Глава шестнадцатая. Три подхода к миру: рузвельт, Сталин и черчилль во время Второй Мировой войны 26 страница

Исходной мотивацией вовлеченности Америки было представление, будто бы потеря Вьетнама приведет к катастрофе во всей некоммунистической Азии и заставит Японию смириться с коммунизмом. В рамках подобного анализа Америка, защищая Южный Вьетнам, вела войну ради себя самой, независимо от того, был ли Южный Вьетнам демократической страной и способен ли он когда-либо стать таковой. Однако такого рода анализ был бы для американцев чересчур геополитичен и чересчур сориентирован на соотношение сил, и потому его заменил вильсонианский идеализм. Одна администрация за другой ставила перед собой двуединую задачу, каждая из частей которой, взятая по отдельности, была и без того трудновыполнимой: разгром партизанской армии, обладающей безопасными базами по обширной периферии, и демократизация общества, где отсутствуют традиции плюрализма.

Во вьетнамском «котле» Америке следовало познать, что есть пределы даже самым священным верованиям. Ей предстояло под давлением обстоятельств смириться с тем, что существует разрыв между силой и принципами. И именно потому, что Америка с крайней неохотой усваивала уроки, противоречащие ее собственному историческому опыту, она обнаружила, что уменьшить число собственных потерь исключительно трудно. Испытанная боль разочарования была результатом лучших, а не худших качеств страны. Отказ Америки от восприятия национальных интересов в качестве фундамента внешней политики пустил страну в дрейф по волнам универсально применяемых моральных истин.

В августе 1964 года предположительно северовьетнамское нападение на эскадренный миноносец «Меддокс» повлекло за собой американский ответный удар по Северному Вьетнаму, почти единодушно одобренный сенатом посредством так называемой «Тонкинской резолюции». Резолюцией этой пользовались и ранее, за несколько месяцев до этого, чтобы оправдать воздушные рейды возмездия. В феврале 1965 года нападение на казармы американских советников в расположенном на Центральном нагорье городе Плейку повлекло за собой совершение ответного американского воздушного налета на Северный Вьетнам, что быстро превратилось в систематическую бомбардировочную кампанию под кодовым названием «Надвигающийся гром». К июлю 1965 года американские боевые части были полностью введены в действие, а число американских военнослужащих стало расти, составив в начале 1969 года 543 тыс. человек.

Позднее вопрос о том, была ли администрация Джонсона целиком и полностью откровенна с американским народом относительно нападения на «Меддокс», стал частью весьма острых и едких дебатов по Вьетнаму. Целью их было дискредитировать «Тонкинскую резолюцию» и участие Америки в непосредственных боевых действиях. По правде говоря, «Тонкинская резолюция» и впрямь не основывалась на всей совокупности фактов, даже с учетом того, что в суматохе боя сбор их был затруднителен. Но эта резолюция и не была основополагающим фактором, побудившим Америку к участию в наземных боевых действиях во Вьетнаме. Она скорее была маленьким шажком по дорожке, ведущей Америку в тот же пункт назначения при условии, что все руководящие личности убеждены в правильности избранного пути.

Методы, при помощи которых было обеспечено принятие «Тонкинской резолюции», сегодня были бы отвергнуты, ибо американская демократия тоже извлекла из этого уроки на будущее. В то же время тактика и решимость Джонсона не отличались в значительной степени от соответствующих качеств Франклина Делано Рузвельта, когда тот подтолкнул Америку к участию во второй мировой войне, — к примеру, не совсем откровенный рассказ Рузвельта о торпедировании эсминца «Грифер» стал предлогом вовлечения Америки в морскую войну в Атлантическом океане в 1941 году. В каждом из упомянутых случаев президент в одностороннем порядке определял, чего Америка не потерпит: германской победы в 40-е годы, захвата Индокитая в 60-е годы. Оба президента оказались готовы преградить при помощи вооруженных сил собственной страны дорогу злу и дать ответ, если это зло и на самом деле столкнется с ними, что было вполне вероятно. В каждом из этих случаев окончательное решение вступить в войну базировалось на соображениях гораздо более широкого плана, чем сами эти инциденты.

Кошмар Вьетнама заключался не только в способе вступления Америки в войну, но и в самом факте этого вступления, не подкрепленном более выверенными оценками возможных издержек. Нация не должна направлять полмиллиона молодых людей на далекий континент, ставить на карту свой международный престиж и внутреннее единство собственного народа, если ее лидеры не способны вразумительно раскрыть свои политические цели и предложить реалистическую стратегию их достижения, как это позднее сделал президент Буш по поводу войны в Заливе. Вашингтону следовало задаться двумя основными вопросами: возможно ли более или менее одновременно установить демократию и добиться военной победы? И добавить еще один, гораздо более важный: стоит ли овчинка выделки? Президенты и президентские советники, которые вовлекли Америку в сухопутные военные действия во Вьетнаме, считали положительный ответ само собой разумеющимся.

Успешное ведение партизанской войны требует тонкого объединения военной и политической стратегии. Американские военные руководители, однако, чувствовали себя неуютно, подчиняя военные цели политическим. На протяжении всей Вьетнамской войны средства для достижения заданных целей оказывались недостаточными, а пойти ради этого на еще больший риск Вашингтон никогда не был готов.

Одним из основных уроков, который следовало бы извлечь из войны в Корее, был такой: продолжительные, не приводящие к бесспорному результату войны разрушают единство американской нации. Но, похоже, Вашингтон извлек из этой войны урок совершенно противоположного свойства: причиной неудовлетворительности результатов войны в Корее будто бы явилось продвижение Макартура к реке Ялу и его стремление к победе всеобъемлющего характера. В свете этого исход Корейской войны истолковывался как успех, благодаря которому удалось не допустить китайской победы. Американская вовлеченность во Вьетнаме оказалась сознательно обусловлена подобной же задачей: не провоцируя китайское вмешательство, продемонстрировать Северному Вьетнаму, что ему не будет позволено захватить Южный Вьетнам, и, следовательно, единственным выбором являются переговоры. Переговоры — но с какой целью? Особенно если учесть, что противник отождествляет компромисс с поражением. Американские руководители наверняка позабыли, что в последние два года войны в Корее и весь период маккартизма американское общество было почти что разорвано на части из-за неопределенности сложившегося положения.

Теоретически в период партизанской войны имеют шанс на преобладание лишь два варианта стратегии. Один — целиком оборонительный, целью которого является лишить противника возможности контроля над населением. Такого рода стратегия предполагает обеспечение практически стопроцентной безопасности для достаточного количества населения, с тем чтобы успехи партизан среди остальной его части оказались несопоставимы со сложившейся у их противников политической базой. Генерал Максвелл Тейлор, по-видимому, имел в виду именно этот вариант стратегии, когда рекомендовал создать цепь анклавов, защищенных американскими войсками, так что южновьетнамской армии не придется для предотвращения консолидации четко очерченной коммунистической зоны день и ночь удерживать каждый заштатный район. Вторым возможным вариантом стратегии являлись бы атаки на цели, которые партизаны вынуждены были бы защищать, — такие, как, к примеру, убежища, склады и базы на собственной территории: к примеру, если бы наземные силы перерезали «тропу Хо Ши Мина» и блокировали как северовьетнамские, так и камбоджийские порты, обслуживающие лагеря-убежища. Такая стратегия — по крайней мере концептуально — возможно, сделала бы войну на истощение относительно короткой, чего так жаждали американские военные, и вынудила бы в итоге враждебную сторону пойти на переговоры.

Зато заведомо не могла сработать стратегия, на деле принятая Америкой: призрачное обеспечение стопроцентной безопасности на ста процентах территории страны и попытки измотать партизан операциями поиска и уничтожения. Независимо от численности экспедиционных сил, их всегда окажется недостаточно для борьбы с врагом, линии снабжения которого находятся за пределами Вьетнама и у которого имеются обширные лагеря-убежища и железная воля. В конце 1966 года северовьетнамский премьер-министр Фам Ван Донг заявил Гаррисону Солсбери из «Нью-Йорк тайме», что хотя Соединенные Штаты неизмеримо сильнее в военном отношении, они в конце концов проиграют, ибо умереть за Вьетнам готовы гораздо больше вьетнамцев, чем американцев, причем вьетнамцы готовы воевать так долго, как это потребуется, чтобы «пересидеть» американцев[913]. Эта оценка оказалась верной.

Джонсон решительно отвергал какое бы то ни было «расширение» масштабов войны. Вашингтон убедил себя, что четыре государства Индокитая являются самостоятельными политическими единицами, несмотря на то, что коммунисты в течение двух десятилетий трактовали их как единый театр военных действий и координировали собственную стратегию применительно ко всем им, взятым в совокупности. Более того, оценка Вашингтоном конфликта в целом в более широком международном аспекте заставила его чересчур много думать о возможности китайского вмешательства, не обращая внимания на заявление Линь Бяо относительно того, что китайские армии не отправятся за рубеж, причем это положение было подтверждено Мао в беседе с американским журналистом Эдгаром Сноу, симпатизировавшим китайским коммунистам: Мао заявил Сноу, что у Китая нет войск за пределами собственных границ и что у него нет намерений сражаться с кем бы то ни было, если на его территорию не будет совершено нападение[914]. Случилось так, что в продолжение двух отдельных войн, отстоящих друг от друга на полтора десятилетия, Америка заплатила соответствующую цену за то, что не воспринимала китайские заявления всерьез: в Корее она проигнорировала китайские предупреждения и промаршировала до самой Ялу, спровоцировав китайское вмешательство; во Вьетнаме она не снизошла к заверениям китайцев о том, что они не собираются вмешиваться, и это заставило Америку отвергнуть единственную стратегию, которая, возможно, обеспечила бы ей победу.

Опасаясь китайского вмешательства, будучи преисполнен решимости добиться ослабления напряженности с Советским Союзом, а также желая сохранить консенсус в отношении внутриполитической программы создания «великого общества», Джонсон пошел по пути полумер, что поставило на карту международный престиж Америки, не обеспечив достижения поставленных целей. Пытаясь увязать задачу отражения глобального заговора и желание избежать глобального конфликта, Америка умудрилась проводить такую политику, которая выставляла ее на посмешище.

Войны на истощение не могло получиться, коль скоро партизаны были в состоянии выбирать, когда и где сражаться. Воздушные операции против Северного Вьетнама, задуманные как источник прогрессивно нарастающих неприятностей, оказались бесцельными, ибо транспортная система Северного Вьетнама находилась в рудиментарном состоянии, и по этой простой причине бомбардировки с воздуха не могли вывести ее из строя. А поскольку она не играла существенной роли в жизни страны, из-за ее состояния ни у кого не болела голова. Патовая ситуация была на руку Ханою — особенно такая, которая бы ограничивалась территорией Южного Вьетнама и влекла за собой рост американских потерь. Все эти разочарования дали толчок росту оппозиции войне внутри Америки — оппозиции, призывавшей прекратить эту самую бомбардировочную кампанию, смысл которой как раз и заключается в том, чтобы убедить Ханой, что победить он не в состоянии.

Вашингтон пытался доказать, что агрессия не оправдывает себя и что партизанская война вовсе не является характерной чертой будущего. Он, однако, не сумел понять, что его противник умудрился трезво подсчитать прибыли и убытки. Джонсон полагал, что выход заключается в демонстрации умеренности, в проявлении готовности успокоить Ханой, предложив ему компромисс. Но все эти действия скорее вызывали у Ханоя желание проявлять все большую настойчивость и по ходу дела преподать Америке урок, заключающийся в том, что за поражение вследствие проявления умеренности и сдержанности наград не дают. Джонсон же разъяснял цели Америки следующим образом:

«Мы не собираемся стирать с лица земли Северный Вьетнам. Мы не собираемся менять там систему управления. Мы не пытаемся получить на постоянной основе базы в Южном Вьетнаме...

...Мы находимся там, потому что пытаемся заставить коммунистов из Северного Вьетнама прекратить стрелять в своих соседей... продемонстрировать, что партизанская война, развязанная одной нацией против другой нации, не может никогда преуспеть... [Мы] должны стойко стоять на своем до тех пор, пока коммунисты в Северном Вьетнаме не поймут, что цена агрессии чересчур высока, — и либо согласятся на мирное урегулирование, либо прекратят борьбу...»[915]

Он хотел, чтобы коммунистические лидеры в Ханое поняли: «...стоит вам осознать, что военная победа исключается, и отказаться от использования силы, как вы найдете нас готовыми ответить взаимностью... Мы хотим почетного мира во Вьетнаме. В ваших руках ключ к этому миру. Вам надо лишь его повернуть»[916].

Джонсон не заслужил ненависти и насмешек, последовавших за подобными призывами. Он всего лишь в очередной раз повторял американские прописные истины. Но ни он сам, ни его общество не обладали концептуальным пониманием противника, для которого подобные заверения выглядели насмешкой; противника, для которого, кроме всего прочего, американское понимание компромисса ассоциировалось с призывом к капитуляции во время битвы за дело всей жизни.

Для неуступчивых, преданных своему делу лидеров из Ханоя концепция стабильности не имела оперативного смысла. Всю свою сознательную жизнь они боролись, чтобы победить, вначале против Франции, теперь против одной из сверхдержав. Во имя коммунизма они навлекли неисчислимые страдания на свой народ. «Оставить соседа в покое» было как раз той самой вещью, на которую ханойские лидеры были органически не способны. Бисмарк как-то сказал, что германское единство никогда не будет достигнуто путем разговоров, но лишь «кровью и железом», что в точности соответствовало точке зрения Ханоя на вьетнамское единство.

Американцы всех вероисповеданий беспрестанно обращались к Ханою, чтобы тот принял участие в поиске какого-либо демократического выхода из создавшегося положения, и ломали голову над разработкой действенных схем выборов. И все же ни одно из направлений американской мысли в области международных отношений ни в малейшей степени не привлекало Ханой, разве что в качестве инструмента, при помощи которого можно было бы сбить американцев с толку. Создав одну из самых жестких и непримиримых диктатур в мире, ханойское политбюро никогда бы не согласилось на то, чтобы стать лишь одной из множества политических партий Юга. Ханой не имел ощутимого стимула к прекращению применения силы; в конце концов, отсутствие проигрыша предопределяло для него победу, а он явно не проигрывал — тем более американская стратегия, четко нацеленная на консервацию ситуации, исключала проигрыш для Ханоя. Предложение Джонсона о проведении всеобъемлющей реконструкции, программа которой будет открыта для всех, включая Северный Вьетнам, провалилось в пустоту[917]. Ханой жаждал победы, а не содействия в деле экономического развития и с характерной для себя самоуверенностью действовал так, как будто у него не было нужды делать альтернативный выбор.

Как только волна американского общественного мнения обратилась против войны, критикующие Джонсона стали обвинять его еще более решительно в создании дипломатического тупика. А поскольку эти обвинения предполагали отсутствие у Джонсона желания вести переговоры, они били мимо цели. Готовность Джонсона начать переговоры была до такой степени очевидной, что граничила с самоуничижением. И это убеждало Ханой, что способность тянуть время может вызвать к жизни еще более выгодные предложения. Джонсон объявлял одну за другой паузы в бомбардировках (в своих мемуарах он насчитывает их шестнадцать), тем самым не оставляя сомнения в том, что Соединенные Штаты готовы в одностороннем порядке заплатить сколь угодно высокую входную плату на переговоры, лишь бы только они начались; Ханой же имел все поводы стремиться сделать эту плату максимально высокой.

Я был лично связан с одной из таких инициатив, которая продемонстрировала как готовность администрации Джонсона вести переговоры, так и исключительное умение Ханоя использовать эту готовность для достижения собственных целей. Мои собственные связи с Вьетнамом возникли постепенно. На протяжении 50-х годов мои рассуждения на тему внешней политики концентрировались на Европе и на ядерной стратегии. В состав администрации Кеннеди входило множество личностей, которыми я восхищался, и я был благоприятно настроен по отношению к ее усилиям, связанным с Индокитаем, не особенно вдаваясь в суть вопроса. Всерьез я стал задумываться по поводу Вьетнама после поездок в эту страну — в 1965 и 1966 годах — в качестве консультанта по вопросам умиротворения при после Лодже. Это дало мне возможность поездить по ряду провинций Южного Вьетнама и подискутировать с так называемыми «провинциальными докладчиками» американского посольства, представлявшими собой группу исключительно способных и преданных делу молодых чиновников иностранной службы, находившихся в различных районах страны. Эти поездки убедили меня в том, что путем следования нынешней стратегии войну выиграть нельзя и что Америке придется вступить в изнурительные переговоры с Ханоем, хотя тогда отчетливого представления о тематике подобных переговоров у меня не было.

Летом 1967 года я присутствовал на одной из так называемых «пагуошских конференций», проводимых учеными, занимающимися вопросами ядерного разоружения. Двое участников конференции, прослышав о моих поездках в Индокитай, обратились ко мне с как будто бы заманчивым предложением. Раймон Обрак, чиновник Всемирной организации здравоохранения, оказывается, познакомился с Хо Ши Мином еще в 1946 году, когда вьетнамский коммунистический лидер останавливался у него в парижском доме во время переговоров с Францией. Обрак вызвался поехать в Ханой в сопровождении еще одного ученого, принадлежащего к движению сторонников мира, Герберта Марковича, и лично обратиться к Хо Ши Мину по поводу переговоров. Я проинформировал Банди, ставшего к тому времени заместителем государственного секретаря, и министра обороны Макнамару. Они одобрительно отнеслись к поездке при условии, что оба ученых направятся в качестве частных лиц и не будут пытаться представлять официальную американскую точку зрения.

Обрак и Маркович совершили путеществие в Ханой, где были приняты Хо Ши Мином. После ритуального осуждения американской «агрессии» Хо Ши Мин намекнул, что Ханой был бы готов к переговорам, если бы Америка прекратила бомбардировки Северного Вьетнама. Май Ван Бо, дипломатический представитель Ханоя в Париже, был назначен на роль лица, осуществляющего официальные контакты.

Последовал обмен посланиями, многократно проведенный сложными и решительно недипломатическими процедурными методами. Поскольку Ханой не желал напрямую связываться с Вашингтоном до прекращения бомбардировок, я, как частное гражданское лицо, исполнял функции посредника. Даже при данных обстоятельствах Ханой, используя переговорные выгоды до конца, отказывался дать полномочия своему представителю вести переговоры пусть с неофициальным лицом, но гражданином Америки. Таким образом, послания, поступавшие ко мне из Вашингтона, обычно от министра Макнамары, переходили от меня к двоим французам, а они уже доставляли их Маю Ван Бо вместе со всеми пояснениями, которые я имел полномочия передать. Макнамара жаждал покончить с войной и многократно умолял меня вырвать у моих невидимых собеседников хотя бы намек, пусть даже косвенный, который позволил бы ему защищать дело результативных переговоров.

Я присутствовал на части совещания президента Джонсона со своими советниками, где готовилось окончательное американское предложение. Грустный опыт. Было ясно, что Джонсон инстинктивно и от всей души восстает против перерыва в бомбардировках. Как обычно, неспособный проводить твердую внешнеполитическую линию, Джонсон все же был в достаточной степени искушен в вопросах политического плана, чтобы усомниться в разумности начала переговоров с односторонней уступки. И все же он отчаянно желал покончить с войной, будучи под обстрелом критиков внутри страны и не желая перечить своим советникам, уповающим на дипломатию. В конце концов Джонсон сдался. В итоге родилась так называемая «формула Сан-Антонио», разработанная уже после того, как я ушел с совещания, и представленная Джонсоном во время речи, произнесенной в городе, по имени которого и названа формула. 29 сентября 1967 года:

«Соединенные Штаты выражают готовность прекратить все бомбардировки Северного Вьетнама с моря и с воздуха, если этот шаг повлечет за собой быстрый переход к результативным переговорам. Мы, конечно, исходим из того, что во время переговоров Северный Вьетнам не будет извлекать выгод из прекращения или ограничения бомбардировок»[918].

«Формула Сан-Антонио» стала одним из решающих поворотных пунктов в войне. Америка предложила прекратить военные действия против Северного Вьетнама —конкретное обязательство — в обмен на «результативные» переговоры, пока Ханой не будет извлекать выгоду из прекращения бомбардировок. Никаких критериев определения понятий «результативный» и «выгода» предложено не было. Так что Ханой, продемонстрировав свои возможности манипулировать американскими внутриполитическими дебатами, почти не сомневался в том, что любая попытка прервать паузу и возобновить бомбардировки вызовет возражения и потребует времени для претворения в жизнь. То, что Ханой «не будет извлекать выгод» во время паузы, безусловно, не означало, что он обязан будет прекратить партизанскую войну, или, в данном конкретном случае, перестать делать что бы то ни было из уже совершаемого; самое большее, подобное условие означало бы, что Ханой не будет заниматься эскалацией стратегии победы.

Для переговорной тактики Ханоя было характерно то, что даже столь одностороннее по характеру предложение наверняка должно было быть отклонено. На деле Ханой использовал это предложение для подстраховки, чтобы защитить претворение в жизнь военных мероприятий всеобщего характера, уже готовых к осуществлению. В считанные дни мой канал с выходом на Ханой закрылся. Северовьетнамцы, сообразив, что цена прекращения Америкой бомбардировок оказалась столь же скромной, сколь и невразумительной, попытались увеличить давление на Джонсона еще до того, как сесть за стол переговоров и начать обсуждать конкретное предложение. Всего лишь через несколько месяцев начнется наступление в праздник Тэт.

Ханой угадал совершенно верно, что рост тревоги среди американцев не даст им смириться с замораживанием ситуации во Вьетнаме, как это имело место в Корее. И все же было качественное различие в характере внутренних споров в каждом из этих случаев. Мудрость американского вмешательства в Корее никогда не была под вопросом; разногласия касались лишь мер по обеспечению успеха. Применительно к Вьетнаму первоначально имевший место консенсус самого широкого плана по поводу проводимой Соединенными Штатами политики внезапно рассыпался в прах. В отношении Кореи администрацию критиковали потому, что хотели, чтобы Соединенные Штаты сделали еще больше; альтернативой политике Трумэна была макартуровская стратегия эскалации. В отношении же Вьетнама подавляющее большинство критикующих настаивало на сокращении масштабов американских усилий, а в свое время — на полном их прекращении; разброс точек зрения был огромен: от корректировки американской стратегии до безоговорочного ухода. В Корее, если бы взяла верх оппозиция, противникам Америки пришлось бы очутиться перед лицом гораздо худшей из альтернатив. Во Вьетнаме, как только размер внутренних разногласий стал самоочевиден, Ханой быстро сообразил, что дипломатия проволочек в сочетании с военным давлением сработает в его пользу. Вину за тупиковые ситуации возложат на отсутствие инициативы со стороны администрации Джонсона, а рост американских потерь приведет к призывам к деэскалации, если не прекращению, войны.

Критика американской политики во Вьетнаме началась в весьма упорядоченной форме и представляла собой разумные вопросы, можно ли вообще выиграть эту войну и каково в ней соотношение целей и средств. 11 марта 1968 года Уолтер Липпман выступил с давно проводимой им критикой теории «сдерживания» применительно к Вьетнаму. Америка, утверждал он, находится в состоянии перенапряжения, а политика «сдерживания» разрушает какое бы то ни было разумное соотношение между задачами общенационального характера и ресурсами, при помощи которых их следует разрешать:

«Факт заключается в том, что цели его [Л. Б. Дж.] войны не ограничены: они, похоже, претендуют на умиротворении всей Азии в целом. При столь неограниченных целях не существует возможности выиграть войну ограниченными средствами. А поскольку наши цели не ограничены и беспредельны, нас наверняка, так сказать, разгромят»[919].

Для того, чтобы символически обозначить неприменимость традиционных категорий мышления к Вьетнаму, Липпман сопроводил слово «разгромят» оговоркой «так сказать», тем самым подчеркивая полнейшую несущественность Вьетнама с точки зрения американской безопасности. В этом смысле уход укрепил бы глобальные позиции Америки.

Подобного рода заявление уже было сделано в 1966 году, когда сенатор Фулбрайт критиковал Соединенные Штаты за то, что они поддались «упоению силой» и путают мощь с добродетелью, а бремя ответственности с миссией универсального характера»[920]. За два года до этого Фулбрайт упрекал де Голля за то, что тот «запутывал ситуацию», предлагая сделать Вьетнам нейтральным. Уже тогда Фулбрайт предупреждал, что подобный курс «может породить цепь непредвиденных событий, ибо она [Франция] не является на Дальнем Востоке ни крупной военной, ни крупной экономической силой, а потому вряд ли окажется в состоянии контролировать события, которые может обусловить такого рода инициатива, или даже просто оказывать значительное на них влияние». В 1964 году Фулбрайт видел лишь два «реалистических» варианта событий: «расширение конфликта тем или иным способом» или «возобновление усилий по укреплению мощи Южного Вьетнама, с тем чтобы успешно вести военные действия в их нынешнем масштабе»[921].

Что же произошло всего лишь за два года, чтобы сенатор понизил статус Вьетнама с жизненно важного до периферийного? И почему применительно к действиям администрации Джонсона, по существу, выполнявшей обе рекомендации Фулбрайта, употреблен термин «упоение»? Американские руководители, верные своей национальной традиции, не довольствовались соображениями безопасности в качестве фундамента для американской помощи Вьетнаму, ибо такой подход рано или поздно обусловил бы дебаты по поводу соотношения выгод и понесенных затрат. Если же проблема состояла во внедрении демократии в Юго-Восточной Азии, наращивание усилий оказывалось беспредельным, а в смысле возможности своевременного ухода исключалась всякая логика.

Противники войны шли тем же путем, что и руководители, ведшие ее, только в противоположном направлении. Они начинали строить свои умозаключения на вполне практической основе: войну выиграть нельзя, издержки преобладают над получаемыми преимуществами, Америка же перенапрягается. Но эти критики, являвшиеся порождением того же самого американского идеализма, быстро распространили критику и на моральный план, причем поэтапно: поначалу на том основании, что с моральной точки зрения нет существенной разницы между Ханоем и Сайгоном, аккуратненько расправлялись с идеологическими причинами войны; затем истолковывали настоятельное желание Америки продолжать войну как отражение внутренней гнили морального фундамента американской системы. В результате политика, пользовавшаяся поначалу почти всеобщей поддержкой, превратилась в течение двух лет в символ аморальности всей американской внешней политики, а через некоторое время — в основу для критики американского общества как такового.

В период после окончания второй мировой войны Америке, к счастью, никогда не приходилось делать выбор между моральной убежденностью и стратегическим анализом. Все ее ключевые решения с готовностью оправдывались тем, что они одновременно способствовали распространению демократии и обеспечивали сопротивление агрессии. Южный Вьетнам, однако, даже при наличии самого богатого воображения и отдаленно нельзя было причислить к демократическим странам. Все режимы, последовавшие за дьемовским, чувствовали себя как бы в осаде; южновьетнамские генералы, до того времени малоизвестные широкой публике, совершенно не стремились проверить уровень собственной популярности у избирательных урн. Убедительным аргументом мог бы служить тот довод, будто новые правители Сайгона гораздо менее репрессивны, чем ханойские. Действительно, этот аргумент приводился довольно часто, но его никогда не принимали всерьез. Моральный релятивизм был неприемлем для нации, привыкшей видеть абсолютную противоположность между добром и злом.

Критики настоятельно утверждали, что если Сайгон не будет полностью соответствовать всем демократическим стандартам в полной мере — что в глубине души они признавали как нечто невозможное, — его следует напрочь выбросить за борт. По ходу дела «теория домино», центральная предпосылка принципа обеспечения безопасности, в течение двух десятилетий лежавшая в основе действий по защите Южного Вьетнама, поначалу была отброшена, а затем высмеяна. В одной из своих наиболее всеобъемлющих работ профессор Йельского университета Ричард Ренфилд сочетал критическое отношение Липпмана к стратегическому перенапряжению с обвинением обеих сторон вьетнамского конфликта в моральной эквивалентности; а потому война оказывалась бессмысленной. Во Вьетнаме, утверждал он, Америка не столько противостоит агрессии, сколько поддерживает силы консерватизма против социальных перемен[922].

Дата добавления: 2015-08-10