Матильда Тревиранус. Ред, •• — Мария Тревиранус. Ред.

Марии Энгельс, 21—28 декабря 1840 г. 473

чего я ни в коем случае не желал бы. Но если ты все же, когда приедешь, будешь бояться мороза, я привяжу тебя к саням, вставлю лошадям в уши горящую паклю и в таком виде пущу тебя в путь. Или надену тебе коньки, вынесу на самую середину пруда и предоставлю тебе там барахтаться самой.

Моя дорогая, милая сестра! Это письмо ты получишь, если мои расчеты меня не подведут, в день Нового года. Желаю тебе к этому наступающему празднику, очень радостному для меня, а должно быть и для тебя, всего, чего тебе хочется, так как это пожелание мне ничего не стоит; надеюсь, что твои пожелания в отношении меня будут, по крайней мере, такими же христиан­скими. Пусть тебе в Новом году жизнь в Мапгейме нравится так же, как она, судя по твоим письмам, нравилась тебе и в старом году. (Это я пишу на тот случай, если данному письму, прежде чем оно попадет в твои руки, предстоит пройти через цензуру.)

Твой

Фридрих

Впервые опубликовано в журнале Печатается по рукописи

«Deutsche Revue». Stuttgart „

und Leipzig, Bd. 4, 1920 Перевоо с немецкого

На русском языке публикуется впервые

474]

1841 год

40 МАРИИ ЭНГЕЛЬС

В МАНГЕЙМ *

Бремен, 18 февраля 1841 г.

Дорогая Мария!

На этот раз ты получишь довольно-таки тяжелое письмо. Я сначала хотел даже написать его на листе картона, чтобы тебе пришлось побольше выложить за доставку, но, к сожалению, не смог найти ровного куска и поэтому вынужден писать на са­мой плотной бумаге, какую только можно было получить в на­шем бумажном магазине. Если ты не знаешь, что такое уроки рапирного боя, то это свидетельствует о том, что ты позорно от­стала в отношении культуры; а то, что ты не поняла этого из приложенного рисунка, свидетельствует также и о природной ограниченности; по-видимому, не только плоды просвещения, но и всякое проявление чувства юмора остались для тебя недо­ступными. На вашем скверном немецком языке уроки рапирного боя означают то же самое, что уроки фехтования. Я уже приоб­рел себе пару рапир, а также перчаток, — единственные пер­чатки, которые я имею, потому что лайкой и тому подобными вещами я не увлекаюсь.

Что касается Stab at mater dolorosa ** и т. п. то, как мне ка­жется, это произведение написано Перголезе, проверь, пожалуй­ста. Если это так, то достань мне, по возможности, оттиск пар­титуры, — если там есть инструментовка, то она мне не нужна, а нужна только вокальная партия. Если же это сочинение Пале-стрины или кого-нибудь другого, то оно мне не нужно. После­завтра мы будем исполнять «Павла» Мендельсона — лучшую ораторию, которая была написана после смерти Генделя. Ты, веро- •

• На обороте письма надпись: Фрейлейн Марии Энгельс в мангеймском Институте великого герцогства. Ред.

♦* См. настоящий том, стр. 356—358. РвЗ.

МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 18 ФЕВРАЛЯ 1841 Г.

ятно, ее знаешь. В театре я бываю очень редко, так как здешний театр — это один стыд, и только изредка, когда дают новую пьесу или хорошую оперу, которой я еще не знаю, я в нем бываю. С тех пор как я написал тебе последнее письмо, у нас здесь произошло большое наводнение. В моей комнате у Тревирануса вода поднялась на двенадцать — четырнадцать дюймов; мне при­шлось бежать к старику *, который со свойственной ему добро­той приютил меня почти на две недели. Но как раз в это время началась настоящая заваруха. Уровень воды перед домом состав­лял полтора фута; чтобы она не проникла в погреб, в котором имеется люк, мы законопатили его навозом. Однако коварная вода проникла в наш погреб через стену из погреба соседа; но чтобы не залило наши прекрасные бочки с ромом и картофель, и прежде всего богатый ассортиментом винный погреб старика, нам пришлось день и ночь откачивать воду, четыре ночи подряд. Я все эти четыре ночи занимался выкачиванием. Мы с Вильгель­мом Лёйпольдом обычно вместе дежурили по ночам, сидели за столом на диване, на столе стояло несколько бутылок вина, колбаса и большой кусок самого лучшего гамбургского копче­ного мяса. При этом мы курили, болтали и каждые полчаса выкачивали воду. Это было восхитительно. В пять часов утра приходил старик и сменял одного из нас. Во время этого на­воднения происходили занимательные вещи. В одном доме в пригороде, который до самых окон первого этажа был залит водой, люди вдруг увидели огромное количество крыс, которые приплыли сюда, проникли через окна и заполнили весь дом. Надо сказать, что в этом доме находились одни только женщины, страшно боявшиеся крыс, и ни одного мужчины, так что неж­ным дамам, несмотря на их страх, пришлось выйти на охоту за этой дикой ордой, вооружившись саблями, палками и т. п. В одном доме, который стоит на самом берегу Везера, контор­щики как раз сидели за завтраком, как вдруг в дом ударила огромная ледяная глыба и, пробив стену, самым непочтительным образом ворвалась в комнату, а вслед за ней появилась и добрая порция воды. Теперь я хочу тебе также сообщить одну новость. Ты, вероятно, припоминаешь, что я однажды очень таинственно писал тебе о торжественном обеде, который был дан в королев­ском саксонском консульстве и во время которого произошли очень таинственные события. Теперь я могу тебе сказать, что лицо, в честь которого был дан этот обед, — это dame souveraine des pensées, die domna amada mais que la vida ** моим вторым

* — Генриху Лёйпольду. Рев. ** — верховная госпожа мыслей, женщина, любимая больше, чем жизнь. Ред.

МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 18 ФЕВРАЛЯ 1841 Г.

принципалом, вышеупомянутым Вильгельмом Лёйпольдом. Во время наводнения он официально сообщил мне, что на пасху будет объявлена его помолвка. Я сообщаю тебе об этом, надеясь на твою скромность, и ты не должна болтать, потому что это будет оглашено только на пасхе. Ты видишь, как я тебе дове­ряю, ведь если ты об этом расскажешь, то через три дня слух этот может уже распространиться здесь, в Бремене, — ведь везде есть болтливые бабы. И тогда я очутился бы в очень непри­ятном положении. — Невесту В. Лёйпольда зовут Тереза Мейер, это дочь Шток-Мейера из Гамбурга. А его зовут Шток-Мейер потому, что у него имеется фабрика тростей *, на которых он заработал большие деньги. Она носит, то есть не фабрика, а Тереза, синюю жакетку и светлое платье, ей семнадцать лет, и она так же худощава, как ты, если ты ла это время в Мангейме не поправилась. Она еще даже не была на конфирмации, разве это не ужасно?

Сегодня я опять остриг свои усы и с великой печалью похо­ронил прах этого юного существа. Я выгляжу как женщина, это позор. И если бы я знал, что без усов буду так ужасно выгля­деть, то, разумеется, не стал бы их стричь. Когда я стоял с нож­ницами перед зеркалом и уже отхватил правый ус, в контору вошел старик и громко засмеялся, когда увидел меня с одним усом. Но теперь я начну их опять отращивать, потому что я нигде не могу показаться. В Певческой академии я один был с усами и потешался над филистерами, которые никак не могли примириться с тем, что я имел нахальство появляться в таком небритом виде в приличном обществе. Впрочем, дамам это очень нравилось и моему старику тоже. Еще вчера вечером на концерте меня окружили шесть молодых щеголей, все во фраках и в лайковых перчатках, я же был в обыкновенном сюртуке, без перчаток. Эти франты целый вечер издевались надо мной и над моей щетиной на верхней губе. Но самое интересное это то, что три месяца тому назад меня здесь никто не знал, а сейчас меня знают решительно все только благодаря усам. О, эти фи­листеры!

Твой

Фридрих

Впервые опубликовано в журнале Печатается по рукописи

»Deutsche Revue», Stuttgart _,

und Leipzig, Bd. 4, 1920 Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые

«Шток» — по-немецки — «палка», «трость».

ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 22 ФЕВРАЛЯ 1841 Г.

Дата добавления: 2015-07-20