НА ФОНЕ ВЕЧНОСТИ

О Блещунове я слышал задолго до того, как произошло наше зна­комство. О нем рассказывали мне артисты филармонии Елена Куклова, Ирина Соколова и Петр Капличенко, которые часто бывали у него дома. Говорили артисты об Александре Владимировиче с не­скрываемым восхищением. От них я узнал об альпинистском про­шлом Блещунова, о его собирательстве, о том, что его дом всегда от­крыт для каждого, кто хочет с ним пообщаться. Не раз коллеги предлагали взять меня с собой. Но, согласитесь, идти в гости к не­знакомому человеку, который пусть и знает о тебе понаслышке, без его личного приглашения было неловко. Да и вообще, в то вре­мя—в середине восьмидесятых — у меня было предубеждение про­тив домашних салонов. Их в Одессе тогда существовало немало. Однако там, где приходилось бывать, быстро становилось неинте­ресно. Хозяева и гости, в основном, демонстрировали свою начи­танность, информированность по всем вопросам, навязывали свои впечатления от просмотра модных фильмов и спектаклей. Но за­частую все это попахивало глубоким провинциализмом, наконец, было просто скучным времяпрепровождением.

Однажды мы с Б. А. и Е. Я. Кукловыми стояли на углу Польской и Бунина и о чем-то беседовали. К нам подошел седовласый джентльмен приятной внешности. Я был ему представлен. Это и был Александр Владимирович.

— А почему бы вам всем не зайти ко мне на часок? — предложил он, указывая рукой в сторону своего дома. Мы согласились — и я оказался на Острове сокровищ.

Это был действительно остров, но не в океане, а в непривлека­тельном доме, пусть даже построенном по проекту великого архи­тектора. Множество по-настоящему красивых вещей заполняло пространство небольших комнат. Однако обилие их не создавало ощущения лавки древностей. У каждой вещи было свое место, об­житое, точно найденное. Она должна была висеть или стоять имен­но здесь. Это была не коллекция, а духовный мир хозяина, который он создавал по своему вкусу, нисколько не заботясь о том, что "За­пад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись", как пи­сал Р. Киплинг.

Я не помню, о чем мы говорили в этот первый вечер, но, выходя от Блещунова, я уносил в сердце приятное тепло: в мою жизнь во­шел еще один интересный человек.

Александр Владимирович умел улыбаться одними глазами. Та­кая улыбка, как мне кажется, помогает людям скорее понять друг друга. Она возникала на лице Блещунова, когда собеседники были ему по-настоящему интересны. Александр Владимирович, говоря об искусстве, — а беседовали мы в основном о нем — никогда не ще­голял своими знаниями. Собственно говоря, ему это было ни к че­му: он не считал себя ни профессиональным искусствоведом, ни че­ловеком, стремящимся приобрести в этой области систематизиро­ванные знания. Ему важнее было впитывать информацию от дру­гих людей, более сведущих в том или ином вопросе. Мне кажется, что ему были более интересны подробности жизни и быта эпохи, в которую были созданы те или иные вещи, попавшие в его дом, чем наименование школ, направлений, стилей... Он был человеком с удивительно развитым художественным воображением и, по-ви­димому, мог быстро представить себе страну, город и людей, отда­ленных от настоящего столетиями и сотнями миль.

Блещунов всегда подчеркивал, что он — не коллекционер, а собиратель. Первых он в шутку называл "крепостными", поскольку они всегда привязаны к определенной теме, а себя считал "свободным человеком", потому что приобретал то, что ему нравилось.

Блещунов умел слушать — великий дар, которым обладают по-настоящему тонкие и интеллигентные люди. Он любил поэзию и музыку. Был на редкость восприимчив к слову и музыкальной фразе. С ним хотелось говорить о стихах.

Однажды мы долго беседовали об Анне Ахматовой. Приближал­ся ее столетний юбилей — и впервые в печати появился "Реквием".

— Я много раз видел людей на пределе человеческих возможнос­тей. В этой поэзии отражено то, что находится за этими пределами, — так оценил Блещунов послание в Вечность великого русского поэта.

Александр Владимирович любил музыку — при этом самую раз­ную: от фольклора и классики до бардовских песен. Но он не был пассивным слушателем: если чего-то не знал или его что-то кон­кретное интересовало, не стеснялся задавать вопросы. Когда Ири­на Соколова, Петр Капличенко и Анатолий Шевченко готовили программу "Ритмы Испании", он долго расспрашивал об истоках испанской народной культуры, о происхождении термина "фла­менко". Ирина спела ему несколько андалузских песен. Блещунов встал, открыл ящик комода, передал певице какой-то предмет:

— Попробуйте с этим!

"Этим" оказались настоящие испанские кастаньеты.

Артисты, народ любопытный, не один раз пытались разговорить Александра Владимировича, чтобы узнать о его личной жизни, — по крайней мере, в прошлом. Попытки были тщетными. Блещунов изящно переводил разговор на другие темы — он великолепно умел это делать — и любопытство оставалось неудовлетворенным.

У него была семья, которой многие могли бы позавидовать. Это — одесские альпинисты. Они относились — да и сейчас относятся — к его памяти с завидным уважением и любовью.

Однажды я спросил одного из них, за что они так ценят Алек­сандра Владимировича, и услышал в ответ:

— Это нельзя выразить словами. Горы — это лакмус, который определяет ценность человека. А происходит это, наверное, потому, что в горах ты видишь себя и других на фоне Вечности... Здесь не­возможны лицемерие и лесть, корыстолюбие и обман, удовлетворе­ние мелкого тщеславия и прочее. Горы не потерпят этого. Блещунов был "человеком гор". В нем было все лучшее, что определяет людей этой породы.

Не знаю, разделял ли эту точку зрения сам Блещунов, но в жизни он поступал именно так. Реальное подтверждение — завещанные при жизни художественные ценности, которые Александр Влади­мирович собирал всю жизнь, и пожелал, чтобы они принадлежали его городу. Так и произошло. Есть в Одессе музей, который имеет длинное официальное, а, кроме того, короткое и точное название: Дом Блещунова.

Дата добавления: 2015-07-20