Богданов Дмитрий Григорьевич

Опубликовано 02 января 2013 года

Я родился 20 июня 1922-го года в поселке Матвеев-Курган Ростовской области, расположенном на берегу Миус-реки. Здесь же окончил десять классов, в нашей школе это был второй выпуск десятилетки, до этого учились только в восьми классах максимум. Мы все принадлежали к предвоенному поколению, ведь в то время Вторая Мировая война уже вовсю бушевала в Европе. Надвигались черные тучи и в нашу сторону, враг приближался к границам Советского Союза. У каждого из нас, школьных выпускников, было желание пойти в армию, мы мечтали о службе в авиации, флоте, артиллерии или танках. Так что не удивительно, что практически все ребята из моего класса решили поступать в различные военные училища. Мы с другом Леонидом решили попытать счастья в Краснодарском военно-авиационном училище летнабов и штурманов, но меня по здоровью не приняли, а Леня в одиночку учиться не захотел. В результате военкомат распределил нас в Молотовское военно-морское авиационно-техническое училище имени Вячеслава Михайловича Молотова, расположенное на Урале.

Когда 22 июня 1941-го года началась Великая Отечественная война, трехгодичное обучение нам сократили до года и в ноябре 1941-го выпустили с присвоением воинского звания «младший лейтенант» и военной специальности «механик по вооружению». Кроме нашей группы, столь же поспешно окончили училище механики по оборудованию и механики по самолето-двигателю. Нас, восемнадцать новоиспеченных младших лейтенантов, направили в Заполярье. Ехали 20 дней через Архангельск и Кандалакшу все дальше на Север, уже начиналась полярная ночь, и мы благополучно двигались на электропоезде по кировской железной дороге, причем наш состав так ни разу и не обстреляли. Добрались до Мурманска, и, как только вышли из поезда, то увидели, что город лежал в развалинах. Немцы несколько раз пытались захватить этот город, и немецкая авиация его сильно бомбила, ведь здесь находился крупнейший незамерзающий порт, отдушина и ворота Севера, крайне важный в вопросе поставок ленд-лизовских товаров. Тут мы окончательно поняли, что попали на войну. Но поскольку Полярная ночь уже началась, и стало темно, то вражеская авиация уже не была столь активна, как летом.

Наши самолеты в то время еще не могли составить конкуренцию немецким асам, ведь на вооружении в основном стояли устаревшие типы самолетов И-16 и И-153, которые не могли соперничать с «Мессершмиттами» и «Фокке-Вульфами». Нас привезли на аэродром Ваенга-1, самый большой аэродром Соверного флота, на котором размещалось несколько авиационных полков. Аэродром располагался севернее Мурманска на выходе из Кольского залива. Здесь стояли 72-й Краснознаменный смешанный авиационный полк военно-воздушных сил Северного флота (в 1942-м году переименован во 2-й гвардейский истребительный авиационный полк Северного флота), 24-й Краснознаменный минно-торпедный авиационный полк (с 1943-го года – 9-й гвардейский минно-торпедный авиационный Киркенесский Краснознаменный полк) и 118-й морской ближне-разведывательный авиационный полк военно-воздушных сил Северного флота (с 1943-го года – 118-й разведывательный авиационный Киркенесский Краснознаменный полк). На взлетных полосах находились истребители, штурмовики, разведчики, торпедоносцы, и самолеты дальней авиации. Меня определили младших механиком в 30-ю авиационно-техническую базу Военно-воздушных сил Северного флота, и все наше пополнение как механиков со свежими знаниями и умениями тут же поставили на ремонт самолетов и оборудования, так как имелось множество поврежденной техники. Это были И-16, И-153 «Чайка», СБ, Ил-4. Мы работали день и ночь, причем, что самое интересное, о часах никогда не вспоминали, какой там отдых надо ремонтировать, ведь техники не хватало. Мысль билась в голове одна – раз нужно, значит нужно. Причем днем после ремонтной смены еще и умудрялись подготовить самолет к вылету. Я ни разу не слышал таких разговоров, мол, кто-то устал. Какое-то чувство ответственности сидело в каждом, мысль о том, что ты нужен своей стране, можешь сработать сейчас, причем и побыстрее, и получше других. Но, честно говоря, когда мы, еще не почувствовавшие, что такое война, впервые увидели поврежденные самолеты, ощущение было одно – глазам не веришь, не может такого быть, чтобы самолет из задания вернулся с такими пробоинами. А наши летчики возвращались.

Кроме того, в ремонтных ангарах все еще стояло много самолетов, которые разбомбили на взлетных полосах в июне 1941-го года. Нападение было внезапным, поэтому самолеты были серьезно повреждены. Ваенга-1 представлял собой аэродром между сопками, тянувшимися по левую и правую стороны. С одной стороны взлетную полосу ограничивал залив, а с другой озеро. Так что до войны по краям аэродрома в открытую стояли истребители и бомбардировщики. И во время первых же налетов немцы сожгли и уничтожили очень много самолетов. Старожили мне рассказывали, что картина была ужасная, самолет горит, взрываются заряженные боеприпасы, к нему не подойдешь, тут же ангары пылают, снарядные ящики также подожжены. Люди едва успели спрятаться в землянки. Потом быстро сделали капониры, и оставшиеся самолеты убрали в них от бомбежки и осколков. Когда я приехал, капониры уже были вырыты, так что наша авиация была защищена и спрятана под сопками. Кстати, у нас на ремонт собрали всю авиацию трех морских аэродромов – Ваенга-1, Ваенга-2 и Ваенга-3. Конечно же, я же не служил в те трагические первые месяцы Великой Отечественной войны, но мне рассказывали, что многие летчики погибли на земле и в воздухе, ведь наши истребители были слабенькие по сравнению с опытным врагом.

Так что всю зиму мы ремонтировали самолеты до марта 1942-го года, восстанавливали их, чтобы по весне, когда начнутся активные боевые действия, они смогли взлететь на встречу с немецкими пилотами, после чего меня забрали в отдел боепитания. И здесь мне в память врезался один показательный случай. Шел я дежурить в штабную землянку, располагавшуюся ниже взлетной полосы, и тут пролетел у меня над головой истребитель И-16 на форсаже. Раздался в небе такой шум, что не мог не посмотреть, как только он пролетел, тут же за ним появился «Мессершмитт». Я остановился и смотрю, как наш истребитель пытается скрыться, казалось бы, сообрази, приземлись, авось получится. Но наш самолет вместо этого начал увеличивать скорость, а немец спокойно так пошел следом, довел до середины Кольского залива, дал одну очередь, и И-16 упал в воду, бултыхнулся и исчез. И здесь впервые я почувствовал какое-то внутренне ощущение – и жалко, и беспомощность какая-то, ведь наш истребитель заведомо был обречен из-за своей слабости. Впоследствии такие картины не раз видел над аэродромом.

У нас летом-осенью 1942-го года стоял полк англичан-торпедоносцев на «Хэмпденах», затем союзники понесли потери, после чего эти самолеты были переданы нашему 24-му Краснознаменному минно-торпедному авиационному полку. Американцев у нас на аэродроме не было, зато они привозили на кораблях оружие, боеприпасы и продовольствие. Лично с англичанами не общался, дело в том, что особый отдел стремился ограничить общение с союзниками. Американцы-моряки везде бродили, стремились с нами разговаривать. Как-то мы с одним товарищем шли по улице поселка, подошли к нам янки, и поразили нас своей абсолютной развязностью, они через плечо не оглядывались, как мы. Мы же сразу же посмотрели, не присматривает ли кто за нами. В ходе короткого разговора американские моряки подарили мне металлическую коробку табака, у которого был такой сильный аромат, что я до сих пор его ощущаю. В ответ поблагодарил, поговорил немного, ведь знал, нельзя долго стоять рядом с союзниками без разрешения. Да и в целом разговор не сильно-то и клеился, ведь они нас не понимали, только жестами звездочки попросили, мы подарили им. Что же больше всего запомнилось – американцы вели себя как хозяева, свободные люди, а мы были зажаты в полном смысле этого слова. Были и такие моменты, к примеру, одного связиста, старшину секретной части, разоблачили как американского агента. СМЕРШ серьезно работал, так что мы побаивались общаться.

Вскоре после встречи с янки стал свидетелем интересного случая. Неподалеку от аэродрома протекала река Ваенга, а у нас имелись боеприпасы: гранаты и толовые шашки, и я пошел с товарищем на речку глушить рыбу, в итоге выловили семгу с икрой. Принесли к себе в землянку, там с нами жил командир автороты нашей 30-й авиационной технической базы. И решили из этой рыбины уху сварить, почистили ее, икру достали как два кукурузных початка, все это поставили варить и вышли на воздух. Впереди землянки сосна стоит, и мы видим, что идет воздушный бой чуть в стороне на высоте примерно в четыре километра, трассы пересекаются, непонятно, где наши пулеметы, где немецкие, мы к тому времени уже привыкли к подобным боям. Видим – на солнце что-то блестит и исчезает, то есть какой-то самолет падает. Это был истребитель командира полка, по нему ударили немцы, и он покинул летную кабину, спустился где-то в километре от аэродрома, а этот самолет все ближе и ближе падал к нам. Мы стоим и думаем, удастся ли нам уху попробовать или нет, ведь, судя по всему, к нам летит неуправляемая машина. Я говорю, мол, будем стоять, и ждать, в случае чего отойдем. Трудно поверить, но дальше произошло как в сказке – самолет падает на крышу двухэтажного дома, и тишина. Мы смотрим на это здание, ждем взрыва, но оттуда только дымок пошел. Через какое-то мгновение открываются окна на втором этаже, летят подушки, матрацы и за ними англичане выпрыгивают. Ни один человек не погиб, самолет как прошел туда, так и заглох. Вот такой случай, вроде бы байка, но я на самом деле своими собственными глазами все это наблюдал.

В январе 1943-го года меня послали на курсы пиротехников в поселок Сафоново Мурманской области, где готовили специалистов по уничтожению невзорвавшихся боеприпасов. После трех месяцев напряженной учебы в марте мне присвоили звание «младший техник – лейтенант». По возвращении на аэродром стал работать как в боепитании, так и стал единственным на всю базу специалистом по уничтожению невзорвавшихся авиационных бомб. Как они уничтожались? Когда враг бросал бомбы, и какая-то из них не взрывалась, то, прежде всего, надо подойти к ней, и посмотреть, каков тип взрывателя. Дело в том, что у немцев взрыватель располагался сбоку, а нас впереди и сзади. Когда определил местонахождение, то прочистил его, а я знал все марки вражеских взрывателей на память, настолько хорошо нас учили. Только посмотрел, сразу же понял, что не взорвется, после чего подгонял машину, которая была ко мне приписана. Грузили солдаты в кузов бомбу, дальше мы ехали в конец летной полосы к озеру и там подрывали. Всегда с собой имелся толовые шашки, капсюли, бикфордов шнур. Дело, конечно же, было опасное, но, к счастью, вскоре после обучения меня в числе прочих специалистов данного профиля направили в Москву в оружейный авиационный центр, где мы целый месяц учились все хитростям, секретам и ловушкам немецких взрывателей и бомб. Это мне впоследствии помогло остаться в живых, потому что под конец войны немцы решили, как говориться, громко хлопнуть дверью, и рассыпали над складом химических боеприпасов маленькие бомбы-гранаты на специальной вертушке, которые взрывались в воздухе и осыпали людей градом осколков. Но этот налет прошел весьма неудачно для врага, потому что взорвались только некоторые бомбочки, а остальные упали на землю, надо было их уничтожить. Когда мне сказал командир, мое задание заключается в том, чтобы любыми путями ликвидировать все немецкие «гостинцы», и я занялся этим. Поскольку в Москве хорошо учили, то знал, что сначала нужно посмотреть, насколько вывернулся винт из тела бомбы, и можно ли его брать и заворачивать, или необходимо подрывать на месте. Но все обошлось, я их штук двадцать собрал благополучно, после чего отвез их к озеру и уничтожил. Так что в этот момент мне надо было с пользой применять свои знания и уверенно работать.

Теперь несколько слов хотел бы сказать о своей основной работе – обслуживании самолетов. Поскольку авиация Северного флота поддерживала Карельский фронт, и, кроме того, обеспечивала воздушную охрану кораблей Северного флота, ведь немцы сидели в Норвегии, рядом с нами находились их авиационные базы. Также караваны немецких кораблей везли грузы по морю, а наши самолеты должны были бомбить, атаковать и торпедировать вражеские транспорты. Немцы, со своей стороны, охотились за караванами союзников, атаковали, торпедировали и бомбили, помимо прочего, активно использовали подводные лодки. Эта война в воздухе была, пожалуй, самая жестокая и кровопролитная. Мы наносили мощные удары, ведь у нас на аэродроме стояли торпедоносцы, в полк которых я перешел в одну из эскадрилий как техник по вооружению. Здесь я воочию убедился в том, что минно-торпедная авиация – это как японские камикадзе. Ведь одно дело, когда не видишь, как и что происходит, а другое дело, когда обслуживаешь и обеспечиваешь самолеты, когда летчики, стрелки-радисты и механики, с которыми общаешься и дружишь, ведь все мы были молодыми ребятами по 19-20 лет, зачастую погибали в бою. Тяжело на душе, когда происходили боевые операции. К примеру, вылетает на задание 18 самолетов Ил-4, или две эскадрильи, а возвращается девять, семь или восемь, остальные там погибают. За время войны на нашем аэродроме мы потеряли несколько тысяч летного состава, ведь в экипажах обычно служило три человека – командир, штурман и стрелок-радист. Через месяц-два после прибытия пополнения полк пополнялся новыми экипажами. Это была трагедия, и мне врезался в память один случай – в октябре 1944-го года мы помогали торпеды подвесить, кто-то рядом готовил мины и бомбы, затем все уехали, а я как-то задержался у самолета тридцатичетырехлетнего командира полка Бориса Павловича Сыромятникова. И вдруг оборачиваюсь и вижу, что неподалеку стоит комполка, техник одевает ему парашют, он в длинном черном реглане, на голове летный шлем и очки. Когда я подошел к ним, то не знал, как себя чувствовать, потому что лицо у Сыромятникова было абсолютно белое, прямо как бумага. Такое впечатление, что он знал о том, что с задания не вернется. И его экипаж действительно не смог возвратиться. Уже после войны в газете «Северная правда» я прочитал статью о том, что Сыромятников и два члена его экипажа были подбиты, выпрыгнули с парашюта и на лодках добрались до берега. Здесь нашли пещеру, сели внутри, втроем обнялись и замерзли насмерть. Норвежцы нашли их тела, похоронили, и после войны на этом месте установили памятник. Так что я на себе пережил то чувство, когда друзья уходят в небо навсегда.

Да и сама атмосфера, когда летчики готовятся к вылету на боевое задание, была примечательна. Сначала собирают экипажи и ставят перед ними задачу, после чего готовят самолеты, а потом у летчиков, штурманов и стрелков-радистов остается два часа времени на отдых. Как думаете, чем они занимались в этот период? Писали прощальные письма домой и собирали посылки, ведь у летного состава много обмундирования, и зимнее, и летнее, и парадное, а время военное, в стране каждая вещь из одежды ценилась на вес золота. Если экипаж не возвращался с боевого торпедирования, то старшина эскадрильи отправлял их посылки по адресу. Однажды ко мне подошел стрелок-радист Сережа, говорит: «Слушай, Дима, ты, если что, помоги старшине посылку отправить». Отвечаю: «Да вернетесь, что вы, в самом деле!» Меня трясло всего, ведь человек вылетает на задание и знает, чем это обычно заканчивается. Этот торпедоносец в тот раз вернулся, но во второй раз я даже боялся близко подходить, потому что это трудно передать, когда ты видишь, что молодой здоровый парень знает – он погибнет. Ведь на войне установка одна – я знаю, что со мной ничего не случиться, этим люди и жили на этой мыслью передовой. Но когда ты прекрасно осведомлен о том, что из вылетевших самолетов половина точно останется в море, то ощущение совершенно другое. А ведь температура Баренцева моря составляет всего 4 градуса по Цельсию, двадцать минут побыл в воде, или тонул человек, или паралич его разбивал.

Только представьте себе – когда наш торпедоносец идет на высоте несколько десятков метров над водой, а в это время охранение каравана противника, все вооружение: пушки и пулеметы направлены на наши самолеты. Они же идут на малой высоте веером, каждый уже выбрал себе цель, сначала начинает издалека бить тяжелая артиллерия, поднимающая водяные столбы на двадцать-тридцать метров, и если торпедоносец столкнется о них, то самолет врезается в воду, как в стену. Начинается противовоздушная оборона оттуда, потом все ближе и ближе, дальше подключаются зенитки. И если ты смог пройти через огонь и воду, после чего еще и выпустить торпеду метров за 200, то дальше, по сути дела, перепрыгиваешь через транспорт. Кстати, после одного боевого вылета летчик Волошин привез после атаки вражеского транспорта в консоли самолета ДБ-3Ф кусок деревянной мачты. Это сам я видел, разглядывал, она прямо-таки торчала из обшивки. Вот на такой высоте воевали, что там может прорваться, единицы. Больше всего наших летчиков гибло при атаках на караваны противника.

Но сами самолеты Ил-4 были на удивление живучими. Они обладали перкалевым покрытием, типа брезентового, пропитанного так называемым эмалитом. После каждого боевого вылета наши техники только и успевали, что заплатки делать. Заклеивали, а если поразило конструкцию, то отрывали куски и все внутри ремонтировали. Если попадали по пулеметам, то их снимали, после чего или заменяли, или ремонтировали. Короче говоря, самолеты возвращались с неимоверных переделок. Я как-то ремонтировал вооружение у самолета И-16 дважды Героя Советского Союза командира 78-го истребительного авиационного полка майора Бориса Феоктистовича Сафонова. А потом, когда я учился после Великой Отечественной войны в Военно-воздушной инженерной академии имени профессора Николая Егоровича Жуковского, то мы в ходе морской практике ходили в море на линкоре «Октябрьская революция». Я тогда был командиром учебного морского отделения, это 25 слушателей. И нас повезли в Ленинград в Центральный военно-морской музей. Там я в одном из залов увидел копию самолета И-16, маленького, как игрушка, оружие которого я ремонтировал, а рядом стоял кусок фюзеляжа немецкого истребителя «Мессершмитта», где был нарисован бульдог, держащий в зубах И-16. Этот вражеский самолет сбили у нас над аэродромом Ваенга-1, немецкого летчика взяли в плен, а кусок самолета добрался аж до музея. Мне было приятно рассказывать товарищам по академии о событиях из фронтовой службы.

Ну и в заключение несколько слов о столкновениях с врагом. В 1942-м году было еще сложно, истребители врага над аэродромом часто проводили воздушные бои с нашими летчиками, потому что немцы практически каждый день бомбили взлетную полосу, чтобы задержать вылет наших торпедоносцев. Каждый по-своему вел борьбу. А вот в 1943-м году наша авиация кардинально изменилась – пришли американские «Бостоны А-20», современные бомбардировщики, которые находились у нас на вооружении до конца войны, англичане поставили торпедоносцы «Хэмпдены» и истребители «Харрикейны», американцы привезли свои «Аэрокобры» и «Спитфайры». Союзники поставили нам очень много техники. Впоследствии прибыли наши современные истребители МиГ-3, Ла-5 и Як-9. Все полки насытили современной техникой, и превосходство оказалось на нашей стороне, немцы крайне редко прорывались даже к кораблям, которые стояли в Кольском заливе.

До конца войны я прослужил на аэродроме, в конце 1944-го года немцы уже не летали над нами, потому что враг убрались со своих традиционных баз, хорошо помню, как наши самолеты вылетали на штурмовку караванов, которые увозили технический персонал, а мы продолжали бомбить врага на суше. Да и караваны союзников также шли к нам в меньшем количестве, потому что война шла к победному концу. Так что как я прибыл на аэродром Ваенга-1 в начале войны и так на нем и прослужил до 1948-го года.

- Как кормили в военно-морской авиации?

- Мы, молодые и здоровые ребята, все свободное время работавшие по ремонту и обслуживанию самолетов, ходили полуголодными, потому что у нас имелось две нормы – летная и техническая. Ну, летчиков хорошо кормили, так, чтобы они в воздухе всегда были полны сил. А нас утречком кашка манная и большой кусочек хлеба белого, но когда его сожмешь, то все, он внутри воздушный. Муку для него привозили англичане или американцы, и этот хлеб содержал мало питательных веществ. На обед первое и второе, чаще всего давали жидкий супчик и мясные котлетки с гарниром. Вечером еще что-то, так что, по сути дела, мы ложились спать голодными. Молодой организм, хотелось есть всегда. Но нас не смущало это, мы все находились в равных условиях, что солдаты, что офицеры. Питались мы не очень, но вполне достаточно, чтобы нормально работать.

- Женщины у вас в части имелись?

- У меня в отделе боепитания служили три девушки, одну из которых я запомнил – Люба Рак, полная девочка, обладавшая задорным характером. Девчонки в моей мастерской набивали патроны в пулеметные ленты по заявкам экипажей. Старшина Заверюк, лет под сорок, у нас считался стариком, командовал этими девочками. Были специальные машинки, в которые мы вставляли металлические звеньевые ленты для пулеметов – одна раскладывает их, и вставляет патроны, вторая палочкой их вдавливает, а третья через машинку пропускает, выравнивает, ведь если не выровняет, то в воздухе у пулемета будет обязательно задержка, а то и заклинит его. И однажды мы допоздна задержались, а у девушек после работы пальцы, которыми они забивают патроны, сильно болят, да так, что они плачут. Идем после смены в расположение, подходим уже, поднялись из низины, уже на перекрестке впереди должны расходиться, я в свою землянку, они в свою. И вдруг слышим в воздухе звук мотора немецкого самолета, который обычно летал по ночам и бросал бомбы. У нас же уже на уровне подсознания было отработано, что если два раза немец прошел кругом, то в третий раз обязательно бросит свой «гостинец». Тут гудит в третий раз. Тогда я говорю: «А ну, девчата, давай за мной!» И мы рванули под небольшую скалу, мимо которой шла дорога, а в это время на перекрестке шла какая-то фигура. Оказалось, это был лейтенант, он шел в дом офицеров. И только дошел до развилки, как бомба упала рядом с ним. Мы вернулись к себе в землянки, а наутро я увидел на соснах через дорогу окровавленные ошметки одежды. То есть мы успели убежать туда, а он попал под бомбу. Так что на войне всем угрожала опасность. Девочки служили у нас и механиками, и мастерами по вооружению, по самолето-оборудованию. Много было девушек из Вологодской области. Они вырыли себе большие землянки на несколько человек, и жили в них. Конечно же, любили и влюблялись, но у меня лично была девушка Анна в Мурманске, мне повезло с ней, познакомился в поезде, когда возвращался с московских курсов. Анечка находилась в партизанской зоне в Белоруссии, ее оттуда эвакуировали, и теперь она ехала к сестре с племянницей, которые проживали в Мурманске. Когда сошли с поезда, Анна и сестра пригласили меня к себе в гости, я зашел, девушка мне сразу приглянулась, еще в поезде, статная и красивая. Была из хорошей семьи, пять братьев и пять сестер. Трудолюбивая, заботливая, внимательная и хорошая мать. Всю жизнь до самой ее смерти был необычайно счастлив, что выбрал себе самую лучшую спутницу жизни.

- Как вы встретили 9 мая 1945-го года?

- Я уже лейтенантом был, дежурил по штабу части. А штабная землянка находилась посредине между аэродромом и военным городком. Здесь попеременно находились или командир, или наш комиссар, капитан Семен Михайлович Галич. Последний ходил в армейской форме с портупеей, золото, а не комиссар, редко встретишь таких душевных политработников. Галич жил прямо в этой землянке. Там на столе стоял телефон, я сижу за ним и дремлю, ночь на дворе, час или два. И тут меня по плечу хлопает комиссар и говорит: «Дежурный, победу проспишь!» Я начал хлопать глазами, и тут слышу следующую новость: «Поздравляю с окончанием Великой Отечественной войны!» Пожал мне Семен Михайлович руку, и рассказал о том, что в Берлине подписан акт о безоговорочной капитуляции Германии. Естественно, ощущение странное, еще не понимаешь, как отнестись к этому, ведь конец войне – это конец гибели людей и прочему. Я тут же позвонил в землянку своей мастерской, приказал ребятам идти на склад и брать ящик сигнальных ракет, к ним американские ракетницы 37-мм калибра. Они имели разные цвета, мы под утро пришли к штабу части, уже светло, в Ваенге ведь крайне рано светает. Все притащили, и я приказал стрелять в воздух. В Кольском заливе стояли корабли, на них в этот момент поднялась сплошная стрельба, да еще наши ракеты. Настоящая фантасмагория в небе, только на аэродроме, конечно же, не стреляли, ведь к самолетам с ракетницами не подходили. Так что встретили мы салютом День Победы. А уже в конце мая 1945-го года мне вручили медаль «За боевые заслуги».

Дата добавления: 2015-07-16