Ларионова (Зубарева) Мария Семеновна

Опубликовано 20 мая 2013 года

Родилась 7 февраля 1922 года в селе Межевка Ординского района Пермской области. Образование среднее. С 1941 года работала счетоводом в бухгалтерии. В 1942 году была призвана в ряды Красной Армии. В составе 91-го истребительного авиационного полка 256-й истребительной авиационной дивизии (2-я эскадрилья) участвовала в боевых действиях по освобождению Украины в должности авиационного механика. В 1944 году вышла замуж, взяв себе фамилию Ларионова. Тогда же демобилизовалась из армии. Была награждена медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.» После войны жила в г. Высокое Брестской области, затем вместе с мужем переехала в Эстонию, в город Кохтла-Ярве. Окончила техникум. Работала воспитателем в детском саду, затем на протяжении многих лет - заместителем директора медицинского училища при Кохтла-Ярвеском техникуме.

- Мария Семеновна, беседу с вами мне хотелось бы начать со следующего вопроса: откуда вы сами родом? Когда родились? Что из предвоенной жизни запомнилось вам?

- Я сама с 1922-го года. Сейчас мне уже, знаете, много лет. Родилась я на Урале, в городе Кунгур Ординского района. А потом у нас началась коллективизация. Отец-то ведь мой вступил в колхоз. Тогда у нас все забрали в колхоз: и корову, и лошадь. А у нас в то время только и были лошадь и корова. Все это, в общем, в колхоз забрали. А потом стали обкладывать нас налогом. После этого отец думает и говорит: «Что ж это такое-то? Все забрали, и последнее, значит, должны отдать: зерно и вещи собрать, отдать.» А в деревнях в то время у нас были такие, которые работать не хотели, а на все готовое шли. Отец тогда и говорит матери: «Я уйду в город.» Он ушел, а мы остались в деревне. А мать нам тогда и говорит: «Давайте одевайте всё. Сейчас придут и все заберут.» Ну мы оделись, конечно. А вещи тогда ведь какие-то были у отца. Отец был не богатый, знаете. Всего была у нас одна лошадь и одна корова с нетелью. Но он был очень хороший хозяйственник. У него двор был крытый. Правда, у него был, значит, ольшаник для овец. Потом, значит — для коровы. И потом — крытая крыша, где, значит, стояли вот эти зимние сани, телеги, все это было прибрано. Все было очень хорошо у нас. Он все это очень пожалел и убежал в город Кунгур. Вот в Кунгуре он устроился работать на завод алибастровый. Стал он, значит, там работать. Директору очень понравился он: хорошо ведь он работал у него. Но оттуда с деревни стали просить, чтобы отец вернулся обратно к ним, потому что у них толку-то не было ни в чем - колхоз-то не умели они держать. Просили, значит, чтоб вернули Зубарева обратно. А он, вот этот директор алибастрового завода, отцу тогда и говорит: «Тебе придется лучше уехать, тебе не дадут покоя здесь. Тебя требуют, чтоб ты вернулся обратно.» Ну что было делать? А у него, у отца, брат уехал в Сибирь еще в 1925 году и жил там, в Сибири. И он, значит, решил ехать туда к брату. Но пока мы ехали туда, нам сообщили, что паром уже туда не ходит — Обь застыла. И отцу тогда пришлось завербоваться в совхоз. И вот он в совхозе стал работать. Это было на станции Каргата. От этой станции в 25 километрах был этот совхоз. И вот он, значит, в этом совхозе стал работать. Был депутатом. В общем, он был управляющим совхоза. Его даже в Москву на празднование отправляли, помню.

- А что за празднование в Москве было?

- Ну это было в советское время, еще до войны. Есть фотография одна у меня с этого мероприятия. А потом, когда началась война, его взяли в армию позднее меня. И он погиб. Он сопровождал эшелоны на фронт. Брат у меня еще был. Так тот, знаете, был прокурором в Перми.

- До войны работали вы?

- Год отработала до армии. Но это уже было во время войны. Мне, в общем, надо было в десятый класс идти учиться. А отец мне и говорит: «Война началась! Давай иди работай!» И вот я год отработала, а в 1942-то меня взяли в армию.

- А где вы работали?

- А я работала счетоводом в бухгалтерии. У меня образование было, я была ну грамотная, как говорят. Средняя школа была у меня все-таки закончена. В то время грамотных мало было. Помню, у нас в то время было и много эвакуированных немцев. И не только немцы: по-моему, были даже с Эстонии эвакуированные. Но я была молодая, че-то не обращала на все это внимания. Но немцев-то много было.

- Как к эвакуированным относились?

- Ну как? Население относилось хорошо. Их поддерживали. Помню, к нам приходили они, вернее, к матери, потому что она держала корову, за молоком. И мать всегда с ними делилась.

- А вот скажите: когда вы в предвоенные годы были, чувствовалось ли, что со стороны Германии идет какая? Предчувствовали ли вы войну?

- Вы знаете что? Нет, не предчувствовали. Не думали, что будет война.

- Вы помните, как узнали о начале войны?

- Да как же? По радио сразу же об этом объявили.

- И как народ это воспринял?

- Тяжело.

- У вас много тогда мобилизовано людей в армию было, в 1941-м то году?

- Всех мужчин забирали. Кого можно было — всех забирали.

- Потом многие не вернулись?

- Много не вернулось. А забирали всех, кто мог ходить. В общем, всех мужчин, которые могли защищать родину, - всех забирали.

Ну а в 1942 году меня, значит, призвали в армию. Но меня призвали туда, в армию, так же, как и ребят. Это было еще в Новосибирской области. Там тогда у нас девушек, которые имели среднее образование, призывали как ребят в армию. Меня, например, взяли в армию даже вперед отца. Отца не взяли еще, а меня взяли по повестке в армию. Меня сразу вызвали в военкомат. А военкомат, значит, направил меня в Красноярск. Там была Красноярская авиационная школа такая. Там готовили специалистов. Вот я там попала в специалисты авиавооружения. Учились мы там шесть месяцев.

- Когда вы учились в школе, как много с вами занимались?

- Мы занимались по восемь часов в день. В общем, весь день мы занимались.

- Голода не испытывали в то время?

- Голода тогда у нас не было. Но ходили, помню, мы в столовую, дежурили там, значит, чистили картошку. У нас в школе стоял даже самолет для того, чтобы мы тоже знакомились с материальной частью и со всем таким. Это было прямо там, где мы учились. Вы знаете, что тогда было? Вот стоишь, бывает, помню, в наряде, охраняешь этот самолет, а так дремота тебя и берет: прямо на винтовку так оборотишься и кемаришь.

- Что было после учебы?

- А потом нас распределили по полкам. Значит, я попала в 91-й истребительный авиационный полк 256-й авиационной дивизии. Это в Новосибирске там нас так распределяли. Там тренировались летчики. И короче говоря, когда я закончила учебу, то стала младшим сержантом. И была я после этого уже как мастер авиавооружения. Я, значит, попала в 91-й авиаполк, это был истребительный полк. Там были, значит, истребители. А у истребителя, как сейчас помню, было два пулемета и пушка. Пушку ставили через кабину, а пулеметы, значит, так ставили - снимали все отвертками, открывали, а там уже ящики и пулеметы нужно было ставить. В общем, там все было устроено таким образом, что летчик только сидел в кабине и нажимал на кнопки и стрелял. Ну и вот, какое-то время в Новосибирске мы там простояли, а потом сразу поехали поездом. На поезде нас ехал целый состав. Когда до этого в Новосибирске мы стояли, то жили в казарме. Казарма была разделена плащ-палатками, как сейчас помню. В одной части жили ребята, в другой — девушки. В полку нас было двенадцать девушек. Среди нас было три укладчицы парашютов и девять механиков. Было три эскадрильи, в каждой эскадрилье — по три девушки-механика. Когда отъезжали, грузили, помню, самолеты на состав всегда ночью. На погрузке было так, значит. Мы ночью только соберемся, согреемся... А морозы там сильные, в Новосибирске, очень были. Там даже мы ходили в наряды когда, дак даже маски одевали, такие кротовые, чтобы не поморозить лицо. Но самолетов не один наш состав был, а несколько. Дак приходилось так делать, что ночью, бывает, только согреешься, как объявляют: подъем, тревога. Тогда идем мы, значит, все грузить самолеты. И свои самолеты мы тоже, значит, разгрузили. В общем, целый состав нас был. На платформе стояли крылья, на второй платформе — фюзеляж. Затем ехал вагон с командным составом, потом — техники. А мы, девушки, ехали вместе со штабом. У нас был секретарем такой Кирсновский. Все документы у него там были. Мы ехали в таких теплушках двухэтажных, - телячьи такие вагоны это были. Младший состав ехал в одном вагоне, а мы, девушки, ехали вместе со штабом. Но с нами еще ехал Кирсновский. Потом — инженер по вооружению ехал. И еще один мужчина ехал. Остальные — вот мы, двенадцать девушек были. Теплушку у нас все время подтапливали углем. В больших городах мы останавливались, сообщали, и там уже нас ждали, и мы ходили все обедать.

В 1943-м году мы уже были под Москвой в Люберцах. Там мы сгружались. Сгрузили, помню, самолеты, все стыковали и уже стали летать. Оттуда летали, когда, наверное, освобождали Ржев, Калинин. А потом уже мы перелетели в Калинин. Стояли в Мигалово. После Мигалова мы стояли в Торжке. А вот в Торжке был большой аэродром, местечко это называлась Бородянка. И вот в этой Бородянке стояло два полка: наш полк, значит, полк истребителей, и потом — полк бомбардировщиков ИЛ-2.

- А у вас какие самолеты были?

- У нас были истребители ЯК-9. Мотор только один был у наших самолетов. А вообще у «Яка» было два мотора, - двухмоторные они были самолеты. И вот, во время тренировок, когда готовились наши войска как раз к боям на Курской дуге, летели бомбардировщики, а наши истребители прикрывали их. И мы знали, что во время того самого пикирования у двух бомбардировщиков отвалились крылья. Это была такая большая трагедия у нас. Из Москвы прилетели специальные люди и стали узнавать, в чем причина была аварии. Потому что этот бомбардировщик должен был пикировать, чтоб сбросить бомбы-то. И вот выясняли, отчего крылья-то отвалились. Мы там сразу похоронили четырех человек: двух летчиков и двух стрелков. Вот у нас, в истребителях, только один летчик был. А у этих «Илов», у этих-то бомбардировщиков, было два человека в экипаже — там были летчик и стрелок. Так вот, сразу мы четыре человека вот в этой Бородянке похоронили, еще, значит, не вылетая на фронт.

После этого мы опять погрузились в вагоны и поехали на юг. Доехали мы до Воронежа. В Воронеже стали сгружаться. Летчики все перелетели, а мы ехали поездом. Вот там, в Воронеже, стали уже летать. В общем, всю Украину я освобождала. Но вы знаете что? Украинцы были очень хитрый народ. Вот приходилось нам стоять на квартирах. И знаете, что? Мужчина у них обязательно дома был. В общем, как говорится, немцы их оккупировали, а они оставались жить при немцах. Вот я знаю, что Киев освобождали. Вот в Киеве как раз у одной женщины мы и жили. У нее до нас немцы жили. Но из немцев жили танкисты. Вы знаете, они оставили там свои такие фотографии. И знаете, такие непристойные это были фотографии. В общем, они развращали Россию. Вот как раз у нее муж был при немцах. А только как освободила Россия Украину, его забрали в армию. Вот в Житомире было то же самое. Стояли мы на квартире. Нас девушек всегда ставили, как была возможность, на квартиры. В общем, в квартирах старались размещать. Дак вот, мужа тоже у нее взяли в нашу армию. Был дома, а как освободили, сразу забрали в армию.

Ну вот очень тяжело было, помню, в одном местечке нам воевать. Это было на Украине, в городе Лебедин. Вы знаете, там так бомбили нас немцы! В общем, было так, что как вечер — так у нас сразу начинается бомбежка. Там очень много погибло наших людей. В общем, мы жили-то на квартирах тогда. Потом утром, помню, идем мы. Идти, значит, нам надо было через лесок один. А там, знаете, как раз десантные войска стояли. Там, в Лебедине, очень большой аэродром располагался, и там, значит, много очень самолетов было. И там, короче говоря, были десантные войска. Помню, идем мы, и вдруг появляется большущая яма, и вокруг нее — убитые. Да были все, знаете, среди них такие не наши: то ли грузины, то ли - армяне. В общем, не русские. А мы потом опять пошли дальше. Помню, когда в одном местечке мы стояли, там как раз танковая дивизия стояла. И был там, в общем, бой большой. А потом стояли мы, как сейчас помню, где был полевой аэродром. Мы, значит, на этом полевом аэродроме располагались. А потом вдруг у нас что-то случилось. Мы побежали. А там много же танков было. Мы с девчонками говорим: «Давай посмотрим, как там в танке-то?» Открываем, а там — русский человек находится. Но он не живой был. Ну сразу мы там сообщили, чтоб забрали труп и освободили от него танк. Он же погибший был!!!

Однажды, помню, к нам в полк попал шпион. А получилось это как? В общем, командование потребовало связиста. И вот к нам связиста, значит, в часть направили. А оказывается, этого связиста в Киеве учили. Он был как в десанте. И вот он как раз к нам в полк попал. Вы знаете, после этого стало вот что происходить. Что такое? Как только вечер, так нас начинают бомбить. Как это вдруг? А оказалось, что он сообщал, где мы расположены. Но он долго нам не навредил. У нас очень дружная семья в полку была. Сразу ребята заподозрили и его, как говорится, взяли и арестовали. Даже я, помню, стояла и его с винтовкой охраняла. Но у него наручники были тоже одеты. А потом его сдали.

- А как на него вышли, что он шпион?

- А как поймали, вы хотите сказать? Раз так нас бомбят, кто же это мог сообщать? Как это могло быть? Его сразу, как говорится, ребята взяли. Ребята очень толковые были у нас. Сразу они заподозрили и, в общем, сразу его поймали. Ему уже нечего было у нас делать. Он уже, как говорится, признался и все рассказал: что его учили в Киеве. Ну что там еще?

- После Украины где ваш путь проходил?

- Я дошла до Житомира. Дальше Житомира шла уже заграница. Но вот в Житомире я вышла замуж. Мой будущий муж, знаете, все время мне помогал. Вот даже когда мы стояли в Новосибирске и ходили в наряды, меня, например, только направили, помню, в этот наряд. А мы пришли-то в ботиночках. Я дежурному, мужу своему будущему, и говорю: «Как я пойду в наряд, когда я в ботинках и мороз такой?» А дежурный и говорит: «Я сейчас вам валенки принесу.» И он принес валенки. И вот когда валенки принес, и после этого просто любовь у нас была с первого взгляда. Он меня все время оберегал. В наряд идем когда, если меня направили — и он старается попасть со мной. Потому что если в наряд идешь, надо идти охранять самолеты, надо идти с винтовкой, а потом, когда придешь — надо разрядить все, а холодно. Он всегда помогал.

- А кем он был по должности?

- Он был не офицер. Он был старшим механиком. По званию-то он был кем? Я младший сержант была по званию, потом сержантом была, потом стала старшина, а он — старшина был по званию. В Житомире, помню, когда мы стояли, мне этот комиссар (он очень обожал меня, потому что я была такая аккуратная, и даже у него было такое желание поухаживать за мной) посоветовал: раз вы так дружите с Ларионовым, то ты (сказал он мне) заграницу не езди. И мы вот в Житомире зарегистрировались. Правда, в первый раз когда пошли, нас не стали расписывать. Они сразу спросили: «Вы откуда? С передовой?» «Нет, - говорим. - Аэродром здесь наш. Мы здесь, на аэродроме.» «Тогда принесите справку, - сказали нам, - что командование ваше разрешает вам вступить в брак.» И нам как раз дали справку такую и разрешили вступить в брак. Ну после этого я тут еще побыла, и после этого уехала уже домой. Уже 1945-й год я встречала в Новосибирской области у матери. Я уже уехала домой. В общем, демобилизовалась.

- А когда именно вы демобилизовались, помните?

- В 1944 году это было.

- Помните, как узнали о конце войны?

- А узнала я уже, когда была там, в Сибири, у себя дома. И узнала тогда, что уже конец пришел войне.

- Расскажите, как во время войны осуществлялась охрана вашего аэродрома?

- Ой, я об этом еще не рассказала вам. У нас же в эскадрилье было три самолета. Так вот, на эти три самолета меня, допустим, в наряд посылают. Мне надо дежурить, значит, там. Тогда мне дают винтовку и приказывают охранять самолеты. Вот там, например, дежурная машина с бензином для заправки у нас была. А мы, значит, стоим, там же - три самолета стоят, ну и я охраняю это дело. А дальше там другие уже охраняют все это. В общем, мы там все на аэродроме были. А население все — в шалашах, в кустах находилось. Мы-то большую часть времени жили в землянках. А потом, уже когда тепло становилось, жили в шалашах. И вот мы, значит, охраняли. Помню, однажды вдруг прямо мимо нас пролетел немецкий самолет. И говорят: «Ну разведчик прилетел, ждите: сегодня нас будут бомбить.» И точно! Я была в наряде. И вот прилетели самолеты и стали бросать бомбы. Ну а мы-то что? Мы упали и лежали. Бомбы больше всего перелетали через нас и через овраг прямо в кусты падали. В общем, падали там, где палатки все эти и шалаши стояли. А мы лежали, лежали. И говорят: «Чеж это такое? Бомбы-то не взрываются.» А утром узнаем, что часть бомб упали, но не взорвались. А знаете, оказывается, у немцев были наши пленные. Они, наверное, вредили им, чтоб бомбы не взрывались. Так что эти упали бомбы и не взорвались. Мы лежали-лежали, потом встали, стали после дальше ходить, охранять.

- А как у вас, обслуживающего персонала, складывались отношения с летчиками? Вы вообще общались с летным составом?

- Вот у меня, например, первый летчик погиб. Как он погиб? Знаете, мне его очень жалко было. Мы его похоронили. Он, оказывается, погиб из-за того, что у него повредили управление. Он решил свой самолет посадить. И он уже долетел, но у своих стукнулся о березу. И погиб. Мы его сами хоронили, вот этого летчика. Он, например, очень хороший был. Помню, было холодно, он свои краги отдал мне и говорит: «Чтоб тебе было тепло!» С летчиками-то как у нас все было? Знаете, на фронте-то мало летчиков было. Было так, что как полетит — так и погиб, как полетит — так и погиб. Вот, например, первый летчик у меня был Кастелло. Он и говорит: «Смотри, если откажет пушка или пулемет — тебя чтоб на аэродроме не было. Тебя расстреляю!» А ведь это была бы не моя вина, если бы у него что-то отказало бы, потому что там же, знаете, целые кассеты были, а между патронами-то ведь могла быть растяжка, пулемет мог по какой-то причине не стрелять или пушка. Может, я не виновата была бы. Но он, например, очень был злой. А вы знаете, помню, один летчик, только только как пополнение прилетел с самолетом. Я даже не успела его спросить ни о чем. Он полетел и погиб. Вы знаете, многих пришлось хоронить летчиков. Многих! И старых летчиков у нас мало осталось. Такие летчики это были хорошие: Павлов, Андрей, забыла, как фамилия его была. Летчиков многих пришлось хоронить. Погибали они, знаете.

- А Герои Советского Союза были у вас в полку?

- Вы знаете, у нас в дивизии, а дивизия у нас была 256-я, было три полка. В одном из полков даже Сталина сын был. Только не в нашем полку был, а в другом.

- Видеть его вам не приходилось?

- Видеть его — нет. А так если вообще о войне говорить, то у нас, например, один немец посадил свой самолет. Самолет был, знаете, Мессершмидт. Он стал знакомить летчиков с этим материалом. У нас он тоже был. Он знакомил летчиков с этим Мессершмиттом. А потом он стал присматриваться: как бы не угнать наш самолет? Его отстранили после от этих дел, чтоб больше он не знакомил нас ни с чем. Но вот был этот немец. Он, например, говорил: «Девочки, (забыла, как он нас называл), женщины у нас тоже есть, в армии немецкой. В русской армии тоже есть девушки.И в немецкой армии тоже девочки.» Он сам сел: вместе с самолетом на нашей территории приземлился.

- Воздушные бои приходилось вам наблюдать во время войны?

- Нет. Мы же стояли от передовой за 10-15 километров, потому что под самой передовой нельзя было стоять. Нас же, если мы будем ближе стоять, тут сразу же разбомбят или уничтожат. Мы стояли подальше от передовой. А вот эти «Илы» — они еще дальше нас стояли. Вначале летят вот эти бомбардировщики, а потом наши взлетают и прикрывают их. И уже летят туда на передовую. И уже на передовой, значит, начинается бой.

- А как засчитывались летчикам сбитые самолеты? Вы не слышали об этом?

- Дак у нас в полку обычно было так: нет никого — дак не прилетели. Тут уже кто остался, сразу же поминки по тем, кто не вернулся, делал.

- Как вы воспринимали в 1942 году поражение Красной Армии, вот когда отступление было?

- Ну я же в Красноярске тогда училась. Мы ходили там, помню, всё. У нас там много госпиталей было расположено. Например, когда мы там учились, у нас было две роты: рота была механиков и рота стрелков. Значит, мы, вот эти две роты, проходили по всему Красноярску. И обязательно пели песню: «Вставай, страна огромная.» Вот с этой песней и еще там одной песней по городу проходили. А госпитали все выходили. В общем, они аплодировали нам. Короче говоря, тяжело было это поражение переживать. Мы, конечно, летом-то учились. Потом вечером выходили, помогали там копать картошку, убирать все это дело. В общем, тоже участвовали в бытовой жизни своей части.

- А какие дисциплины вам преподавали?

- В основном нам преподавали что? Чтоб я умела пулемет разобрать, почистить, заправить этой лентой... У нашего истребителя — у него уже два пулемета. Надо было открыть, заправить туда ленты, потом опять всё закрутить. А пушку нужно было вытаскивать через кабину. Она была очень тяжелая. Это помогали нам делать ребята. Так что бывало такое, что ребята вытащат. Мы, значит, вместе почистим ее, заправим туда, ленты я загружу, и летчик сидит, и у него только управляемая одна из гашетки, - и он уже нажимает и стреляет.

- Летчики как часто с заданий не возвращались?

- Ну часто. Часто гибли. Часть бывало, что возвращались, садились.

- Пилотирование увлекались? Чтоб был высший пилотаж и так далее.

- Нет, некогда этим было заниматься. Там было так, что только успевай.

- А было ли такое, что была нехватка горючего?

- Нет, бензин все время был. Там были эти мотористы, которые заправляли бензином самолеты. Мотористы бензином заправляют, а мы заправляем пулеметами этими лентами.

- Поломки пулеметов бывали в самолетах?

- Ну пока я была, за мной не было таких поломок. В общем, отслужила я нормально.

- А в других экипажах было ли такое, что поломки случались?

- А че-то я как-то и не знаю такого.

- Аварии бывали?

- Вы знаете, я вам скажу об этом следующее. В нашем полку был один еврей. Вот он как-то не захотел полететь на задание. Так вот, он самолет свой направил прямо в капонир. И у него этот винт свернуло вот так вот (показывает руками). Надо самолет-то ремонтировать после этого!!! А его тоже отправили куда-то. Вот это был такой у нас случай.

- Были у вас политработники? Что можете о них сказать?

- Комиссар был. Но у нас был очень вредный начальник штаба. В общем, был он подполковник. Вы знаете, когда мы ехали то по России, мы же, когда ехали, как раз находились в том вагоне, где штаб был. И там был этот Кирсновский. И проезжали мы как раз 23-го февраля. Командование в своем вагоне устроили, как говорится, там пьянку. И потом к нам в вагон ввалился этот Герасимов, этот полковник, который начальником штаба был. Ему нравилась очень одна наша укладчица парашютов. Он стал за ней гоняться: как бы ее, значит, взять и, как говорится, чтоб целовать ее. Мы все ему мешаем. Он — р-раз. Мы все скорей попрятались, как говорится, на нары, на второй этаж. И, как назло, поезд идет-идет-идет. Потом все же остановился. Мы сразу, все девчонки, бросились бежать к механикам. Механики сразу нас приняли. А дальше что вот было, я не знаю. Его хотел успокоить инженер по вооружению, который там с нами ехал. Он подошел к Герасимову-то, говорит: «Что ты делаешь? Зачем это так?» Он взял и ему прямо так гимнастерку разорвал. В общем, успокаивали его и Кирсновский, и другие. А он, в общем, никого не слушал. Он только хотел дорваться до этой до Вальки.

- А так он летал сам?

- Нет. Он был у нас начальником штаба и не летал.

- А комиссар летал?

- Комиссар тоже не летал. Комиссар тоже был: был у нас такой комиссар. Они устраивали тоже построения у нас. Вот комиссар выступал на этих построениях. А этот Герасимов, знаете, был такой очень жестокий. Вот, например, было так, что вдруг проходит солдат, не очень заметил его и не отдал, как говорится, ему честь. И он после этого заставляет его столбу десять раз честь отдать. Он очень жестокий был человек, очень жестокий... Вот мой отслужил, как говорится. Он только должен был уже кончить армию, а тут — война. Так он отслужил семь лет. Вот он говорил: «Семь лет отслужил — и на гауптвахте не был.» А я, например, на гауптвахте была.

- А как вы попали на гауптвахту?

- А как попала? Мы стояли, в общем, там, где какой-то совхоз был. Столовая была центральная, а вот летчики жили подальше. Это все было за 2 километра. Там были, значит, три дома. И вот мы должны были дневалить, охранять их: я и Люба Маленко. Вот этих три, значит, таких дома охранять. Она должна была на улице находиться. И вдруг приехало командование проверять, как летчики живут, как у них там расположение. А Люба сидела чего-то и растерялась, - честь, как говорится, кому надо было отдать, не отдала. А в этот момент я как раз ходила в столовую. Я, значит, несла котелок ей, чтобы она могла пообедать. Там были котелок и еще - второе. Понимаете, надо было мне немножко воздержаться от этого. А чего-то за мной собака какая-то бежала. Я побоялась. И они в мой последний дом заходят, и я захожу. В общем, я честь не отдала. С котелком куда же там будешь честь отдавать? А утром — полковое построение. А мое звено было дежурное. Я на построение не ходила. Я, по-моему, чем-то там занималась тогда. Ребята идут и мне и говорят: «Вам с Маленко — гауптвахта!» А что это была за гауптвахта? Сняли с нас ремни и заставили, в общем, где был штаб, там копать ямки. Они хотели сделать, в общем, там шалаш какой-то. В общем, нас заставили копать вот эти ямки. У нас были ребята, которые сопровождали нас как арестованных. Вместе с ребятами ходили в столовую, и уже - без ремней, как арестанты. В общем, три дня мы были так арестованы. И ребята эти нас, арестованных, в землянку посадили. А в землянке-то были эти блохи. Они спать-то не давали. Из шалаша те, кто караулил, говорят нам: «Вы выходите, там прямо в поле спите.» Так мы вылезли и прямо в поле расстелили себе все, что было нужно, и там и спали. С разрешения тех, кто охранял, мы так там расположились. И ребята, те, которые охраняли нас, тоже спали в поле. Потому что там, в землянках, блохи были.

- Была ли нехватка самолетов в полку?

- Вы знаете, нет. Все время нас пополняли самолетами.

- А какие недостатки самолетов могли бы отметить? И что можете вообще сказать о наших самолетах?

- Да вроде таких-то недостатков и не было. Все время было хорошо. Вот только что когда в Бородянке стояли, погибли у нас два бомбардировщика.

- О чем летчики говорили, когда общались с вами? Какие у них были настроения?

- Да что? Летчики — они всегда жили отдельно. Для них был отдельный стол. Мы питаемся как младший состав, а командный состав, значит, отдельно питается. Летчики, если они в этот день летали и у них были бои, им там давали даже выпить. Там 100-граммчиков им наливали, например.

- А как вас кормили вообще на фронте?

- Да кормили-то хорошо. Вы знаете, когда мы стояли и формировались в Новосибирске, (это местечко я забыла, как называлось, - там большой сейчас аэродром, под Новосибирском-то), то там, значит, ребят кормили плохо. Ребята всегда, помню, подойдут к нам, к девчонкам, и говорят: «Девочки, идите попросите добавки.» Мы идем на кухню, попросим, и им это, значит, даем. Они говорят: «Хоть бы скорей на фронт. На фронт...» А уже полки то были на фронте. Они-то говорят: «На фронте-то нас хорошо кормят.»

- А чем вас обычно кормили?

- Да и кашей, и всем. Я помню такое, что часто нам приходилось перелетать в «Дугласе». Так меня перед тем, как лететь, вот кормили как раз кашей. Ко мне подошли ребята и говорят: «Не наедайся, а то сейчас плохо будет.» Ну правда! В «Дуглас» мы сели. Ребята сразу потащили ведро в конец, потому что качка началась и им плохо было.

- А перелетали вы часто так?

- Часто перелетали. Мне пришлось перелетать даже, помню, однажды в скоростном бомбардировщике. Этот скоростной бомбардировщик, знаете, был такой, что у него впереди кабина застекленная была. Там всегда сидел штурман. И у него бомбы подвешивались. Он сидел, ну, в общем, в кресле таком, а летчик — сзади был. И вот как раз в таком бомбардировщике вечером полетели ребята. А была сильная качка. В общем, а тогда было так, что самолет этот когда летит, то и бросает бомбы. И вот эта группа, которая первая летела, плохо себя чувствовала. После них кабину потом обмывали. Он за нами прилетел утром рано. Прилетает и говорит: «Если вы будете так же вести себя, как та группа, я открываю люк и вас сбрасываю: как бомбы летите.» Мы когда трое сели в самолет, мы как-то так уже боялись. Но мы долетели очень хорошо и чувствовали себя тоже прекрасно. С нами ничего не случилось.

- Вас награждали на фронте?

- Нет. Там награждали только летчиков.

- А летчиков вообще часто награждали?

- Награждать-то мало их награждали, потому что гибли они часто. Хорошие такие они были.

- А вот с местным населением как у вас складывались отношения?

- Население, понимаете, разряжало нас. Но нам, конечно, большую часть времени приходилось уже жить в землянках. А в землянках патроны такие вместо света нам были. В общем, утром выйдешь весь закопченный, потому что в землянке все время коптушка вот эта коптила. Хорошо, это было зимой, когда было холодно. В землянках тогда мы жили. А вот уже когда тепло было, тут уже мы жили в шалашах. В шалашах-то хорошо было! Помню, у нас один шалаш сгорел. Летчик-то у меня погиб, и я, значит, его вещи возила. Можно было их куда надо отправить. Но она была, его территория, где он жил, под оккупацией. Мой самолет стоял на ремонте. У него были пробоины. Даже когда мы учились, нас учили, как пробоины заделывать. Вот я пошла, одела шинель, а девочки, которые были в наряде, пришли в шалаш, значит. Холодно было. Забрались они, в общем, в этот шалаш и говорят: «Мы сейчас подтопим.» А зачем было топить? Зачем? Они как затопили, так и сгорело все это. Они так одеялами там укрылись и выскочили. И у меня все сгорело. Все вещи, которые там были, сгорели... У нас и у самих-то были же там вещи. А летчик же погиб!!! Так парашют его, помню, раскроили и всем дали по куску. Это был Андрей Анадский (вот ведь как бывает — вспомнила фамилию летчика!), вот мы его хоронили. Он тогда стукнулся о березу.

- Вши заедали вас на фронте?

- Нет. У нас был врач, который приходил к нам у каждого проверять голову. У нас же белье-то меняли. Но у нас ходили все же в мужской одежде-то. У нас была, как говорится, мужская одежда. А голову приходил врач проверять.

- А по размеру все подходило из одежды?

- Куда там подходило? Всяко было.

- А вообще одевали вас как на фронте?

- В мужскую одежду, я говорю. Юбок не было. А вот когда училась в красноярской школе, там мы ходили в юбках. Там носили мы гражданское...

- Бандеровцы попадались на Украине?

- Нет. Вот мы стояли в Бородянке-то, где к нам шпион попал, так там, как сейчас помню, был повешен полицай. Его население само повесило, полицая этого.

- Города разрушенные встречались вам на пути?

- А вы знаете, вот Воронеж очень разрушенный был. Вы знаете, там даже было так, что одни коробки стоят, а народу-то нет. А когда пришли мы в землянки, жили в Воронеже в землянках, туда были все эти кровати прямо из дому притащены. Все эти землянки были, значит, немцами оборудованы.

- Показательные расстрелы проводились у вас в полку?

- Нет, этого не было. Там были, конечно, нарушения. Так их, кто это делал, бывает, арестуют за это и тут же это заставят положенное отработать.

- А что за нарушения были?

- А вдруг им захотелось зайти к населению и чего-нибудь там попросить: выпить или еще что. Это вдруг узнает командование и за это нарушение дает тем-то и тем-то гауптвахту.

- Аэродромы как-то засекречивали у вас?

- Обязательно! Мы самолеты все ветками обставляли. Обязательно!

- Если так прикинуть, сколько аэродромов вы сменили за войну?

- Ой, вы знаете, много. Даже и в Киеве стояли. Там, знаете, зайцы прямо бегали. Так ребята зайцев этих всё ловили. Вы знаете, Киев очень мало разбомблен был. Он почти весь целый был. Даже нам дали увольнительную и мы ходили на базар. На базаре было все что хочешь. Там и жареное было. В общем, Киев жил под немцами очень хорошо. Немцы его охраняли. Переправу, помню, мы охраняли. В Киеве как раз переправа-то была против Киево-Печерской лавры. Проходили по центру, а сбоку были доски, и там проходили пешком. Но там переправа все время охранялась. Чтоб ее во время переходить, так и делали. Ее не бомбили.

- У вас из части женщины выбывали по беременности?

- У нас одна уехала так, а я, значит, уже вторая вот уехала по беременности. А та была машинисткой.

- А как вообще подготавливались и создавались аэродромы? На чем это делалось во время войны, вы помните?

- Знаете, когда мы прилетали, там готово уже всё было. У нас, например, у части только были самолеты, где был штаб. И всё!!! У нас не было ни питания, ничего. Мы прилетали и там уже был обслуживающий персонал. Но аэродромы все полевые были. В общем, земля так укатана-укатана там была. Но немцы же тоже имели свои эти аэродромы. Мы как раз попадали на эти на готовые уже аэродромы.

- Они, немецкие эти аэродромы, чем-то отличались от наших?

- Нет, ничем-ничем.

- А как долго стояли вы на аэродромах?

- Да долго-то, как правило, не приходилось стоять — приходилось часто перелетать. Ведь надо же было всю Украину освободить!!!

- Чем летчики обычно в свободное время занимались?

- А вы знаете, были у нас и свободные вечера. Мы устраивали танцы. У нас было в полку два аккордеона. Жизнь-то тоже шла! Так что танцы устраивали. Танцевали там вместе с летчиками, и — всё. В общем, жизнь шла у нас.

- Как переносили бомбежки?

- Очень тяжело. Помню, когда в Лебедине мы стояли (а там аэродром большой был, там много было самолетов, и там, значит, много было десантников), вы знаете, как вечер — так налетел на нас немец. Как он стал нас бомбить!!! Мы все были как раз в столовой и там танцевали. А потом, как немцы забомбили, так сразу мы выскочили, потому что в столовую же тогда же могла попасть бомба... Все выскочили на улицу. Тут сразу одну женщину задело — сразу она попала под обстрел. И бедная женщина так и осталась висеть на проволоке. Там очень тяжело было. Особенно когда на нас налетали и начинали бомбить. Мы сразу ложились, как только они начинали нас бомбить.

- Потери были у вас во время бомбежек?

- Были, были потери. Особенно в Лебедине — там у нас несколько человек погибло.

- Как их хоронили?

- А их уже население хоронило. А мы-то военные были, мы же тут долго не стояли. Мы после этого Лебедина быстро пошли дальше.

- Во время войны как к Сталину относились?

- А че? Да вроде относились нормально все.

- Кто были ваши подруги на фронте?

- Ну какие подруги у меня были? Агния, потом эта Маша, мы с ними как-то дружили.

- После войны связь с кем-то поддерживали?

- С ребятами поддерживали. Мой муж с ребятами переписывался. Встречались. Романов был в Твери. Но он уже умер. Иванов такой был наш однополчанин. Один, помню, фронтовик к нам приходил. Жили мы тогда в Высокое. Так вот, фронтовик наш, помню, зашел, занял в долг денег. Так и не отдал.

- Насколько разные национальности были у вас?

- А вы знаете, в основном все русские были. И возраста примерно одинакового.

- Личное оружие было у вас?

- Нет, личного оружия не было. Нет, не выдавалось нам личного оружия. Только было так, что вот когда идешь в наряд, то, конечно, обязательно берешь винтовку. Винтовки были обыкновенные. А когда учились до фронта, то учились и стрелять. Ходили на стрельбища.

- Стреляли вы сами хорошо?

- Да стрелять-то как стреляли? Как в первое попадет, а остальные пойдут. А муж-то, наверное, хорошо стрелял.

- Как связь поддерживалась во время вылетов с летчиками?

- Это была полевая связь. В общем, там же с летчиками они поддерживали связь. Мы всегда следили за этим. В общем, как летчики полетят, мы сразу их слушали. В общем, полевая связь была, - они там с командиром переговаривались. А мы, значит, вступили в бой они или нет, но уже там слушали.

- Страх испытывали на фронте?

- Да все время его, страх, испытываешь. Страшно все время было.

- Перемещались обычно как на фронте, когда сменяли аэродромы?

- Помню, прошли как раз пешком мы до «Большевика». Нам надо было, значит, в Киев. Так нам сказали: «Идите замаливать своих грехи.» И тут мы пошли пешком до «Большевика», до Большой дороги. До Большой дороги дошли — а там все время шли эти грузовики туда на фронт. Нас сразу подхватили, и до переправы, значит, все мы добирались на попутных машинах.

- Из семьи кто у вас воевал?

- Брат воевал. Он погиб тут, на Карельском перешейке. И отец погиб. Он сопровождал эшелоны. И там как-то во время бомбежки что ли, в общем, ему оторвало ноги. И он в госпитале умер.

- Из высшего командного состава встречали кого-то на фронте?

- Могу только сказать, что из командования после войны даже никого не встречала. Вот только вместе с мужем которые служили, такие механики, их и встречала. После войны это было. Вот только с механиками и встречались.

- А командира полка, например, помните?

- У нас был командиром полка Волков. А потом, кроме Волкова, был еще кто-то. И встречали его мы, конечно. Построения-то у нас всегда были в полку. Там уже командование всегда выстраивает всех, ну и кого надо — отругает, кого надо — поощряет. В общем, построения всегда полковые бывали. Вот Волкова помню первого, а остальных командиров своих сейчас забыла уже.

- Кому вы подчинялись непосредственно на фронте?

- На фронте то кому подчинялись? А на фронте у тебя самолет был, ты его обслуживал и ты, значит, подчинялся летчику. И все! А там командование дальше решало. В общем, у нас же три эскадрильи было. Первая, вторая, третья. Я была во второй эскадрилье. Ты командованию эскадрильи подчинялся.

- А сколько у вас лично летчиков сменилось, которых вы обслуживали?

- Сколько там сменилось? Да много. Всех и не упомнишь. Хороших я только помню. Вот я уже говорила о них.

- А некоторые не так себя вели что ли?

- Да нет, все хорошо вели. Павлова хорошо помню. Очень хороший был летчик, но он погиб.

- А Павлов как погиб, помните?

- Не помню. Но знаю, что в полете это дело было. Полетел и погиб. У нас Як-9 были. Истребители такие - «яки».

- Девушек вас сколько было вообще в полку?

- Двенадцать. Было две укладчицы парашютов, а нас — по три в каждой эскадрилье.

- Вы единственная вышли в части замуж?

- Да, только я. Я в Житомире добровольно это сделала, то есть, вышла замуж. А других семей таких не было, которые создавались бы на фронте у нас в полку. Но потом, может, когда я уехала, они и вышли так замуж. Я уже не знаю там этого. Я че-то не спросила мужа об этом. Вот, кстати, знаете, было такое, что фронтовые мужья бросали жен, а меня муж не бросил. Он даже приехал меня навестить. Ему давали отпуск, и в 1945 году он уже приехал, в общем, меня навестить.

- Было ли такое, что летчики ранеными возвращались?

- Нет, не было. Но один был, между прочим, такой. Помню, мы стояли тогда еще в Толмачево. Вот под Новосибирском был такой аэродром - Толмачево. Так вот, в Толмачево один летчик у нас вернулся. Так он, в общем, обгорел уже. И вот он раненый был. Он выжил. А нас бомбили все время. Как ночь — так и бомбят. В общем, мы всегда старались прятаться в лесах. И вот это спасало, значит, нас. Самолеты тоже мы все обкладывали ветками, маскировали... А так сколько всего их было? Их было в каждой эскадрилье три самолета. Девять самолетов. А в экипаже один летчик только. В каждом самолете — свой летчик. Это значит, что было 9 летчиков. Вот в «илах», на бомбардировщиках, там два уже человека было в экипаже. Значит — это были летчик и стрелок. Вот у них там два человека была. А у нас, в истребителях, только один летчик был. Он сам нажимал на гашетку и стрелял. А муж был у меня механик. Но что он делал, например? Надо было обязательно отрегулировать винт, потому что как лопасть пройдет, так - выстрел. Вот эти пулеметы стреляют так, что как лопасть прошла — так выстрел. Это надо было найти, это надо было отрегулировать, надо было винт крутить как-то. Они уже, механики, рулили и наводили, чтоб было так, что как раз как лопасть вошла — так выстрел, лопасть прошла — так выстрел. Даже был случай у нас в Подмосковье, когда мы в Люберцах стояли, что прострелили одну лопасть.

- А как это получилось?

- А как? Плохо отрегулировали и дали очередь куда-то. И лопасть прострелили.

- С батальоном аэродромного обслуживания вы какую-то имели связь?

- Нет, мы с ними никакой связи не имели. Механики приезжали ремонтировать чего-то. А мы сами чего? Вот, например, мой самолет был простреленый. Так не я одна, а и летчики, и механики, все мы уже его ремонтировали.

- А как проходил ремонт самолета? Как это вообще было в деле?

- А там, у механиков, обязательно было все для этого приспособление. Там надо было это дело почистить, потом, значит, наложить... В общем, было так, что как-то там припаяют, потом - замазывают. В общем, делали какой-то ремонт. А были еще зенитчики на фронте. Так летчики все немецкие говорили: надо кормить соломой. Они плохо сбивали.

- Всегда ли верили в победу?

- Да все надеялись на победу.

- Вот вы пулеметы обслуживали. Скажите: а бывало ли такое, что в полете у летчиков заклинивало пулемет?

- Не было такого.

- Расскажите о том, как сложилась ваша жизнь после войны?

- Жизнь у меня сложилась, значит, так после войны. Муж сразу, как только демобилизовался, поступил учиться в институт. Он окончил вначале двухгодичный институт. Кончил он его с отличием. А я работала, пока он учился. Потом он, значит, поступил заочно в Высший физико-математический институт. А я потом закончила десятый класс и пошла учиться в техникум. Закончила я его как воспитатель. Но я только год один проработала воспитателем. Потому что этот Хрущев вот что сделал!... Мы жили в то время в Высокое. Хрущев же сделал укрупнение, ну и наш район, значит, ликвидировался. И нам пришлось куда-то бежать. Или же ехать куда-то в Старицу. А куда поедешь? А один был военный, у него жена была эстонка. Он поехал в Эстонию. Он и говорит нам следующее. Приехал туда и оттуда пишет: «Приезжайте! Здесь хорошо. Вы будете жить лучше, чем в России.» Ну и мы поехали сюда. Муж поехал. Его сразу взяли преподавать в школу в городе Кивиыли. Там он год один проработал. А он же был механик! Он разбирался, и его, вот помню, командование здесь, Серебрянников, по-моему, узнал, что он механик, ну и потребовал, чтоб его поставили директором техникума. Он был директором техникума здесь до самой пенсии. А потом, уже после пенсии, он стал ребят возить туда, на комбинат. А так он учил все время физику и математику. Сейчас в этом техникуме уже высшее образование получают, там учатся ребята (теперь это — Кохтла-Ярвеский колледж Таллинского технического университета). Он был директором вот этого техникума.

- А сами вы где работали?

- А я работала где?... Один год отработала в садике. А потом муж и говорит: «Открывается медшкола». Это было у них на втором этаже, в техникуме. Говорит: «Там нужен замдиректора. Давай-ка поговори с директором и переходи.» И я перешла работать вот в это медучилище. И в медучилище я, значит, преподавала охрану труда и потом была замдиректора. Я оборудование там все чертила, в общем, по хозяйственной части работала. Там я его и оборудовала всего.

- Спасибо вам большое, Мария Семеновна, за интересную беседу.

Дата добавления: 2015-07-16