9 страница. Тихо утекали минуты, сплетавшись в часы

Тихо утекали минуты, сплетавшись в часы. Вот уже пробило и семь. В доме Жан Поля уже давно ожидали дорогого гостя. Профессор для этого даже принарядился в новый фрак, который очень подходил под его синие, красивые глаза. Мишель бабочкой порхала из комнаты в комнату, примеривая то одно платье, то другое, они шли ей все, потому как, особенно в состоянии влюбленности, девушка была прекрасна.

- Жанна, - окликнула Мишель экономку, - а сколько времени сейчас, ты не скажешь, а то боюсь, и одеться не успею.

- Уже пятнадцать минут восьмого.

- Как пятнадцать минут, - вскрикнула Мишель, - и он…- шепотом закончила она и опустив плетьми руки, удрученно села на полог кровати.

Мишель подумала, что Люк испугался чего-то и не пришел намеренно, как и Дмитрий. В этот момент она чувствовала себя самой несчастной, униженной, раздавленной, всеми брошенной и никому не нужной. Ей даже не пришло в голову, что с молодым человеком могла случиться беда. Он всегда был силен и ловок, а на улицах города еще не так темно, чтобы уличные бродяги могли напасть на прохожего, поэтому эту мысль Мишель отмела сразу же. В сердце жег один вопрос: ну, почему? Ладно, Дмитрий, мало знакомый человек, но он, ее друг, и вот так, когда она опять ждала?!

Жан Поль относительно забывшего о своем обещании госте сказал что-то скомканное, он также был удивлен отсутствием Люка, но возможность несчастного случая исключил из списка всех ситуаций, также, как и дочь. Он подумал, что парень просто сильно увлекся каким-то делом, и напрочь забыл о встрече. Конечно же, эту рассеянность Жан Поль осудил по всей строгости отцовского закона.

И не знали они, что в эту самую минуту, когда отец и дочь в сердцах гневно ругали Люка, он лежал на кровати незнакомых ему людей, истекающий кровью, в полусознательном состоянии. Но даже тогда парень помнил о Мишель и метался от мысли, что его ждут, а он здесь….

44.

На шумный город, горящий тысячами огней фонарных столбов, расставленных вдоль аллей и улиц, медленно опускалась темная, безлунная ночь. Постепенно, одна за другой в небесах зажигались мистические звездочки, большие и малые, они, сплетаясь в фантастические узоры, создавали знакомый всем нам ночной покров, манящий своей таинственностью, очаровывающий бездонностью.

Жан Поль лег пораньше. Неотступная дума после недавнего разговора со странным незнакомцем совершенно выбила профессора из колеи. Сегодня утром, когда ученый, по обычаю совершал утреннюю прогулку по саду, к нему подошел неизвестный человек. Мужчина лет сорока, плотного телосложения, с хищно-прищуренным взглядом, он более напоминал шакала, чем человека, как по взгляду, так и по резким линиям лица, он целенаправленным шагом спешил к профессору, боясь упустить его из виду. Заметив его еще издалека, Жан Поль, обладавший поразительной интуицией на добро и зло, постарался свернуть на другую сторону сада, мало ли что, но опоздал, тот как раз уже приближался к нему. Слащаво вежливо поздоровавшись, без предисловий, незнакомец сразу же заговорил о деле, которое его интересовало. Он заговорил о том спецоружии, которым занимался Жан Поль на протяжении трех лет. Услышав это, профессор напрягся и сказал, что вообще уже давно не работает над этой темой, чему совершенно не поверил его собеседник. Тот пригрозил, что если профессор будет и дальше упрямиться, сделает только хуже себе. После такого намека, мужчина предложил деньги, большие деньги взамен на чертежи, но Жан Поль понял, что его разработка может уйти в плохие руки, и резко оборвал разговор. Уходил ученый под канонаду страшных угроз, которые после весь день бешеным маятником крутились в голове. Вот почему Жан Поль был так задумчив и грустен. Он думал, как уберечь дочь и Жанну, как понадежнее спрятать чертежи, чтобы в случае проникновения в дом нежданных гостей, они не были выкрадены. Жан убрал разработки в потайной отдел шкафа, а под подушку положил заряженный револьвер. Сам же мысленно настроил себя быть чутким, чтобы в случае чего суметь дать достойный отпор.

Наступила полночь.

Мишель не спалось. Она злилась, печалилась, ругала, звала, вопрошала. Девушка пыталась понять, чем она хуже других, чем отталкивает, быть может, излишней вежливостью или искренностью? Наверное, таких не любят, любят других, резких, дерзких, способных на безрассудство, а Мишель не такая, она другая, мягкая, нежная, добрая. Сейчас девушка ненавидела себя и весь мир заодно.

Внезапно в окно постучали. Тихо, робко, как будто сомневаясь. Мишель не обратила внимания на стук, слишком уж сильна была занята своими мыслями, ей показалось, что это ночная птица царапнула о подоконник. Но спустя минуту стук повторился. Теперь он уже был настойчивый, долгий. Мишель вздрогнула. Живя на втором этаже, за высоким забором меньше всего ждешь услышать стук в окно, да еще и в двенадцать ночи. Она приподняла толстую бархатную, вышитую золотыми нитями штору.

- Ой, мамочки! Филипп! - От неожиданности вскрикнула она.

За окном, был Дмитрий, с букетом цветов в зубах, взъерошенный, как дикий волк, и одновременно присмиревший, он являл собой интересное зрелище. Менее всего Мишель ожидала когда-либо увидеть этого человека, и, как ни странно, стала уже забыть его, как прекрасный, удивительный сон. Просто сон. А тут явь….

- Здравствуй, - смущенно прошептала Мишель, открывая окно, - ты чего в таком виде и в такой час? И вообще, ты где пропадал? Я тебя тогда ждала так, ты даже не представляешь, а ты исчез, а теперь вот, в окно лезешь, как вор какой. Что тебе нужно?

С каждым вопросом прежняя обида возвращалась на свое место в сердце девушки, так как возвращалась и любовь, которую она так старательно перемалывала в пыль гневом и другими, отвлеченными мыслями. С каждым вопросом девушка все более повышала голос, сама поражаясь своей ярости и умению так злиться. В ответ Дмитрий только удрученно опускал голову все ниже и ниже, как нашкодивший щенок. На его лице отражалась борьба, которая происходила в его душе, выражавшаяся богатой гаммой чувств: страдание, радость от встречи, дикая страсть, стыд за содеянное, чувство превосходства над соперником, что он там, а Дмитрий рядом с Ней. Еще темного в его душе было много, но … раньше только темное и заполняло его душу без каких-либо просветов человеческих чувств.

- Мишель, подожди, - очень тихо, медленно подбирая слова, начал мужчина. Он не один час готовился к этому, самому важному для него разговору, составлял речь, менял ее раз сто, а теперь, когда увидел печальные и такие прекрасные цвета темного шоколада глаза Мишель, совсем растерялся, но говорить он уже начал, а значит, нужно было, переборов непонятный страх, продолжать разговор и как-то, желательно логично и правдиво его потом закончить.

- Мишель, мне нужно тебе очень много рассказать, а ты должна меня выслушать, - еще тише продолжил он, уже находясь в комнате, и тщетно пытаясь ухватиться взглядом за какую-нибудь вещицу, чтобы найти в ней опору, поддержку. Наконец Дмитрий уставился в какую-то симпатичную картинку, на которой изображался бушующий водопад. Как раз то, что нужно. Такой же водопад сейчас бушевал в его озлобленном сердце.

- Мишель. Я … я тогда, я обманул тебя. Сядь, пожалуйста. Я начну с самого начала, чтобы ты, может быть, смогла понять меня. Но прежде хочу сказать, до того, как начну свою историю, хочу сказать, что теперь, сейчас ты для меня дороже всего на свете, тебя люблю так, как никого и никогда, да я вообще прежде любить то не мог, одной ненавистью жил, да и сейчас во мне борются два человека, но ты делаешь меня лучше, и если ты оставишь меня, я пропаду….

Дмитрий снова замолчал, собираясь духом, чтобы выложить тяжелую, горькую правду, от которой, скорее всего, девушка отвернется от него, как от прокаженного. Мишель замерла, как статуя. Что-то неведомое перевернулось в душе, и в этот момент она поняла, что это и есть та любовь, которая дается свыше то ли в наказание, то ли в назидание, а, может быть, в спасение, но дается лишь единожды. То, что она испытывала к Люку было в тысячу раз меньше. Это была теплая, нежная дружба, которую девушка пыталась принять за любовь. А настоящая любовь была эта, смешанная с болью и страданием, переплетенная нитью страсти, многогранная, многоцветная. Сколько еще слез принесет она с собой?.. Но так всегда и происходит. Иначе не бывает. Иначе, это просто дружба.

Тем временем Дмитрий взял свои эмоции в кулак, и окрепшим голосом приступил к рассказу.

- Родился я в богатой семье. Отец был крупным помещиком, мать тоже из купеческих дочек. В доме всегда был достаток, лучшие вещи, продукты, все. Но не было главного. Родители ежедневно грызлись, как кошка с собакой, потом отрывались на нас, да не абы как, отец, чтобы выместить свою злобу, брал кнут, которым погонял лошадей и забивал нас до полусмерти. Ни за что, просто, потому что есть. Так же забивал он мать, потом гонялся за слугами. Иногда слугам доставалось хуже, чем нам, и она от побоев умирали. Жаловаться им было некуда, помещикам все дороги открыты. Уже тогда я возненавидел богатеев. Ненавидел отца. Ненавидел все, что связано с этим классом. Поэтому, когда в России…. Прости, я не с того начал, я не Филипп англичанин, как представился тебе вначале. Меня зовут Дмитрий, и я … русский шпион.

Эта фраза прогремела как гром, средь ясного неба. До этого заворожено слушая рассказ мужчины, Мишель даже не понимала, к чему он ведет. А теперь… шпион. Но даже тогда вся картинка подлости еще не сложилась в ее сознании. Она, не в силах, задать самый тяжелый вопрос, который крутился на языке, предпочитала молчать и дослушать до конца.

- Ну, так вот. С ранних лет я видел вокруг себя только подлость, ложь, жестокость и показуху, причем во всем. Отец часто ходил в церковь, но делал он это только для того, чтобы другие видели, чтобы о нем ходила добрая слава, как добропорядочного семьянина, честного помещика, смекалистого человека. У него было много друзей, но никого из них он не ценил. Когда все расходились, отец высмеивал каждого. А после того, как он отстаивал двухчасовые службы в храме, приходил домой озверевший и начинал избивать нас, еще пяти-семилетних пацанов. И тут уж в дело шло все, что попадалось под руку: дубины, стулья, все. Это безумие он называл «воспитывать в страхе Божьем». Я тогда возненавидел и это слово. Показуху видел я и от самих священников. В том храме, в который так часто наведывался отец, служил его друг. Напоказ он усиленно кланялся, говорил сладкие речи, а когда приходил к отцу и они напивались в усмерть, такое говорить начинал, такими словами крыл всех, что даже отцу, этому прожженному помещику становилось не по себе. Но он смеялся, ему нравился такой разговор, потому они и дружили. Вот почему я презирал все это. И когда в России стали подниматься знамена революции, я был в числе первых, кто еще подпольно, начинал помогать перевороту. Когда революция все же отгремела, я оказался в числе безумцев организаторов, которые сносили ту маленькую церковь….

На этом слове Мишель передернуло. Она не смогла смолчать.

- То, что в дом Божий пробрался подлец, это не значит, что вся вера такая. Даже в число ближайших учеников Христа пробрался Иуда. Бог не учит жестокости, не учит показухе, Он учит искренности, порядочности, чистоте, взаимопомощи, только вот не все это понимают, даже из самих служителей Церкви. Во времена Христа тоже были фарисеи, по приказу которых и убили Его…

- Да знаю… теперь знаю, ты научила поведением своим, добротой. Да и после мне попадались другие священники, тихие, смелые, настоящие. И, глядя на них, как они кидаются на защиту своей паствы, кажется, это так называется, я пытался понять, почему? Почему тот был подлецом, а эти – герои, но носят-то они одну рясу….. Только со временем стал понимать, что нужно смотреть на этот вопрос более глубоко. Но это со временем… а тогда нам внушали на политучениях, что человек в рясе – враг, и я глупец, наученный своим горьким опытом, слепо верил этим словам, и поступал с ними, даже с этими добрыми, настоящими, как с врагами. А теперь… я так жалею о многом. Если бы можно было вернуть все с самого начала. Хотя нет… детство я бы возвращать не хотел. С юности, когда у меня начали складываться мои мысли, идеи, идеалы. Если бы я тогда смог понять, что не все черное и белое, есть и полутона, и всё гораздо сложнее…. Я бы многих ошибок не допустил. А так…. Так я стал одним из лучших шпионов, который славился беспринципностью, суровостью, безжалостностью. Меня отправляли на самые ответственные дела, и со всеми я всегда справлялся на отлично. У меня был трезвый разум и холодное сердце. Я не знал, что такое любовь. По этой причине мне удавалось выполнять ту работу, на которой другие ломались. А я не ломался. Когда мне дали очередное задание любыми путями выманить секретные разработки твоего отца, я …

- Как разработки отца! – Не сдержалась Мишель. Теперь ей всё стало понятным. Что-то острое, болючее пронзило сердце, так сильно, что потемнело в глазах. Значит, ее хотели просто использовать, как вещь, чтобы получить секретные документы отца! А она глупая, наивная, поверила, доверилась, влюбилась….

Мишель резким движением поднялась, и по ее решительному виду было ясно, что она не хочет продолжения разговора.

- Благодарю за искренность. Я всё поняла. Теперь уходи. Не хочу тебя ни видеть, ни слышать! Как же ты мог так!!!

Девушка отвернулась к стене, и слезы градом полились из ее бездонных красивых глаз. В груди было так тяжело, как давно не было, вернее никогда. Даже жить не хотелось. Все прежние слова, с которых Дмитрий начинал свою речь исчезли, как дым, зато колоколом били последние «очередное задание», «любым путем достать разработки», «любым путем…».

Но Дмитрий ожидал такой буйной реакции и не думал отступать.

- Подожди, милая, любимая, прости, молю прости меня! Я тогда не знал, какая ты, а когда увидел, услышал, в первый же день понял, что это задание станет для меня провалом. Прости, прости, прости же ты меня! Пожалуйста! Ведь я тебя люблю, теперь, правда, до безумия, до сумасшествия, без тебя мне ничто не нужно, и если ты не сможешь меня простить, то я не знаю, как дальше! – Последние слова он уже не шептал, а кричал в голос, не тревожась, что на шум может прибежать прислуга, да и сам отец девушки. Для Дмитрия весь мир сосредоточился только вокруг того, как оценит эту ситуацию Мишель, сможет ли понять, или оттолкнет его. Если последнее… то жить тогда действительно, не зачем.

Мишель продолжала беззвучно плакать, не желая слушать более ничего. Дмитрий был в отчаянии. Он знал, что будет тяжело, чувствовал, что девушка примет такую правду близко к сердцу, но все же, его природная самоуверенность давала призрачную надежду, что Мишель сможет услышать среди всего сказанного «прости» и «я тебя люблю». Но она не услышала или не хотела слышать.

Он встал на колени и тоже заплакал. Впервые в жизни. Он дикий, безжалостный волк плакал, как ребенок, и не от того, что понравившаяся игрушка ускользала из рук, а оттого, что той, кто стала для него всем, он, сам того не желая, причинил столько боли.

- Только не отталкивай меня, молю тебя, - задыхаясь от волнения, произносил раз за разом мужчина. То, что девушка хотя бы не выставила его еще за дверь и не вызвала прислугу, уже давало силы. Быть может, она сможет понять и … когда-нибудь простить. Он аккуратно, трепетно, боясь негативной реакции, взял ее за руку. Она позволила. Это полное такой недосказанной боли и любви прикосновение заставило обоих забыть на мгновенье обо всем, и уже через пару секунд, девушка сама не заметила, как оказалась в объятьях Дмитрия. Он перебирал ее светлые, пшеничные, немного вьющиеся волосы, с нежностью вглядываясь в бездонную глубину чарующих глаз. Ради этого стоило жить, ради этой волшебной минуты, когда в молчании было сказано все, когда сердца двоих бились в такт, с бешеной скоростью, порой пропуская удар, а следующий, наверстывая с хаотичным обрывом. Оба сейчас более всего хотели, чтобы время остановилось. Но страшный крик и грохот где-то в противоположном крыле дома заставил влюбленных вернуться на Землю, в холодную, жестокую, давящую своей неподъемной ношей реальность.

Мишель вздрогнула от неожиданности:

- Что это? Ты слышишь?

Грохот повторился и стал еще сильнее. Мишель и Дмитрий пулей вылетели из комнаты, понимая, что-то случилось. Они не ошиблись. В рабочем кабинете Жан Поля шла безумная схватка. Двое неизвестных душили профессора, а он тщетно отбивался тяжелым графином.

Увидев эту картину, Дмитрий среагировал молниеносно. В нападающих он узнал своих напарников и от этого озверел еще больше. Мужчина сделал прыжок тигра и одним ударом свалил сначала одного, потом второго. Перепуганный до крайней степени Жан Поль закашлялся, держась за покрасневшее горло, он с немым вопросом смотрел на дочь и на Дмитрия, но тот, поняв желание Жан Поля узнать, кто он, решил объясниться сам:

- Здравствуйте, профессор. Я друг вашей дочери, не бойтесь меня. А этих двоих… думаю, они, если и очнутся, то не скоро, и поделом им. Нужно вызывать жандармов, чтобы забрали их.

- Что происходит?! – Потихоньку начав приходить в себя, справедливо возмутился Жан Поль. - Какие-то типы сначала угрожают мне, потом проникают в дом. Какой-то неизвестный молодой человек, таким же необъяснимым образом появляется в доме и говорит, что он друг моей дочери. Кто это, Мишель? И… как же Люк?

Дмитрий передернулся, когда прозвучало имя Люка.

- Последнее, что я не решился сразу тебе рассказать, но должен, да… должен - обернувшись к Мишель, надломленным голосом прошептал Дмитрий, - я… я сегодня чуть не убил твоего жениха… Но он жив! И я рад, что он жив. Прости меня. Простите меня!!!

В ответ Дмитрий получил долгий, пронзительный взгляд обоих, любимой и ее отца. Он понял, что задерживаться более на этом пороге не стоит… во всяком случае пока.

45.

Россия, конец ноября 1919 год.

После подлого, неожиданного удара, нанесенного старым уголовником, Митька поначалу потерял сознание. Спустя минуту он очнулся, и, превозмогая страшную боль, поплелся подальше от этого мрачного места. Еще бежали арестанты, давно скрылись из виду антоновцы. Еще можно было успеть обрести свободу, до прибытия подкрепления красноармейцев, карательного отряда. Эта мысль и давала силы молодому мужчине делать шаг, еще один, и еще один. В голове мутилось, и с каждым пройденным метром становилось все хуже, даже малейший отрезок пути теперь казался непомерно долгим, сто метров засчитывались за несколько километров. Но Митька был сильным, сильным духом, а еще он очень хотел жить, и, желательно, на свободе.

Вот и оказались позади проклятые, увитые колючей проволокой ворота тюремного здания. Позади осталась вся эта улица, Митька свернул в какой-то заброшенный переулок. Вдоль узкой улочки стояло несколько старых, перекошенных домишек, построенных, наверное, еще при Александре I. Вросшиеся в землю матушку, они олицетворяли боль России, ее надломленность, но не покоренность. Дойдя до крайнего, стоявшего чуть поодаль, возле лесополосы самого маленького дома, Митька упал и вновь потерял сознание, но теперь надолго.

В эту минуту дверь домика открылась. Из него юркой белкой вынырнул хрупкий, но очень проворный силуэт. Девушка, женщина, бабушка…не понять, за кучей старых лохмотьев, которыми она пыталась скрыться от подступающего осеннего холода, в этот час это творение природы делало привычную домашнюю работу: выметало порожки, выбивало дорожки… внезапно ее взгляд упал на лежавшего в пыли Митьку. Вскрикнув от неожиданности, создание в лохмотьях подбежало к раненному. Осмотрев рану знающим взглядом, создание, несмотря на свою хрупкость и миниатюрность, аккуратно, чтобы не потревожить и не сделать хуже, потянула находку в дом. Она знала, как помочь страждущему.

Неимоверных усилий стоило спасительнице перетащить грузного мужчину в дом. Благо в этот момент никто не попался на дороге, и соседи не видели, а то бы еще донесли чекистам о подозрительном случае, а это была бы стопроцентная гибель, причем не только для Митьки, но и для того, кто протянул ему руку помощи, такова была современная политика: виновен не только тот, кто обвинен в чем-либо, но и тот, кто не проходит мимо его голодного, замерзшего, умирающего. Политика Павликов Морозовых, политика предателей и подлецов. Но такими были, Слава Богу, не все, только потому Россия и выдержала эту напасть….

Дверь захлопнулась. В доме приятно пахло сушеными травами, которые были развешены всюду: под окном, под потолком, в каждом углу, за исключением занавешенного белой тканью угла, в котором притаились маленькие старинные иконы. У стены стояла старенькая, потрескавшаяся русская печь, еще не топленная с утра, так как хозяйка давно привыкла держать себя в черном теле и легко обходилась малым, что и помогало ей выживать в таких тяжелых условиях, которые предоставила своим гражданам царская и особенно, послецарская Россия. Но теперь нужно было думать и о болящем, поэтому, уложив так и не пришедшего в себя, начавшего бредить Митьку, на топчан и укутав его с материнской теплотой, хозяйка пошла растапливать печь. Любое дело спорилось в ее руках, и сейчас, дрова и огниво так и мелькали, словно волшебные звездочки в руках фокусника. Не прошло и минуты, как согревающее, яркое пламя бушевало в печи, а через пятнадцать минут, вся комната наполнилась живительным, дарующим надежду и забвение покоя, тепло. Теперь хозяюшка приступила к главному. Собрав нужные травы, и в скором порядке сделав из них отвар, она начала читать над ними, а потом и над раненым молитвы, тихие, искренние, сотканные из стопроцентной веры и любви. Так длилось час, два, на третьем часу, больной облегченно вздохнул и открыл глаза.

- Выпей вот это, тебе станет легче, - проворковало неожиданно певучим, завораживающим голосом чудо в лохмотьях.

Митька, плохо соображающий в эту минуту, где он и что с ним происходит, подчинился. Теплый, ароматный, с легким сладковатым привкусом отвар подействовал немного опьяняюще, боль затихала, и наступал сон, здоровый, возвращающий силы и саму жизнь.

Посмотрев на засыпающего гостя немного уставшим, но радостным от проделанной работы взглядом, хозяйка дома перекрестилась на иконы и вышла из комнаты. Ее ждало много дел, которые пришлось отложить, а теперь нужно было наверстывать упущенное.

Утро кротко ступало по измученной войнами и бедами земле, пробуждая каждый дом, стучась в каждое сердце с призывом мира и гармонии, но, к сожалению, не каждый слышал этот зов. В маленьком доме возле леса уже давно кипела работа. Мастерица рукодельница, в своих неизменных лохмотьях, кроме которых у нее и не было ничего, уже ткала на самодельном станке. Она должна была выполнить норму, навязанную представителями советской власти, прознавшими о недюжинных талантах и трудовых способностях девушки. Да. Это еще была совсем юная, но очень сильная девушка. Ей недавно исполнилось восемнадцать, но в душе своей она чувствовала себя на все сто. Рано лишившись родителей, она была вынуждена во всем полагаться только на Господа Бога и на саму себя. Благо, еще, будучи маленькой девочкой, она много переняла у своей бабушки, которая славилась на всю округу своими знахарскими знаниями. Внучка стала прекрасным продолжением, вкладывающим в это нелегкое дело всю свою душу. Девушка знала, что за лечение нельзя брать ничего, помнила слова Господа «даром получили, даром и давайте», поэтому даже когда ее и хотели отблагодарить, строго выставляла границу: помогала всегда только за доброе слово благодарности. Золотое сердце, так прозвали девушку все ее многочисленные знакомые, Настенька, так звали ее от рождения. Сейчас, закутанная в серые, местами истлевшие, пораженные тлей и плесенью, платки и тряпки, Настенька смахивала на смешную, очень бойкую старушку, и никто не знал, что в образе старушки скрывается диво дивное с длинной густой, иссиня черной косой и огромными зелеными очами, обрамленными густыми ресницами. Вся эта красота была скрыта самой жизнью до поры до времени, от греха подальше, все-таки одна в такое время….

Митька, наконец, очнулся. Тело почти не болело, напротив, появились силы, о которых он уже давно забыл в тюремных стенах, когда постоянный, изматывающий голод, холод, унижения и постоянные лишения, даже в элементарных вещах, лишали всех сил, физических и духовных. Но сейчас они вернулись. Потянувшись, как когда-то в детстве, Митька поднялся.

Что это за комната? Столь щедро увитая травами и цветами, пропахшая шалфеем и ромашкой, валерьянкой и тысячелистником? Вроде бы все максимально просто: дощатый стол, бревенчатые стены, отсутствие того простого, что создает домашнюю обстановку и уют, но вместе с тем, здесь витала какая-то особая атмосфера, которую не хотелось покидать. Мужчина выглянул в окно. На улице сиял осенний день во всей своей красе, солнечный, немного морозный. Свежий ветер тихо колыхал верхушки молодых березок, с уже облетевшей листвой. Природа приготовилась к зимнему сну, и находилась в тревожном ожидании. Веселая синичка села на карниз и смело уставилась на мужчину. Эта забавная картина развеселила его, что он не заметил, как разолубался во все тридцать два белоснежных зуба. Своей улыбкой Митька всегда притягивал к себе внимание, околдовывал. Не сразу парень заметил, что не один в комнате, а когда понял это, подпрыгнул от легкого испуга. В углу стояло нечто, то ли приведение, то ли леший. Глаз не видно, фигуры не видно, шарик, быстро катящийся или замирающий, в зависимости от ситуации. Но, поняв, что именно этому шарику, Митька должен быть благодарен за спасение, он совладал со своими эмоциями.

- Здравствуйте, бабушка.

На слове «бабушка», шарик резко дернулся, но тут же замер, грустно опустив голову.

- Это вам я должен сказать спасибо за столь чудную помощь?

Молчание.

- Спасибо вам за все. Век не забуду. Меня ранили…

Митька взялся за поврежденный бок, но о чудо! Раны уже не было. Колотая, мощная рана зажила удивительно быстро. Такого ведь не бывает… если судить о вещах с материалистической точки зрения.

- Сколько я пробыл здесь?

- Три дня уже. – Коротко ответила спасительница.

- Три дня… а где же батюшка…. Что с ним? И найду ли я его теперь? – С горечью выдохнул Митька.

Увидев грусть гостя, Настена тоже опечалилась, она уже поняла, что в жизни этого такого загадочного мужчины произошло нечто тяжелое, но и она сама познала цену горю. Было рванувшись к нему в порыве девичьей нежности и жалости, Настенька опомнилась и, вернув былой суровый вид, повернулась, взяла ведра и пошла за водой. Митька остался опять один в доме пораженный, удивленный.

Что делать? Куда идти? Где батюшка, и жив ли он? Как скрыться от властей, ведь, если его найдут, ему не сдобровать…. В этих нелегких думах Митька прошелся по дому. Изба состояла только из двух небольших комнат и одного крохотного коридорчика, где стояла всякая утварь, повидавшая виды. На свой страх и риск Митька толкнул дверь, она была открыта. Выйдя на крыльцо, он с наслаждением вдохнул свежий, чуть схваченный утренним морозцем воздух. Огромное, восходящее, но уже холодное солнце, вносило в эту картину фантастические нотки, блики, отвести взгляд от которых человеку, познавшему горести тюремного заточения, просто невозможно. Так и простоял Митька, подставив лицо солнцу, минут пять, пока не заметил у плетня бережно сложенные бревнышки, которые, скорее всего, были предназначены для дров на зиму. Чуть поодаль лежала крохотная горсточка криво налущенных дров и валялся топор. Глядя на них можно было представить, как хрупкая девчонка тщетно пыталась рубить дрова, размахивая огромным, тяжелым топорищем. Митька опять улыбнулся: «Какая же старушка все-таки упорная и сильная! Надо ей помочь…». Мужчина взял топор в руки. Как давно ему не хватало этого такого простого человеческого счастья. Вроде бы, что это, нарубить дров? А ведь тут целая философия! Нарубить не для тюремщиков, не в голодном и полумертвом состоянии, не в мороз в -30, а на свободе, для доброй спасительницы, в тихий, погожий денек, когда на душе, пусть и не спокойно, но все-таки, мирно. Счастье, что и говорить.

Спустя полчаса у забора показалась хорошая колода из дров, аккуратно сложенных, одна дровина к другой, так что получилось очень даже красиво, по-русски. За этим занятием хозяйка дома, вернувшаяся с водой, и застала своего гостя. Она остановилась ненадолго, задумчиво посмотрела на него и вошла в дом. Настя собиралась приготовить что-нибудь из ничего. Задача не из простых.

46.

Со времени первой встречи Митьки и его спасительницы прошла уже неделя, и все это время мужчина не решался ни заговорить толком с хозяйкой дома, да и она не шла на контакт, постоянно убегая по своим делам, ни выйти на улицу. Все время казалось, что за углом притаились каратели. В принципе, так оно и было. Узнав о происшествии в тюрьме, советы направили по следам антоновцев и сбежавших зэков ищеек. Кого-то нашли и вернули, и этим последним, пришлось в сто раз хуже, чем прежде. Среди пойманных был и тот старый, матерый уголовник, который нанес подлый удар Митьке. В карцере, под пытками уголовник скончался.

Кто-то сумел надежно спрятаться и сейчас выжидал, сев на дно.

Бежавших спасло то, что внимание советов вскоре отвлекли новые беспорядки уже в другом очаге нарастающих конфликтов между крестьянами и советами, и все силы были переброшены туда. В городе настало кратковременное затишье. Почуяв это, Митька на утро восьмого дня вызвался сам сходить за водой. Невыносимым было ему это сидение, но и удивительным то, что добрая хозяюшка так заботливо скрывала его от любой опасности. Но более сидеть под замком он уже не мог. В этот день Митька собирался подсобить еще, чем мог в доме, и поговорить с его владычицей. Нужно было уходить, подальше, куда глаза глядят, нужно искать работу, свое место, если это возможно. А бабушке за всё спасибо.

Дата добавления: 2015-08-10