В раннее Новое время

Медяков А.С. История международных отношений в Новое время. – М., 2007. – 463 с.

Часть I Международные отношения

в раннее Новое время

Глава 1. Характерные черты международных отношений в раннее Новое время

Новое государство В истории международных отношений

и внешняя политика раннему Новому времени принадлежит осо-

бое место, поскольку именно тогда оформи­лись их качественно новые черты, определившие все последующее развитие международных отношений.

В это время окончательно определилось главное действующее ли­цо, главный субъект международных отношений, — им стало центра­лизованное государство, основанное на принципах территориально­сти и суверенитета. Процесс формирования суверенного государства, уходивший своими корнями в Средневековье, в XVI—XVII вв. всту­пил в решающую стадию и тогда же был теоретически обоснован. Французский юрист Ж. Воден выступил с учением о государствен­ном суверенитете, важнейшими признаками которого были верхов­ная сила внутри страны и независимость по отношению к прочим го­сударствам. Тем самым международные отношения приобретали новое качество — в них вступали равно суверенные и потому фор­мально равноправные государства, осознававшиеся и самими прави­телями, и их соседями как некая отдельная политическая величина с более или менее отчетливо определяемыми границами. Четко обозна­чив территорию государства как сферу внутренней политики, эти гра­ницы сделали возможным и появление внешней политики в собст­венном смысле этого слова — в отличие от средневековой неясности границ и раздробленности суверенитетов.

Иной стала и структура международных отношений. В XVI-XVII вв. окончательно уходят в прошлое представления о средневеко­вом миропорядке, когда Европа воспринималась как некое христиан­ское единство под духовным главенством папы и с подразумевавшейся, так называемой универсалистской, тенденцией к политическому объ­единению, возглавить которое должен был император Священной Рим­ской империи. Реформация и религиозные войны положили конец ду­ховному единству, а становление новой государственности и крах им­перии Карла V как последней универсалистской попытки — единству политическому. Отныне Европа — это не единство, а множество.

В ходе Тридцатилетней войны 1618—1648 гг. окончательно утвер­дилась секуляризация международных отношений как одна из самых важных характеристик в Новое время. Если раньше внешняя политика в значительной степени определялась религиозными моти-

вами, а место и престиж отдельной страны измерялся в том числе и христианскими добродетелями ее главы, и ее общим вкладом в дело христианства, то с началом Нового времени главным мотивом дейст­вий отдельного государства становится принцип так называемого raison d'etat, принцип государственного интереса, государственной целесообразности, согласно которому все решения принимаются не на религиозной, идеологической или иной надгосударственной осно­ве, а исходя исключительно из потребностей самого государства. Принцип государственного интереса вытекал из идеи суверенитета и позволял применять насильственные меры и использовать во благо государства практически любые средства.

Наряду с секуляризацией другой важнейшей чертой международ­ных отношений Нового времени становится процесс монополизации внешней политики государством, в то время как отдельные феода­лы, купеческие корпорации, различные ордены и другие ранее дейст­вовавшие участники международных отношений уходят с европей­ской политической сцены.

Взаимоотношения европейских госу-

Система междуна- дарств в раннее Новое время достигли со-

родных отношений вершенно нового качества. Распад христиан-

ской Европы на отдельные самостоятельные

государства и значительная интенсификация и упорядочение взаимо­отношений между ними позволяют говорить о возникновении систе­мы — первой в истории международных отношений. Поскольку отдельные государства, движимые эгоистичным государственным ин­тересом, вступали в нее на началах конкуренции и часто с трудносогласуемыми целями, возникла потребность в некоем алгоритме, кото­рый обеспечил бы функционирование формировавшейся системы. Этим алгоритмом, даже более того — идеологией, «философией», системы международных отношений на следующие два века стало по­нятие равновесия.

Идея межгосударственного равновесия в европейской политиче­ской теории и практике впервые возникает в Италии еще в XIV—XV вв.; в XVI—XVII вв. она пробивает себе дорогу в остальной Европе, особенно в Англии, где в 1675 г. впервые появляется термин «баланс сил» (balance of power); с начала XVIII в., с момента ее фикса­ции в закончившем войну за испанское наследство Утрехтском мир­ном договоре (1713г.), она превращается в норму международного права; во второй половине XVIII в. эта идея начинает обозначаться понятиями «равновесие Европы» (1758 г.) и «европейское равнове­сие» (1798 г.).

С одной стороны, быстрое и широкое распространение идеи меж­дународного равновесия в XVII—XVIII вв. было связано с ее просто­той и наглядностью: уравновешивая друг друга, силы возвращаются в состояние покоя, т. е. мира. Кроме того, равновесие и его главная ме­тафора — весы — как нельзя лучше отвечали духу эпохи с ее пристра­стиями к гармонии и механике. С другой стороны, равновесие как политическая практика стало реакцией на попытки Габсбургов и за­тем Бурбонов установить гегемонию в Европе. Однако при всей своей важности равновесие понималось не как цель, а как средство обеспе­чить высшую ценность, которой со времен Средневековья по-прежнему объявлялись «мир и согласие».

По мере развития системы международных отношений развива­лось и европейское равновесие. В эпоху антагонизма между Габсбур­гами и Валуа, определявшего международную ситуацию в XVI в., рав­новесие выглядело как простой дуализм сил, сила уравновешивала силу К тому же в систему был вовлечен еще не весь европейский континент. В XVII в. появление на международной арене новых мощ­ных государств привело к усложнению системы равновесия, в качест­ве модели для которого теоретическая мысль того времени предлагала уже не весы, а механизм, машину, чьи большие и малые части были прочно сцеплены и в равной степени необходимы.

В XVIII в. система равновесия вновь была модифицирована в свя­зи с формированием так называемой пентархии (сам термин вошел в дипломатический обиход только после Венского конгресса 1815 г.). Дело в том, что, несмотря на формальное равенство, в реальности го­сударства отличались друг от друга по мощи и весу на международной арене. Для обозначения наиболее сильных, главным образом в воен­ном отношении, государств в XVII—XVIII вв. начинает использовать­ся понятие великая держава. Вплоть до XIX в. принадлежность к ве­ликим державам не была формально определена. По сути дела, главным критерием великой державы являлись ее мощь и связанные с этим способности оказывать влияние в определенном регионе и в одиночку противостоять нападению любой другой державы мира. Кроме того, определенное значение имело участие той или иной страны в важных европейских конгрессах.

Именно великие державы и определяли в конечном счете полити­ческое лицо Европы. Однако если в XVII в. на роль великой или, по меньшей мере, сильной державы претендовало множество государств (помимо Австрии, Англии и Франции, к ним могли быть причислены Турция, Венеция, Испания, Нидерланды, Польша и Швеция), то в XVIII в. статус великой державы становится более определенным и прочно связывается лишь с пятью государствами — Францией, Авст­рией, Англией, Россией и Пруссией. Таким образом, на место слож­ной многочленной системы вступает пентархия, пятерка великих дер­жав, по сравнению с которыми обычные государства являются величинами настолько малыми, что сами по себе почти ничего не значат на весах европейского равновесия. Отныне европейская поли­тика и европейское равновесие — это проблема взаимоотношений между государствами «пентархии».

В основе механизма равновесия лежал принцип конвенанса (от фр. convenir — соглашаться), согласно которому территориальные приращения одного государства должны были происходить с согла­сия других держав и с компенсациями в их пользу. Поэтому важной предпосылкой равновесия была исчисляемость, измеримость состав­ляющих государственной мощи. Главными критериями являлись именно количественные параметры, в первую очередь размеры тер­ритории и численность населения, «закон площадей и цифр». До тех пор пока европейские государства не знали серьезных качественных различий, будь то отличия материального или духовного свойства, машина европейского равновесия могла работать.

Практическим выражением равновесия и одной из наиболее характерных черт международных отношений в XVII—XVIII вв. была система краткосрочных и быстро менявшихся союзов. Секуляриза-

ция, отказ от религиозной солидарности во внешней политике и ориентация исключительно на рациональный «государственный интерес» привели к тому, что практически каждый член системы мог вступать в альянсы с любым другим ее членом и покидать их немедленно по­сле достижения своих целей. В результате система (особенно XVIII в.) отличалась исключительной подвижностью, и были нередки случаи, когда перемены союзов совершались едва ли не за ночь. В целом международные отношения в XVII—XVIII вв. отличались высо­кой степенью анархии и конфликтности, в результате чего равнове­сие складывалось из столкновения противоборствующих сил и постоянно балансировало на грани войны, как символическая Европа на дымящейся бомбе с рисунка О. Домье, изображенная на обложке этой книги.

В практике международных отношений в полном смысле ключе­вую роль играл монарх. Европейскую политику делали коро­ли — во-первых, в том смысле, что немонархические государства, ко­торые, как Венеция и Нидерланды, еще в XVII в. были на ведущих ролях, в XVIII в. окончательно превратились в актеров второго плана. Главное же заключалось в том, что монарху принадлежали решающие позиции, как при принятии внешнеполитических решений, так и в их осуществлении. Это было время так называемой кабинетной по­литики, когда решения принимались в обстановке строгой секретно­сти в узком кругу приближенных монарха.

Дипломатическая деятельность, как та-

Дипломатия ковая, имела многовековую историю. Осо-

бую роль в ее развитии сыграли итальянские государства, в которых уже с конца XV в.

появились многие черты, которые станут характерными для диплома­тии Нового времени, — учреждение постоянных представительств за рубежом, практика инструкций и регулярных донесений дипломатов и т. д. Однако подлинный расцвет дипломатии наступает только в XVII—XVIII вв. Не случайно сами термины «дипломат» и «диплома­тия» получают распространение лишь в конце XVIII в.

Это было связано с двумя обстоятельствами. С одной стороны, большую роль сыграло дальнейшее развитие европейской государст­венности, и особенно продолжавшаяся централизация, которая спо­собствовала укреплению центральных органов власти. Именно в это время появляются специализированные органы руководства внешней политикой. С другой стороны, в эпоху конфессиональных конфлик­тов и завершившей ее Тридцатилетней войны исчезла религиозная подоплека международных отношений — представление о Европе как о христианской целостности со специфической иерархией государств, потеряло актуальность христианское учение о «справедливой воине Центральным понятием международных отношений становятся интересы, и для дипломатии с ее функцией посредничества между разными и спорными интересами настал звездный час.

Вместе с тем особое значение в раннее Новое время имели и ре­презентативные, представительские функции дипломатии, поскольку

дипломат представлял фигуру своего монарха, его ранг и его суверенность. Центральным понятием дипломатических отношений было первенство, старшинство. Отсюда — пристальнейшее внимание к вопросам церемониала и иерархии, настоящие местнические споры ме-

жду дипломатами, когда конфликт из-за «неподобающего» места на балу мог иметь продолжением не только дуэль, но и движение войск к границам. В 1661 г. во время церемонии въезда шведского послан­ника в Лондон французский и испанский послы не могли решить, чья карета должна была проехать первой, в результате дело закончи­лось массовой дракой с убитыми и ранеными. Честь Людовика XIV оказалась задетой, и он потребовал извинения от испанского короля Филиппа IV, в противном случае угрожая войной. В итоге специаль­ный посланник прибыл в Париж, где зачитал извинения испанского короля в присутствии всего дипломатического корпуса. Эти события еще и сегодня можно увидеть на барельефе «Первенство Франции, признаваемое Испанией» на площади Побед в Париже, а также на знаменитой «лестнице послов» в Версале.

Престиж был одной из главных ценностей абсолютистского «при­дворного общества», а поскольку посол прямо представлял фигуру монарха, то дипломатический церемониал являлся отражением ие­рархии монархов Европы и ареной ожесточенной «репрезентативной конкуренции». Послы состязались в пышности своих резиденций, боролись за право первенства; особое место занимала церемония въезда нового посла, которая могла продолжаться несколько часов, а его свита — составлять сотни человек.

В условиях значительной интенсификации межгосударственных связей дипломатическая служба испытывала как количественный, так и качественный рост. Дипломатия Средних веков была в первую оче­редь дипломатией путешествий, когда дипломатические контакты осуществлялись в связи с какой-либо конкретной международной проблемой и после ее разрешения дипломат возвращался домой. От­ныне все больше государств начинают содержать постоянные пред­ставительства при все большем количестве иностранных дворов, сеть дипломатических связей растягивается на всю Европу и неуклонно уплотняется. Большое значение для развития европейской диплома­тии имел Вестфальский конгресс 1648 г. — не только из-за своих ре­шений, но и благодаря самому факту своего проведения, поскольку, в отличие от Средневековья, он учреждал новый институт — конгресс государств, который мог регулировать межгосударственные соглаше­ния и создавать обязательные международно-правовые нормы.

В связи с интенсификацией междуна-

Дипломаты родных связей происходит рост и опреде-

ленная профессионализация дипломатиче­ского корпуса. Постепенно складывается

специфический слой, связанный в первую очередь стилем жизни, в то время как национальное происхождение представителей одной и той же страны могло быть различным. Например, в середине XVIII в. граф Стенвилль был австрийским послом в Париже, в то время как его сын — французским послом в Вене. Самое же широкое предста­вительство иностранцев на различных дипломатических постах на­блюдалось в России.

Практически обязательным условием принятия на дипломатиче­скую службу было дворянское, желательно аристократическое, про­исхождение, поскольку только в этом случае дипломат мог быть при­нят при дворе. Дворянство выступало в качестве предпосылки назначения на пост дипломатического представителя еще и потому,

что он, как правило, не оплачивался, расходы же на пре6ывание и представительские функции были очень высоки. Иногда послы выходили из положения за счет получения «пенсии» от правительствстраны пребывания. Так. Г. Воттон, один из послов Англии в Венеции в XVII в., получал «пенсии» одновременно от Испании и Савойи.Подкупы были делом настолько распространенным, что им была спе­циальнопосвящена одна из глав классического труда А. Викфора «Посол и его функции» - своеобразного учебника для дипломатовразных стран, которая так и называлась: «Послу дозволяется подкупать министров двора».

В XVII в. более четким становится деление на дипломатические ранги. Пример здесь подавала Франция, подразделив своих представителей на послов и чрезвычайных посланников; в XVIII в. к ним добавился более низкий ранг резидента. Ранг дипломата зависелв первую очередь от статуса его суверена, а также от личного происхож­дения и важности поручения. Например, послом не мог быть недво­рянин или представитель малого государства. Существовала тенден­ция дипломатического представительства на уровне послов между великими державами, однако она далеко не всегда реализовывалась. Наибольшее представительство в ранге посла имела Франция. С сере­дины XVII в. явственно обозначилась тенденция к сокращению при­вилегий императорских дипломатов, существовавшая ранее и выте­кавшая из особого статуса императора по сравнению с другими монархами, однако титул императора по-прежнему влек за собой не­которые церемониальные привилегии.

Задачи дипломатов были весьма обширными. От них требовалось не только представлять интересы своей страны, но и собирать самую разную информацию — политическую, военную, экономическую. Ценной считалась информация о частной жизни монархов и минист­ров, поскольку она открывала возможность влияния при дворе, кото­рый был средоточием политической жизни. Особенной полнотой от­личались донесения французских дипломатов, вплоть до указания тоннажа и маршрутов торговых судов.

Постепенно рос профессиональный уровень дипломатов, что бы­ло связано с первыми попытками создать для них специальные учеб­ные заведения. Лидером здесь вновь была Франция, в которой в начале XVIII в. открылись Политическая академия в Париже и Историко-политический институт в Страсбурге, имевшие европей­скую известность. В середине XVIII в. была учреждена Восточная академия в Вене. Появились и первые специальные издания – «Посол» Хуана Антонио де Вера и «О способе вести переговоры с суверенами Ф. Кальера.

Тот же процесс постепенной профессио-

Внешнеполити - нализации внешней политики, ставший

ческие органы следствием ее монополизации государством,

затронул и центральные органы управления.

Внешнеполитические ведомства все больше обособляются от других институтов государственного управления, происходит усложнение и дифференциация их структуры. Появление специальных учебных заведений, учебной и справочной литературы приводит к тому, что застолами в различных департаментах и отделах все чаще сидят специалисты.

Не во всех странах эти процессы проходили в равной степени ус­пешно, и образцом для всей Европы, объектом зависти и подражания была организация внешнеполитического ведомства и дипломатиче­ской службы во Франции, особенно во времена, когда во главе фран­цузской внешней политики стоял Ж.-Б. Торси (1698—1715). Собст­венно внешней политикой ведали три секретариата Государственного совета — по внешним делам, военный и военно-морской, между ру­ководителями которых нередко возникали трения. Торси начал осу­ществлять разделение своего ведомства на различные отделы, в несколько раз увеличил численность персонала.

В Австрии единству руководства внешней политикой мешала двойственная роль Габсбургов как императоров Священной Римской империи и как главы австрийских земель. Это приводило к пересече­нию функций соответствующих руководящих органов — Имперской и Австрийской канцелярий. Ситуация изменилась лишь с середины XVIII в. с приходом на пост министра иностранных дел В. А. Кауница, который сосредоточил все управление внешней политикой в Государственной канцелярии, разделил ее на департаменты и отделы, ввел практику подробных инструкций послам и т. д. Особенной гор­достью австрийского внешнеполитического ведомства была работа криптографического отдела, который занимался расшифровкой пер­люстрированных депеш иностранных представителей в Вене. Только в 1780—1781 гг. этот отдел вскрыл 15 иностранных шифров, а англий­ский посол и вовсе в течение многих лет получал искусно сделанные в венской канцелярии копии, в то время как оригиналы посланий из Лондона оставались у Кауница. Вместе с тем для Австрии оставалась характерной неразделенность функций руководства внешней и внут­ренней политикой.

То же можно сказать и в отношении Англии, в которой внешние дела были организационно отделены от внутренних только в 1782 г. Эффективности руководства внешней политикой мешало отсутствие единоначалия, поскольку ею ведали два статс-секретаря. Первый ру­ководил Северным департаментом, в сферу компетенции которого входили Россия, страны Священной Римской империи, Голландия, Скандинавские страны и Польша; в подчинении второго был Южный департамент, занимавшийся странами Южной и Западной Европы, а также Османской империей, колониями и Швейцарией. В реальности это подразделение четко не соблюдалось, и иногда послы получали сразу две инструкции от обоих статс-секретарей, изредка даже проти­воположного содержания.

В России тенденция к упорядочению и большей специализации внешнеполитических органов проявилась еще во время существова­ния Посольского приказа. В 1710 г. он был разделен на пять повытий, каждое из которых ведало определенным регионом Европы. Однако одновременно приказ занимался и многими внутренними делами. Новый этап начался в связи с учреждением Петром I в 1718 г. Коллегии иностранных дел, которая подразделялась на де­партамент по внешним сношениям и департамент счетных дел. Соб­ственно внешнеполитическими связями ведал первый департа­мент, изначально подразделявшийся на 4 экспедиции, затем на 4 (1762 г.). В 1781 г. была проведена новая реорганизация, в ходе которой Коллегия иностранных дел была поделена на девять экспе-

диций, однако четкого регионального подразделения так и не было осуществлено.

Внешнеполитическое ведомство Пруссии появилось в 1702 г. в результате выделения из совета при особе короля. От аналогичных институтов прочих держав его отличала малая численность, в также коллегиальный принцип принятия решений. Реальное влияние этого органа на внешнюю политику было весьма ограниченным не только из-за малого штата, но и потому, что прусские короли предпочитали сосредоточивать внешние сношения в своих собственных руках.

В целом, несмотря на ряд недостатков, внешнеполитические ведомства в европейских странах играли в выработке внешнеполити­ческого курса весьма значительную роль. Вместе с тем состязание за ранг, за престиж, за положение в Европе шло не только на диплома­тическом паркете. Главным горючим, на котором работала машина европейского равновесия, была война.

От средневековой война Нового времени

Война и мир отличалась прежде всего тем, что ее также

монополизировало государство. В Средневе­ковье понятие войны было многозначным и расплывчатым, оно могло применяться и для обозначения разного рода внутренних конфликтов, различные феодальные группировки вполне официально обладали так называемым «правом на войну». В XVII—XVIII вв. все права на применение вооруженной силы пере­ходят в руки государства, а само понятие «война» используется почти исключительно для обозначения межгосударственных конфликтов. При этом война признавалась совершенно нормальным, естествен­ным средством политики. Порог, отделявший мир от войны, был крайне низким, о постоянной готовности его преступить свидетельст­вует статистика — два мирных года в XVII в., шестнадцать в XVIII.

Причины повышенной склонности к войне (беллицизма) раннего Нового времени во многом были связаны с самим фактом образова­ния централизованных суверенных государств и разрушения средне­векового миропорядка. Следствием стала колоссальная конкуренция, главным способом разрешения которой была именно война. Кроме того, войны выполняли важнейшие функции именно при становле­нии новых государств. Именно военная сила позволила создать внут­реннее единство и сокрушить сопротивление ему со стороны крупных феодалов. Именно военная сила создала отчетливые границы, нагляд­но показала грань между своим и чужим и тем самым заложила основы патриотизма и национального сознания — этого фундамента, на кото­ром стоит современное государство. Именно война стала во многом решающим фактором в деле внутренних преобразований — новых на­логов, новых отношений между монархом и сословиями и т. д. Иными словами, учащение войн в начале Нового времени происходило именно из-за того, что происходило становление новых государств. Современные исследователи говорят в связи с этим не просто о войнах между государствами, но и о войнах, создающих государства.

Важнейшие изменения были связаны с организацией армии. На смену разношерстным отрядам наемников во главе со своевольными командирами пришла регулярная армия, солдаты и офицеры, несущие службу постоянно, т. е. и в мирное время. Создается инфраструктура (казармы, плацы), пестрые отряды переодеваются в

униформу. Возникшая возможность воспользоваться армией практически в любой момент имела огромное значение для внешней политики, сделала ее более мобильной и эффективной.

В решениях о войне и мире совершенно особую, ключевую роль играл монарх Мотивы при этом могли быть различными, например желание, пользуясь излюбленным глаголом эпохи, «аррондировать», «округлить» свои территории. Немаловажным фактором было династическое и личное тщеславие, желание личной славы. Людовик XIV говорил, что слава подобна возлюбленной, которой нужны постоян­ные знаки внимания. Как бы оно ни было, война — это в очень зна­чительной степени дело монарха, это «последний довод короля», как чеканили на прусских пушках.

Главный вид войны в XVII—XVIII вв. — это так называемая «ка­бинетная война», т. е. война между суверенами и их армиями, имев­шая ограниченные цели в виде конкретных территорий при осознан­ном стремлении к сохранению населения и материальных ценностей. Наиболее распространенным и по-настоящему «системным» для аб­солютистской династической Европы типом войны была война за на­следство — испанское, польское и т. д. С одной стороны, в этих вой­нах речь действительно шла о престиже отдельных династий и их представителей, о вопросах ранга и иерархии; с другой — династиче­ские проблемы часто выступали еще и в качестве удобного правового обоснования для обеспечения военными средствами самых разных государственных интересов — политических, стратегических, эконо­мических и т. п. Однако, поскольку в XVII—XVIII вв. Европа была не только местом конкуренции различных династий, но и регионом бы­строго развития капитализма и острой торговой конкуренции, вто­рым важным типом войн были торгово-колониальные, например анг­ло-голландские или англо-французские. Наконец, из-за своего масштаба и временной протяженности к основным типам войн ран­него Нового времени нельзя не отнести и такой специфический тип, как турецкие войны.

Одной из характерных особенностей войн этого времени был их многосторонний характер: во-первых, прибегать к помощи союзни­ков заставлял элементарный недостаток ресурсов и, во-вторых, в вой­нах, затрагивавших равновесие и вопросы европейской иерархии, так или иначе стремилось участвовать большинство крупных государств. Таким образом, войны были коалиционными и, значит, почти всегда долгими. Сам факт участия в войне многих держав затягивал войну, увеличивая ресурсы коалиций и осложняя заключение мира, который должен был учитывать слишком многие интересы.

Вместе с тем при всей своей пространственной и временной про­тяженности войны второй половины XVII—XVIII в. уступали своим предшественницам и продолжателям в том, что касается интенсивно­сти и, соответственно, материальных и человеческих потерь. Например, в битве при Куннерсдорфе во время Семилетней войны, одной из наиболее крупных в эту эпоху, из 130 тыс. участников погибло лишь 9 тыс. человек. В отличие от религиозных войн предыдущей эпохи и национальных войн XIX в. «кабинетные войны» этой поры оставались чужими для большей части населения и, кроме того, не будили эмоций. Исключение составляли войны с Турцией. Помимо того что завербованные солдаты, из которых состояли армии боль-

шинства стран, совершенно не стремились к героической смерти на поле боя за непонятные им цели и не испытывали ненависти к себе подобным по ту линию фронта, излишнему кровопролитию мешали и причины материального свойства. Социальные и экономические

структуры не успевали за политическими амбициями королей. При существовавшей динамике народонаселения и темпах экономического роста государства просто не могли бы себе позволить слишком больших материальных и человеческих потерь в то время когда даже просто содержание армии мирного времени в большинстве стран съедало больше половины государственного бюджета.

Этим исходным предпосылкам соответствовала и стратегия. Воен­ная теория того времени предписывала военачальникам избегать от­крытых сражений. Один из самых крупных полководцев этой эпохи — Мориц Саксонский писал, что по-настоящему великим военачальни­ком может считаться только тот, кто всю свою жизнь воевал, так и не дав ни одного сражения. Основой военного искусства стало беско­нечное маневрирование. Значение маневра возросло и в связи с шед­шей с конца XVI в. так называемой «военной революцией». Одним из ее последствий стало более четкое выделение родов войск и специа­лизация внутри их. Солдаты становились узкими специалистами и могли быть использованы только в сочетании с представителями дру­гих родов войск. Успех сражения зависел не только от степени овла­дения своей военной специальностью, но и от быстроты и слаженно­сти взаимодействия с другими подразделениями. Поэтому главное, что требовалось от солдата, — это четко и без малейшего раздумья выполнить свой маневр. Как писал один из теоретиков военного ис­кусства, солдат должен быть подобен ожившей статуе. Отсюда — бес­конечная муштра с двумя ее главными компонентами — упражнениями с оружием и перестроениями в движении. В итоге война представляла собой сплошную череду маневров, маршей и контрмаршей, в ходе ко­торых противники стремились поставить друг друга в заведомо про­игрышные позиции. Особенное значение придавалось захвату укреп­лений, поскольку для контроля над всей территорией не хватало сил и считалось, что владеющий крепостями владеет и землей. Например, английский полководец герцог Мальборо в ходе войны за испанское наследство провел лишь четыре крупных сражения, но больше три­дцати осад. Присущий эпохе рационализм торжествовал и на полях сражений. По законам симметрии строились укрепления, полковод­цы вычерчивали геометрически точные планы сражений, а саму вой­ну современники прямо сравнивали с шахматами с их четким набором ходов фигур. Поэтому выдающихся успехов добивались, как правило, те полководцы, которые умели делать ходы не по правилам (Евгений Савойский, Фридрих II, Александр Суворов). В целом страны-конкуренты и их армии воспринимались скорее не как враги, а как противники, которых следовало не уничтожить, а переиграть.

Какова война — таков был и мир. Решающие сражения были редкостью, поэтому в большинстве случаев мир в ту эпоху – это мир от истощения. Ресурсов воюющих хватало в среднем на два года войны, затем она могла продолжаться лишь на субсидиях и займах, поэтому иногда противники начинали задумываться о мире едва ли не с первых выстрелов. Например, в Семилетнюю войну первые попытки добиться мира предпринимались уже на третьем году войны.

Сами миры были также скорее мирами противников, чем врагов. Унизительные мирные договоры с очевидно неприемлемыми требо­ваниями, большими контрибуциями и т. д. были скорее исключени­ем. При заключении мира стороны воспринимали друг друга как бу­дущих партнеров, тем более что при чрезвычайной подвижности существовавшей системы международных отношений вчерашний противник вполне мог оказаться завтрашним союзником. Сохраня­лась традиция двусторонних миров, которыми оканчивались даже коалиционные войны. Однако именно в это время зарождается и тен­денция коллективного решения проблем европейской безопасности, например проводятся первые общеевропейские конгрессы в Камбрэ и Суассоне.

Быстрое развитие и усложнение международных отношений уве­личили потребность в их теоретическом осмыслении. Голландский ученый Г. Гроций выступил с постулатом правового равенства всех без исключения государств и одним из первых описал их взаимоотно­шения как «систему», выделив четкие правила ведения войны и пере­говоров; немецкий правовед С. Пуффендорф разработал целую тео­рию союзов; французский аббат К. де Сен-Пьер выдвинул программу «вечного мира», которая стала отправной точкой для множества теорий международных отношений на целый век вперед.

Перед лицом воюющей Европы теоретиков правовой мысли осо­бенно привлекала проблема войны. Гроций и Пуффендорф считали, что справедливая война может вестись только для установления луч­шего мира. Высшей целью войны должно было стать восстановление статус-кво до войны, и следовало всеми силами стараться предотвра­тить будущие изменения этого состояния. Иными словами, успех в войне оценивался не по принесенным ею изменениям, а по укрепле­нию статус-кво. Это позволяло надеяться на то, что при минимуме изменений мир постоянно будет становиться стабильнее и в конце концов превратится в вечный.

С точки зрения истории международных

Ведущая роль отношений главное и определяющее значе-

Европы ние в Новое время имели европейские госу-

дарства. В первую очередь это было связано

с тем, что одной из важнейших сторон Нового времени был всемир­но-исторический процесс европейской экспансии и распространения европейской цивилизации на весь мир, начатый еще эпохой Великих географических открытий конца XV в. В начавшуюся «европейскую эпоху», продолжавшуюся вплоть до XX в., именно европейские госу­дарства выступали в роли главной динамической силы, во все боль­шей степени влияя на политический облик остального мира. Этот процесс постепенно усиливался от начала к концу Нового времени и достиг своего абсолютного апогея лишь на рубеже XIX и XX вв., когда государства европейской цивилизации, включая сюда страны обеих Америк, так или иначе контролировали почти весь земной шар. Однако и в раннее Новое время европейская экспансия неуклонно усиливалась, и к концу XVIII в. европейцы и американцы распространи­ли свой контроль почти на половину земной суши.

Мир неевропейских государств не знал упорядоченной системы международных связей, подобной европейской. В Азии, исторически лидировавшей перед Европой в развитии государственности, по-преж-

нему существовали крупные государства — Османская империя, Ки­тай, держава Сефевидов в Персии, империя Великих Моголов в Индии. Однако азиатские государства были изолированы от осталь­ного мира, и связь между ними, как правило, носила сугубо локаль­ный, спорадический и двусторонний характер, к тому же часто имела форму вассальной зависимости. На прочих континентах местная го­сударственность была развита крайне слабо либо вовсе отсутствовала. В силу этих обстоятельств и масштабов европейской экспансии лю­бое изложение истории международных отношений в Новое время с неизбежностью носит европоцентристский характер. В самой же Европе подлинный отсчет международным отношениям Нового вре­мени дал закончивший Тридцатилетнюю войну 1618—1648 гг. Вест­фальский мир.

Дата добавления: 2015-08-10