Стадо свиней 1 страница

Постепенно подступил страх. Люди тревожно озирались. В мешанине хлопающих и журчащих звуков им мерещились звериные голоса. Рослый высокий араб несколько раз помянул аллаха, а француз с вызовом продекламировал на английском:

Тигр, тигр!

Полосами гордый своими,

Но ты тигр

Или просто громадный

Бродячий кот?

Известное стихотворение О'Нила. Кажется, о революции. Поразительно, как взбодрили всех ритмичные чеканные звуки, наполненные затаенным смыслом.

- Продолжайте, Анри, - прохрипел, задыхаясь, грузный астматик из журнала "Новая география". - Прошу вас!

- Там, где "зверь, наделенный мозгами", - сказал я тихо. - Помните?

Анри оглянулся, сдул с усов прозрачные капли.

- Вам знаком О'Нил?

- Мне все, наверное, знакомы, кто писал о монстрах.

Француз запнулся, под его сапогом звучно выстрелила ветка.

Мы его сделали тем, что он есть,

Он - наш логический просчет, -

зазвучал его голос:

Порождение наших желаний,

Свободный человек,

Освобожденный

От ошметьев души.

Зверь, наделенный мозгами.

Монстр, по-видимому, дремал, но вдруг очнулся и, откинув полог, произнес речь:

- Все должны слушаться меня, как бога. Кто заикнется против, будет наказан.

- В угол поставите или... - начал араб, обладающий чувством юмора, но монстр, свесившись с носилок, выстрелил ему в лицо.

Араб замертво рухнул, астматик совершенно механически подхватил ручку носилок, соскользнувшую с его пле ча. Все продолжали оцепенело шагать, втянув головы в плечи. Я выудил из-под воды камень, облепленный мертвой травой, но мексиканец выбил его у меня из рук:

- Спокойно, парень, - прохрипел астматик, - только спокойно. Ты же видишь, мы влипли. Ты был прав...

А монстр продолжал, как будто ничего не случилось:

- Я люблю порядок. Особенно в таком деле, как охота на людоедов. - Он указал рукой на астматика. - Будешь идти последним. Охраняй нас сзади. Пхунг, замени его.

- Но корзина...

- Брось ее, если хочешь.

Я скинул со лба лямку (даньчжинский способ ношения корзин с грузом) - и тяжесть с шумом плюхнулась в воду.

- Вы тоже бросьте все лишнее, - распорядился монстр, обращаясь к репортерам. - Да, да, ваши камеры и прочие безделушки вам только мешают нести паланкин.

Репортеры послушно развесили на кустах и деревьях свои кофры, бинокли, транзисторы, охотничьи ножи... Вдова все это посбрасывала в воду.

- Зачем?! - встрепенулся Билли. - Это же какие деньги!

Но, поймав на себе взгляд монстра, сник.

В келье для умирания совершенных старцев уже много лет никто не умирал. Густые тяжелые тенета, как грязное тряпье, были развешаны по потолку и стенам, занимая почти все ее пространство. Свет из крохотного оконца-отдушины застревал в тенетах, и они светились в сумраке, наполняя душу каждого, заглянувшего сюда, благоговейным трепетом. А Духовный Палач вовсе не трепетал, ему показалось, что в темных углах затаились злые духи. Он прочел вслух несколько самых чудодейственных заклинаний перед входом в последнее пристанище и окурил себя благовонным дымом кедровых и кипарисовых палочек.

Он вполз в келью, раздвигая рукой тенета, лег на кошму, изъеденную личинками моли. Вот на этом самом месте умирал когда-то его древний наставник, прежний Духовный Палач, передавший ему Мантру. И тоже висели такие же (или эти?) завесы, усыпанные коконами пауков и пустыми оболочками мух и бабочек...

Следом за ним в келью вполз благочестивый пожилой монах, которому до совершенства восьмой ступени не хватало лишь смерти какого-нибудь совершенного. Он сел у вытянутых ног старичка и превратился в изваяние - даже дыхание не было слышно. Все как положено.

Духовный Палач начал перебирать приметные факты своей долгой жизни, попытался вспомнить свое мирское имя. Но почему-то все время вспоминалось о тех случаях, когда он поступил нечестно. Ведь даньчжины не очень-то различают нечестное и честное. Хоть как поступай, но только на благо Покоя и Веры в богов. Он принялся думать об известных ему благочестивых людях, которые никогда не нарушали законов религии, но жили ложно, нехорошо с точки зрения житейской мудрости. И вздрогнул, пронзенный ясной мыслью: истинный грех - в отсутствии честности души и совестливости чувств. Вот, должно быть, почему Желтый убивает нечестных и бессовестных! Он наказывает даньчжинов за грехи!

Старик открыл глаза: пожилой монах с ожиданием смотрел на него.

- Не хочется отдавать тебе Мантру, - как бы извиняясь, проговорил он.

- Я подожду, о наставник... - удрученный шепот, бедственно опущенные плечи. В этом монахе не было ничего интересного или приятного для старика. Почему его выбрали братья по совершенству? И старик поразился в очередной раз: бессамость неприятна! Бессамость - грех?!

- Направь в себя внутренний взгляд свой, - сказал он монаху с легким старческим брюзжанием. - Разве ты найдешь в себе что-нибудь, кроме заученных правил? Не найдешь, брат...

- Я не понимаю вас, о мудрый... - жалобно пролепетал монах.

Старик снова закрыл глаза. Кому же передать Мантру? Минуты и часы катились то медленно, то быстро, пожилой претендент уже измучился ждать. Его здоровье было сильно подорвано рвением в молитвах и постах. Горячее желание стать совершенным восьмой ступени не запрещалось бессамостью, поэтому в эту немалую щель устремлялось все, на что еще был способен человек... Страдания претендента усугублялись еще и тем, что он хорошо поел перед сидением в келье. Вот почему он не выдержал и суток, прошептал жалобно:

- Я выйду, о наставник... ненадолго...

Он во весь дух помчался к отхожему месту во внутреннем дворе храма. Духовный Палач с кряхтением поднялся на четвереньки и едва не закричал от боли - дряхлое тело сопротивлялось выходу из Покоя.

- О боги, как же мы любим Покой! - прошептал старичок. - Омертвение - Покой, мы любим омертвение... - И, несмотря на боль, он восхитился:

- Какие хорошие мысли стали приходить в мою голову!

Он осторожно выглянул из кельи. В темном коридоре гуляли влажные сквозняки и было тихо, как ночью. Потом его искали по всему храму, заглядывая в колодцы и щели, в провалы, оставшиеся после землетрясений. Почему-то решили: туда свалился немощный. И никак не могли понять, почему он ушел из кельи, из которой ему выходить уже нельзя.

А "свихнувшийся совершенный" тем временем подполз на четвереньках к походной тюрьме, в которой с истинным мужеством "героя" переживал свою судьбу Говинд. Толстый тюремщик в парче и коже не решился прогнать высокого старца, лишь заерзал на стуле под бамбуковым зонтом.

Старичок схватился обеими руками за влажные прутья решетки.

- Очнись, "герой". Подставь ухо.

Говинд, изможденный, почерневший лицом, уже ничему не удивлялся. Пробормотав слова приветствия, он подполз к старику, лег на грязный пол клетки так, чтобы тот мог дотянуться губами до его уха. Старик передал Мантру...

Вернувшись в келью, лег на прежнее место, закрыл глаза. Благочестивый монах появился, как тень, и занял свое место у его ног.

- Мантру я уже передал, - сказал благочестивый, не открывая глаз. - Достойный человек уже знает Мантру.

- Кто он?! - помертвев, прошептал монах. Старик не ответил.

Но опять не умиралось. Отдал Мантру Говинду, а как будто не отдал. Кому же надо было отдать? Джузеппе? Пхунгу? Чхине? Джузеппе, наверное, мертв, Пхунг не даньчжин, Чхина - женщина. Мертвому, чужому и женщине Мантру передавать нельзя. А если всем вместе?! Запрета нет на то, если всем вместе. Не написан такой за-прет! А все вместе они - как один достойный, преисполненный духовными сокровищами человек. Не чужой, не женщина, не мертвый...

Монах все еще сидел у его ног в оцепенении.

- Найдите Чхину, - сказал старик. - Без Чхины не умру. Чхина поможет умереть.

Когда я ощутил тяжесть алюминиевой трубы на своем плече, монстр развернулся в своем ложе так, чтобы видеть меня.

- Так что ты там болтал о монстрах? Ты, кажется, счи

- Не хочется говорить на эту тему, - ответил я как можно сдержанней, чтобы, во-первых, не разозлить его и, во-вторых, не дать ему повод заподозрить меня в капитуляции. - По крайней мере сейчас.

- Хвост поджал? Боишься сказать в глаза, что думаешь

- Бесполезный разговор, ни один монстр еще не признал, что он монстр, даже если ему доказывали с помощью неопровержимых фактов.

- Так все-таки я монстр? - Ман Умпф коротко рассмеялся.

Вдова с зонтиком взобралась на верхушку завала из поваленных непогодой деревьев, застрявших в ветвях камней, мусора, ила. Она принялась корректировать наше продвижение по осклизлым ветвям.

- А здесь надо особенно осторожней! - выкрикнула она. Билли, словно дожидался этих слов, - соскользнул с громким воплем в дыру между ветвями, бросив носилки на произвол судьбы.

Ман Умпф вывалился из носилок, и на него посыпались коробки, пакеты, консервные банки. Момент был подходящий, чтобы броситься на монстра, но испуганные репортеры опять вцепились в меня. И все мы провалились в мешанину ветвей с крупными кожистыми листьями, похожими на куски наждачной бумаги.

Потом взбешенный монстр таскал Билли за мокрые лохмы.

- Ты намеренно упал? Хотел меня убить?

Несчастный Билли клялся христианскими святынями, что ничего подобного у него в голове не было и не будет. Монстр с чувством произнес что-то на своем таинственном языке; наверное, выругался. Затем все пленники под присмотром сердитой и усталой вдовы собирали рассыпанный груз.

И вот Ман Умпф снова принялся за меня, попивая ароматнейший кофе из термоса.

- Ну, слушаю. Что во мне от монстра, мистер монстролог? Не стесняйся, не съем. Ты же понял - ты мне нужен. Так что пользуйся случаем, отведи душу.

У него было лицо больного человека. Похоже, он держался только силой волы. И еще тратится на треп? Или для него это не треп?

Я скупо рассказал о самых распространенных типах монстров и добавил:

- Теперь сам можешь довольно точно определить свой тип.

- Каким образом?

- От кого ты в восторге - от Франкенштейна, допустим, Фантомаса, Дракулы, Кинг-Конга и так далее, - того бессознательно и сознательно копируешь. Ничего нового ты, по-видимому, не представляешь.

- А по-твоему, к какому типу я отношусь?

- Ясно одно, ты не гений с обратным знаком. Ты не способен создать принципиально новые антиидеи и мифы. По-видимому, тебя кто-то вооружил супертехникой и методами прикладной психологии. С какой-то целью...

В его прозрачно-голубых глазах в обрамлении нездоровых век вспыхнула ненависть.

- Продолжай, что же ты? - произнес он через силу. - Ну!

Билли копошился где-то под ногами, сотрясая пружинистые мокрые ветви. Он протестующе выстанывал-вскрикивал почти при каждом моем слове. Мексиканец шептал за моей спиной:

- Остановись, парень...

У монстра был острый слух.

- Работай, работай, индеец, не суйся. - И мне:

- Продолжай, Пхунг, или как тебя там. Ты все еще не сказал, какой именно я монстр. Ты все время увиливаешь от ответа! Не зли меня.

- Судя по твоим действиям... и той легкости, с какой убиваешь... - Я смотрел ему в глаза. Я на самом деле опасался говорить начистоту. - Ты заряжен какой-то целью, Ман Умпф. Ты функция, доведенная до абсурда. Твой мозг порабощен одной доминантой. Короче говоря, ты человекомонстр низшего разряда.

- Если ты меня так хорошо классифицировал, то к чему болтовня о Кинг-Конге и Фантомасе? Что ты выпытывал?

Все вокруг присмирели, даже вдова. Слышен был только шум воды. Несколько бледный улиток приклеились к бурому голенищу на ноге монстра и беспорядочно шевелили антеннами.

- Ну? - рявкнул монстр.

- Мне хотелось знать, каким ты себя мыслишь, - ответил я, ощущая расползающийся по спине холодок. - Ведь не низшим же разрядом? Как минимум - суперпаразитом, зверомонстром, королем преступлений?

Он посбивал щелчком улиток.

- Король преступлений - это кто? Фантомас? Ну да, о нем снова начали писать, и новые фильмы пошли. Ты думаешь, я похож на Фантомаса?

- У вас есть общее, - сказал я. - Мания жестокости. Ты, как и он, нападаешь на тех, кто заведомо слабее тебя, - чтобы остаться безнаказанным.

- Что ты болтаешь? - неприязненно проговорил он. - На заведомо слабых?

- Ты использовал технику и оружие, которые тебя делали всесильным и невидимым. Ты был уверен, что возмездия не будет, что законы человеческие бессильны...

- Но сейчас у меня нет того оружия!

- У тебя в руках другое оружие, у нас - ничего. Даже мачете побоялся нам оставить.

Он испепелял меня взглядом, я всей кожей ощутил потоки его больной энергии. Он вдруг вытащил из-за спины двуствольный охотничий карабин и бросил его мне. Я поймал его в воздухе и мгновенно передернул затвор. По звуку было ясно - в магазине карабина нет патронов.

Монстр криво улыбнулся.

- Неужели сможешь выстрелить? Ты, раб, у которого смел только язык, выбалтывающий желания!

- Ты копируешь Фантомаса и в этом. - Я отшвырнул карабин. - Примитивные штучки садиста. Придумать что-нибудь новое ты не можешь.

Он подошел к карабину, не поленился, поднял его и вылил из стволов воду.

- Ты не смог в меня выстрелить. А я смогу.

Он целился мне в лицо, держа карабин в вытянутой руке, как пистолет. Оба глубоких зрачка прыгали перед моими глазами. Верхний под крупнокалиберную разрывную, нижний - под малокалиберную целевую. Страх ударил меня в мозг, сбил замки с дверей преисподней, и на волю вырвался мой коллективный предок. В ужасе и ярости он принялся топтать уверенность разума в том, что выстрела не будет. "Конструкция магазина мне доподлинно знакома, - упирался я. - И ошибки не может быть - он пуст!" Но предок хотел бухнуться на колени перед господином и завопить: "Пощады!" Я напрягся и заткнул его; все это, конечно, читалось на моем лице. Монстр усмехнулся.

- Поживи немного. - И пошел к носилкам.

Я с трудом одолел немоту мышц, сел на изувеченную сапогами толстую ветвь. И тут ко мне бросились репортеры - не затем, чтобы взять интервью. Взбешенный Анри ударил по моей шее, и я, как кукла-вертяшка, опрокинулся под ветвь. Меня принялись заталкивать ногами еще глубже.

- Он мог и всех нас! - шептал в ярости Билли. - Из-за тебя!

- Только о себе, каналья, думаешь! - рычал такой утонченный с виду французик.

Тут же знакомо задыхался астматик, пытаясь достать меня кованой подошвой сапога. И мексиканец Орландо что-то вышептывал в гневе.

Наконец я поймал чью-то ногу и резко вывернул стопу. В ответ - крик боли. Наверху произошло замешательство, и я выбрался из ветвей и наждачных листьев, сморкаясь кровью. Билли и астматик, мешая друг другу, пытались выломать жердь. Анри и Освальдо стояли со сжатыми кулаками, тяжело дыша. Монстр и вдова с любопытством глядели на нас.

- Хватит отдыхать, - сказал монстр. - Безделье не идет вам на пользу.

И снова трудный марш по завалам и руслу ручья, когда-то бывшему тропой. Муть заметно выдохлась - водичка, по которой мы брели, стала почти прозрачной. В стоячих заводях на месте ям и оврагов были видны темноспинные рыбешки, хищные личинки стрекоз и прорва микроскопической живности. Но моим коллегам не было дела до окружающей среды, они все еще не могли простить мне своих страхов. Француз и Билли то и дело пытались меня пнуть.

- Самоубийца! - хрипел астматик где-то за спиной. - Всех хочешь утащить за собой.

- Если выживем, вам будет стыдно за такое поведение, - пытался я их образумить.

- Всегда было такое поведение! - ответил за всех Билли Прайс. - И не было стыдно! Если борешься за свою жизнь, какой может быть стыд? Я же говорил, все монстрологи - предельно чокнутые санкюлоты...

- Санкюлоты были в штанах, - сказал Освальдо. - А этот без штанов...

- Вечно ты суешься! - вспылил Билли. - Чикано!

Я старался не тратить силы на злобу и раздражение. Я убеждал себя, что все это, происходящее сейчас, - и есть типичные условия, в которых проживали мудрецы глубокой древности. Должно быть, грязь, кровь и пинки обладают чудесной способностью порождать светлые мысли. Может быть, и философия появилась как реакция ни в чем не повинного человека на наглость и насилие? Если это истина, то я имел хорошие шансы прибавить в своем духовном росте.

Мой оптимизм согревался мыслью о Чхине, я верил, что она где-то на пути к городу. Удивительные параллели в жизни: вот она, женщина, снова и снова должна спасать мужчин, зашедших в тупик и готовых свихнуться от страха. Тоже, должно быть, наезженная колея эволюции.

И верно, моя любимая торопилась изо всех сил по горной дороге, теперь трудно проходимой из-за скальных обломков, намывов почвы и мусора. В старой соломенной накидке, с небольшим узелком в руках, она была похожа на обыкновенную мирянку, бегущую из Тхэ подальше от людоедских бесчинств.

Я был уверен, что Чхина - необыкновенная женщина, и не только потому, что одолела "комнату страха". Она была, может быть, единственной среди даньчжинских женщин, у кого любовь, кажется, стала высшей духовной ценностью. А может быть, и вообще среди женщин планеты - если верить выкладкам высокоученых психологов. Ведь они утверждают, что любовь стоит на шестом месте после музыки в ряду общечеловеческих духовных доминант. Так что я не сомневался - чувство выведет ее из любых ловушек Даньчжинского Времени...

Чхина благополучно добралась до пустой хижины контрольно-пропускного пункта. Здесь проходила граница заповедника и монастырских земель. Она отдохнула, сидя на каменной скамье, поела из того, что было в узелке. Дождь издевался над пузырями в лужах, которые сам же и породил. Заросли цепких кустарников собирали небесную влагу и, отяжелев, обрушивали на дорогу водопад из крупных капель. Чхина старалась не смотреть туда, где когда-то проходила линия из красной охры, теперь уничтоженная грязевыми наплывами. Но граница жизни ощущалась обостренными чувствами. Сначала подступила тревога, потом нахлынул страх - любовь к своему Пределу. Мистические табу, эти первозданные законы, всегда были сильнее человека. Это Чувство любви-табу вдруг вырвалось из глубины сознания Чхины, отняло решимость. Сила богов - в этой невидимой черте, что пролегла под лужами и грязью. "Здесь твой Предел, - будто сказал кто-то свыше, - созданный только для тебя и во благо тебе. Ибо у каждого должен быть свой Предел..."

Она поднялась со скамьи и отважно ступила в лужу. Босые ноги словно обдало кипятком. Но Чхина продолжала идти, чувствуя cильное сердцебиение. И вдруг повалилась ничком, забилась в конвульсиях...

Ее нашли в хижине контролеров, вывалянную в липкой синей глине, среди пустых консервных банок, оставленных охраной заповедника. Чхина собиралась с духом, чтобы снова и снова штурмовать свой Предел.

- Уйдите прочь! - закричала она. - Я ненавижу, когда мне мешают!

- Совершенный тебя зовет, - сказали смиренно монахи. - Он в келье для умирания. Никак не может умереть.

Конечно же, она пошла с ними.

- О чухча, как приятно видеть тебя! - обрадовался ей Духовный Палач и погладил ее руку. - Пусть у тебя будет много детей и внуков. Научи обязательно их, чтобы умели жить в любом времени, чтобы даньчжины не исчезли. А сейчас, я понял, они хотят исчезнуть. Без самости, без имени... Даньчжины - не имя...

Передав ошеломленной женщине Мантру и сказав, для чего это делает, он облегченно вздохнул.

- Вот и все, чухча. Я закончил свои дела. Теперь уходи.

Женщина другого народа, наверное, зарыдала бы: "Не умирайте!" Даньчжинская же чухча сказала с суровой искренней любовью в голосе:

- Пусть боги дадут вам хорошее перерождение в будущей жизни, о добрый мудрый человек. Счастливой вам смерти.

Световой день близился к концу, а мы все шли и шли, пробираясь через заросли, завалы, болота, хватая жаркими ртами дождевые струи. Я видел безумно выпученные глаза Анри, слышал свистящее дыхание и стоны Билли, скрежет зубов Орландо. Только бы выжить! Дотянуть до привала!

Мой мозг отупел, сознание временами отключалось, и в такие моменты мое тело двигалось по инерции, совершенно не чувствуя тяжести и боли. Я еще раз познал и убедился - природа предусмотрела механизм спасения, когда наступает время трудностей, находящихся за пределами наших возможностей. Отключить разум, превратиться в сомнамбулическое бесчувственное существо - и ты способен жить в невыносимых условиях. А если эти условия надолго? А если - на всю жизнь?

Даже в предельном отупении я пытался исследовать в себе то существо, которое вырвалось из преисподней разума. Это был хорошо отработанный метод древних мудрецов - изучать в себе раба, находясь на грани жизни и смерти. Это тоже входило в опыт тысячелетий, в коллективно-бессознательное. Сначала я ощутил страх и любовь к высшему существу на носилках, Я горячо возжелал во всем довериться господину, его божественному мнению. Мне хотелось унижаться, есть горстями грязь из луж, хо телось в предельной степени высказать свое ничтожество, чтобы заслужить милость и спасение. Мой коллективный предок точно знал, что я должен хотеть: бессамость - единственное средство спасения перед лицом небывалых опасностей.

Я сопротивлялся напору тысячелетий. Я звал на помощь мысли и постулаты НМ. И я раздвоился. Один я страдал под невыносимой тяжестью, тратил силы на сомнения и поиски выхода и уродовал себя, пытаясь остаться самим собой; другой я, отдавшись чужой воле, шагал, как робот, не различая добра и зла.

Я словно увидел его наяву - изможденного немолодого дикаря на больных ногах, увитых синими венами. Морщины на его лице ломались и дергались в страшном напряжении, и безобразные шрамы на лбу тряслись, как куски грязного теста... Не единожды клейменный невежественный раб - мой коллективный предок? Фундамент моего сознания? Мой спаситель в безвыходных положениях?

В его надрывном дыхании и стонах я слышу жажду Покоя. Он мечтает на ходу о Покое. Цель всей его-моей жизни - только Мир и Покой... Она слоится, эта цель и мечта, она разноцветна, она состоит не только из безделия и отдыха, но и еды, и утех, из яркого солнца, пахучих трав и холодных ручьев, из трепетных молитв, красивых вещей и дурманных видений.

Я истерически грежу о пище и женщинах и о безделии. Изо всех сил вспоминаю красивую толстую женщину из недоступно высокого дома. У нее необъятные мягкие бедра. Она любит меня почти так же сильно, как и того, кому принадлежит. Ее добрые глаза похожи на материнские. Ее шершавые руки дают мне еду. Много еды. Очень вкусной еды, украденной у господина...

Чей-то испуганный шепот вытаскивает меня из видений:

- Где Хаббарт? Его нет!

Все уже остановились, а я продолжаю идти. Мои руки и бесчувственное плечо скользят по алюминиевой трубе, упираются в препятствие. И до меня доходит: астматик пропал!

- Оглянулся - никого! - взволнованный шепот француза.

- Вот сволочь! - Билли выглядывал из капюшона, как из пещеры. - Неужели бросил нас?

Монстр распорядился ставить бивак и разводить огонь, а сам, забрав оружие из носилок, отправился изучать следы. Вдова старательно несла над ним зонтик.

Вернулись они быстро. Худое лицо монстра было сурово и возвышенно, вдова же была похожа на побитую собачонку - вздрагивала при каждом звуке.

- Хаббарда унес тигр, - торжественно произнес монстр.

- Ка-ак тигр... - пролепетал Билли.

- Ничего же не было слышно... - с трудом проговорил Освальдо. - Ни рычания, ни крика.

Монстр снизошел до объяснений:

- Обычное: тигр находит стадо свиней и следует за ним. Как проголодается, хватает одну свинью, но без шума и без крови - чтобы не вспугнуть остальных. И отбегает метров на двести. Свиньи успокаиваются и продолжают пастись. Когда тигр опять проголодается, так же без шума и крови хватает вторую свинью. И так - пока не сожрет все стадо. Потом идет искать других свиней.

- Вы хотите сказать... - Билли в ужасе вцепился в свои волосы. - Он охотится на нас? Как на свиней?

- Теперь все люди для него свиньи, большое стадо свиней.

- И он опять кого-то схватит?!

- Свиньи ему хватает на два дня. А такой толстой свиньи, как ваш Хаббард, ему хватит на все три.

- Вот почему ты поставил его в хвост... - потрясение пробормотал я.

- Я же гарантировал вам безопасность, господа? - монстр улыбался. - И опять гарантирую. Вы еще не раз убедитесь, что мои гарантии научно выверены и поэтому сверхнадежны.

- Но убитый вами... наш коллега, который шутил... Почему тигр не удовлетворился им? - спросил Освальдо. - Ведь тело досталось ему?

- Тигры падалью брезгуют, когда есть живая пища.

Мы бездумно что-то делали под руководством испуганной вдовы, все наши мысли были о людоеде, который где-то рядом раздирает труп несчастного Хаббарда. Шумевшие под дождем заросли и подступающая ночь усугубляли мысли о людоедах. Но вот появился кривобокий массивный навес из листьев, ветвей и пластиковой пленки поверху. Раздраженно зашипел костерок, давясь смолистым крошевом. Мой древний предок замурлыкал что-то в предвкушении Покоя, все заметно приободрились. Древняя магия огня! Людоед, может быть, разглядывает нас из темноты, а мы размягчились, особенно вдова. Она развешивала у огня всю свою одежду, сверкая голыми ягодицами с чисто даньчжинский непосредственностью.

- Отгоняй искры, - сказала она французу. - Чтобы не прожгли.

- Позвольте, почему именно я? - вежливо поинтересовался он.

Ему никто не ответил, и он встал на защиту скромных нарядов вдовы с пучком веток в руках.

Мне бы тоже просушить дождевик, портянки, набедренные ухищрения, но я, пораженный благостной апатией, лежал на голой земле: наступи на меня слон - я бы не поморщился. Но какая-то сторожевая мыслишка все еще копошилась, чего-то выискивая.

Знаменитая рабская лень, заклейменная в веках! Я плавал в ее неге, я упивался ею, пользуясь моментом. Но сторожевая мыслишка колола и колола, покушаясь на мое блаженство. Что-то лениво сопротивлялось мыслишке, пытаясь унять ее, насытив подходящей пищей: рабство - подневольный труд, а лень - биологическая защита от него.

Нет, слишком просто. По-видимому, это верхний слой истины, огрубевший и подсохший от соприкосновения с миром грубых истин. А что поглубже? Опять подневольный... Вся жизнь моего многотысячелетнего предка была, оказывается, подневольным трудом. Со стонами и проклятьями он тащился в неведомое, то влекомый страстями, то подгоняемый чужой волей. Но ведь должно было быть что-то неподневольное? Приятное, увлекательное, творческое?

А с другой стороны - даже свободный современный человек, достигший стадии раскрепощенного творческого сознания, сколько времени он проводит в рутинном, вынужденном, мучительном для него труде? И глину месит, и мусор вывозит, и с бытом сражается, и в долг берет под любые проценты... Чем не подневольный человек? Но никому в голову не придет назвать его так.

Но с моим любимым предком все наоборот. Для него даже свободный, без принуждения труд на себя - подневольный труд. Он весь закутан в многочисленные слои подневольности. Поэтому любой труд для него - мука. Он несусветный бездельник. И здесь одной причиной ничего не объяснишь. Здесь целый пласт причин-законов. Одно понятие: его лень соответствует принципу минимальных затрат. Посмотрите на животных - на кошек, собак, змей, пауков... Удовлетворят физиологические потребности - и полное безделие. И в людях это живет, - например, четыре знаменитых позыва на сон в течение дня: это же биоритм на базе предельной экономии, точнее - принципа минимальности энергетических затрат, обеспечивающих максимум прибыли.

Так что, истинный раб - это оставшийся от животного мира инстинкт предельной экономии? Отсюда и все его доминанты? Значит, называть его следует как-то иначе? Например: "Индивидуум реликтовой психики", и аббревиатура термина будет одинаковой почти на всех языках - и.р.п., ИРП, ИРП.

Или проще - доличность.

От беды убежишь в горы, от войны спрячешься в храме, а праздник достанет везде, - говорят даньчжины. Все верно, крепкий характер у даньчжинских праздников. Казалось бы, и траур, и с неба льет не переставая, но пришло время праздновать окончание сезона дождей - и по улочкам чхубанга потекла процессия с молитвами, музыкой и пением. Людей было мало, ведь почти все население ушло из Тхэ, даже монахи низших ступеней совершенства, которые кормились в своих прежних семьях.

Даньчжины слаженно пели о щедрости богов, посылающих влагу с небес. Среди фигур, в некогда красочных, а теперь промокших одеяниях и масках легко угадывались "герои" по характерной походке только что очищенных от "греха потомства". Сквозь звуки пения и музыки то и дело прорывался усталый отрывистый голос единственного узника походной тюрьмы.

- Я знаю Мантру! - выкрикивал Говинд с большими паузами на отдых. - Вечная слава Духовному Палачу! Он самый совершенный!

Возле тюремной клетки неслышно появился шеф Службы Княжеской Безопасности - в парадном сверкающем халате с любимой виверрой на плече. Он спросил грузного тюремщика, почему тюрьма без украшений по случаю праздника, и тот помчался в храмовые мастерские. Страшный человек подошел к Говинду. "Герой" бросился на решетку и закричал:

Дата добавления: 2015-07-16