которая в борьбе со смертью, забывая себя, делала последнее усилие спасти меня. Я понял, что она хотела писать о нашем свидании и открыть то, что скрывал я. Боже, Боже, будь милосерден к нам. Мы не сделали зла.

Дата добавления: 2015-08-02