Ф. ЭНГЕЛЬС. христианство

христианство. А то, что дает Шеллинг, не есть ни христианство, ни философия, и в том, что он выдает это за то и за другое, за­ключается его «прямодушие и откровенность», заключается его заслуга, характеризуемая им словами: «тем, которые у него просили хлеба, он давал действительный хлеб, а не камень, говоря при этом, что это есть хлеб)). Что Шеллинг совершенно не знает самого себя, доказала опять-таки та речь, из которой взяты только что приведенные слова. Сталкиваясь с такой док­триной, только лишний раз убеждаешься в том, на каких сла­бых основах держится нынешнее христианство.

Обозревая еще раз всю концепцию в целом, мы, помимо вышесказанного, приходим еще к следующим результатам для установления неошеллингианского способа мышления. Сме­шение свободы и произвола достигает здесь наибольшего рас­цвета. Бог представляется здесь всегда как действующий человечески-произвольно. Такое представление, конечно, неиз­бежно, пока бог понимается как единственный, но философским оно не является. Только та свобода является истинной, кото­рая содержит в себе необходимость; мало того, — которая является истиной, разумностью необходимости. Потому и бог Гегеля никак и никогда не может быть единичной личностью, так как все произвольное из него устранено. Поэтому-то Шел­линг и вынужден применить «свободное» мышление, говоря о боге, ибо необходимое мышление с логической последователь­ностью исключает понятие божественной личности. Гегелевская диалектика, эта могучая, вечно деятельная движущая сила мысли, есть не что иное, как сознание человечества в чистом мышлении, сознание всеобщего, гегелевское обожествленное сознание. Там, где, как у Гегеля, все совершается само собой, божественная личность излишня.

Дальше обнаруживается еще новое противоречие в распа­дении философии. Если негативная философия не стоит ни в каком отношении к существованию, то «нет здесь никакого логического основания», почему бы ей не содержать также ве­щей, которые не существуют в действительном мире. Шеллинг признает это, когда он говорит о ней, что она не считается с ми­ром, и если последний согласуется с ее построениями, то это якобы случайность. Но в таком случае негативная философия представляет собой совершенно пустую бессодержательную фи­лософию, оперирующую самыми произвольными возможностями и открывающую широко свои двери фантазии. Но, с другой стороны, если она содержит только то, что действительно су­ществует в природе и в духе, то она ведь включает в себя реаль­ность, и позитивная философия является излишней. Это обна-

Шеллинг и откровение

руживается и с другой стороны. Природа и дух являются у Шел­линга единственно разумными. Бог не есть нечто разумное. Таким образом, обнаруживается и здесь, что бесконечное только тогда разумным образом может считаться реально суще­ствующим, когда оно проявляется как конечное, как природа и дух, а потустороннее внемировое существование бесконечного должно быть отнесено к царству абстракций. Эта особая позитив­ная философия зависит, как мы видели, исключительно от веры и существует только для веры. Если иудей или магометанин признает предпосылки Шеллинга в негативной науке, то он неизбежно создаст себе также иудейскую или магометанскую позитивную философию. Больше того: эта позитивная филосо­фия должна быть иной для католицизма, иной для англикан­ской церкви. Все имеют одинаковое право, ибо «речь идет не о догме, а о факте», а при помощи излюбленного Шеллингом «свободного» мышления можно все, что угодно, сконструи­ровать в качестве абсолютного. Как раз в магометанстве факты значительно лучше сконструированы, чем в христи­анстве.

Таким образом, мы как будто покончили с изложением фи­лософии Шеллинга и можем только сожалеть, что такой чело­век, как он, попал в западню веры и несвободы. Когда он еще был молод, он был другим. Его ум, находившийся в состоянии брожения, рождал тогда светлые, как образы Паллады, мысли, и некоторые из них сослужили свою службу в позднейшей борьбе. Свободно и смело пускался он тогда в открытое море мысли, чтобы открыть Атлантиду — абсолютное, чей образ он так часто созерцал в виде неясного миража, поднимавшегося перед ним в морской дали. Огонь юности переходил в нем в пламя восторга; богом упоенный пророк, он возвещал наступ­ление нового времени. Вдохновленный снизошедшим на него ду­хом, он сам часто не понимал значения своих слов. Он широко раскрыл двери философствования, и в кельях абстрактной мысли повеяло свежим дыханием природы; теплый весенний луч упал на семя категорий и пробудил в них все дрем­лющие силы. Но огонь угас, мужество исчезло, находившееся в процессе брожения виноградное сусло, не успев стать чистым вином, превратилось в кислый уксус. Смелый, весело пляшу­щий по волнам корабль повернулся вспять, вошел в мелкую гавань веры и так сильно врезался килем в песок, что и по сю пору не может сдвинуться со своего места. Там он и покоится теперь, и никто не узнает в старой негодной рухляди прежнего корабля, который некогда с развевающимися флагами вышел в море на всех парусах. Паруса уже давно истлели, мачты

Ф. ЭНГЕЛЬС

надломились, волны устремляются в зияющие бреши и с каж­дым днем все более заносят песком киль корабля.

Отвратим наши взоры от этого разрушительного действия времени. Есть более привлекательные вещи, рассмотрением которых мы можем заняться. Нам не станут указывать на эту старую рухлядь, утверждая, что это единственный корабль, способный выдержать морское плавание в то время, когда в дру­гой гавани стоит целый флот гордых фрегатов, готовящихся выйти в открытое море. Наше спасение, наше будущее где-то в другом месте. Гегель есть тот человек, который открыл нам новую эру сознания, потому что он завершил старую. Характер­но, что он именно теперь подвергся нападению с двух сторон: со стороны своего предшественника Шеллинга и со стороны своего младшего преемника Фейербаха. Если этот последний упрекает Гегеля в том, что он еще глубока увяз в старом, то он должен был бы принять во внимание, что осознание старого есть уже новое, что старое потому и отходит в область истории, что оно было вполне осознано. Следовательно, Гегель есть в самом деле новое как старое и старое как новое; и, таким образом, Фейер­баховская критика христианства есть необходимое дополнение к основанному Гегелем спекулятивному учению о религии. По­следнее достигло своей вершины в Штраусе, и догма посредст­вом своей собственной истории объективно находит разрешение в философской мысли. В то же время Фейербах сводит религиоз­ные определения к субъективным человеческим отношениям, но при этом не только не уничтожает выводов Штрауса, а как раз и подвергает их проверке, и оба они приходят к одному и тому же выводу, что тайной теологии является антропология.

Занимается новая заря, всемирная историческая заря, по­добная той, когда из сумерек Востока пробилось светлое, сво­бодное эллинское сознание. Взошло солнце, и его со всех гор­ных вершин приветствовали жертвенные огни, и восход его возвещен был со всех сторожевых башен веселыми звуками рогов. Человечество.с тоской ждало его света. Мы проснулись от долгого сна, кошмар, который давил нашу грудь, рассеялся, мы протираем глаза и с удивлением осматриваемся кругом. Все изменилось. Мир, который был нам до сих пор так чужд, природа, скрытые силы которой пугали нас, как привидения, — как родственны, как близки стали они нам теперь1 Мир, казав­шийся нам какой-то тюрьмой, явился теперь в истинном свете, как чудный королевский дворец, доступный для всех — бога­тых и бедных, знатных и простолюдинов. Природа раскры­вается перед нами и взывает к нам: Не бегите от меня, я не от­вержена, я не отреклась от истины, придите и смотрите, ведь

Шеллинг и откровение

именно ваша внутренняя собственная сущность дает мне жиз­ненные силы и юношескую красоту! Небо спустилось на землю, сокровища его рассеяны, как камни на дороге, и нам стоит только нагнуться, чтобы их поднять. Всякая разорванность, всякий страх, всякий раскол исчезли. Мир опять стал целым, самостоятельным и свободным; он разбил запоры своего мрач­ного монастыря, сбросил с себя покаянную одежду и выбрал себе жилищем свободный, чистый эфир. Ему уже не нужно оправдываться перед неразумием, которое не могло постичь его; его роскошь и великолепие, его полнота и сила, его жизнь сами служат ему оправданием. И прав был тот, кто восемнадцать ве­ков назад, смутно подозревая, что мир, космос, его когда-нибудь вытеснит, заповедал своим ученикам отречься от этого мира.

И самое любимое дитя природы, человек, возвратившись после долгой борьбы в юношеском возрасте и длительных ски­таний на чужбине к своей матери как свободный муж и, защи­щая ее против призраков побежденных в борьбе врагов, пре­возмог также свое собственное раздвоение, раскол в своей собственной груди. После томительно долгой борьбы и стрем­лений над ним взошел светлый день самосознания. И вот стоит он, свободный и сильный, уверенный в себе и гордый, ибо он прошел через битву битв, он одержал победу над самим собой и надел себе на голову венец свободы. Все для него стало яв­ным, и не было такой силы, которая могла бы куда-либо скрыть­ся от него. Только теперь познал он истинную жизнь. Того, к чему он прежде только смутно стремился, теперь он достигает полностью, по своей свободной воле. То, что, казалось, лежало вне его, то, что представлялось находящимся в туманной дали, он открывает в себе как свою плоть и кровь. Он не считает слишком дорогой ценой то, что он заплатил за это лучшей кро­вью своего сердца, ибо венец стойл этой крови. Долгое время ухаживания для него не прошло даром, ибо гордая, прекрасная невеста, которую он сейчас ведет к себе в дом, для него только стала тем более дорогой. Сокровище, святыня, которую он на­шел после долгих поисков, стоила многих блужданий. И этим венцом, этой невестой, этой святыней является самосознание человечества — тот новый граль ^1вв, вокруг трона которого, ли­куя, собираются народы и который всех преданных ему делает королями, бросает к их ногам и заставляет служить их славе все великолепие и всю силу, все величие и все могущество, всю красоту и полноту этого мира. Мы призваны стать рыцарями этого граля, опоясать для него наши чресла мечом и радостно отдать нашу жизнь в последней священной войне, за которой должно последовать тысячелетнее царство свободы. И такова

Ф. ЭНГЕЛЬС

сила идеи, что всякий, познавший ее, не может перестать про­славлять ее и возвещать ее всемогущество, что он охотно и ра­достно отвергает все остальное, если она этого требует, что он готов пожертвовать своим телом и жизнью, своим добром и сво­ей кровью, чтобы только ее, только ее воплотить в жизнь. Кто ее хоть раз созерцал, кому она хоть раз явилась в ночной тиши во всем своем блеске, тот не может с ней расстаться, он должен следовать за ней, куда бы она ни вела его, — хотя бы даже на смерть. Ибо он знает о ее силе, знает, что она сильнее всего на небе и на земле, что она победоносно пробивает себе дорогу сквозь ряды всех врагов, загораживающих ей путь. И эта вера во всемогущество идеи, в победу вечной истины, эта твердая уверенность, что она никогда не поколеблется, никогда не сойдет со своей дороги, хотя бы весь мир обратился против нее, — вот истинная религия каждого подлинного философа, вот основа подлинной позитивной философии, философии все­мирной истории. Именно она есть высшее откровение, — откро­вение человека человеку, откровение, в котором всякое критиче­ское отрицание содержит в себе положительное. Этот натиск и буря народов и героев, — натиск и буря, над которыми в вечном мире витает идея, чтобы, наконец, спуститься в самую гущу этой борьбы и стать ее самой глубокой, живой, пришедшей к самосознанию душой, — вот источник всякого спасения и ис­купления, вот царство, в котором каждый из нас должен бо­роться и действовать на своем посту. Идея, самосознание че­ловечества и есть тот чудесный феникс, который устраивает себе костер из драгоценнейшего, что есть в этом мире,и, вновь помоло­девший, опять восстает из пламени, уничтожившего старину.

Понесем же на костер этого феникса все, что нам было до­рого, все, что было нами любимо, все, что было свято и воз­вышенно для нас, прежде чем мы стали свободными! Пусть не бу­дет для нас любви, выгоды, богатства, которые мы с радостью не принесли бы в жертву идее, — она воздаст нам сторицей! Будем бороться и проливать свою кровь, будем бестрепетно смотреть врагу в его жестокие глаза и сражаться до последнего вздоха! Разве вы не видите, как знамена наши развеваются на вершинах гор? Как сверкают мечи наших товарищей, как колышатся перья на их шлемах? Со всех сторон надвигается их рать, они спешат к нам из долин, они спускаются с гор с пес­нями при звуках рогов. День великого решения, день битвы народов приближается, и победа будет за нами!

Написано ф. Энгельсом Печатается по тексту брошюры

Дата добавления: 2015-07-20