Глава двадцать вторая. Вэл была на трибуне ипподрома в нью-маркете

Вэл была на трибуне ипподрома в Нью-Маркете. Она смотрела на пустую дорожку, напрягала слух – когда же послышится стук копыт? Вдалеке вдруг возникло облачко пыли, вырос дробный гул – и хлынула в глаза потоком лоснистая конская стать, яркий шёлк жокейских нарядов, – и наконец, совсем уж крупно, мелькнули бешено перед самой трибуной – гнедой, серый, каштановый, опять гнедой… надо же, всё долгое ожидание ради одного этого мгновения, бурного, почти нестерпимого… И сразу разрядка напряжения; прекрасные звери, в потёках пота, раздувая ноздри, пляшут на месте; а люди радуются, поздравляют друг друга или досадливо разводят руками.

– Кто пришёл первый? – спросила она Эвана Макинтайра. – Так быстро, я ничего не поняла. Но я честно кричала вместе со всеми!

– Мы первые, – ответил Эван. – То есть он, наш Ревербератор. Сегодня ему не было равных.

Вэл порывисто обняла Эвана за шею.

– Будем праздновать, – сказал Эван. – Двадцать пять к одному, неплохо. Мы знали, он не подкачает.

– Я тоже на него поставила, – радостно проговорила Вэл, – на выигрыш. Я ещё поставила немного на Дикарку, и на выигрыш и на проигрыш, мне имя понравилось. А на Ревербератора – на чистый выигрыш!

– Вот видишь, – улыбнулся Эван, – как мы развеяли твою грусть-тоску. Нет ничего полезней азартной игры и активного образа жизни…

– Ты мне не рассказывал, что на скачках так красиво.

Стоял погожий, по-настоящему английский день, в какие солнце светит, но не слепит, и по самой границе видимости завивается лёгкая дымка – такою дымкой был теперь подёрнут почти незримый конец дорожки, где вываживали после забега лошадей.

Вэл представляла до сегодняшнего дня, что на ипподроме должно быть гадко, должно пахнуть пивом, окурками (как в тех забегаловках, куда отец, бывало, затаскивал её в детстве, чтобы сделать ставки) – и ещё почему-то опилками, и мужской мочой…

Но оказалось, здесь чистый воздух, и всё исполнено радости жизни, и зелёная трава – по траве ходят, пляшут эти восхитительные создания!..

– Не знаю, здесь ли остальная компания, – сказал Эван. – Пойдём поищем?

Эван был одним из четырёх коллективных владельцев Ревербератора: двое юристов и двое биржевых маклеров имели каждый свою долю в этом жеребце.

Эван и Вэл длинным обходным путём прошли к загону победителя: конь, рыже-гнедой с белыми чулками в тёмных струйках пота, ещё перепыхивал, дрожал под попоной, и весь курился паром, который смешивался с дымкой. Как восхитительно от него пахнет, подумала Вэл, – сеном, здоровьем, мышечной работой – работой рьяной, но свободной и ненатужной. Она подошла чуть ближе, вдыхая этот запах, – жеребец дёрнул головою и тихонько храпнул…

Эван между тем перемолвился словом с жокеем и тренером и вернулся к Вэл, но не один, а с другим молодым человеком, и тут же его представил: Тоби Бинг, один из совладельцев. Тоби Бинг был тоньше Эвана в кости; у него, несмотря на молодость, было очень мало волос на голове: лишь над ушами кудрявилась небольшая русая поросль, а выше начиналась розовая лысина, напоминавшая тонзуру. Одет он был в брюки для верховой езды и повседневный твидовый пиджак, из-под которого, впрочем, посверкивал весьма щегольской, переливчатый жилет. Веснушчатое лицо Тоби Бинга время от времени как-то бессвязно озарялось улыбкой, должно быть, от приятных мыслей о выигрыше.

– Сегодня я угощаю ужином, – сказал он Эвану.

– Нет, это я угощаю! Или по крайней мере давайте тяпнем шампанского, прямо сейчас, на вечер у меня другие планы.

Втроём, исполненные довольства, они неспешно направились в буфет, взяли шампанское, копчёную сёмгу, салат из омара. Вэл при всём желании не могла припомнить, когда она последний раз делала что-нибудь вот так, просто ради удовольствия, если, конечно, не считать банального похода в кино или в паб.

Она взглянула на программку бегов:

– Клички у лошадей умопомрачительные. Дикарка, дочь Диккенса и Аркадиной. Приятно, что кто-то читал чеховскую «Чайку».

– Мы люди грамотные, – сказал Эван, – что бы ни говорили разные барышни. Взять хотя бы нашего Ревербератора. Отец у него Джеймс Бонд, а матушка Супердрель – кому-то из нас пришло в голову, что от дрели возникает реверберация, и был ещё такой писатель американский Генри Джеймс, у него есть рассказ или повесть «Ревербератор». Имя лошади должно быть связано с обоими родителями.

– Поэтика лошадиных имён, – произнесла Вэл, объятая бледно-золотым огнём шампанского и благорасположением.

– Вэл увлекается литературой, – находчиво объяснил Эван, решив, что можно представить интерес Вэл к литературе как самостоятельный, не упоминая Роланда.

– Я, между прочим, заделался поверенным по литературным делам, – сообщил Тоби. – Честно говоря, это не моя стезя. Однако я оказался втянутым в настоящую битву – из-за переписки двух давным-давно покойных поэтов. Переписку только что случайно обнаружили. Американцы предложили моему клиенту за оригиналы писем огромную сумму. Но тут вмешались англичане – хотят объявить всё это добро национальной ценностью – мол, вывозу не подлежит. Стороны смертельно друг друга ненавидят. Встретились в моей конторе, зыркают друг на друга глазами. Англичанин говорит, что письма изменят представления литературоведов всего мира. Но посмотреть пока дали только несколько образцов: мой клиент – старикан с большими причудами, не желает расставаться со своим сокровищем даже под честное слово… А теперь ещё средства массовой информации заинтересовались этой историей. Мне каждый день названивают тележурналисты, газетные репортёры. Наш английский профессор добрался до министра культуры.

– Что за переписка? Любовная? – спросил Эван.

– Самая что ни на есть. Но там много и всяких литературных выкрутасов. В те времена принято было писать длинные письма.

– А кто эти двое поэтов? – осведомилась Вэл.

– Один Рандольф Генри Падуб, мы его, помню, проходили в школе, я ни строчки понять не мог. А другая – поэтесса, о которой я вообще прежде слыхом не слыхивал Кристабель Ла Мотт.

– Письма обнаружились в Линкольншире? – спросила Вэл с почти утвердительной интонацией.

– Ну да. Я сам живу в Линкольне. Значит, вы в курсе?

– И с этим как-то связана доктор Мод Бейли, – ещё более уверенно продолжала Вэл.

– Ага. Все её почему-то разыскивают. Но она как сквозь землю провалилась. Поди, отдыхает где-нибудь. Сейчас лето, сезон отпусков. Учёные – тоже люди. Она, кстати, и нашла эти письма…

– Я жила раньше с человеком, который изучал творчество Падуба… – сказала Вэл и тут же остановилась, сама изумясь лёгкости, с какой перенесла отношения с Роландом в прошедшее время.

Эван нежно прикрыл её ладонь своей ладонью и подлил всем ещё шампанского. Потом сказал:

– Если это письма, то, наверное, уже возник сложный вопрос с правами собственности и с авторскими правами.

– Профессор Аспидс, англичанин, подключил лорда Падуба. У лорда авторские права на большинство бумаг Рандольфа. Однако у американца, профессора Собрайла, в собрании находятся оригиналы практически всех других писем, да и самое полное издание писем Падуба вышло под его редакцией. Так что его претензии тоже не лишены оснований. Оригиналы найденных писем, по-видимому, принадлежат моему клиенту и его жене. Хотя нашла их Мод Бейли. Нашла в той комнате, где жила старой девой и где умерла от старости Кристабель. Письма были как-то хитро спрятаны, в кукольной кроватке, что ли. Наш клиент ужасно негодует, что Мод ему не сказала, какую кругленькую сумму эти письма стоят…

– Может быть, она не знала?

– Может быть. У всей этой честной компании к ней немало вопросов. Быстрей бы она возвращалась.

– Едва ли она скоро пожалует, – сказала Вэл, переглянувшись с Эваном. – У неё, похоже, есть причина скрываться.

– И даже не одна, – улыбнулся Эван.

До этого дня Вэл не приписывала исчезновение Роланда ничему иному, кроме как любовному увлечению. Тогда, по горячим следам, она в порыве ярости позвонила Мод Бейли домой, и некий голос, с сочным американским акцентом, объявил ей, что Мод в отъезде. «Куда же она уехала?» – спросила Вэл. Голос ответил, с некоторым удовольствием, но и с досадой: «Не знаю, она мне не докладывает». Вэл стала жаловаться Эвану, тот сказал: «Не очень-то он тебе был и нужен. Ведь у вас всё закончилось?..» «А ты откуда знаешь?» – вскричала она сердито, на что Эван спокойно ответил: «Я уж несколько недель за тобой наблюдаю, оцениваю разные улики, на то я и юрист…»

Так вот и вышло, что она вместе с Эваном остановилась в этом доме при конюшнях. В часы вечерней прохлады они прогуливались по двору; двор тщательно выметен, всё в нём исполнено порядка; из ближних дверей конюшен выглядывают длинные морды с большими влажными глазами и, грациозно наклонясь, бережно берут мягкими морщинистыми губами с руки яблоко, у лошадей огромные, но вовсе не опасные зубы, зубы вегетарианцев… Приземистый кирпичный дом утопает в глицинии и ползучих розах. Кормят здесь необычайно плотно, на завтрак подают тушёные почки, яичницу с ветчиной и грибами, или рыбу с рисом и овощами. Спальня – обставленная старинной, основательной мебелью, убранная со вкусом, но весело и пышно, – как в пене утопает в розовом и кремовом ситце обивок и драпировок… Вэл и Эван предавались любви под кроватным балдахином, словно в пещере с розовыми сводами; за распахнутым окном бродила густая мгла, и шёл оттуда приглушённый ночной аромат роз, будто из неведомого Райского сада.

Вэл оглядела нагого Эвана Макинтайра, растянувшегося на постели. Он чем-то напоминал Ревербератора, но в перевёрнутом цвете: вся средняя часть тела у него бледная – от светло-желтоватого до настоящего белого, зато конечности – у жеребца белые! – у Эвана, наоборот, коричневые. И лицо – вполне лошадиное! Вэл прыснула. Потом проговорила:

– «Питайся яблоками, о Любовь, пока твоя пора…»

– Что-что? – не понял Эван.

– Это Роберт Грейвз. Обожаю его стихи. Они меня… воспламеняют.

– И как же там дальше? – спросил Эван с интересом. Он дважды заставил её прочитать всё стихотворение, потом сказал: – Да, это очень хорошо. – И повторил особенно запомнившиеся строчки:

Питайся яблоками, о Любовь, пока твоя пора,

Меж тьмой ходи и тьмой в сияющем пространстве,

Что уже чем могила, но отнюдь не столь покойно.

– Вот уж не думала… – Вэл замялась.

– Не думала, что преуспевающие юристы могут быть неравнодушны к стихам? – Эван усмехнулся. – Весьма упрощённое и вульгарное суждение, дорогая моя.

– Прости, пожалуйста. Лучше скажи… мне интересно… почему ты неравнодушен ко мне?

– Мы хорошая пара. Например, в постели.

– Да, но…

– Мы вообще хорошая пара. Не случайно же мы вместе. А ещё мне хотелось увидеть, как ты улыбаешься. Я подумал – прелестное лицо, но на нём почему-то застыла гримаса разочарования – ещё немножко, и её будет не согнать…

– Значит, это всё из любви к ближнему? – с призвуком той Вэл, из Патни.

– Что за глупые слова.

Впрочем, он с детства был любитель чинить и спасать. То исправит сломанную модельку автомобиля, то поднимет чьего-нибудь упавшего змея, отремонтирует и снова запустит в небеса, то притащит домой бродячего котёнка…

– Знаешь, Эван, я не умею… не умею быть счастливой. Я и тебе жизнь попорчу.

– Всё зависит от меня. То есть не только от тебя. Питайся яблоками, о любовь, пока твоя пора…

Дата добавления: 2015-07-25