Гибель капитана Иволгина в марте 1943 г. (Это рассказ еклира, написанный по материалам пройденной сессии.) 3 страница

- Но я должен сказать о том, о чем я никогда...

- Вот как раз об этом я и позвал Вас побеседовать. Вы ведь не знаете, где товарищ Соснов.

- Об этом я и хотел сказать, что я не знаю.

- Мы-то знаем. Прискорбно, но я тебе должен сообщить. Он оказался не нашим человеком. Мы имеем все сведения.

Господи, какие слова страшные. Жуткое состояние лили-путика. У меня просто ужас. Я это впервые слышу, даже предположений не было, это даже не обсуждают.

- И как же я могу.

- Вы не в ответе. Но мы верим, мы доверяем, мы считаем, что Вы как раз можете, что Вы справитесь, что Вы снимете позор со своей Семьи. Он не оправдал, а Вы оправдаете. Вы должны знать, оправдать.

Я пытаюсь что-то спросить, велика ли его вина. Словами я это спросить не могу.

- Да, он оказался виновен, но к Вам это не имеет никакого отношения. Я не хочу тебя с ним отождествлять, тем более что ты приемный. Ты - совсем другое дело. Ты не можешь отвечать за него. Это даже не твой отец.

- А как мне к ней относиться? Слова даже не произносятся.

- Какая директива будет по отношению к ней? - картинный жест. - С женщинами Советская власть не воюет. Мы все должны быть в ответе.

- Как же она-то? Она не замешана.

- Если бы была замешана, уже бы разобрались, - смысл такой, - она пыталась заменить Вам мать... а Вы оправдаете... кто-то должен снять пятно... ты приемный.

Спесь, апломб. И это "мы решили, мы доверяем..." (Я и Иосиф Виссарионович.) Верит, что он проводит правильную линию партии. Все время держит на ногах. Состояние полуобморочное.

- Так Вы согласны?

- Я... я... оправдаю.

Секретарь завода - такая личность недосягаемая, даже директор завода такой власти не имеет. Как все это обставляет даже стратегически. Он оставляет меня у окна, сам садится за стол.

- Так я могу рекомендовать?

- Я оправдаю.

Ухожу из кабинета под его пристальным взглядом.

Я стараюсь оправдать доверие и днем и ночью. Совершенно дикое состояние. Человек будет преданным до мозга костей в таком состоянии. Его можно вызвать, и он ничего не может сокрыть. Время-то предвоенное. Нужен глаз да глаз, но об этом речи не идет. Я готов землю копытом рыть, мы рьяные комсомольцы. Чтобы от прошлого откреститься, я готов на многое, чтобы меня считали за своего. Потому что трудно быть нигде.

Витязь перед камнем васнецовский. Это иллюстрация книжки, она меня поражает. Крупный текст на русском языке. Я сижу за круглым столом, листаю книжку "Былины", рассматриваю картинки с раскрытым ртом, ее дали посмотреть.

- Ну что, насмотрелся?

- Сталь на копыте хорошая.

Мой ответ - ответ специалиста. Я люблю сказки. Я просто потрясен, но не могу признаться, что мне нравится книжка.

Это тетка меня спрашивает. Уже года полтора, как нет Дядьки.

- Совсем я замучилась.

- Чего ты причитаешь?

- Ты молодой, тебе не понять, а я жить устала.

Она поглядывает на фотографию мужа. Она не старая женщина, ей лет сорок пять, здоровая, но в ней чувствуется надлом.

- Да что ты, нам ли сейчас не жить.

Первое время я ее на "Вы" называл, а сейчас вырос, позволяю на "ты". Мне ее жалко, она не понимает, что все так хорошо, все так замечательно.

- Живи да радуйся.

- Да мы свое уже отрадовались.

- Ты это брось, такие разговоры.

Это связано с дядей. Она больше от стыда болеет, ей стыдно людям на глаза показываться.

Гипертрофированное состояние - энтузиазм масс. Население серое, аморфное, поэтому хочется радости, красок, светлого будущего, во имя которого работаем, работаем. А то, что было раньше, от этого хочется откреститься, отказаться и забыть, с прошлым расквитаться, вот я и пытаюсь. Такое доверие должен оправдать, я должен включаться, должен устраивать соревнование (все это искренне). Вот как бы он поступил на моем месте, лично товарищ Сталин. Два года этой новой жизни. Такая перспектива!

Июнь 1941 г.

Безалаберность полная. Граница рядом, а у нас никакого предчувствия, идеалисты. Настоящей, реальной информации и нет. Двойственность какая-то, часть говорит - завтра война, а другая часть - на нас они не сунутся. Все это как игра, серьезного отношения нет. Нам в голову не приходит, что на нас могут напасть.

Цех большой, общий, работает больше года, производство налажено. Набирают комсомольцев, все знают: на трубный же завод. Работаю уже в военном переоборудованном цеху. Небольшая комсомольская бригада отпочковалась от большой бригады. Сборка запалов к минам. Очень уж она родная, кре-пежка. (Связано с минными взрывателями, почему я их и знал, потом пригодилось.) Женщин мало. Все комсомольцы, партийные, идейные. Прямо гайдаровское производство, для победы над фашистами. Мы - гвардия, которая на заводе выросла. История с дядькой не пристала. Приемный я, что такое приемный в девятнадцать лет.

- Скучно мы живем.

Чувство ответственности поддавливает мне на плечи. Гордый весь из себя, я - рабочий, меня несмотря ни на что поставили бригадиром, бригадир в военном цеху обязывает. Меня растят, поощряют. Планы реконструкции завода. Социалистическое представление ажиотажное. Как мы все переделаем, расширим! Появляется идея соревнования между бригадами, я рьяно берусь, комсомолец, вожак. Соревновались мы по любому поводу. Наша задача - увеличить производительность, рационализаторские предложения, не допускать брак. Энтузиазм масс. Наше дело правое, мы победим. Наша Родина должна быть непобедимой. Мы гордимся своим вкладом в мировой прогресс. Родина зовет вставать в ряды бойцов. Мы увлеченные, это очень весело. Лозунги, призывы - каждый час должен сходить трактор. Эйфория - свет, гудки. Игры, вполне советские игры: слабо - не слабо, вот вы - вот мы. Нам нравилось быть умными, непобедимыми... молодые, растущие. Ощущаю подъем всей страны, планы, пятилетки. Гордость завода, рабочая гордость, мы гордимся, но оборудование старое, дореволюционное. Надо учиться, кадры, повышать темпы. Прекрасное завтра!

Нагнетается ажиотаж. Соревнование надо подготовить, техническое обоснование. Как это мы не сможем? Мы сможем. Праздники встречаю трудовыми буднями. От нас отмахивается начальник цеха.

- Отстаньте, не приставайте, мне не до вас. Вы все мне надоели, все время у меня что-нибудь просите, не то время, не до вас.

- Ну ладно, мы завтра все равно тебя достанем. Никуда не денется, все равно разрешит.

- Ребята, будьте начеку, - говорит нам мастер, когда мы выходим с работы. - У нас, сами знаете, не игрушки делаем.

Он нас призывает к бдительности, а мы посмеиваемся:

- Ладно, потом поговорим.

Мы в хорошем настроении. У нас идея фикс по поводу соревнования, что все равно его достанем. Обосновать технически...

Отдадим все силы пролетариата, рабочего класса, все силы... должны наращивать... Дома я почти не бываю, вечерняя Школа. Девушки у меня нет. Тетка работает в другом цехе, вольная городская окраина.

- Ты бы отдохнул.

Пришел домой, перекусываю, в библиотеку ухожу, книжками обложился в читальне. Штамп житомирской библиотеки. Целый день сижу, ничего не понимаю, образования не хватает. Сомневаюсь, успею ли. Я должен успеть организовать к понедельнику. Одержимы рационализаторскими предложениями. Погружен в технические справочники, хотя мне очень сложно в этом разобраться. Ничего не получается, так обидно. Я должен все знать, во все вникать. Ну ни хрена я в чертежах не понимаю. Все же надо обосновать технически. Какой бешеный темп, хочется отдохнуть. Суета, у кого-то я что-то спрашиваю, к кому-то пристаю. Юбилей завода, создается трудовой энтузиазм, все снуют. Все деловые, всем не до меня. Голова идет кругом. Оборонный цех, они что, не понимают. Никто не хочет помочь, а я сам в науках не силен, мне самому не разобраться.

Должны помочь старшие товарищи, старшие товарищи все знают... и лично товарищ Сталин. Портреты во всех видах, в гимнастерке, в плаще. Модно писать лично товарищу Сталину, отчет держать, как я лично достиг таких результатов. Говорит товарищ Сталин... рапортуем... досрочно, не щадить сил ради Родины, ради тов. Сталина. Наш вождь... спасибо лично... Вождь и защитник всех обездоленных, закабаленных народов. Не позволим фашистским отпрыскам хозяйничать в Европе! Плакаты - братья-венгры... Он за нас сидел в тюрьмах, в ссылках, как же мы можем обмануть доверие (у меня еще на четыре часа этих лозунгов). Кстати, Ленин совершенно не в чести. Не поддаваться на провокации врагов, клевета на Советскую власть и лично товарища Сталина... Бороться, это в тебе буржуазные отголоски...

Надо пойти спросить у ребят, они будущие инженеры. Умные товарищи, портфельчики с двумя замочками, институт, с рейсшинами они носятся. Чувство обиды, мы - оборонное предприятие, но беспокоимся, а вы тут не беспокоитесь. Кому ваши мозги нужны.

Общежитие. Сутолока тут, непонятно все. Мне не до кого, в своих идеях. Народ тут постарше меня. Жду Серегу, а его нет. Настырный, дитя времени.

- Ну сколько его ждать-то, сколько же его ждать можно? Так много материала, я сам в этом разобраться не могу.

- А что же ты все сразу-то, тоже мне, корифей. Мне это слово незнакомо, обиделся.

- Ты чего обзываешься?

- Да это, наоборот, вроде гения.

- Вы умные, а я, по сравнению с вами, дурак.

- Да ты только кипятишься, как дурак, а так нормально. Ты его наверное, не дождешься, шел бы домой, или давай ложиться спать, завтра рано вставать.

- Ну я тогда пойду. Входит Серега.

- Ты чего здесь торчишь?

- А ты-то где запропастился?

- Тебе все расскажи. С чем пришел? Виктор:

- Ребята, вы бы обсуждали свои дела в коридорчике, спать

хочется.

Выкатываемся в коридор, уже часов двенадцать.

- У меня ничего не получается, я запутался.

- Чего пасуешь?

- Эх, я к тебе, как к другу, а ты...

- Мы с тобой соревноваться хотели.

- А с кем же мне соревноваться, не с теткой Манькой же. Тетка - это для меня вчерашний день, от нее уже отмежевался, мы уже сами.

- А зря ты, она женщина умная.

- Она как-то сильно изменилась после дядьки Федьки. Мне хочется в общежитие, со всеми, и тетку бросить одну

не хочется. Тетка Маня - деловая женщина, была в передовых. Сейчас у меня какое-то чувство: раз глаз не поднимает, то в чем-то виновата.

- Давай о деле.

- Соревнование соревнованием, а дело общее.

- Интересно у тебя получается, мы как заговорщики. Соревноваться надо честно.

- А что я, по-твоему, не честный?

- Ну понимаешь, ведь, как бы тебе сказать, мы ж хотим всей бригадой соревноваться, кто лучше способен, а тут получается, что мы с тобой договариваемся.

- А я считал, что мы друзья.

- Да если мы затеваем это дело, должно быть по-честному. Ты что-то ищешь, придумываешь и предлагаешь со всеми ребятами, и мы тоже, и сравним, у кого лучше. Я сейчас тебе расскажу, ну сам посуди, какое же это соревнование.

- Так что же, дружба врозь? А как же надо?

- Что-то мы здесь напортачим, и получится, что ребят зря заведем.

- Как это зря, ты что говоришь-то?

- Давай повременим, разберемся.

- Ну как же, вроде уже начали.

- Ну и что, тебе бы все быстрее. Ты пойми, если я тебе все разобъяснять буду, то это уже не соревнование, а это уже вроде как учеба. Ты же не стал бы с Марией Дмитриевной (пожилая учительница) соревноваться.

- Ну это ж совсем другое дело.

- Ну куда ты так гонишь?

- Тебе хорошо, - я обиделся, досада, - зря я тебя ждал.

И в ухо надуло, у окна стояли, прохладный, сырой ветер.

- Да погоди ты.

- Да ладно.

- Оставляем тему открытой, мы еще завтра с тобой в перерыв обсудим.

- Буду я еще с тобой говорить, тоже мне умный нашелся. Зря я ждал, целый день потерял. Зря сидел в библиотеке, какой я дурак.

Злой отправляюсь.

- Что случилось?

- Ничего.

- Поужинай.

- Не хочу.

- Что, неприятности?

- Не все ли тебе равно?

- Да ты вроде никогда не грубил.

- Просплюсь.

- Утром рано на работу вставать. Очень обиженный ложусь спать.

Тетка утром будит:

- Вставай быстро, опаздываешь.

- Ох ты, чуть не проспал.

Утро субботы. Утром мы заступаем, сутки работаем, скользящий график. Я вскакиваю, бегу на завод. Настроение паршивое, не поел, со всеми переругался, не хочу ни с кем здороваться.

На завод прилетел. Обычно у проходной народа больше, а сейчас мало. Просто очень опаздываю. Несусь. С дисциплиной строго, испугался, за одну минуту до начала через проходную пронесся. Успел! К фрезерному станку. Стружка. Станок крошечный. Вставляешь штучку, она крутится, делает бороздку.

Соревнование соревнованием, а дело делом. В обед я никуда не иду, настроение плохое, ни с кем разговаривать не хочу. Тоже мне старший товарищ - о Сереге.

- Пошли обедать.

- Я не хочу, идите.

- Ты чего не в духе, с теткой поругался? Ну как знаешь. Сережка подходит.

- Пошли обедать.

Я стою к нему спиной, не отвечаю, так это резко деталь в ящик бросил.

- Не швыряй, заусенцы будут.

- А шел бы ты, мешаются тут.

- А зря ты так. После смены не уходи, поговорить надо.

- Счас, поговорить надо, не о чем нам говорить. Проработал детали, со злости много. Сверху блестящие,

втулка получается, по бокам выемочки, как арочки. Вставляется туда... Хорошая сталь, деталь интересная. Станок, масло, винт кручу. Грязный, конечно, злой как собака, целый день проработал, но не очень хорошее качество.

Всю ночь проработали нормально, как-то уже об этом не думаешь.

Подходит Серега, поднимает деталь.

- Смотри, что делаешь, металл ни при чем, нечего зло вымещать.

Я злой, пытаюсь возражать.

- Много.

- За такое "много" по шапке можно схлопотать.

- Ну ни одну ж не запорол.

- А сам не видишь, что делаешь. Горячий, остынь. Когда остынешь, придешь, поговорим.

- Не дождешься.

- Стопори станок и разберись, проверь все детали.

- Да нет там брака.

- Давай посмотрим.

- Не буду.

- Ты соображаешь, что ты говоришь? Иди да погуляй с часочек, я пока проверю. Ты сегодня без обеда и норму ты уже сделал.

- Никуда я не пойду.

Раздосадованный, домой тоже идти не хочется, там нагрубил.

- Посиди рядом.

Это приемщик. Думаю на Серегу: "Донес!" - злой как собака.

Сел рядышком, смотрит болваночки.

- Молодец, все в порядке, только у двух заусенчики, надо Доработать.

- Я ж не мог запороть. Резьба точная, я токарь высшего разряда. Норму сделал, можно и уйти, но мне не по себе, расстроенный, понимаю, что не прав, но гордость, обида. Подойти / первому не хочется. Досадно, состояние несчастности.

Следующая ночь с субботы на воскресенье. Часа в три меркнуть свет стал, горят лампы в полнакала, станки не могут работать. Напряжение падает, свет отключается. Цех большой, народа мало, что-то происходит, и непонятно - что. Ощущение чего-то надвигающегося, состояние тревожное. Слоняюсь по цеху, полутемень. Уйти не уйдешь. Сбиваемся в кучку, кто-то произносит:

- Война.

Это все и началось... Прямо раз - и все. Все мгновенно изменилось, и ничего сделать уже нельзя.

. Лето, раннее солнечное утро, приходит другая смена, нас выгоняют, потому что мы с ночи. Уходим, ничего непонятно. Я и домой не захожу, нет смысла идти, тетка Маня в дневную смену. Возбужденность, разговоры, мы тыкаемся. Метание в течение дня. На завод?.. Смена только на следующее утро, там делать нечего.

В городе паника. Техника входит. Полная растерянность, ужас. Никто не понимает, что происходит. Они заняли город очень быстро, через несколько часов. Пришли и заняли. Выстрелов практически не было. Такая дичь, та легкость, с которой... такая безответственность. Они не с нами воюют, с нами они не будут воевать, у нас же договор с ними. Недоумение, неожиданность.

Я вижу какую-то серую, однообразную массу, не антагонистическую мне. Слышу стук молотков, сбивают вывески и вешают другие. Знамена вывешиваются. Впечатление, что это как будто восстановление старого, польского режима, как союзные войска, реставрация. Серые шинели и пилоточки. Все так перепуталось, совсем непонятно, кого принимать за своих. Население сначала приняло, что это свое, знакомое. Но что враг вступил... Что происходит? Состояние, как пьяный от ужаса, недоумения, с недосыпа.

Утром началось, а вечером уже стояли немцы, подошли во второй колонне.

Я на площади перед заводом. Две башенки кирхи. Территория завода оцеплена, разгоняют народ, туда уже не пускают. Эсэсовцы охраняют завод, как литые, стоят лицом к заводу,

спиной к населению. Автоматы висят. Цепи две окружения. В касках. Золотой блеск блях - какие-то широкие нагрудные знаки, большие. Рассмотреть не получается. К немцам нет чувства, как к фашистам. Сапоги черные, начищенные до блеска высокие. Меня больше всего удивляют сапоги, толстые, мощные, кованые. Прямо ух ты! Стратегический объект, а заняли его быстро. Фантастика, он что, не охранялся этот завод? Никто ничего не понимает. Распоряжений на случай войны никаких. Все это неправдоподобно, не похоже на правду. Техника влезла в город спокойно. Бомбежки не было. И в голову не приходило, что можно так легко взять город. Как гром среди ясного неба. Утром объявили, а к вечеру город занят. Я боком-боком и ухожу.

Полная неразбериха, по темноте домой. Гвардейская, 14 -домашний адрес. Света нет. В комнату я даже не захожу. Тетка:

- Уходи, завод уже окружен, накрыли. Всех, кого можно, отлавливают. Уходи из города.

- А как Вы?

- Отбрешусь, скажу, что ты не появлялся.

Надеваю замасленную телогрейку. Дает что-то типа мешка. Пересмотрел и все лишнее выкинул, чтобы за сельского сойти, чтобы не засветиться. У меня никаких документов, документы остались на проходной.

В течение ночи пробираюсь из города в направлении юго-востока, там проще. Пустота, темнота. Патриотические чувства зашевелились, комсомолец. Очень рьяно выбираюсь. Не буду сидеть на этом заводе, не буду на гадов работать. Почему не эвакуировали филиал завода? Надо выходить, выбираться отсюда. Взорвать нельзя, там наши, все уже здорово охраняется.

Пора предрассветная. Отходят от стены. В дождевых накидках, бляхи. Один в серой шинели, перепоясан ремнем. Кто они?

- Предъявите документы.

- У меня нет.

- У тебя что, нет документов?

- А откуда ж они? Шел в город, а тут вы.

- А ты не врешь? Надо проверить.

Дыхание перехватывает, шарахается сердце. Это страх, почему-то он гнездится у меня в сердце. Средневековье напомнило, когда можно было закрыть город и никого не выпускать. 1 орода-гильдии, растущий Мюнхен, например.

Они проверяют, но у меня документов нет, пропуск без фотографии на заводе остался.

- Ты откуда?

- Возвращаюсь...

- Откуда ты возвращаешься?

Их трое. Разговор ведет один, его форма мне знакома, а двух других не знакома, по всей видимости, это немецкая.

- Возвращаюсь к мамке в деревню. Я хотел бы выйти из города.

- Без документов?

- Что я их с собой ношу?

- Приказано никого из города не выпускать до получения документов. Действительно только то, что выдано новой властью. Мы не можем тебя выпустить. Никому не разрешено покидать город. Что ты делал в городе?

Лихорадочно думаю, что говорить, растерянность. Если я скажу, кто я, заставят на себя работать.

- Просто шел, я и не знал, что нельзя.

- Пошли со мной.

- Далече идти-то?

- Здесь недалеко.

- Это куда еще?

- Ладно, хватит дурака-то валять, пошли, с тобой разберутся, таких, как ты, много.

- Да что вы, я тороплюсь.

Какой-то он апатичный для захватчика, "наш человек". Ведут. Подворотня, которая закрывается на железную решетку. Нас собирают.

- Потом с вами будут разбираться. Если документы были бы, отпустили бы.

Ну да, с моими документами далеко не уйдешь, шиш бы отпустили. Ночь на исходе. Кто же думал, что здесь... Понять бы, что здесь происходит, ничего непонятно, тревожно.

- Отойдите в эту колонну.

Отбирают только мужчин молодого возраста, работоспособных. Народ незнакомый.

Парня молодого вижу, кепка, воротничок навыпуск и пиджак.

- Серега, я тебе очень обрадовался.

- Нашел время, братец, никаких имен.

- Ничего не скажу.

- А на заводе под автоматами цеха, там саботаж не устроишь. Там разговор короткий.

Он быстро сориентировался.

Здесь удостоверяют личность. Я не могу свою фамилию назвать. На заводе пропускная система, списки, адреса есть. С завода никого не выпускают. Сергей из деревни, выдал меня за своего родственника, который недавно умер там. Данные про-'веряются, архивы остались.

- Да что вы, какой завод? Да я к своим, в деревню... да, сельский.

Все начисто забыть.

- Это где - покажите по карте.

- Я не могу себе это представить.

- Тебя что, в школе не учили?

- А я, у меня по географии была тройка. Что пристали, я же сказал, не знаю. Откуда мне знать... А я не помню...

Господи, как я устал, все время приходится дурака валять.

- Когда же, наконец, это кончится.

- Для тебя скоро, может быть, скорее, чем ты думаешь. Дуло на тебя наставлено.

Чем я вообще думаю? А я ничем не думаю. Травка, облачка, птичка, веточка. Так во что-нибудь вопьешься, чтобы ни о чем не думать. Если б знали бы вы, облачка, какую услугу оказываете.

Мы молодые, сильные, нас отбирают на сельскохозяйственные работы.

Песчаная дорога. Группа небольшая. Сопровождает шесть автоматчиков и седьмой с собакой. Нас гонят по дороге в западном направлении босыми. У них крупная овчарка, чтобы ее не били ботинками, нас заставили разуться. С собакой им легче, она кусает за запястья, за щиколотки. Хватает и дергает. Боевая собака - овчарка. Не разрешают разговаривать. Кто-то пытался бежать, но был расстрелян автоматчиками.

Останавливают. Высокая г-образная виселица, на ней голое женское тело. Трупный запах появляется, у человеческого тела сладковатый запах. Они нас посадили напротив виселицы на обочине. На это невозможно смотреть, не могу голову поднять. Издалека вижу очертания, а рассматривать не могу.

- Не могу смотреть.

- А ты смотри, запоминай. Придет время, расквитаемся, -мне Серега, - квитаться придется за каждого.

- Гляди лучше по сторонам, да повнимательнее. Местность пустынная, ровная, лесочек вдалеке, небольшие

перелесочки.

- Что, жалко? Посмотри, что за вид, что за прелесть, - это их старший.

- Кто смелый, кто снимет?

- Только сунься, пристрелю.

- Встать!

Нас в амбаре держат. Переговариваемся:

- Не эвакуировали, а теперь выкручивайся, как хочешь.

- Затянули.

Разговоры были давно, что надо бы эвакуировать, хотя бы этот военный цех.

- На что надеялись? Раздражение, только командовали.

- Дело надо было делать.

- Без приказа нельзя.

- А этот цех не пойми что делает, штучки-дрючки, - смеется. - Дураку понятно, что это военный цех. Цех номер три, считается, что все засекречено, какие там к ядрене-фене секреты, когда одна треть города работает на этом заводе. Было распоряжение, что на случай надо уничтожить. Надо было демонтировать станки, чтобы не достались. Гарнизона нет, подъезд хороший, железнодорожная ветка прямо на завод. Сам городишко небольшой, наверное, надеялись... Бомбежки не было. Уж все это очень быстро, они заняли марш-броском. Стратегический объект, постарались быстро, чтобы население не расползлось.

Узнаю от Сергея, что нашего начальника цеха расстреляли в тот же день тут же в цеху, потому что он отказался. Надоели, особенно собака.

- У нас две ноги, чтобы смыться.

- Там места будут совсем незнакомые. Этих-то, может быть, и обманешь, а от собаки далеко не убежишь.

- Собаку надо извести.

- А как ее изведешь, ее на поводке ведут. Большой красивый пес, черная овчарка.

- Куда-нибудь погулять бы его пустить по своим собачьим нуждам, кобель на цепи засиделся.

- А у собак нужд... только людей драть умеют.

- Ну инстинкт должен быть, так мы его разбудим. Как же нам избавиться от собаки?

Утро следующего дня. Выходим посмеиваясь.

- Бог услышит.

- Да, на Бога надейся, а сам не плошай.

Выгоняют по одному, проверяя, связаны ли наши руки. Нас гонят дальше.

Мы ему помогли в деревне. Жупень - название деревни. Собачка ушла. Немцы злы..

- Наши сучки знают дело. Когда-нибудь мы жупенским сукам памятник поставим, - посмеиваемся.

Вокруг нас человек шесть, на которых можно положиться _По взгляду. Руки развязаны, связаны декоративно-морскими узлами, дерни за веревочку - дверца-то и... Но не всех, там видно будет.

- Если бежать, то сейчас, пока их мало.

- А что будет потом?

- А кто ж знает? Если пробовать, так сейчас, а то Ганс кобеля поймает, а потом уже может ничего и не быть.

Ненавижу, такой протест против всего, что здесь происходит, крушить хочется.

- Ушел-таки, надо уйти как можно дальше.

Сережу ведь они забили, подстрелили и забили прикладом. Я убежал один из партии. Несусь.

- Серегу убили, жалко, вдвоем бы было сподручней. Хочется спать, надо отдохнуть. Ой, некогда, надо идти на восток. Не могли же они далеко пройти. Они должны остановиться, из-под них можно уйти. Я устал, ради чего все это, все равно сдохну. Не сдохнешь, если не будешь ныть. Идти на восток. А где он, восток? Куда иду, не знаю. Солнца ни хрена не видно. Это только в книгах писать, ориентироваться по солнцу, оно и не встает иногда. Кружишь по лесу, кружишь. Не знаешь, где свои... уж лучше бы в колонне все вместе. Вместе и гибнуть веселей. Ну и вернулся бы к Сереге. Эта твоя свобода-то оплачена такой ценой. Что же зря? Вот что мной двигает, не зря же его пристрелили. Не хочется об этом вспоминать, это уменьшает силы, терзания сейчас ни к чему. Надо идти на восток. Они не могут так далеко зайти. Были уже такие, пытались, но леса эти знаменитые, на них уже подавились однажды, в 1812. И этим будет же оказано сопротивление. Ведь так. Так, да не так. На Западной Украине их встречали цветами, фашистов-то. И у нас была часть людей, которые ждали, но Для большинства это было неожиданно. Чужие они.

Я стараюсь выйти к бывшей границе, там должны остановить. Это тут мы не ждали, там-то гарнизоны готовились. Там и армия, остановят. Должны остановить. Не могут они катить-

ся без сопротивления. Где-то должна быть действующая армия Не может так быть, такая огромная страна. За это время сориентироваться можно, собраться с силами. Там ждали, там армия, там свои. Надо выходить к своим, потому что этих погонят на запад. Только бы выйти из леса к своим. Можно выйти Только бы выбраться до холодов. Как медленно я иду. Ноги ничего не чувствуют. Какой кошмар, ноги, я иду слишком медленно. Я иду, но и они идут. Расстояние, которое я должен пройти, все увеличивается. Придется еще очень много пройти. Лес не кончается. Немцы двигаются только по дорогам, а по лесу боятся. Иногда выхожу к дороге, по которой идут немецкие войска, техника.

Дорога проселочная. Дороги хорошие - это Белоруссия. Я выглядываю из-за камня. Открытая местность, "газик", немцы. Они совершенно спокойно идут, идут закрытые машины, колонна автомашин. Близко к дороге держаться опасно, иногда они лес прочесывают. Чувство страха, желание поскорее отсюда выбраться. Неужели они зашли так далеко. Мне тяжело ориентироваться, я даже не знаю, где я.

Жарко. Похоже, у меня жар. Надо идти не останавливаясь. Я еще на территории, которая была у Польши. Они ее отбили. Хочется уйти на свою территорию, там где наши. Идти как можно быстрее, не останавливаясь, обходя жилье. Я заблудился, меня сносит севернее. Если идти южнее, там местность безлесная, приходится брать севернее. Заблудился, шел не на восток, а на север, хотя ориентируюсь, по солнцу иду на восток.

Голодаю. Одни ягоды, костра зажечь нечем, грибы сырыми не очень поешь. Как хорошо, что ягод много, черника в основном, да и голубика, но ее много-то не съешь, от нее пьянеешь. Какие-то корешки съедобные, иногда попадается можжевельник, и хвоя в ход идет, особенно если попадается лиственница, кисленькая, щавель. Легкая диспепсия и, конечно, легкое обезвоживание, губы сохнут. От того холеного мальчика не осталось ничего, меня даже трудно узнать. Меня, даже если бы кто-нибудь из знакомых встретил, не узнал бы. Ломишься как лось через этот лес, от всего шарахаешься. Какая сила гонит? Просто нужно идти на восток. Попутчик нужен, надо как-то сориентироваться.

Темные леса. Звереешь в этом лесу, вздрагиваешь от каждого звука, особенно когда ветка хрустнет. Болотистые места, труднопроходимый. Этой землей никто не занимается, бес-1 крайние леса, топи, болота. По такому лесу идти очень тяжело.1 Благо, что есть телогреечка, иначе замерз бы ночью. Комары.| Два месяца, идешь как в бреду, легкий звон в ушах, кружится

голова, легкость в теле, которая бывает от голода, - сильно измененное состояние сознания.

Идти на восток не останавливаясь. А жилье не попадается, только разрушенные хутора, но они на проезжей дороге. Но сколько так можно идти? Это рано или поздно должно кончиться. Как только наступит зима, это кончится естественным путем. Дожди. По болотам шлепаешь, вечно мокрые ноги, обкручены корой с березы. Давно бы стер, если бы не кусок коры, который их предохраняет. Я чувствую тело до колен, вниз смотреть страшно - ноги красные, все распухшие, иду с трудом. Видимо, есть бред. Пробираюсь. От мысли, что надо кого-нибудь встретить, ведь погибаю, сжимает, перехватывает горло. Кого-нибудь бы встретить, такая возможность, один шанс из тысячи...

Дата добавления: 2015-07-20