Читайте также: |
|
Вслушаемся, например, в такие веселые, прямо-таки залихватские строки, которые напечатал в девяностых годах в одном из своих переводов уже упомянутый Иван Белоусов.
В воскресение раненько, Только зорька занялась, Я, младешенька-младенька, В путь-дорогу собралась '.
Между тем это перевод элегической шевченковской думы, которая в подлиннике написана скорбным, медленным, тягучим стихом:
У нед!леньку та ранесенько, Ще сонечко не з1х6дило, А я, молоденька, На шлях, на дорогу Невеселая вихбдила.
У Шевченко эта гениальная по своей ритмике, народная песня звучит такой смертельной тоской, что если бы мы даже не знали ее слов, а вслушались бы только в ее плачущий ритм, мы поняли бы, что в ней слезы и боль.
Так что, когда переводчик заменяет протяжную мелодию этих скорбных стихов бойким танцевальным хореем, он выказывает пренебрежение не только к законам переводческой техники, но тем самым и к живому человеческому горю. Он глух не только ухом, но и сердцем.
У великого лирика ритмы всегда осердечены, и нужна большая черствость сердца, чтобы с такой бравурной веселостью воспроизводить этот горький напев...
Перелеском я бежала, Укрываясь от людей, Сердце робкое дрожало В груди девичьей моей!2 —
И. Белоусов, стр. 298.
Четвертое издание Н. Гербеля, стр. 303.
так и отплясывает эту же грустную песню другой переводчик девяностых годов — Соболев. В его лихой скороговорке и узнать невозможно подлинные строки Шевченко:
Я виходила за гай на долину, Щоб не бачила мати, Мого молодого Чумака з дороги Зостр1чати...
У Шевченко — разностопный стих, столь свойственный старинным украинским думам. Этим свободным стихом Шевченко владел превосходно. В той же думе, о которой я сейчас говорю, иная строка имеет двенадцать слогов, иная — семь, а иная — четыре. Это придает им выразительность каких-то бесслезных рыданий. А переводчики метризировали этот свободный шевченковский стих механически правильным четырехстопным хореем:
В воскресенье на заре Я стояла на горе!..
Такое насилие переводчиков над шевченковской ритмикой было в ту пору системой. Есть у Шевченко в поэме «Слепой» великолепная по своей ритмической пластике дума о запорожцах, погибающих в «агарян-ской» земле:
I лютому ворогов!
Не допусти впасти В турецькую землю, в тяжкую неволю.
Там кайдани по три пуда,
Отаманам по чотири. I св!та божого не бачать, не знають, ГНд землею камень ламають, Без сповщ! свято? умирають,
Пропадають.
Эти широкие волны свободных лирико-эпических ритмов не только не соблазняли былых переводчиков своей красотою и мощью, но были просто не замечены ими.
Один из них, Чмырев, переводчик семидесятых го-
дов, втиснул всю эту думу в два залихватских куплета.
Поет песню, как в неволе
С турками он бился,
Как за это его били,
Как очей лишился,
Как в оковах его турки
Мучили, томили,
Как бежал он и казаки
Его проводили '.
Словом, то были глухонемые на великолепном концерте. У них даже и органа не было, которым они могли бы услышать музыку шевченковской речи.
Между тем вся поэзия Шевченко зиждется на чисто звуковой выразительности. Его речь всегда инструментована, и ее эмоциональная сила, как у всякого великого мастера, проявляется в богатых ассонансах, аллитерациях, изысканных ритмо-синтаксиче-ских ходах:
А у селах у веселих I люди весел!...
I пута кути не куй... Гармидер, галас, гам у rai.. ;
И это изящнейшее сочетание звуков для передачи еле слышного шелеста листьев:
Хто се, хто се по сш бощ
Чеше косу? Хто се?..
Хто се, хто се по т!м боц!
Рве на соб! коси?..
Хто се, хто се? — тихесенько
Спитае, пов1е.
Я привожу элементарные примеры, доступные даже неизощренному слуху, но люди сколько-нибудь чуткие к поэзии знают, как вкрадчива, сложна и утонченна бывала его словесная музыка.
1 «Кобзарь» Т. Г. Шевченко в переводе Н. А. Чмырева. М., 1874. Вместо пятидесяти восьми строк оригинала у Чмырева дано одиннадцать.
Конечно, передать эту музыку под силу лишь большому мастеру. Заурядным середнякам переводчикам нечего и думать о том, чтобы воспроизвести в переводе эти изысканные аллитерации, ассонансы, звуковые повторы.
Возьмем хотя бы только два звука, твердое и мягкое и (в украинском написании и и i), что делает Шевченко с одним этим звуком:
Отак 1 ifi, одшй-единш, Ще молодШ мснй княгини..
Или:
£диного сина, едину дитину, £дину над!ю — в вшско оддають!
Или: -
I широкую долину, I високую могилу, I вечернюю годину, I що снилось-говорилось,
Не забуду я.
Или эти пять л:
Неначе ляля в льол! бшй...
В них и нежность, и мягкость, и без них этот стих превращается в жесткую прозу.
Или это четырехкратное а в сопровождении йота:
За що, не знаю, називають Хатину в га! тихим раем.
Если не передать в переводе этот четырехкратный повтор, получается опять-таки антимузыкальная проза.
Обычно вторая строка переводится так:
Хатенку в роще тихим раем.
Но это не имеет ничего общего с шевченковской звукописью.
Переводчики Шевченко совершенно не замечали его внутренних рифм. А если бы и заметили, то как им перевести, например:
Що без пригоди // мов негода...
Ми б подивились, // помолились^..
Все покину // i полину...
Вийдеш подивиться // в жолобок, криницю...
Шякого! // Однаково!..
Рано-вранщ // новобранщ...
Никто из переводчиков даже попытки не сделал передать хотя бы такие простые звуковые подхваты:
Поховайте // та вставайте!
Между тем вся эмоциональная призывная сила этой стихотворной строки ослабится в тысячу раз, если вы уничтожите эти два айте и скажете в своем переводе: «схороните и восстаньте». При видимой точности это будет искажением подлинника.
И можно ли перевести строчку «Той муруе, той руйнуе» такими несозвучными словами:
Тот построит, тот разрушит?
Можно ли такой перевод считать сколько-нибудь похожим на подлинник, если вся сила данного шевченковского стиха в фонетике этих повторов? Ника-кого намека на подлинную звукопись шевченковской лирики нет в огромном большинстве этих переводов.
У Шевченко это не праздный перезвон стиховых побрякушек, а могучее средство для наиболее действенного выражения чувств и дум, и потому ни йоты формализма нет в наших читательских требованиях к его переводчикам, чтобы они воспроизводили в переводе всю глубоко осердеченную, эмоциональную музыку слова, без которой самое содержание поэзии Шевченко будет обеднено и умалено.
Так низка была в семидесятых, восьмидесятых и девяностых годах культура стихового перевода, что из четырехсот изученных мною тогдашних переводов стихотворений Шевченко две трети оказались с исковерканной ритмикой. Около семидесяти процентов заведомого литературного брака!
Иногда, как это ни странно, такое искажение ритмики приводило к злостному искажению политического смысла стихотворений Шевченко.
Показателен в этом отношении перевод «Гамали», сделанный еще в 1860 году Николаем Васильевичем Бергом, писателем славянофильского толка.
У Шевченко первые строки этой симфонически написанной думы звучат в народном рыдающем ритме:
Ой нема, нема m в!тру, н! хвил!
1з нашей Украши! Чи там раду радять, як на турка стати,
Не чуемо на чужиш Ой повш, ncmifl, в!тре, через море
Та з Великого Лугу, Суши наш! сльози, заглуши кайдани,
Розвш нашу тугу.
Это плач миллионов украинских крестьян, томящихся в тюрьме самодержавия. А у переводчика каждая строка буквально танцует:
Что ни ветру, ни волны от родимой стороны,
От Украины милой? Что-то наши не летят: видно, биться не хотят
С некрещеной силой. Ветер, ветер, зашуми, в море синем подыми
До неба пучину, Наши слезы осуши, наши вздохи заглуши
И развей кручину '.
Эта пляска вместо плача совершенно разрушила внутренний смысл поэмы.
Было бы сумасшествием думать, будто в русском языке не хватает ресурсов передать всю поэзию украинского подлинника. Мало существует таких трудностей, с которыми не мог бы совладать этот многообразный язык, «столь гибкий и мощный в своих оборотах и средствах, столь переимчивый и общежительный в своих отношениях к чужим языкам»2.
1 Третье издание Н. Гербеля, стр. 52.
2 А. С. Пушкин. О Мильтоне и Шатобриановом переводе
«Потерянного рая». Полное собрание сочинений, т. XII. М.—Л.,
Издательство АН СССР, 1949, стр. 144.
Дата добавления: 2015-07-17; просмотров: 47 | Нарушение авторских прав
<== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
СЛОВАРНЫЕ ЛЯПСУСЫ | | | V ОСОБЫЕ ТРУДНОСТИ |