В Казани есть такая больница психиатрическая спе­циальная, она возглавляется врачом Анной Ивановной Ба­лашовой. В ней всех одиннадцать отделений.

Я когда попал в эту больницу, то меня обслуга такого признала — и на переделку: стричь, брить, купать. А мед­сестра маленькая, рябенькая лицом, прибегает, кричит: «Стойте, ребята! Не стригите, не брейте!» Тут же я понял, что мне есть какие-то льготы по приказу врача».

Рассказывает Нина Дмитриевна Горбунова, пенсионерка, г. Казань:

«Сама я из Казани. В 1965 году работала в казанской спецбольнице санитаркой. Когда я только поступила на ра­боту, к нам в больницу привезли Учителя.

Когда привели его в наше отделение, я, конечно, удиви­лись: в шортах, безо всякой одежды, босой. Думаю: «Надо же, как закалился дедушка! Так ходит, ничего не одевает». Немного погодя подошла к медсестре и спрашиваю: «А поче­му к нам Леонова, привезли?» Она отвечает: «Да, вот, не ходил бы мак, не привезеш бы в нашу больницу». И потом добивша: «Да ведь он больной». Но я с этим не согласилась.

Работаю, наблюдаю за Учителем. Он отличался от всех нас, совсем иначе себя вел, разговаривал спокойно с людьми. Все больные Учителя уважат, старались быть рядом с ним. Если играют в домино или в шахматы, стараются пригла­сить Учителя с собой поиграть, а он тоже не отказывает­ся. Все больные бывали рады и говорили: «О, Порфирий Корнеевич, проиграл!» И довольные все смеются. А он слегка улыбнется и спокойно смотрит на всех.

Учитель утром поднимался рано, в шесть часов, хотя подъем был в семь, подходил к дежурному, здоровался и про­сій разрешения пробежать по коридору. Он говорил: «Начальник, можно мне пробежать по коридору?» Фёдор скажет: «Да, Порфирий Корнеевич, давай, пробегись!» И Учитель с удовольствием пробежится раз, другой. Пробе­жит еще, а потом зайдет в ванную, если она открыта, и обольется там холодной водой. Как он это делал, я, конеч­но, не видели. Я стеснялась подойти поглядеть, как он умы­вается. Когда Учитель выходил из ванной, он благодаря дежурного: «Спасибо тебе, начальник. Хороший ты человек, здоровья тебе хорошего». А я смотрела ни Учителя и удивля­лась: «Надо же, как он умывается! С утра так умылся! И ноги уже помыл, и голову помыл и на теле вода и шорты даже мокрые». А Учитель, видимо, из душа обливался, не снимая шортов, и поэтому такой выходил мокрый. Потом он заходил в палату и начинал писать дневники. Учитель все делал стоя, никогда не сидел.

После завтрака бывала прогулка. Учитель подходил пер­вый к двери и просил разрешения у дежурных: «Начальник, можно я первый пойду?» — «Можно». И побежит: он не ходил шагом — всегда бегал. Добежит до садика и там ста­рается побегать, пока еще не пришло много больных. После прогулки всех заводили в отделение и Учитель так же под­ходил к медсестре или санитару и спрашивал: «А можно я задержусь?» — «Можно, только догоняй, Порфирий Корнее­вич!» — «Хорошо!» И когда останется уже человек десять - пятнадцать, Учитель начинает бегать. Все больные уже уйдут, он еще круга два-три обежит и догоняет всех. Толь­ко больных, начинают принимать — и Учитель здесь. А я стою и удивляюсь: «Надо же, как это он так точно рас­считывает?»

Когда начинался обед в отделении, Учитель получал обед и уходил в палату. Но бывали дни, когда он ничего не ел и не пил. Я видела: Учитель получит еду, выходит в коридор и все раздает. Кому хлеб отдаст, кому — кашу, кому - суп, кому масло отдавал. Давал таким больным, которым чего-то не хватало.

Учителю присылали поздравительные телеграммы, от­крытки, деньги, иногда посылки. В посылках — продукты, которые долго хранились: конфеты, колбасу, рыбу копченую, консервы. Все, конечно, он сам не ел, старался угостить и больных, и медперсонал...

Однажды несла медсестра поздравительные открытки и телеграммы, и я спрашиваю:

— Кому это ты так много несешь?

— Иванову.

— Так много родных у него?

— Да нет, это чужие люди ему шлют.

— Как это чужие люди шлют?

— Да он же людей-то лечит.

— А как лечит?

— Иди да спроси, как лечит.

Думаю: «Ладно, пойду и спрошу Учителя, как он лечит людей». Но этого не случилось.Не могла я подойти и спро­сить, хотя Учитель и ласковый был и разговаривал с людьми хорошо.

Однажды умирал у нас раковый больной. Я докладываю заведующему, отделением: «У нас умирает Костин». И рядом со мной Учитель оказался. Он обращается к зав. отделения: «Разрешите мне, я сейчас подниму этого боль­ного». А тот отвечает: «Нельзя этого делать, Порфирий Корнеевич». Учитель молча разворачивается и уходит в па­лату. Мы идем к больному, и тот на наших глазах умирает.

Вот так я видела Учителя, наблюдала и про себя делала вывод: «Какой же он больной? И зачемего тут держат? Ходит он тик, ч пусть ходит. И зачемего закрыли сюда? Никому он не мешает, ничего плохого не делает». Видно было, что он не больной. Даже то, что ходил Учитель в шортах, очень ему шло, как будто так и надо было ему хо­дить, в таком виде. Но начальство по-своему делало.

Жалела я его. Когда Учитель спал, я смотрела, как хо­дит по его телу дрожь и недоумевала: «Зачем он делает это все? Для чего мучает себя?» Спал он, ничем не укрываясь. Один раз только достал одеяло, когда отключили отопи­тельную систему. Все больные взяли добавочные одеяла, бушлаты, укутались, да и мы все оделись. Я надела валенки, бушлат, платком укрылась, солдатским ремнем застегну­лась, и, рукав в рукав, хожу по коридору. Встала около па­латы и вижу: Учитель достал из-под головы одеяло и укрыл только середину туловища. Я стою и опять казнюсь: такой холод адский, а он так лежит, ноги наружу, плечи неоде­тые, накрыл только середину туловища. Мерзнет, но тер­пит, терпит. Иногда лежит, а пятки все потресканные, даже кровь иной раз сочится.

Учителя все в больнице уважали, и медперсонал относил­ся к нему хорошо. Обращались все по имени-отчеству, обид сильных не причиняли, кроме одного дежурного.

Однажды, когда Учитель подошел к этому дежурному и попросил: «Начальник, можно я побегаю по коридору?», тот сильно, его обидел — обозвал или даже толкнул. Учитель молча ушел в палату. На второй день прихожу я в отделе­ние, встала недалеко от его палаты, а дежурный около входной двери еще стоял. Учитель выходит из палаты и го­ворит ему: «Здра-а-а-вствуйте!» Я стою в стороне и ду­маю: «Надо же! Только вчера он Учителя так обидел, и он перед ним так раскланивается! Зачем он это делает? Ни за что не стала бы здороваться». А Учитель никому не помнил зла, всем прощал.

Конечно, было нелегко находиться в этой больнице. Она непростая была, под замками. Вокруг больницы — забор, пройти только по пропуску можно было.

Учитель тогда седой был, не белый, но седой уже. Он был высокий, широкоплечий и очень могучий. На него по­смотришь — действительно, отличается от людей, сразу отличается».

Большую часть своего заключения в больнице Учитель провел в пятом отделении, где заведующим был Алмаз Резаевич Дербеев. Позже он стал главным врачом боль­ницы. Алмаз Резаевич отнесся к новому больному со вниманием, очень заинтересовался его «болезнью» и так же, как Жуковский, старался постичь его тайну. Поначалу он осторожничал, не разрешал Учителю выходить на про­гулку в трусах, а также писать свои труды по ночам. Но в конце концов бесконечное терпение и вежливость Учите­ля одержали верх — ему было разрешено писать тетради даже по ночам, когда в отделении было тихо и хорошо работалось. Также ему разрешалось выходить во двор раз­детым и даже совершать пробежки, которые Учитель очень любил. Он всегда считал, что бег хорошо разгоняет кровь и оздоравливает сердце. А ведь ему было уже 67 лет.

Алмаз Резаевич обычно забирал исписанные Учителем тетради себе на хранение, читал и изучал написанное.

«По словам Алмаза он понял всю мою писанину и чи­тает ее, она всему противополагает. Он мою закалку признает, а сам ее боится как огня, ему хочется и колет­ся: он не умеет ходить по Природе своими босыми нога­ми...»

За весь «казанский» период Учителем написано около сорока тетрадей. В них рассказывается о его жизни и Идее независимости, о живых силах Природы и назначении человека. О том, что такое болезнь и как ее предотвратить с помощью природной закалки. О приходе на землю Че­ловека, который должен «заставить историю говорить по-новому».

Каждая из его тетрадей имеет название и раскрывает как всю Идею, так и определенную тему. Вот названия некоторых из тетрадей «казанского» периода. Они сами говорят за себя: «Бедные мы люди», 19 июля 1965 года, «Здоровый дух здорового тела», 13 ноября 1965 года, «Что будет надо делать, чтобы человек не простуживался и не болел», 14 июня 1965 года, «Что будет дальше», 14 ноября 1966 года, «Один человек в поле воин», 20 сентября 1966 года, «Новый человек», 17 июля 1965 года, «Бог», 14 марта 1965 года.

В 1966 году Римма Григорьевна Подоксик из Москвы направила письмо на имя Генерального Прокурора СССР Руденко Р. Л. с просьбой обратить внимание на труды Иванова. В письме было указано, что в наличии имеется пятьдесят шесть исписанных общих тетрадей.

Вскоре после прибытия в Казань 5 апреля 1965 года Учитель написал одно из своих ключевых произведений под названием «Победа моя». Встречаясь с людьми, он часто рассказывал ее наизусть, говорил: «Моя Победа — это есть все в Природе».

ПОБЕДА МОЯ

По делу я есть самородок, а источник мой — это за­калка-тренировка. Я тружусь один на благо всего челове­чества, я учусь в Природе, я говорю в мире, истинно хочу сказать о самосохранении клетки. Мое здоровое, молодое, закалённое сердце 25 лет человека. Выход мой в свете. Я не боюсь врага никакого, даже своей смерти. Если бы это­го не было, я бы уже давно умер.

Дата добавления: 2015-07-19