Яременко (Еременко) Василий Тимофеевич

Опубликовано 04 февраля 2014 года

Я родился 1 ноября 1926 года в селе Фастовцы Бахмачского района Черниговской области. Наше село крупное, насчитывало больше полутора тысяч дворов. Кстати, фамилия у нашего рода всегда была исконно украинская: Яременко, но когда мне в армии делали документы, то украинское «Я» переделали в русское «Е», и я стал «Еременко». Родители трудились в колхозе, происходили из бедняков. В семье у отца Тимофея Ивановича, 1900 года рождения, воспитывалось четыре ребенка, а мама Варвара Васильевна еще две сестрички нам привела. Папа участвовал в Гражданской войне с 1917 года, служил в красной кавалерии.

В организации колхозах отец принимал активнейшее участие, занимал передовые посты. Работал на стационарном животноводстве. В начале 1930-х годов в Фастовцах организовали три крупных колхоза. Голод 1932-1933-х годов нашу семью не сильно достал, картошка спасала, и другое из домашних закаток. В общем в селе голод ощущался: много людей тогда умерло.

Дальше стало сложнее: хатка маленькая, дети стали расти, жить негде, даже ходили по найму к соседям. Сильно обрадовались решению правительства о начале переселения, и переехали в 1934-м в село Траулин Шепетовского района Каменец-Подольской области. До сотни хат стояло в селе. В них жили в основном местные, переселенцы занимали около десяти дворов. Комбайнов и тракторов тогда не было, в основном на лошадях пахали, на весь колхоз имелась одна-единственная машина – ГАЗ-АА «полуторка». Мне стыдно даже говорить, но я как-то плохо себя вел в детстве, совсем не хотел учиться, лентяйничал, зато рвался на работу, и рано пошел в колхоз. Окончил только четыре класса начальной украинской школы, семилетка располагалась в соседнем селе. В колхозе был разнорабочим, и вестовым в поле ездил. Тогда трудодень заработать не так-то просто было. Весь день от зари до сумерек проишачишь, а в итоге получишь только 0,8 трудодня, а то и половинку. В конце 1930-х годов жизнь особо не улучшилась, зато хорошо то, что нам дали домик свой. Он, конечно, по правде сказать, был государственный. В селе имелся магазин, но в колхозе никаких денег не давали. Мать с отцом как-то зарабатывали: продавали в районе молоко, сметану, которая всегда была в цене. За трудодни получали зерно, его не хватало на весь год. Мололи муку на паровой мельнице, построенной еще до революции каким-то капиталистом. Стоял иностранный двигатель: «паровик». Рядом находилось озеро, откуда он брал воду для подогрева и охлаждения, топился дровами. Зимой все жители картошкой спасались. Кроме того, яблоки квасили, у нас свой сад имелся.

В 1939-м многих мужчин на советско-финскую войну призвали, отец еще раньше пошел в освободительный поход на Западную Украину и Западную Белоруссию. Воевал и с финнами. И в Великой Отечественной войне он участвовал, погиб в 45 лет в боях за Восточную Пруссию. А тогда перед войной с немцами вернулся домой. Говорил, что финны оказались энергичными вояками, ловко ходили на лыжах, постоянно устраивали засады и вылазки. Там ведь повсюду леса, где они свободно передвигались. Еще рассказывал, что когда освобождали Львов, то советские войска часто обстреливали в пути. Выручали военные бронемашины, на которыми они прятались.

В селе узнать новости было трудно, разве что возле клуба стоял столб и коробка, в которой находилось рупор. 22 июня 1941 года по нему и объявили о начале Великой Отечественной войны. В первый же день немцы бомбили расположенный поблизости военный аэродром. И над нами летали, из пулеметов строчили. Но по мирным жителям не стреляли.

Местные власти предложили желающим эвакуироваться, и мы поехали обратно в село Фастовцы Черниговской области. По дороге обоз несколько раз обстреливали вражеские самолеты, но, к счастью, обошлось без жертв. На родине помогла родная сестра по линии матери, ее муж работал председателем колхоза, и нашел в Фастовцах свободный домик, где уже жили эвакуированные. Они нас хорошо встретили.

Немцы пришли к нам в сентябре 1941 года. Наши войска, хотя и не сильно интенсивно, но отступали через район, в основном проходили мимо станции Плиски за двенадцать километров от нас. Многие лесами уходили, в общем, кто как мог. Форма на солдатах была нормальная, не оборванные, но грустные шли.

Немцы появились на машинах, у них же техники много, тогда как наши топали пешком. В кабине одного из грузовиков стоял крупнокалиберный пулемет, залетели в наше село, а соседнее село еще было занято советскими войсками. Немцы встали на окраине Фастовцов и били из этого пулемета по нашим солдатам. Там был какой-то лесок, немцы смотрели в бинокль, и стреляли по нему активно, нас, пацанов, заставляли толкать какую-то пушку, отдавая приказы гавкающим немецким языком. Как общались? Жестами показывали, мол, давай толкай. Серьезные звери оказались. После боя оккупанты пошли вглубь села и там распределились по хатам, около нашего домика их не было.

Вскоре назначили старосту, мужчину средних лет. Полицаи появились, молодые ребята, где-то около десятка. Они вели себя спокойно, к местной молодежи не приставали. В нашем селе немцы редко появлялись. Зато жил здесь комендант, причем поляк по национальности. Вел он себя нормально, не бил никого, но мы его все равно боялись. Коменданта повсюду сопровождала переводчица, ездили они на лошадях в повозке с немцем-ездовым. Сам поляк ходил в какой-то военной форме, но не похожей на немецкое обмундирование.

В оккупацию пострадал муж маминой сестры Василий Порфирович Щерба, тот самый председатель колхоза, его преследовали полицаи. Он пытался уходить в партизаны, но никого не нашел в лесах и вернулся назад, тут же его полицаи арестовали и расстреляли. Как такового комендантского часа у нас не ввели, по ночам патрулей не выставляли, это все в районе происходило.

Колхоз переименовали в общину, мы стали в нем работать. Платить за нее не платили – что украдем, то и наше. Выживали на своей картошке, буряке и тыкве. За счет огорода питались.

В селе был только один подпольщик, по фамилии Науменко, но где он находился, я точно не знаю, авторитетом среди местных не пользовался. Относились к нему безразлично, полицаи его быстро раскусили, и Науменко стал прятаться, уезжал на время в Омбыш. Да и основ для активной подпольной работы у нас не было: леса небольшие, там партизанам прятаться негде.

В 1942-1943-х годах много молодежи угнали в Германию. Давали сообщения из сельсовета, который тогда переименовали в «сильраду». Все советские документы хранились здесь под отчетом, по возрасту подбирали для угона. И я, маленький, но шустренький, запрягал с соседом воз с двумя лошадьми, и возили вызванных в район, где их на вокзале встречали комендатура и немцы. Прячась от угона, я в своих «метриках» год рождения с двадцать шестого исправил на двадцать седьмой. Но там же прописью годы написаны, кому ты можешь мозги залечить, не понимал. Но, к счастью, не угнали.

Нас освободили в сентябре 1943 года. Боев никаких не было, потому что они шли в стороне. Полицаи куда-то делись, даже не знаю, больше из них никто не вернулся в Фастовцы. Передовые советские части обошли село, потому что тут не было немцев, а они преследовали врага. У нас стало тихо и свободно.

Восстановили советскую власть. Пошел с товарищем на курсы трактористов, немного работал на маленьком колесном тракторе «Универсал». Затем при сельском совете организовали истребительный батальон, где меня назначили рядовым бойцом. Всего в нем служило парней пятнадцать, допризывники 1926-1927-х годов рождения. Командовал нами председатель сельского совета. Вооружили винтовками и карабинами Мосина. У командира был автомат. Ходили в гражданской одежде. Каждый день патрулировали улицы по вечерам, а через день дежурили в сельском совете. Полицаев и бандитов в округе не было, прятаться им, казалось бы, было негде. Хотя один полицай прятался до начала 1950-х годов. При задержании оказал сильное сопротивление и одного милиционера убил. Мы же тогда занимались тем, что искали дезертиров, а также помогали отправлять односельчан по мобилизации на работы в Донбасс, где некому было трудиться на шахтах. Они оттуда бежали, мы их ловили и обратно отсылали. Украинец по характеру таков, что он даже есть ничего не будет, лишь дома возле матери сидеть. Только бы никуда не ехать. А надо же Донбасс поднимать, люди не хотят, тогда из России хлынул поток переселенцев, которые заселили пустующие шахты, поэтому в Донецкой и Луганской областях и сейчас много русских. С дезертирами сталкивались изредка. Вели они себя по-разному. Одного я лично отводил в комендатуру. Он не хотел идти на фронт после госпиталя, и остался в селе, болтался, ведь женщин много, к какой хочешь заходи, да и работать в поле надо. В общем, при помощи сельского совета мы его взяли. Оформили мне документы на его отправку в военкомат, но при этом приказали отвести в военную комендатуру, потому что там его отправили бы прямо на передовую, в штрафбат, а военкомат может просто отпустить на фронт. Когда я его привел в райцентр, он-то уже знал расположение домов, и двинулся в сторону военкомата, но я говорю: «Нет, дорогой мой, туда не пойдем!» Тот удивился и спрашивает: «Почему?» На своем стою, даже карабин с плеча снял и передернул затвор, сказал: «Ни шагу в сторону, топай вперед, там направо и прямо». Тогда дезертир мне сказал: «Эх, сопляк, если бы знал, куда ты меня ведешь, то задавил бы дорогой!» Отвел его в милицию. Как же он меня ругал. Господи, Господи! Ведь двигались с ним через село ночью, у какой-то женщины остановились. В одном доме спали и ели. Честно говоря, до сих пор стыдно, что я с ним так поступил! С моей стороны это нечестно получилось. Боялся свой авторитет как бойца истребительного батальона уронить! Да кому он нужен был, спрашивается?! Но в целом дезертиров было очень мало, все воевали на фронте.

Что интересно, в те тяжелые часы бандитизма, воровства и мародерства совершенно не было. Такая сейчас жизнь прекраснейшая в некоторых случаях, что дети убивают родителей. В наше время такое и в голову прийти не могло! А ведь жизнь была намного тяжелее…

Меня призвали 15 января 1945 года. Точнее, призвали всех 1 января 1945 года, в военкомат прямо с сумками приехали, и кто прибыл пьяным, тех сразу же отправили на Запад со словами: «Там, хлопцы, будете выпивать, немцы вам быстренько нальют!» Трезвым, в их числе и я оказался, оставили по домам до 15 января. А дальше погрузили в протяженный эшелон, и тю-тю: сорок суток ехали на Дальний Восток. В пути кормили на станциях, тогда после голода все было вкусным. Ехали в больших телятниках, примерзали прямо до стенки, у меня товарищ в полушубке так сильно примерз, что я не мог его отодрать: такой толщины лед образовался на внутренних стенках. Весь вагон отапливался одной-единственной буржуйкой, а нас там набилось два взвода.

Привезли на какую-то станцию. Дальше пешком пошли в расположение формируемой 50-й авиабазы Северо-Тихоокеанской военной флотилии. Я по специальности записался трактористом. Но так и не довелось поработать на ней. Попал в автороту, обслуживал машины, научился газосварке и электросварке. Варил сломанные детали. Если солдаты из аэродромного обслуживания носили флотскую форму, то мы ходили в обычной солдатской одежде. Только старожилы, призванные в автороту еще в начале войны, получали флотские гимнастерки. Так что у нас была большая смешанность. Жили в казармах, кормили не очень, больше всего «бронебойкой» - перловкой.

Работали с утра до ночи. Когда война на западе кончилась, нас перевели в состав Тихоокеанского флота. Прислали к нам на аэродром фронтовой полк «Илов» с Черноморского флота, они прибыли на запасной аэродром. В августе 1945 года началась война с Японией, но для нас, автотехников, военное время ничем от мирного не отличалось. Все та же работа. Стали двигаться вслед за фронтом вместе с авиационным полком «Илов», вошли в Северную Корею. Прошли три порта, под конец войны находились в городе-порту Вонсан (Гэндзан). Самолеты летали сами себе, а мы на военных грузовых кораблях переправлялись со всей техникой. В 1948-м был даже награжден медалью «За освобождение Кореи».

- Как вели себя летчики-черноморцы?

- Это были крепкие и хорошие ребята. Отчаянные. Мы стояли на обслуживании этого полка, но особо с ними не общались, тем более, что даже техников они с собой с Черноморского флота привезли.

- Как часто летали штурмовики на боевые задания во время войны с Японией?

- Очень часто. Бомбили японские корабли и порты Северной Корее. При этом в нашем авиаполку никто не погиб.

- Как вас корейцы встречали?

- Прятались от нас поначалу, а потом, когда прошло какое-то время, то перестали опасаться, даже при встрече кланялись и дорогу уступали. А когда узнали, что мы дисциплинированные, не такие, как японцы, то уже по дороге могли и плечом толкнуть.

- Местные деликатесы попробовали в Северной Корее?

- Небось имеете в виду собачатину?! Нет, не довелось, там ее все подряд не едят, это большой деликатес, бьют как-то специально собак, чтобы они выгавкивались. Вот что мы там ели – это бычатину. Особенно ноги и головы варили, а мясо не знаю куда девалось.

- Патрулировать улицы в корейских городах вас отправляли?

- Нет, мы находились только на своем аэродроме. В порту и городе моряки за порядком следили.

- Эксцессов у летчиков-черноморцев с местным населением не случалось?

- Нет, летчики не успевали гулять, сильно заняты были вылетами, а после войны начали шашни водить с советскими женщинами из аэродромного персонала. Свадьбы тогда пошли. А вот наши ребята из автороты, было дело, заскакивали к двум кореечкам.

- Женщины на 50-й авиабазе Тихоокеанского флота накануне и во время советско-японской войны служили?

- Нет, не было. Когда уже наступил мир, прислали вольнонаемными поваров и официанток, которые прислуживали в отдельной столовой для летного состава. А авиационные техники в морской форме обедали вместе с нами в отдельной столовой. Отношения у нас с моряками были замечательными.

- С особым отделом сталкивались?

- Было дело, я-то понимал немногое тогда, малограмотный, четко сформулировать свои мысли не мог. Иногда показывали в клубе такие кинокартины, что нас туда не пускали, только черноморцев. И один раз пришли мы, а не пускает завклубом, наш офицер из авиабазы. Летчики и техники свободно заходят. А я-то был молодым треплом, ничего не знаю. Взял и высказался: «Интересно, нас не пускают, а это что, люди с особого отдела, или что?» А рядом, как оказалось, стоял особист. Посмотрел внимательно на меня, молча зашел в расположенный рядом кабинет, что-то записал, не знаю. У меня был друг Михаил Скоробогатько, он имел связь с особистом. И если кто-то наболтал, то его тут же вызывали на разговор. И через какое-то время его вызывают и расспрашивают, что есть у него на Еременко, каков я. И тот меня охарактеризовал очень положительно, что происхожу из семьи бедняков, какие могут быть нехорошие мысли, просто ляпнул без понимания того, что сказал. По сути, спас меня.

Из-за «метрики» случилась беда. По идее, мне нужно было демобилизоваться с 1926-м годом рождения, но я страшно боялся, что придерутся, скажут, мол, прятался, чтобы в армии не служить. Быстренько статью найдут. Был бы человек, а прокурор всегда найдется. Мы стояли в Северной Корее до 1948 года, оттуда меня перевели в 504-й отдельный авиатехнический батальон военно-воздушных сил Тихоокеанского флота. До 1951-го там прослужил, занимался все той же газо- и электросваркой, хотя в военном билете меня записали шофером, так как специальности сварщика тогда в армии не было. Под конец занимался не только сваркой, работал еще вулканизаторщиком и медником.

27 октября 1951 года демобилизовался и вернулся к себе в село Фастовцы. Отработал в милиции четыре года и восемь месяцев на караульном посту в ГосБанке, затем дежурным в райотделе. В феврале 1957 года по сокращению штатов меня уволили из-за неприятного случая: я одному работнику милиции морду набил за то, что он брал у людей хабари. Откровенно высказался об этом на свадьбе, и мы сцепились. Подрались в воскресенье, а в понедельник в райотдел пришли документы на сокращение трех или четырех человек. Естественно, после драки меня первым сократили. Потом прошел месяц или даже меньше, приехал сотрудник отдела кадров милиции ко мне домой, чтобы уговаривать назад вернуться. Но ему сказали, что я уже уехал в Крым. Прибыл в совхоз «Кировский», стал нормировщиком. У нас была крупная мастерская, она обслуживала технику всего совхоза. В это время в селе Кировское Черноморского района жил Герой Советского Союза Петр Егорович Павлов, работавший учетчиком тракторной бригады. Мы с ним встречались, он к нам прибыл вместе с переселенцами из Бахмачского района Черниговской области. Жил с женой по улице Садовой. Очень скромный человек, не кичился Звездой Героя. Но недолго тут пожил, вскоре переехал в Челябинскую область.

В 1969-м меня перевели в Межводненский совхоз, где избрали председателем сельсовета. Затем снова работал в совхозе «Кировский» и оттуда вышел на пенсию.

Дата добавления: 2015-07-16