И.В. Вы сказали, что были случаи, когда из вашего полка люди попадали в штрафбат. Расскажите, пожалуйста, об этом поподробнее.

В.П. Был такой, значит, у нас случай. Вот проходит у нас подготовка. Что в это время делалось? Механики с самолетов все должны быть на местах, когда приезжает БЗ, то есть - бензозаправщик. Потом он приезжает, у него шланг такой. В общем, с пистолетом своим таким он приезжает. И, значит, все подготавливают лючки для заправки. Значит, заправил один бак до полна, потом - второй, потом передает бензозаправщику, и тот ко второму самолету едет. Ну и так далее. А вот был товарищ такой один у нас. В то время, когда они заправлялись, снежок шел такой сильный. Он, значит, открыл лючек, открутил бензогорловину, заправил. А тот говорит ему: «Давай, давай, быстрей». А снег-то идет! Он, значит, приложил пробку, не не закрутил полностью. А этот закрыл так, чтоб снег не шел. Заправил второй бак и отдал пистолет. Ну так как тот видит, что закрыто, он не полез посмотреть, закрутил или не закрутил механик бак-то — горловину эту. В общем, так и заправились. Самолет взлетел. Но когда начал летчик на самолете делать фигуры и развороты, то увидел, что бензин по плоскости течет. Он сел. Посмотрели. Оказывается, что бак полностью не закрутили. Механик от своей вины не отказывается: да, да. Ну самолет его же был. И вот он, значит, не докрутил гайку. Всё получилось из-за того, что погода была такая. Так его в штрафной батальон за это направили. Это один такой случай был. Второй случай был следующий. Когда у нас на зиму переводили машины, то делали обычно так: оружейники своё дело делают, прибористы — своё, радисты — своё, аккумуляторщики - своё. А раньше пушки и пулеметы у самолетов при проверке такой стреляли так: издалека нажимаешь на гашетку через трос — и трасса. А на зиму вооружение у нас должны были бензином промыть и, значит, маску сделать зимнюю им заново. Но зимнее более жидкая маска была. А ему ж, кто это делал, ничего этого же не видно было в шланге-то. Может, недопонял. А механик самолета должен при опробовании, значит, сделать маленькую очередь: тр-р-р. Сделать, чтобы этим проверить: самолет работает ли? Уже самолеты стояли так, что знали, что никаких сиреней нет. И он, этот механик, тр-р-р сделал. Отпустил, а там заело трос-то. А он, несмотря ни на что, продолжает стрелять. А тот механик испугался, что начал стрелять и поэтому сбавил газ. А как только сбавил газ — начал бить по лопастям. А почему так получилось? У самолета вообще-то три лопасти. Но там это было сделано таким образом, что выстрел получается только тогда, когда газ сбавляется. А когда он испугался и сбавил газ, всё крутиться начало по другому, а уже всё настроено было именно на такой как раз выстрел.. И начал он тогда бить. И бил причем так, что отлетела лопасть и ушла. И самолет начало трясти. А он перепугался, газ дал. Самолет еще стало трясти, но так уже, что он, этот самолет, развалился пополам. Ну и решили тогда механика за то, что, ага, плохо промыли всё это дело, наказать. Ему, значит, дали тоже какой-то срок. Его даже просили, и я даже (хороший мужик все-таки он был), оставить при части. Ну вроде того, чтобы дать срок, но условно. Я просто спас его. Ну все поддержали меня. А через год приезжает двойка или тройка, снимает судимость. Вот такое, значит, тоже было

И.В. Когда вы в Германии были, встречались ли вы с местным населением? Как оно к вам относилось?

В.П. Знаешь, не было во время войны случая, чтобы нас какой-нибудь немец тронул бы. Мы по одиночке не ходили, но бывало так, что за шнапсом ходили. Деньги у них и тогда марки были. Там, бывало, когда и консервы или чего, допустим, оставалось, и мы брали, никто слова не сказал. Они запуганы были, видимо, так. Мы зашли в Дрезден и когда его прошли, он был разрушен. Так хоть бы один человек бы встретился нам! Людей вообще не было. Сначала, в первые дни, когда мы вошли к ним на территорию, их вообще мы не встречали. Потому что когда мы поехали в рейхстаг, немцев и там не было. Попрятались они что ли? Мы их не трогали. Но немцы были предупреждены и при малейшей опасности сразу кричали: «Коменданте! Коменданте!» У нас своих девчонок было много.

И.В. Скажите, а трофеи брали в Германии?

В.П. У меня трофей только вот этот один был — одни эти ключи, которые я сохранил с Германии. Но я их взял, потому что это можно было в карман положить. А че мне еще было надо? Куда все брать? Я ехал когда с Германии, с Берлина, на Дальний Восток, то ехал только с подушечкой: у меня были чемоданчик и подушечка.

И.В. А другие брали у вас?

В.П. У нас в воинской части этого не было. Может, пехота и брала. Может — брала...

И.В. С союзниками встречались во время войны?

В.П. Еще бы! Был такой у нас, значит, случай. Я расскажу, какой. В то время Берлин поделили на секторы, на зоны: была американская зона, была зона англичан, а была наша русская. И там был такой случай, что американцы или англичане, точно не знаю, кто, нашего солдата какого-то или старшину в плен забрали. Но как в плен? Украли практически. А наш, значит, старшина говорит тогда: «Давай и мы украдем». А эти секторы не были загорожены. Просто считали: по такой улице — их сектор, по такой — наш. И он организовал это похищение. Взял какой-то матрас, из под матраса оторвал что-то и накрыл этим одного ихнего американца. Они подняли шум. Дошло дело до Жукова, а Жуков, понимаете, в то время большой такой руководитель был. От нашего сектора начали с этим делом разбираться. Жуков и говорит: «Сделаем суд над ним». Сделали суд, дали ему, нашему старшине, 10 лет. И отправили, как думаете, куда? На Дальний Восток? Дали ему лейтенанта и никаких судимостей у него не было. Правда, я не знаю, как дальше там с ним что было. Так что у меня единственное из трофеев — это ключи, только ключи, и больше ничего. А ключи почему я взял с собой? Потому что можно их было в карман положить. А так чего? По квартирам в Германии мы не ходили, по одиночке тоже не ходили.

И.В. Скажите, вот с летным составом как у вас, у техников, складывались отношения?

В.П. С летчиками какие были отношения, вы спрашиваете? Мы их обслуживали. И они точно такие же, 18-летние, как и мы, были. Командиры только у них постарше были. Ну а так какими были отношения у нас с ними? Ну обзывали мы их. Я скажу, как их обзывали. Помню, вот новый пришел к нам командир. Молодой, красивый парень. Фамилия его была Мацулевич. Он был такой маленький. «Сынок, - сказали ему, когда он к нам прибыл, - сколько тебе лет?» Так прилипло к нему это прозвище - сынок. И у него эта кличка все время была. И «я - сынок, я - сынок», - это был вроде его позывной. Кличка такая, значит, была у него. Обзывали его так, но не злостно, конечно. Командир эскадрильи его тоже все время называл сынок. А однажды командира полка одного нашего летчика обозвал бандитом. Так это имя к нему так и прилипло. Мы на одном аэродроме тогда стояли. В общем, летчики там стояли, а мы, значит, их обслуживали. Там еще была КЭЧ — часть эксплуатационная, там с самолетами чего-то делали. Ну и они, значит, эти летчики, прилетели. И командир полка прилетел. Вот этот Мурга наш, - так его же была фамилия. Ну а летчики жили в деревне и ждали, пока самолет подготовят, там сделают какой-то ремонт и дадут вылететь. Ну и пока этт самолеты подготавливали, вот эти летчики познакомились с девчонками. Ну и решили, наверное, перед отлетом показать, как мы летаем. А там у нас был ПАРМ такой — походная авторемонтная мастерская. От него работал у нас крепальщик. Ему потребовалось на основной аэродром лететь - его вызвали. Его, значит, посадили в эту кабину сзади летчика. Ну там чехлы были всякие, чтобы не ушибиться. Этот летчик, когда взлетел, решил перед этой девочкой восходящую, что называется, бочку показать. Он на подъеме бочку и начал показывать. А командир полка знал, что там механик сидит непривязанный, и поэтому закричал: «Бандит! Бандит!» Все это слышали. Так слово «бандит» и прилипло к нему. Представляешь? И, понимаешь, бывало такое, что переговаривались в воздухе там так: я — бандит. Летчикам давали каждый день свои позывные: допустим, первый номер, второй. А летчики забывали их. И тогда говорили: бандит или сынок, и - ничего.

И.В. Сколько в день вылетов вы обслуживали?

В.П. Знаете, что я вам скажу? У меня эскадрилья была. Ведь я по должности был техник по эскадрилье. В полку у нас было три эскадрильи, я — в одной из них. В эскадрилье было десять самолетов. И так - в каждой эскадрилье. А в нашей первой эскадрилье — было, значит, 12 самолетов. Потому что командир полка ведь тоже летал. Но он, конечно, не каждый день летал. Но был еще ведь и штурман полка. Поэтому, значит, к десяти еще два самолета у нас в эскадрилье прибавили. То есть, у нас в эскадрилье было 12 самолетов. А в остальных — 10. И в день, в Тушино, когда немец, значит, уже подошел к Москве, у нас каждый самолет вылетел пять раз. Самолеты садились, их заправляли, РС-ами заряжали (реактивными снарядами), они взлетали и бомбили. Набрали всего - и прямо по этим немецким частям летели бомбить. Значит, в день самолеты у нас делали по пять вылетов. А у меня было десять самолетов в моем распоряжении. Значит, я должен был обслужить в день по 50 вылетов. Представляешь? Вообще сейчас не представляю, как это всё было. Там только бегом-бегом-бегом всё делалось. У нас дали противогазы каждому. Оружие — каждому. А представляешь, как мне нужно было в кабину забраться? Противогаз мешает, оружие вообще мешает. Что же, его не поставишь просто так! Значит, на первом самолете, когда пришел, повесил на стенку. Потому что маскировочные съемки были. И пошел-пошел обслуживать. Вот сколько я обслуживал вылетов в день? 50-60 вылетов в эскадрилье обслуживал я в день. Приборист - тоже, радист - тоже, ну а механик самолета, - он, значит, один самолет на пять самолетовылетов в день обслуживал.

И.В. А вот вообще как шла подготовка самолета к вылету? Насколько это трудная была работа?

В.П. Ну как это было, например, у нас на деле? Было так. Во-первых, инженер полка дает указание инженерам по специальностям, что будет сегодня столько-то вылетов. И говорит: первый вылет - тогда-то. Мы должны к этому времени всё подготовить. Радист, например, - свое оборудование, другой кто-то - своё. А радистам дают еще указание, на какой волне работать. Вот и настраивают они всё это дело, связываются с этой радиостанцией наземной и прочее. Электрик же проверяет свои аккумуляторы. Приборист заводит часы, компас смотрит: как работает, а иногда, хотя не каждый раз, на КП проверит аппаратуру через трубку. Ну а прибористы как готовили свою работу? Один, допустим, приборист смотрит указатель скорости, указать прибора, другой - другое. Это коротко я так об этом рассказал вам. Оружейник, само собой, отвечает за полную зарядку или не зарядку, и это, значит, он проверяет. Механик тоже всё проверяет и говорит: все нормально. Ну а моторист всегда пробует моторы на полных оборотах: на малых оборотах, на больших оборотах. Ну что еще там рассказать о подготовке самолета к вылету? Когда всё это делалось, наши знали, что война проходит на небольших высотах, то есть, на четыре тысячи. Летчики, помню, поэтому просили снимать эти баллоны. Ну а техники всегда заправку у нас делали: бензином, керосином. И маслом тоже заливали, чтобы проверять всё по приборам. Ну и когда они пробуют, обязательно смотрят, как работают приборы. А природы температуру показывают, давление, ну и так далее. Это все уже по специальностям распределялось. Ну и докладывал потом, конечно, обо всей этой готовности. Обязательно писали и расписывались. Ну а я контролирующий, допустим, техник, за контроль должен был расписываться. Вот так это было на деле.

И.В. Какие средства связи у вас были в полку?

В.П. По этому поводу я хотел бы сказать вам следующее. Ведь я как-то раз рацпредложение внес по этому поводу в полку. Значит, был у нас приемник и передатчик. Приемник у нас, например, назывался РСИ-3 (расшифровывается так: радио-самолето-истребительный), а передатчик, допустим, так: РСИ-3 (расшифровывается так: передатчик радио-самолетный истребителя). Механик по радио обязательно проверял их наземный станцией, связывался и спрашивал: «Как слышите? Как слышите?» У летчика для этого, знаете, были шлемофоны эти с приборами и ларингофоны. И вот, значит, был у меня такой случай. Для того, чтобы летчик связался со вторым летчиком или землей, приемник стоял у него в кабине. Пульт управления — тоже в кабине. А передатчик, значит, уже находился за бронеспинкой. Вот в чем заключалась работа этого пункта? Самолет когда летит, он нажимает на вторую ручку - газ. И получается, что у него занята ручка управления — он жмет на газ. Для того, чтобы он то, что ему нужно, говорил бы, ему необходимо переключиться с приемника на передатчик. Ему надо что для этого сделать? Ему надо отпустить газ, ручку взять в руки и рукой тумблер поставить на передачу или на прием. И дальше он сообщает уже кому что: командиру эскадрильи или соседу по позывным уже. Я летчика спросил: «Чего ты никогда не говоришь?» Он мне говорит: «Для того, чтоб мне что-то говорить, надо включить всё... Для этого мне надо вот что сделать: мне надо и газ давать, и ручкой управлять. Как это можно?» И как-то, помню, однажды он мне говорит: «Давай сделаем так, чтоб включать передатчик не отсюда, а на рукоятке».

Посмотрели. Была такая у него в кабине рукоятка. И там, значит, у него было для чего не знаю отверстие. «Давай, - говорит, - сюда кнопку поставим. Вместо тумблера кнопку поставим». «А кто разрешит?» - спросил его. «Давай, - говорит, - поставим, попробуем». И вот, значит, поставил я ему кнопку. И он раз — вместо того, чтобы тумбер включать, нажимает на кнопку. Покамест все держится нормально. Полетел самолет. Ну и все, значит, нормально после этого пошло. Потом командир эскадрильи как-то ему говорит: «Че-то никогда не говорил. А сейчас: как слышите, как слышите? Такой-то и такой-то». Говорит: «Что с ним случилось, с летчиком?» А он ведь до этого всё молчал: не хотел отвлекаться на манипуляции. А тут рукояткой управляет, нажал кнопку — и передается всё. Как нажал кнопку, так, значит, всё — передача. Или наоборот — отпустил, а потом нажал. Потом, когда он прилетел, то командиру всё и рассказал. Командир после этого меня вызывает и говорит: «Чтобы к завтрашнему утру были все самолеты оборудованы этим. Мы все дадим на помощь». Я говорю: «Как на помощь? У меня кнопок нету». Он говорит: там самолеты «иловские», что на реке разбиты, лежат. А у них, у «илов», много было кнопок, оказывается. Пойдите, говорит, настригите и поставьте. Мы так и сделали. Ну, может, не на всех сразу такое оборудование сделали, но уже на нескольких сделать успели. А потом через некоторое время пришли на самолете доработки и на ручке управления газом стали кнопку устанавливать. А до этого вот, значит, такое у меня было. Мне, конечно, никто не давал такого задания, но был такой случай.

И.В. Вообще долго на одних аэродромах вы, как правило, не задерживались?

В.П. Ну, знаешь, я тебе вот что про это скажу. Самолет летает так. Чем меньше расстояние от передовой, тем меньше бензина требуется, а значит - тем больше, может быть, вылетов можно сделать. А если самолет, допустим, от линии фронта удалился больше чем 30 километров, то, значит, подыскивают новый полевой аэродром уже, который там на месте укатывают. А наш истребительный полк двигался таким образом, что мы были всегда первые. А уже если где было 100 километров от линии фронта — это считалось, что мы находимся очень далеко.

И.В. Сколько больше всего летчики вылетов делали?

В.П. Ну вот по пять вылетов обычно делали зимой. Два-три вылета делали обычно там, где не особенно жарко было.

И.В. Сколько человек у вас былo в подчинении?

В.П. У меня с подчиненными такая была, значит, работа. Я когда механиком был, у меня были радист, электрик и приборист. А потом к нам, значит, пришли в 1942 году две женщины: еще радистку дали и прибористку дали. Вот пять человек было в моем подчинении. Я, значит, был механиком или техником эскадрильи.

И.В. Не могли бы вы рассказать о том, как засчитывали летчикам вашего полка сбитые самолеты?

В.П. Знаешь чего? Сейчас я об этом скажу тебе. Тоже, значит, расскажу. До Курской дуги когда мы воевали, то это одно дело было, это - в 1943 году, а потом стало совсем по-другому. А на Курской дуге было, значит, так. Вот мы летим с тобой. Ты сбил самолет, я сбил или командир сбил. Нужно было об этом доложить начальнику строевого отдела, который все это писал. А докладывали начальнику строевого отдела летчики сами. Причем докладывали по принципу: ты - мне, я — тебе. А там, может, раскусили, может, были такие случаи, что приписывали, что такое переменилось. А до 1943 года, до Курской дуги, значит, было так: если ты сбил самолет, сказал об этом и наземные части подтверждали, что самолет в таком-то месте в такое-то время был сбит, тебе этот самолет засчитывали. И у нас летчики уже обнаглели в то время. Прилетает, значит. Спрашивают: сбил? Говорит: сбил. Представляешь себе? Прилетает самолет, летчик говорит: «Я сбил». Покамест наземные части разбираются, ему засчитывают. А у нас У-2 были связные. То есть, было-то что? Полетели туда. Там - сбитый самолет, вот так. А с самолета парашют, оказывается, взяли. Прилетают: вот, мол, доказательство, что я сбил. А как это на самом деле было? Вот такие случаи были. Один случай, помню, был такой у нас, что я сам верю и не верю. Это дело было под Курском. Один летчик у нас не прилетел с задания. А наше командование докладывает: в таком-то полку не вернулся с задания такой-то самолет. Или летчики видели его, как он погиб, или, что, не знаю, но, короче говоря, так там о нем доложили. А там говорят: «Как он не вернулся? Он нам немца привез». И потом он нам об этом рассказывал, как это с ним было. Он сбивает самолет. Этот садится на вынужденную. Самолет наш, на котором был этот летчик, на живот садится рядышком. А тот стрелок-радист был. Он стрельнул по нему. И попал куда-то там ему: в капот что ли. И подрулил, взял его в плен раненого и запихнул в техническое отделение на самолете. В то время в Курске стояла наша дивизия, а сами мы — в Щиграх. И он этого пленного немца сдал в Курске. Ну не могу я представить это дело себе. Ну сбить — ладно, это может быть. Ну садиться он тоже мог, - потому что они действительно садились, наши самолеты. У нас даже один трофей привез — пистолет, какой-то «кольт». Но чтоб такое сделать! А вообще о сбитых самолетах докладывали у нас по-всякому. И по телефону, конечно, тоже. А с 1943 года стали требовать доказательства.

И.В. Диверсии случались на вашем аэродроме?

В.П. На нашем аэродроме не было.

И.В. Ваши аэродромы хорошо вообще охранялись?

В.П. Ой, даже и не знаю: как тебе про это сказать? Охраняли или не охраняли как это дело, мы не знали. Мы только знали, что у нас самолет охранялся. А в основном полевые там какие-то зенитные точки стояли. Мы с ними не связаны были. А в Тушино, помню, был такой у меня случай. Я выхожу из землянки. А в землянках мы обычно грелись после обслуживания самолетов, потому что было очень, значит, холодно нам. Ведь руки были без перчаток и все время в карманах. Бывает, в карманы овчинки сунешь, погрел, и опять делаешь чего-нибудь. Ну а потом, как сделал что-нибудь, пошел, как говорят, греться в землянку. В землянке, значит, такая бочка горит, труба выведена, а вход в такую щель для всякого случая выведена: бомба если попадет сюда, чтоб было как выбраться. Гляжу: на небольшой высоте пикирует Юнкерс-88-й. Я думаю: «Надо побежать и посмотреть, где винтовка там находится. Но побыстрей». Я побежал туда. Думаю: нас сейчас же бомбить будут. Выхожу, смотрю: нет ничего. Но мы, конечно, выходим оттуда тихонечко. Смотрим: по аэродрому уже особняки едут. В начале аэродрома наши самолеты стояли. И вот, значит, они едут туда. Ну мы тоже побежали в том направлении. Особняки тогда нас в сторону оттеснили. Они какие-то чемоданы там забрали. Оказалось, что сбили этот самолет наши. Это, по моему, самолет-разведчик был. Вернее, не разведчик, а, может быть, связной. И вот особняки какие-то там чемоданы забрали. Потом смотрю прямо на месте: летчики лежат разбитые, у самолета мотор один догорает, там - второй. Видимо, самолет стукнулся и разбился. Ну и он разваливался.

Там уже разлетелось все, в том числе кабина летчика развалилась. Вижу: всё валяется. А там же еще брезентовые ремни валялись. Это ж кожа. Я это взял: решил, что будет трофей у меня такой. Потом куда-то выбросил его. Вот на аэродроме на Тушинском, наверное, разбился этот самолет. Уже потом говорили, что видели где-то в начале аэродрома куски кабины. А там зенитчики где-то стояли. Видно, они и сбили этот самолет. Говорят, они стрельнули как-то по нему. Ну и попали в летчика, наверное. И он, видимо, после этого пошел в пикирование и шлепнулся. Разбился, короче говоря. А так он на высоте такой летал, что так Миша Долгов (фамилия произнесена невнятно) так у нас летел. Мог и он сбить, конечно.

И.В. Что вы можете сказать о самолетах МИГ-3 как техник, их обслуживавший?

В.П. Скажу тоже и об этом. Чем они были по отзывам летчиков, по отзывам техников? МИГ-3, эти «миги» - это, вообще-то говоря, были первые самолеты, на которых мы воевали. А потом у нас уже «яки» были, а потом, уже на Дальнем Востоке мы оказались, у нас были уже «лавочкины». Что я могу сказать о «мигах»? Во-первых, они сделаны были для высоты 10 километров. Там сами характеристики такие у них были нормальные. Но на высоте свыше 4 тысячи всего этого было уже меньше: скорость и там разное мощности были другие. Что я о них могу сказать? Они были до 1942 года. А в 1942 году мы поехали получать в Новосибирске примерно такие же самолеты. Но там вторая кабинка уже была, - технический, можно сказать, отсек для перевозок механиков и техников, - больше он ни для чего. Кого нужно перевезти, в этом отсеке перевозили. Вот мне если нужно было перелететь с одного аэродрома на другой, меня перевозили. Или летчику нужно было перелететь: тогда один летчик второго отвозил, чтобы можно было второй перегнать самолет.

И.В. Скажите, а поломки какие в основном были у ваших самолетов наиболее характерными? Как эти проблемы решались на месте в полку?

В.П. Сейчас я скажу тебе, какие поломки были у нас. Мы меняли моторы у самолетов. Почему мы это делали? Самолет ведь когда или удирает, или гонится за кем-то, то он, значит, переходит в режим форсажа. То есть, обороты надо сбавлять, допустим, а он гонится до тех пор. Из-за этого там, значит, получается раскрутка и стружка идет. Я не механик, но механики у нас, когда это видели, говорили обычно так: ох, пошла стружка, наверное. Он заревел, тяги нету, а стружка пошла с маслом. После этого надо мотор менять. Мотор, значит, так меняли у нас. Собирают всех специалистов: я — как специалист по спецоборудованию, потом — прибористы, моторщики. В общем, собирались все там. Ставились козлы такие. Самолет туда, значит, закатывали. Никаких подъемников не было. Мотор снимали. Я каждый раз удивляюсь, когда это вспоминаю. Я отвечал за болты, которыми мотор потом нужно было зачехлять мосты ставить. Чтобы их не потерять, я их складывал в карман. Другой, например, отвечал за другое. Ну и так далее. Потом, значит, что было? Его, самолет, подкатывают, мотор ставят, опять обкатывают сталью. И каждый свое делает: механики свое делают, прибористы — свое дело, значит, делают, электрики, например, провода там проверяют и ставят. Ну а потом, значит, опробуют уже всё. Ночь давали нам на ремонт всего этого дела.

И.В. Воздушное хулиганство было?

В.П. Расскажу такой случай. Вылетали мы с Химок на другой аэродром. На тогда на аэродромах самолетов столько стало, что поставить негде их было. То не хватало самолетов, а то так много стало. И у нас был летчик. В общем, он очень мало был у нас. Но он был Герой Советского Союза. И вот он решил знаешь чего сделать? Над аэродроме, где-то это было до Курска, хотя точно не помню, пролететь на низкой высоте кверху. Кивнул, видимо, и разбился. Так что был случай такого как хулиганства. А так он очень хороший летчик был.

И.В. Нехватка горючего была?

В.П. Жуков же у нас был командующим. Жуков же командовал фронтом, когда мы там находились. И, помню, был такой случай. В общем, Жуков как-то дал команду, чтоб к такому то времени быть готовым. А у нас командир докладывает, что бензина такого-то нету. Там число, значит, у этого бензина какое-то должно было быть определенное. Жуков сказал ему: не будет — расстреляю. Он никого еще не расстреливал, а тут так прямо и говорит — расстреляю. Достали и бензин, и все, что нужно. Вот это был такой случай, что Жуков проявил такую строгость, что сказал: достать-достать... Вот это был случай, что не было бензина. А потом еще какой-то случай был. Но я что-то забыл его.

И.В. А воздушные бои приходилось вам наблюдать?

В.П. В Курске таких случаев было сколько угодно. Только смотреть на всё это было трудно. Подготовишь самолет и по щелям, бывает, смотрим. Они вот так только и ходят, друг друга гоняют, стреляют, - это, значит, наши и те.

И.В. А превосходство на чьей стороне было?

В.П. Вот даже и не знаю: как про это сказать? Я же не стратег. Но когда побеждать начали в 1943 году немца, так у нас было превосходство, можно сказать. Вот был случай у нас. Под Глуховым это было. Аэродром был такой у нас полевой. Пролетает мимо нашего аэродрома немецкий самолет: бросает бомбы и уходит на малой высоте. Причем было так: только наши летчики как уедут на какое задание, как будто докладывала об этом наша разведка, что наши на машинах уехали и одни технари остались, как они совершают налет. И командир полка как-то однажды говорит: «Будем дожидаться до последнего. Посмотрим: полетят, не полетят..». И вдруг нам сообщают, что летит группа самолетов в этом направлении. И он дал команду: кто может ударить по самолетам? Это было уже в темное время. А наши летчики же дневные были. Но у нас, наверное, штук шесть взлетело самолетов. То есть, звено взлетело самолетов. А уже совсем стемнело. И смотрим: там где-то, куда они летели, одна вспышка, потом - вторая вспышка, затем - третья вспышка, четвертая вспышка. Представляешь? Такие вспышки, что все равно что взрывы. Недалеко от аэродрома-то все это было. А как же спасать самолеты-то? Самолеты-то дневные. Инженер Тарлыкин дает тогда нам команду: всем взять цынки (они у нас взрыватели назывались) заполнить бензином с маслом, тряпками и по всем границам аэродрома поставить. То есть, мы должны были обозначить границу, чтобы самолеты прилетели. Ну мы все, технари, конечно, так и сделали. Масло есть, бензин есть, тряпок тоже полно. Расставили. Прилетает один самолет. Ура! Второй самолет. Ура! Третий самолет! А всего четыре наших самолета взлетело. Ну думаем: сбили три самолета и четвертый наш погиб. Но потом распозналось. Ну легли спать, конечно. На утро чуть свет — летит наш самолет, приземляется. А у нас баллоны воздушные для запуска были. Если баллон лежит, то это значит — он полный. А вот для того, чтобы баллон забрали, его ставили вертикально: это значит, - на зарядку, на заправку его надо забрать.

И вот, значит, когда этот самолет прилетает, когда он к стоянке прирулил, он стал поворачиваться и крылом задел за баллон. И вот он нам рассказывал, этот летчик, как с ним и что было. «Я, - говорит, - садился ночью в туман ощупью... Группой сбили меня. У меня крыло разбито». Но он опытный был. «Куда садить самолет? - продолжал он свой рассказ. - Кручусь, а кругом - туман. Значит, рядом луг, наверное, наверное. И вот я сажусь. Фару, конечно, включил одну для всякого случая. Наощупь садился. Раз — приземлился. Пошел-пошел. Потом фару выключил. Смотрю: там копна сена стоит, там — копна сена. Все - скошенное. Луг. А куда идти? Прислушался. А вот там должна деревня была быть, раз собаки лаят. По собакам определил. Никакого освещения нет. Снял парашют и на лай собак пошел. Прихожу. К одной постучался — не открывает. К другой — не открывают. Ну я говорю: мама. Я говорю по-всякому: я — свой. А боялись: а вдруг немцы? Потом одна открыла. Сел я на парашют, подремал, к стенке прижался. Потом решил: пойду посмотрю, где же сел-то и можно ли взлететь. Парашют оставил. Как я могу взлететь? - думаю. Наверное, и воздуха уже нет. Пошел. Прихожу. Смотрю: самолет стоит. Решил затормознуть на нем немного и взлететь. А парашюта то нету, оставил его там. А я тогда попробовал запустить двигатель. Запустился. Запустил я и пошел к той бабке. Нашел там я ее четвертый дом, взял парашют и бегом прибегаю. Но перед этим ручку я чем-то отодвигал, чтобы не нажалась на газ. Когда прибежал, то обрадовался, сел, не стал пристегиваться и прилетел непристегнутый. Газанул, так-так взлетел и прилетел на аэродром». Но, кстати говоря, когда он уже прилетел, то ориентировался, - не надо было уже освещать ему ничего, как освещали другим. Вот он и сел. У нас в полку даже сказали про него: «Ему надо героя было дать!» Вот такой случай был, значит, у нас.

А был еще один интересный случай такой, помню, у нас был. Но это было с командиром нашего полка уже. Значит, с Химок с аэродрома мы перелетали в Курск, потом уже — в Щигры. Прилетаем. Эскадрилью ведет лидер. То есть, что такое представлял из себя лидер? Взлетает самолет — пешка, ПЕ-2, на нем - уже опытный летчик. Он, значит, ведет эскадрилью на аэродром в Курск. Когда первая эскадрилья прилетает, он берет вторю эскадрилью и тоже ведет. И так получилось, что остались на старом месте от эскадрилий самолеты, которые были не доделанные. Их потом, значит, должны были привезти. Потом все взлетели. Все дома. Последний состав командир полка должен был сам перевезти вместо лидера. Ну мы, технари, тоже прилетели, но только на ЛИ-2, - был транспортный такой самолет. В общем, мы, тенхнари, прилетели. А командира полка всё, понимаете ли, нет самолета. День - нету, два - нету, четыре - нет... Неделю командира полка и тех, кто с ним летел, наверное, не было. Особняки тогда нас за шкуру стали брать: «Что случилось? Может, не перелетели, а предали, да?» А ведь еще в каждом самолете по технарю сзади сидело. Была же такая должность: техник самолета. Семь самолетов пропало во главе с самолетом командира полка! Нас вытаскивают особисты, спрашивают: «Может, слышали? Может, продались?» За шиворот берут. Ну то, что за шиворот берут, это, конечно, шутка такая. Ну трясли нас, спрашивали: может, кто чего знает? Мы ничего не знаем, потому что с этими летчиками мы пробыли сколько? Московскую битву только прошли. Потом через неделю прилетают. «Где были?» - их спрашивают. Но механики, которые были с ними, все молчат. А у командира полка механиком был Бойцов такой. Он сам был шустрый, вообще-то говоря. Так он молчит тоже. А потом уже, когда командира полка восстановили во всем, а этот ушел, уже начали разбираться, как это всё получилось. А получилось там тогда, значит, вот что. Подлетая к Курску, они видят, что летят по времени и по бензинчику столько-то, что сейчас должны садиться, заправиться и здесь остаться. Но время прошло, а аэродрома поблизости так никакого и нету. Бензин — уже на исходе. Надо садиться. Потом они аэродром нашли какой-то. Командир полка садится. А эти встали в круг. У каждого самолета - по технарю. Бойцов сидел-сидел. А этот командир полка не выключил еще ничего: ну оставил всё, чтобы радиостанция работала на малых оборотах. Потом Бойцов говорит: я открыл попить крышку, как вдруг вижу - немцы бегут с оружием в руках. Оказывается, там отряд был пограничный или какой-то там. Самолеты еще не прилетели, а охрана их уже побежала. Бойцов командиру полка тогда через голову показал. Тот видит: немцы. Тогда он как газанет, а остальным всем дал команду: «Не садиться всем! За мной!» И вот он, значит, взлетел и повел всех на восток. Оказывается, для чего лидера давали при перегонке самолетов? Так как они на большой высоте шли, то приборы нормально у них работали. А те летели на низкой, и у них пошло-пошло. Короче говоря, увело их от курского аэродрома. Они смотрят: по времени надо садиться, а аэродрома - нет. И вот они нашли аэродром. Понимаешь? Но там оказались немцы и командир полка вынужден был снова взлететь. А уже бензин вообще на исходе был. Тогда он дал команду подыскать полянку для посадки. А поля были заброшены и там, значит, уже не сажали ничего. И они на это поле начали садиться. Сели. А там и связи никакой не было. Тогда они начали искать себе дорогу. Нашли они дорогу, потом - какие-то цистерны, бензин. И они лошадь какую-то возили туда за бензином. В общем, начерпывали этот бензин куда-то там и там подвозили его к самолету. Кружками заправляли или ведерками. Так они самолет один заправили, потом - второй, третий. Семь самолетов так они заправили. Представляешь? Заполнили, в общем, самолеты. А время то прошло: день-два-три. А они, кроме того, еще подломали там чего-то такое. Так они там крыло подлечили немного. Там еще хвостовой дутик есть у самолета. Так там они чего-то тоже отремонтировали. Представляешь, и прилетели и рассказали, как они в таких условиях заправили свои самолеты. Потом этот командир полка, когда до Польши дошел, стал генералом.

И.В. Когда вы базировались под Москвой, какая была там в целом обстановка? Расскажите, если можно, об этом поподробнее.

В.П. Ну я расскажу, какие у меня были ощущения тогда. Когда я служил там на аэродроме, мать у меня оставалась одна в деревне Набережная. Мать работала там. И кто-то ей сказал, что немцы захватят Москву. Или тот человек подслушал, может, разговор, что Москву занимает немец и издевается на людьми. Дошли слухи до меня от брата, который пистолет принес, что мать боится, что захватят Москву. Он спрашивает: «Что нам делать?» А они, немцы, тогда же вешать стали людей. А мне хотелось до того мать свою успокоить, что я попросил политрука меня отпустить. Это было после ужина. Ведь у нас были комиссары, а были и политруки. Комиссары — они были нехорошие такие, вредные. А политруки были свои, взятые, по-моему, с училищ. В общем, они были такими, про которых так говорят: свои. Я одному политруку и говорю: «Слушай-ка, мне нужно съездить мать успокоить». «А как же ты поедешь?» - спрашивает он меня. «Ну как-нибудь на попутных доберусь». Даю ему талончик на водку. Он: «Ни в коем случае, ни в коем случае». «Но, - сказал, - только к утру к полетам чтобы был». Вот слушай дальше. Москва затенена полностью, никаких ни лампочек, ничего нигде нет. И я, значит, пешком от Тушина шел до Сокола. Так и не знаю: сколько там километров нужно было идти до Сокола? В общем, не знаю, но там сколько-то километров надо было идти пешком. Я в валенках, в шубе отправился до Сокола. Там мне надо было садиться на метро. Значит, иду. Там, где Сокол, уже знакомое мне всё было. Люди ходят, друг о друга спотыкаются, но все же заходят в метро. Двери центральные открываются и потом полностью закрываются. В метро свет есть. В метро мне надо было ехать так: с Сокола до Комсомольской. А тогда линия проходила так: дальше шли станция Аэропорт, Кировская, Дзержинская, Красные Ворота и Комсомольская. И начали проводить там уже дальше куда-то линию. А мне надо было сойти с этой Комсомольской. Там уже был Ярославский вокзал, а с Ярославского вокзала до Соколовской «кукушки» ходили: потому что поезд электрический сняли и пустили паровозы. А рабочие оставались-то. Надо возить было кого-то. И в определенные часы, значит, их возили.

И вот я решился на такое путешествие. Но я дал клятву ему, политруку, чтоб его не подвести: что к утру я буду. Я, значит, пешком дошел, как я уже сказал, до Сокола. Там метро ходило. Я, значит, сел в метро, до Комсомольской доел и сошел. Смотрю: стоит состав, вагончики, и паровоз. Спрашиваю: «Куда идет?» Мне сказали: «В направлении Щелково». Но Щелково находилось дальше от того места, до куда мне надо было. Но все равно сажусь в вагон. Сидений - нет. Общий вагон. Доезжаю до Соколовки, выхожу. А там, значит, мне уже надо было полтора километра по полевой дороге пройти. Дороги были снегом заметенные. А мне до Набережной надо было идти: деревня, где я родился и где мать жила, называлась Набережная. И вот я с риском таким шел. Ты представляешь? Я часть покинул. Все остальные в полку технари - на поле. Не на поле, а в землянках. Пришел я к матери, значит. Потом рассказывали уже про меня: что, мол, Валька нас разбудил, рассказал, как командующий, что не бойся, Москву не сдадим. Вот честно я ее так убедил. При этом еще сказал: а если бомбить будут — в погреб спрятаться можно от бомб. А там был случай, что на Соколовку сбросили они какие-то, говорят, бочки с маслом и потом начали бросать зажигалки. И они там сделали пожарище. Ну народ сразу распространился, что, значит раз бомбят, значит, скоро немцы здесь будут. Так я так ее убедил, что немцы не придут в Москву, что все нормально стало...

И.В. Расскажите о том, как организовывался быт технического состава вашего полка?

В.П. Мы работали на аэродроме. Вот летчиков, например, с аэродрома на машине отвозили подальше. Вот, допустим, в Белоруссии как с этим было? Мы в землянках жили, техсостав, а их в Речицу отправляли на машине. С ними как раз этот наш Феликс ездил. А как назывался наш аэродром, где стоял? Уже и забыл. Потом, следующим после него, был аэродром в Калинковичи. Так вот, мы там жили в землянках. В землянке находились поэскадрильно, то есть, целая, значит, эскадрилья там находилась. То есть, с этим было как? Первая эскадрилья — своя землянка, вторая — своя, и так далее. И там эти землянки были метров за 20-30 от стоянки самолета. Там стояло, значит, три самолета: один, два, три. Чтобы не занимать очередь далеко, так близко от самолетов мы находились. И однажды, помню, перед ужином у нас был такой случай. А у нас так было: мотористы питались с кухней, это была кухня, значит, полевая, с котелков, а мы, технари, значит, в столовой питались, - нас даже официантки обслуживали. Ну а летный состав как привиллегированные — они ехали в свою летную столовую. И однажды привезли водку, которая была в ведре. И каждому давали 100 грамм. А зимой-то ведь нам 100 грамм давали. Механик, вернее, не механик, а моторист, не пойдет, пока не «причастится». Старшина наливает, у него кружка в руке. Как выпили, так и пошли. Только мы начали разбираться, как там и что, как вдруг землянка затряслась и оттуда песочек посыпался. Нам сказали: «Ложись!» И когда вроде мы все это кончилось и мы вышли на улицу, то увидели пожарище там. Оказывается, самолет немецкий попал в наш самолет. А как он попал, не знаем. Но он горит пламенем. Ну и тогда, значит, механик по приборам ринулся в кабину: на плоскость куда-то в сторону. Электрик хотел аккумулятор снять. Зачем? А Власов, - был такой у нас техник по вооружению, который был тогда же назначен дежурным по части. Так вот, он, значит, заскочил в тот самолет, который рядом стоял, и запустил его... Один самолет горел уже. Так вот он, чтобы не перекинулось пламя на другой наш самолет, отрулил его немножечко подальше, чтобы пламя его не достало. Вот такой был случай. Ну что еще о бытовой жизни сказать? В Тушино, когда мы стояли, зима холодная была, ранняя. В декабре месяце прямо снегу было столько много. Так аэродром укатывали катками. Мы там, помню, переводили самолеты на лыжи. Там всё прижималось к плоскости. Мало того, что мы обслуживали по порядку или как самолеты, так старшина назначал нам задания, говорил: «Сегодня вы дежурите у самолетов, охраняете». И прогревали мы их тоже, техники. Моторы самолетов были ведь на водяном охлаждении. Потом антифриз уже ввели, чтобы не замерзали в такой мороз. А так мы сами охраняли машины. Например, расчехляли самолет, садились, запускали и на прибор, смотрели температуру. Если она прошла до определенной — опять выключали, ватными чехлами закрывали и нет-нет в щелку посматривали, чтоб знать, какую температуру когда пробивать. Сами пробивали, сами охраняли и вот технически обслуживали самолеты.

И.В. Как вас кормили во время войны?

В.П. Нельзя сказать, что плохо. Технический состав нормально кормили.... Но я, впрочем, скажу, где нас плохо кормили. Когда мы получали самолеты в Новосибирске, то там все, и механики, и рабочие, в столовой питались. Так там всё капуста у нас была. Кормили нас так. Утром - солянка, в обед — солянка (впрочем, было так, что или щи, или солянка), и в ужин — тоже солянка. Она нам так надоела. Но, надо сказать, что так как мы были авиаторы, нам еще ворошиловский паек давали. Это — отдельно было так у нас. А там что было, в этом пайке-то? Значит, кусочек маслица, ложечка сахара. Кроме того, как я говорил, нам солянка давалась. Но нам хотелось, вот честно говорю, как можно быстрей бы на фронт оттуда попасть. А мы там месяца два получали самолеты.

И.В. Комиссары у вас летали?

В.П. Вот насчет комиссаров я могу вот что вам сказать. Они нам только мешали. Но вот еще хуже всех не комиссары были, а такие особняки. Знаешь, кто это были такие? Особист не подчинялся ни командиру полка, ни кому другому. Он занимался только тем, что интересовался: не выслушивал ли кто анекдот какой-то, сальный не сальный, а политический. Вот спрашивал: не слушает ли кто этого дела...

И.В. Вы лично сталкивались с особистами?

В.П. Было один раз такое. Но дело, знаешь, было не политическое. Расскажу тебе как на духу. У меня брат меня был младше на два года. За нашей деревней, где я родился и вырос, аэродром строился. А там потом высоковольтка проходила. И там взлетали наши самолеты У-2 — учебно-тренировочные так называемые. И вот они, значит, летали. И какой-то самолет упал и зацепился за провода и разбился. А ребятишки, когда видят такое дело, то всегда и обязательно подбегут: им интересно, чего там говорить, на такое посмотреть-то. И нашли они в этом самолете, значит, пистолет: без кобуры, без всего. Нашли пистолет-то. И там был мой брат. А где Валька то? Я на фронте в Тушино. И вот они решили, что надо отнести мне этот пистолет. Они с братом со своим, другой - мой двоюродный брат, и с соседом привезли в Тушино мне пистолет. Я запрятал его, значит, в тряпочку. Потом у меня планшет такой был. Ну и я решил, что надо где-то пострелять. Пойду, думаю, схожу пострелять. А у моего техника по вооружения патрончики были такие, знаешь. А патроны для чего у него были? Были такие автоматы икровые - ППШ. Их у нас набивали или для партизан, или для чего, - точно этого я не знаю. А у летчиков были пистолеты: ТТ тоже. Я, значит, сходил с патронами, которые мне дал этот техник, и пострелял. Ну я там тренировался: стрелял по баночке в овражике. И прочухал про это как раз особист. Я тогда был в наряде. Как это называлось, разводящий. А разводящим ставил все условия товарищ по точкам. И как раз его домик стоял на углу.

Ну, значит, знал, что я стрелял, видимо. И вот ему, этому особисту, уже капнули про меня. Он дождался меня. Я в караул иду, как он мне и говорит: «Зайди ко мне». А мы же боялись их действительно, этих особистов. Тут я понял, конечно: значит, что-то такое случилось. Я отослал других в караулку и захожу. Он начал так со мной говорить. Спрашивает: «У вас никто не слушает радио?» Говорю: «Что вы? Какое слушать радио?» А он лейтенант был. Я говорю: «Я перестраиваю обязательно контровку, чтоб ничего не сдвинулось от вибрации. Никто не слушает». «Если кто будет слушать, говорите». А боялись, что немцы будут вести пропаганду и по радио, что Москва занята. Немцы так, понимаете, панику создавали по радио. А я так как с радио был связан. Помню, придешь, бывает, на радиостанцию. Особенно это бывало в карауле. Хочешь послушать немцев, настроишься на их волну, а они, значит, музыку играют. Мы знаем, что Москва-то не занята, потому что за нами — Тушино, а это ведь прямо перед Москвой. А они говорят: Москва занята, и они якобы делают что-то вроде парада. Мы были подготовлены и знали, что Москва не занята. Вот он мне, значит, начал об этом говорить. Потом спрашивает: «А у тебя оружие есть?» «Конечно, есть, - говорю. - Оружие вон есть». «А какое оружие у тебя есть?» Я говорю: «Финка есть». Мы наделали таких с ручками наборными финки, чтобы их можно было кидать. «А нет, - говорит он. - Еще какое? А пистолет есть?» «Откуда у меня пистолет?» Он мне и говорит: «Чтобы завтра лежал пистолет у меня на столе». А, значит, потом ко мне техник по вооружению пришел и сказал: так и так, особняк меня поймал с этим пистолетом. А он, этот особняк, тогда говорил еще мне: «Для летчиков нету пистолетов, не хватает пистолетов, им дают наганы». А наган-то барабан имеет. И летчикам в кабине трудно было с наганом. А я знаю, что у нас летчиков не было таких, чтоб с наганами. Он говорит: «Есть!» И он объяснял мне. Говорит: «У тебя есть пистолет, а они летают с наганами. Им нужно заменить». Это все я рассказал технику по вооружению. Он мне тогда и говорит: «Знаешь что? Он просто поймал тебя на мушку. Отнеси его его. Сколько тебе нужно стрелять — ты придешь ко мне, в тире постреляем». И он, этот особист, меня, значит, зажал тогда. И когда он ездил где-то после боя (а бывало у них, у особистов, и такое, что они смотрели в карманах какие-то письма родственников), то на мину нарвались. И он погиб. А я когда узнал, что он погиб, у меня просто всё, как говориться, как рукой сняло. Вот такая у меня связь с ним, с особистом, была.

И.В. Из высшего командного состава встречали кого-то на фронте?

В.П. Ну если считать Покрышкина командным составом, то - да. Это мы где-то стояли на каком-то аэродроме. И они, значит, летели куда-то: Труд, Речкалов, и Покрышкин. Покрышкин был, по моему, уже трижды героем, Речкалов — дважды героем, Труд — просто героем. Вот они и летели: трижды герой, дважды герой и герой. Они летели откуда-то, куда залетали: где-то были на родине Покрышкина, гостили, значит. И где-то им дали самолеты. И на каждом самолете такими буквами инициалы были написаны: Покрышкин — П, Речкалов - …. Такими буквами всё это было написано. И вот, значит, пока он пошел на командный пункт, то мы с этими двумя летчиками были. Ну и обслужили там эти самолеты. Они на перелете были. У них там своих специалистов не было. А летели Покрышкин, Речкалов... Вот такой, значит, случай был у меня. А таких крупных начальников — нет, видеть не приходилось. Даже командир дивизии был где-то далеко от нас. Наш полк был ведь самый передовой.

Но, кстати говоря, после войны со мной был эпизод, когда я Жукова охранял. Война к тому времени уже кончилась. Нас поставили охранять. Мы тогда в Риге были. Ну и прислали, значит, нам разнарядку, куда кого из нас пошлют патрулировать во время приезда Жукова. Просто помогать мы должны были там. Старший, который у нас там был, сказал: «Со мной пойдете». Больше ничего не сказал. Все мы - за ним. Мы тогда ничего не знали, что это Жуков приехал. Начищенные пуговицы, сапоги начищенные, ну — как и положено было для того, чтобы идти в наряд. Ждем назначения туда. Он подводит нас под дом офицеров их. Мы - за ним. Там уже всё начинено публикой.Идет он с нами дальше. Раз нам преградили путь. Спрашивают: «А вы куда?» Он говорит: «А это мои товарищи». «Пройдите, - говорят, - а они пускай ходят. Один здесь ходит, а другой — рядом». Мы ничего не знали. Что такое? Потом уже слух пошел, что Жукова ждут. Это, оказывается, там собрали всех командующих прибалтийских и хрен знает каких генералов. Там были вход, ступеньки, а нужно было ходить до угла. И вдруг, смотрю, глаза высунул генерал. А в дверях стоят часовые. Вдруг они встают в позу. И тут вдруг машина такая большая черная подъезжает. Машина эта - открытая. Она вообще-то быстро подъехала. Из нее выходит Жуков. Ну мы знали, как выглядит Жуков. Фуражка у него, когда он вышел, осталась в машине лежать. И он быстренько-быстренько пошел в это здание. Оказывается, совещание среди командующих там было. Ну мы опять подходим туда, все ближе-ближе. А машина сразу уехала. Ну мы там посматриваем на этих часовых. Ну они настроились. Ну мы поближе все становимся. Вдруг он вышел. Фуражки у него не было. Машина подъехала, он в машину сел, фить, и - уехал. А тут уже после него начали выходить оттуда, из дома офицеров, генералы с лампасами покурить на площадочку. Ну и после того, как они покурили, то дальше пошли, а мы — за ними. А на улицы кругом какие-то машины стояли. А оказывается, для начальников этих эти машины там и стояли. А за ними в плащах шли три человека. А мы охраняли же все это тоже вроде. И они нам говорят: «Больше вы нам не нужны». Это мы, считалось, охрана их как бы была. То есть, нас поставили как для охраны. Вот Жукова я только тогда видел.

Кстати, знаешь, во время войны мне довелось и Зою Космедемьянскую видеть.

Дата добавления: 2015-07-16