Удачный дневник

В ТЕЧЕНИЕ ЖИЗНИ, В ЖИЗНИ ТЕЧЕНИЕ

ВСЕГДА ОЧЕНЬ ВАЖНО УСПЕТЬ НА ЛЕЧЕНИЕ

Сколько тебя, слушатель? И сколько тебя, когда сбивчив рассказ? Неодинаково. Не верю, что одинаково.

Что за чёрт. Ну почему так редко вечно. Редко… Вечно… Тьфу, чёрт.

Час пик же, практически, интервалы должны быть маленькими, время года не летнее, опять всё дело в пробках, что ли?

Дождь плох лишь тем, что не покуришь. Газету тоже не развернешь. Хотя чего врать - когда это, интересно, я покупал газету? Но можно и ей заняться, когда так редко и вечно.

Шестой-то понятно, катится. Но мне нужно на Черную речку и больше никуда. Потому что, возможно, там всё и кончится. Что – «всё», вы спросите? Отвечу - мне тоже это любопытно и не до конца видно. А еще, повторюсь, мне не видно моего сорокового.

Небесные глазки колдырей в ресторане «Демьянова уха», как прилипшие, приколотые цветы тянутся за мной. Разве это ресторан – когда такие цены, такие цены! С ними цветов должно быть еще больше. Рядом с институтом ИТМО еще веки вечные будет людно и женственно, и робеть будут такие же, как мое, неприкаянные лица и неуверенные черты. Пришло в голову случайное наблюдение, которое почти открытие: я робею только перед женщинами, которые мне не нравятся, женщинами той внутренней, через глаза проглядывающей формации, которая мне не по душе. Ну, не получается – не нравятся мне стервы, пильщицы, душительницы, все эти невеликие комбинаторши, интриганши и – как угодно. Жанр понятен. Так вот, сколько ни пытался быть терпимее – пусто! – ну, не нравятся они мне. И выглядят они, как правило, адекватно своим склонностям и непропадающим намерениям, адекватно особенностям своей внутренней «красоты». Грубо говоря, у суки и красота сучья – и мне такая красота не нравится, это стилистика всяких «багир» и «твоих когтистых кис», это пошлость, безвкусица и мерзость. Но, тем не менее, понимая это, – не перестаю перед этой пошлостью робеть. Робею перед грустными клушами тоже – возможно, по немножко другой причине – потому что я беспомощно себя чувствую перед их неприсыпанным убожеством, я боюсь обидеть, я боюсь смотреть. Ведь что такое робость, как она, в частности проявляется? В боязни смотреть, которая, быть может, необязательно возникает сразу, но возникает. Именно поэтому я робею перед всеми, кто со мной не рифмуется. Как их много! – страшно подумать, горько вспоминать…

А сегодня выясняется еще и то, что я робею, скажем, перед мужчинами в спортивных штанах, или мужчинами с резкой жестикой и стремительной походкой – или наоборот, вальяжными, в развалку гуляющими. Как видно, робею я перед ними даже после шести кружек пива в «Демьяновой ухе». Боже, когда я начал так глубоко всего бояться? Боже! Пора быть честным: прошли годы, и я не боюсь только себя.

УТЕХИ – У ТЕХ, А У ЭТИХ – ЗАБАВЫ

Часто у них на кольце что-то ломается. Там старые рельсы – транспорт туда заезжает единственно, чтобы забрать людей до и после работы, с этого мрачного удаленного завода. И, конечно, перед Тучковым мостом всегда стоят – это уж к бабке не ходи.

Много последних лет мою деятельность можно свести к такому определению: по большому счету, я ничего не делаю, кроме того, как шляюсь. Праздношатание без купюр, причем во всех смыслах этих купюр. И дружки у меня, в основном, такие же. С остальными дружками же давно обострились эстетические разногласия – и всё, прощай, остальные. И как-то так выходит, что жить, несмотря ни на что, можно, даже в дешевый ресторан ходить можно. Амбиций ноль, чувство юмора зашкаливает, очень люблю критиковать. Ну, и конечно, блаженное, доминирующее над всем безделье и стойкое, правдивое ощущение, что ты из какой-то общей жизни давно выпал, как из шкафа. Не думайте, что я этим рисуюсь или красуюсь, хочу показать, что «не такой, как все». Господь с вами. Наоборот, стартовал уже другой этап: чем дольше в этом выпавшем состоянии, тем больше видишь таких же рядом с собой. Их действительно много. Вот что такое моя жизнь в искусстве.

И что это мне на месте не сидится? Из дома через полгорода в пивную-ресторан, оттуда еще куда-то, с такой стремительностью, с таким пламенем в глазах. Но даже в такие дни подспудно мучает вопрос – почему мы так уважаем наши однообразные рутинные, да и не только передвижения? Все ходят, ходят, ходят – и чем они заметнее для глаз двигаются, тем более напыщенная физиономия. И, более того, это излюбленный сюжет для чего угодно, целый жанр – центральным героем которого, как и в жизни является ежедневный двигательный идиотизм, эта, черт ее дери, обязательная животная программа на день. Высокомерие – сказала бы ты – это высокомерие, рассуждать таким образом. Да, наверное. Соглашусь – но только потому, что мне не под силу чем-либо объяснить такой образ рассуждения. А тебе под силу. Хорошо, высокомерие. У Лескова чуть ли не все герои шляются туда-сюда по этой бессмысленной стране с непонятной, а как же, целью, и пишется о них как о праведниках. У Вени Ерофеева – тоже классика жанра, несчастный вечный пассажир, судьбу которого каждые две главы заново сопоставляешь со своей и пускаешь слезу сострадания. Почему всё это перемещение, ритмичное топтание снабжено ореолом чуть ли не святости? Почему путешествие – чуть ли не самый безотказный и беспроигрышный сюжет? А свежайший, горячий пример – данная писанина, где намек на путешествие против моей воли появляется аж на первой странице. Путешествие – это смело, скажет кто-нибудь, и интересно, а вот двести первых страниц «Обломова» - это тоска и сущий ужас для читателя. Нет – смело то, что неинтересно, отвечу я, рискуя прослыть софистом и вопреки всему. Кто там еще двигался? Различные святые и не очень подвижники. Да даже художников-передвижников если вспомним. Вита означает жизнь, твою мать. Нет, будничный максимум для меня – это спуститься в аптеку за витаминами. Будничный максимум - но только не сегодня, как это явствует из текста.

Книга не о чем-то, а просто книга. Книга, равняющая мне. Не роман, не дневник, а книга-я. Книга-плащаница, книга-гравюра, вернее отпечаток, оттиск.

Дата добавления: 2015-07-16