Жан-жак Руссо. Об общественном договоре, или принципы политического права

Человек[132] рождается свободным, но повсюду он в оковах[133]. [с. 152]...

Раз[134] ни один человек не имеет естественной власти над себе подобными и поскольку сила не создает никакого права, то выходит, что основою любой законной власти среди людей могут быть только соглашения. [с. 155]...

Я предполагаю[135], что люди достигли того предела, когда силы, препятст­вующие им оставаться в естественном состоянии, превосходят в своем про­тиводействии силы, которые каждый индивидуум может пустить в ход, чтобы удержаться в этом состоянии. Тогда это изначальное состояние не может более продолжаться, и человеческий род погиб бы, не измени он своего образа жизни.

Однако, поскольку люди не могут создавать новых сил, а могут лишь... направлять силы, уже существующие, то у них нет иного средства самосо­хранения, как, объединившись с другими людьми, образовать сумму сил, способную преодолеть противодействие, подчинить эти силы одному дви­жителю и заставить их действовать согласно.

Эта сумма сил может возникнуть лишь при совместных действиях мно­гих людей; но - поскольку сила и свобода каждого человека - суть первые орудия его самосохранения - как может он их отдать, не причиняя себе вреда и не пренебрегая теми заботами, которые есть его долг по отноше­нию к самому себе? Эта трудность, если вернуться к предмету этого иссле­дования, может быть выражена в следующих положениях:

«Найти такую форму ассоциации, которая защищает и ограждает всею общею силою личность и имущество каждого из членов ассоциации, и бла­годаря которой каждый, соединяясь со всеми, подчиняется, однако, только самому себе и остается столь же свободным, как и прежде». Такова основ­ная задача, которую разрешает Общественный договор[136].

Статьи этого Договора определены самой природой акта так, что ма­лейшее видоизменение этих статей лишило бы их действенности и полез­ности; поэтому, хотя они, пожалуй, и не были никогда точно сформулиро­ваны. [с. 160] они повсюду одни и те же, повсюду молчаливо принимаются и признаются до тех пор, пока в результате нарушения, общественного со­глашения каждый не обретает вновь свои первоначальные права и свою естественную свободу, теряя свободу, полученную по соглашению, ради которой он отказался от естественной.

Эти статьи, если их правильно понимать, сводятся к одной-единственной, именно: полное отчуждение каждого из членов ассоциации со всеми его правами в пользу всей общины; ибо, во-первых, если каждый отдает себя всецело, то создаются условия, равные для всех; а раз условия равны для всех, то никто не заинтересован в том, чтобы делать их обременитель­ными для других.

Далее, поскольку отчуждение совершается без каких-либо изъятий, то единение столь полно, сколь только возможно, и ни одному из членов ас­социации нечего больше требовать. Ибо, если бы у частных лиц оставались какие-либо права, то, поскольку теперь не было бы такого старшего над всеми, который был бы вправе разрешать споры между ними и всем наро­дом, каждый, будучи судьей самому себе в некотором отношении, начал бы вскоре притязать на то, чтобы стать таковым во всех отношениях; естест­венное состояние продолжало бы существовать, и ассоциация неизбежно стала бы тиранической или бесполезной.

Наконец, каждый, подчиняя себя всем, не подчиняет себя никому в от­дельности, и так как нет ни одного члена ассоциации, в отношении которо­го остальные не приобретали бы тех же прав, которые они уступили ему по отношению к себе, то каждый приобретает эквивалент того, что теряет, и получает больше силы для сохранения того, что имеет.

Итак, если мы устраним из общественного соглашения то, что не со­ставляет его сущности, то мы найдем, что оно сводится к следующим по­ложениям: Каждый из нас передает в общее достояние и ставит под _высшее руководство общей воли свою личность и все свои силы, и в ре­зультате для нас всех вместе каждый член превращается в нераздельную часть целого.

Немедленно вместо отдельных лиц, вступающих в договорные отноше­ния, этот акт ассоциации создаст условное коллективное целое, состоящее из стольких членов, сколько голосов насчитывает общее собрание. Это Це­лое получает в результате такого акта свое единство, свое общее я, свою жизнь и волю. Это лицо юридическое, образующееся следовательно в ре­зультате объединения всех других, некогда именовалось Гражданскою общиной[137]. [с. 161] ныне же именуется Республикою, или Политическим организмом: его члены называют этот Политический организм Государст­вом, когда он пассивен, Сувереном, когда он активен, Державою - при со­поставлении его с ему подобными. Что до членов ассоциации, то они в со­вокупности получают имя народа, а в отдельности называются граждана­ми как участвующие в верховной власти, и подданными как подчиняющие­ся законам Государства. Но эти термины часто смешиваются и их прини­мают один за другой; достаточно уметь их различать, когда они употреб­ляются во всем их точном смысле.

Из этой[138] формулы видно, что акт ассоциации содержит взаимные обяза­тельства всего народа и частных лиц и что каждый индивидуум, вступая, так сказать, в договор с самим собою, оказывается принявшим двоякое обя­зательство, именно: как член суверена в отношении частных лиц и как член Государства по отношению к суверену[139]....

Следует еще заметить, что, поскольку каждый выступает в двояком каче­стве, решение, принятое всем народом, может иметь обязательную силу в области отношений всех подданных к суверену, но не может, по противопо­ложной причине, наложить на суверена обязательства по отношению к себе самому, и что, следовательно, если бы суверен предписал сам себе такой за­кон, от которого он не мог бы себя освободить, - это противоречило бы са­мой природе Политического организма. Поскольку суверен может рассмат­ривать себя лишь в одном-единственном отношении, то он попадает в поло­жение частного человека, вступающего в соглашение с самим собою; [с. 162] раз так, нет и не может быть никакого основного закона, обязательного для Народа в целом, для него не обязателен даже Общественный договор[140]....

Итак, поскольку суверен образуется лишь из частных лиц, у него нет и не может быть таких интересов, которые противоречили бы интересам этих лиц; следовательно, верховная власть суверена нисколько не нуждается в поручителе перед подданными, ибо невозможно, чтобы организм захотел вредить всем своим членам; и мы увидим далее, что он не может причинять вред никому из них в отдельности[141]. Суверен уже в силу того, что он суще­ствует, является всегда тем, чем он должен быть. [с. 163]...

...Чтобы общественное соглашение не стало пустою формальностью, оно молчаливо включает в себя такое обязательство, которое одно только может дать силу другим обязательствам: если кто-либо откажется подчи­ниться общей воле, то он будет к этому принужден всем Организмом, а это означает не что иное, как то, что его силою принудят быть свободным. Ибо таково условие, которое, подчиняя каждого гражданина отечеству, одно­временно тем самым ограждает его от всякой личной зависимости: условие это составляет секрет и двигательную силу политической машины, и оно одно только делает законными обязательства в гражданском обществе, ко­торые без этого были бы бессмысленными, тираническими и открывали бы путь чудовищнейшим злоупотреблениям....

Сведем[142] весь этот итог к легко сравнимым между собой положениям. По Общественному договору человек теряет свою естественную свободу и неограниченное право на то, что его прельщает и чем он может завладеть; приобретает же он свободу гражданскую и право собственности на все то, чем обладает. [с. 164]...

Я закончу эту главу и эту книгу замечанием, которое должно служить основою всей системы отношений в обществе. Первоначальное соглашение не только не уничтожает естественное равенство людей, а, напротив, заме­няет равенством как личностей и перед законом все то неравенство, кото­рое внесла природа в их физическое естество; и хотя люди могут быть не­равны по силе или способностям, они становятся все равными в результате соглашения и по праву[143].

Первым[144] и самым важным следствием из установленных выше принци­пов является то, что одна только общая воля может управлять силами Го­сударства в соответствии с целью его установления, каковая есть общее благо. Ибо, если противоположность частных интересов сделала необхо­димым установление обществ, то именно согласие этих интересов и сдела­ло сие возможным. Общественную связь образует как раз то, что есть об­щего в этих различных интересах; [с. 167] и не будь такого пункта, в кото­ром согласны все интересы, никакое общество не могло бы существовать. Итак, обществом должно править, руководясь единственно этим общим интересом.

Я утверждаю, следовательно, что суверенитет, который есть только осуществление общей воли, не может никогда отчуждаться и что суверен, который есть не что иное, как коллективное существо, может быть пред­ставляем только самим собою. Передаваться может власть, но никак не воля....

В силу[145] той же причины, по которой суверенитет неотчуждаем, он не­делим, ибо воля либо является общею, либо ею не является; она являет со­бою волю народа как целого, либо - только одной его части. В первом слу­чае эта провозглашенная воля есть акт суверенитета и создает закон. Во втором случае - это лишь частная воля или акт магистратуры; это, самое большее, - декрет. [с. 168]

Но наши политики[146], не будучи в состоянии разделить суверенитет в принципе его, разделяют суверенитет в его проявлениях. Они разделяют его на силу и на волю, на власть законодательную и на власть исполни­тельную; на право облагать налогами, отправлять правосудие, вести войну; на управление внутренними делами и на полномочия вести внешние сно­шения; они то смешивают все эти части, то отделяют их друг от друга; они делают из суверена какое-то фантастическое существо, сложенное из час­тей, взятых из разных мест. Это похоже на то, как если бы составили чело­века из нескольких тел, из которых у одного были бы только глаза, у друго­го - руки, у третьего - ноги и ничего более. Говорят, японские фокусники на глазах у зрителей рассекают на части ребенка, затем бросают в воздух один за другим все его члены - и ребенок падает на землю вновь живой и целый. Таковы, приблизительно, приемы и наших политиков: расчленив Общественный организм с помощью достойного ярмарки фокуса, они за­тем, не знаю уже как, вновь собирают его из кусков....

Заблуждение это проистекает из того, что они не составили себе точных представлений о верховной власти и приняли за ее части лишь ее проявле­ния. Так, например, акт объявления войны и акт заключения мира рассмат­ривали как акты суверенитета, что неверно, так как каждый из этих актов вовсе не является законом, а лишь применением закона, актом частного характера, определяющим случай применения закона, как мы это ясно уви­дим, когда будет точно установлено понятие, связанное со словом закон.

Прослеживая таким же образом другие примеры подобного разделения суверенитета, мы обнаружим, что всякий раз, когда нам кажется, что мы наблюдаем, как суверенитет разделен, мы совершаем ошибку; что те права, которые мы принимаем за части этого суверенитета, все ему подчинены и всегда предполагают наличие высшей воли, которой они только открывают путь к осуществлению. [с. 169]...

Если[147] Государство или Гражданская община - это не что иное, как ус­ловная личность, жизнь которой заключается в союзе ее членов, и если са­мой важной из забот ее является забота о самосохранении, то ей нужна си­ла всеобщая и побудительная, дабы двигать и управлять каждою частью наиболее удобным для целого способом. Подобно тому, как природа наде­ляет каждого человека неограниченной властью над всеми членами его тела, общественное соглашение дает Политическому организму неограниченную власть над всеми его членами, и вот эта власть, направляемая об­щею волей, носит, как я сказал, имя суверенитета.

Но, кроме общества как лица юридического, мы должны принимать в соображение и составляющих его частных лиц, чья жизнь и свобода, есте­ственно, от него независимы. Итак, речь идет о том, чтобы четко различать [с. 171] соответственно права граждан и суверена; а также обязанности, которые первые должны нести в качестве подданных, и естественное пра­во, которым они должны пользоваться как люди.

Все согласны[148] с тем, что все то, что каждый человек отчуждает по об­щественному соглашению из своей силы, своего имущества и своей свобо­ды, составляет лишь часть всего того, что имеет существенное значение для общины. С этим все согласны; но надо также согласиться с тем, что один только суверен может судить о том, насколько это значение велико.

Все то, чем гражданин может служить Государству, он должен сделать тотчас же, как только суверен этого потребует, но суверен, со своей сторо­ны, не может налагать на подданных узы, бесполезные для общины; он не может даже желать этого, ибо как в силу закона разума, так и в силу закона естественного ничто не совершается без причины.

Обязательства, связывающие нас с Общественным организмом, непре­ложны лишь потому, что они взаимны, и природа их такова, что, выполняя их, нельзя действовать на пользу другим, не действуя также на пользу себе. [с. 172]...

Общественный[149] договор имеет своей целью сохранение договариваю­щихся. Кто хочет достичь цели, тот принимает и средства ее достижения, а эти средства неотделимы от некоторого риска, даже связаны с некоторыми потерями. Тот, кто хочет сохранить свою жизнь за счет других, должен, в свою очередь, быть готов отдать за них жизнь, если это будет необходимо. Итак, гражданину уже не приходится судить об опасности, которой Закону угодно его подвергнуть, и когда государь говорит ему: «Государству необ­ходимо, чтобы ты умер», - то он должен умереть, потому что только при этом условии он жил до сих пор в безопасности и потому что его жизнь не только благодеяние природы, но и дар, полученный им на определенных условиях от Государства. [с. 175]...

Суверен[150] может, во-первых, вручить Правление всему народу или большей его части так, чтобы стало больше граждан-магистратов, чем гра­ждан - просто частных лиц. Этой форме Правления дают название демо­кратии.

Или же он может сосредоточить Правление в руках малого числа, так чтобы было больше простых граждан, чем магистратов, и такая форма но­сит название аристократии.

Наконец, он может сконцентрировать все правление в руках единствен­ного магистрата, от которого получают свою власть все остальные. Эта форма наиболее обычна и называется монархией или королевским Правле­нием. [с. 198]

Следует заметить, что все эти формы или, по меньшей мере, первые две из них могут быть более или менее широкими, причем соответствующие различия довольно значительны...

Более того: поскольку один и тот же род Правления может в некото­рых отношениях подразделяться еще на другие части, в одной из которых управление осуществляется одним способом, а в другой - другим, то из сочетания этих трех форм может возникнуть множество форм смешан­ных, из которых каждая способна дать новые, сочетаясь с простыми фор­мами.

Во все времена много спорили о том, которая из форм Правления наи­лучшая, - того не принимая во внимание, что каждая из них наилучшая в одних случаях и худшая в прочих.

Если в различных Государствах число высших магистратов должно находиться в обратном отношении к числу граждан, то отсюда следует, что, вообще говоря, демократическое Правление наиболее пригодно для малых Государств, аристократическое - для средних, а монархическое -для больших. Это правило выводится непосредственно из общего прин­ципа. Но как учесть множество обстоятельств, которые могут вызвать исключения?

Тот[151], кто создает Закон, знает лучше всех, как этот Закон должен при­водиться в исполнение и истолковываться. Итак, казалось бы, не может быть лучшего государственного устройства, чем то, в котором власть ис­полнительная соединена с законодательною. Но именно это и делает такое Правление в некоторых отношениях непригодным, так как при этом вещи, которые должны быть разделяемы, не разделяются, и государь и суверен, будучи одним и тем же лицом, образуют, так сказать, Правление без Пра­вительства. [с. 199]...

Если брать этот термин в точном его значении, то никогда не существо­вала подлинная демократия, и никогда таковой не будет. Противно естест­венному порядку вещей, чтобы большое число управляло, а малое было управляемым. Нельзя себе представить, чтобы народ все свое время прово­дил в собраниях, занимаясь общественными делами, и легко видеть, что он не мог бы учредить для этого какие-либо комиссии, чтобы не изменилась и форма управления.

В самом деле, я думаю, что могу принять за правило следующее: когда функции Правления разделены между несколькими коллегиями, то те из них, что насчитывают наименьшее число членов, приобретают рано или поздно наибольшие вес и значение, хотя бы уже по причине того, что у них, естественно, облегчается отправление дел.

Впрочем, каких только трудносоединимых вещей не предполагает эта форма Правления! Во-первых, для этого требуется Государство столь ма­лое, чтобы там можно было без труда собирать народ, и где каждый гра­жданин легко мог бы знать всех остальных; во-вторых, - большая просто­та нравов, что предотвращало бы скопление дел и возникновение трудно­разрешимых споров, затем - превеликое равенство в общественном и имущественном положении, без чего не смогло бы надолго сохраниться равенство в правах и в обладании властью; наконец, необходимо, чтобы роскоши было очень мало, или чтобы она полностью отсутствовала. Ибо роскошь либо создается богатствами, либо делает их необходимы­ми; она развращает одновременно и богача я бедняка, одного - облада­нием, другого - вожделением; она предает отечество изнеженности и суетному тщеславию; она отымает у Государства всех его граждан, да­бы превратить одних в рабов других, а всех - в рабов предубеждений. [с. 2001...

Прибавим, что нет Правления, столь подверженного гражданским вой­нам и внутренним волнениям, как демократическое, или народное, потому что нет никакого другого Правления, которое столь сильно и постоянно стремилось бы к изменению формы или требовало больше бдительности и мужества, чтобы сохранять свою собственную. Более, чем при любом дру­гом, при таком государственном устройстве должен гражданин вооружить­ся силою и твердостью и повторять всю свою жизнь ежедневно в глубине души то, что говорил один доблестный Воевода[152] на Польском Сейме: «Malo periculosam libertatem quam quietum servitium»[153].

Если бы существовал народ, состоящий из богов, то он управлял бы со­бою демократически. Но Правление столь совершенное не подходит лю­дям. [с. 201]...

Суверенитет[154] не может быть представляем по той же причине, по ко­торой он не может быть отчуждаем. Он заключается, в сущности, в общей воле. [с. 221] а воля никак не может быть представляема; или это она, или это другая воля, среднего не бывает. Депутаты народа, следо­вательно, не являются и не могут являться его представителями; они лишь его уполномоченные; они ничего не могут постановлять оконча­тельно. Всякий закон, если народ не утвердил его непосредственно сам, недействителен; это вообще не закон. Английский народ считает себя свободным: он жестоко ошибается. Он свободен только во время вы­боров членов Парламента: как только они избраны - он раб, он ничто. Судя по тому применению, которое он дает своей свободе в краткие мгновенья обладания ею, он вполне заслуживает того, чтобы он ее ли­шился.

Понятие о Представителях принадлежит новым временам; оно доста­лось нам от феодального Правления, от этого вида Правления несправед­ливого и нелепого, при котором род человеческий пришел в упадок, а звание человека было опозорено. В древних Республиках и даже в монар­хиях народ никогда не имел Представителей; само это слово было неиз­вестно....

Поскольку Закон - это провозглашение общей воли, то ясно, что в том, что относится до власти законодательной, народ не может быть представляем; но он может и должен быть представляем в том, что от­носится к власти исполнительной, которая есть сила, приложенная к Закону. Отсюда видно, что если рассматривать вещи как следует, мы обнаружим, что законы существуют лишь у очень немногих народов. [с. 222]...

Что бы там ни было, но как только народ дает себе Представителей, он более не свободен; его более нет[155].

Рассмотрев все основательно, я считаю, что суверен отныне может осу­ществлять среди нас свои права лишь в том случае, если Гражданская об­щина очень мала. [с. 223]

Цит. по: Руссо Ж.-Ж. Об общественном договоре, или Принципы политического права// Руссо Ж.-Ж. Трактаты. М., 1969. С. 151-256.

23. Томас Мор. УТОПИЯ[156]

...Мне[157] кажется, повсюду, где есть частная собственность, где все изме­ряют деньгами, там едва ли когда-нибудь будет возможно, чтобы государ­ство управлялось справедливо или счастливо. Разве что ты сочтешь спра­ведливым, когда все самое лучшее достается самым плохим людям, или посчитаешь удачным, когда все распределяется между совсем немногими, да и они живут отнюдь не благополучно, а прочие же вовсе несчастны.

Поэтому я наедине с самим собой обсуждаю мудрейшие и святейшие установления утопийцев, которые весьма успешно управляют государством с помощью весьма малочисленных законов; [с. 162] и добродетель там в цене, и при равенстве всем всего хватает. С другой стороны, я сравниваю с их нравами великое множество других народов, постоянно все упорядочи­вающих и никогда не имеющих достаточного порядка; у них повсюду каж­дый называет своей собственностью то, что он найдет; законов, издающих­ся каждый день, там недостаточно для того, чтобы им подчинялись, чтобы они могли кого-нибудь защитить или достаточно четко отделить от чужого то, что кто-то называет своей собственностью. Это легко подтверждают бесконечно и неизменно там появляющиеся, но никогда не кончающиеся раздоры. Когда, говорю, размышляю я об этом наедине с собой, то станов­люсь справедливее к Платону и менее удивляюсь, что он счел для себя не­достойным вводить какие-либо законы для тех людей, которые отвергли уложения, распределяющие все блага поровну на всех[158]. Ибо этот наимуд­рейший человек легко увидел наперед, что для общественного благополу­чия имеется один-единственный путь - объявить во всем равенство. Не знаю, можно ли это соблюдать там, где у каждого есть своя собственность. Оттого что когда кто-нибудь, основываясь на определенном праве, при­сваивает себе, сколько может, то, как бы ни было велико богатство, его целиком поделят между собой немногие. Остальным же оставляют они в удел бедность; и почти всегда бывает, что одни гораздо более достойны участи других, ибо первые - хищные, бесчестные и ни на что не годятся, вторые же, напротив, - мужи скромные, простые, и повседневным усерди­ем [с. 163] своим они приносят обществу добра более, чем самим себе.

Поэтому я полностью убежден, что распределить все поровну и по справедливости, а также счастливо управлять делами человеческими не­возможно иначе, как вовсе уничтожив собственность. Если же она останет­ся, то у наибольшей и самой лучшей части людей навсегда останется страх, а также неизбежное бремя нищеты и забот. Я признаю, что его можно не­сколько облегчить, однако настаиваю, что полностью устранить этот страх невозможно. Конечно, если установить, чтобы ни у кого не было земли свыше назначенной нормы, и если у каждого сумма денег будет определена законом, если какие-нибудь законы будут остерегать короля от чрезмерной власти, а народ - от чрезмерной дерзости; чтобы должности не выпрашива­лись, чтобы не давались они за мзду, чтобы не надо было непременно за них платить, иначе найдется повод возместить эти деньги обманом и гра­бежами, явится необходимость исполнять эти обязанности людям богатым, меж тем как гораздо лучше управлялись бы с ними люди умные. Такие, говорю, законы могут облегчить и смягчить эти беды, подобно тому как постоянными припарками обыкновенно подкрепляют немощное тело без­надежно больного. Однако, пока есть у каждого своя собственность, нет вовсе никакой надежды излечиться и воротить свое здоровье. И пока ты печешься о благополучии одной части тела, ты растравляешь рану в дру­гих. Так попеременно из лечения одного рождается болезнь другого, оттого что ничего [с. 164] невозможно прибавить одному, не отняв этого же у дру­гого». [с. 165]...

На[159] Утопии есть пятьдесят четыре города; все они большие и велико­лепные. По языку, нравам, установлениям, законам они одинаковы; распо­ложение тоже у всех одно, одинаков у них. [с. 172] насколько это дозволяет местность, и внешний вид....

Из каждого города по три старых и умудренных опытом гражданина ежегодно сходятся в Амаурот обсуждать общие дела острова. Ибо этот го­род считается первым и главным... [с. 174]

О должностных лицах

Каждые тридцать хозяйств ежегодно выбирают себе должностное лицо, которое на своем прежнем языке называют они сифогрантом, а на тепе­решнем- филархом. Над десятью сифогрантами [с. 180] с их хозяйствами стоит человек, некогда называвшийся транибор, а теперь - протофиларх[160].

Именно сифогранты, которых двести, поклявшись, что они изберут то­го, кого сочтут наиболее пригодным, тайным голосованием определяют правителя - разумеется, одного из тех четырех, которых им назвал народ. Ибо от каждой из четырех частей города выбирается один, которого и сове­туют сенату. Должность правителя постоянна в течение всей его жизни. Если не помешает этому подозрение в стремлении к тирании. Траниборов выбирают ежегодно. Однако беспричинно их не меняют. Все прочие долж­ностные лица избираются на год. Траниборы каждые три дня, а если того требует дело, то иногда и чаще, приходят на совет к правителю. Совещают­ся о государственных делах. Частные споры, если они есть, - их там очень мало - они разрешают быстро. В сенат всегда допускаются два сифогранта, и всякий день разные. Предусмотрено ни о чем, относящемся к государст­ву, не выносить суждений, если со времени обсуждения в сенате не прошло трех дней. Принимать решения помимо сената или народного собрания о чем-либо, касающемся общественных дел, считается уголовным преступ­лением. [с. 181] Говорят, это было учреждено, чтобы трудно было, вос­пользовавшись заговором правителя с траниборами, изменить государст­венный строй и подавить народ тиранией. Оттого все, что считается важ­ным, докладывают собранию сифогрантов, которые, обсудив дело со свои­ми хозяйствами, совещаются после друг с другом и свое решение объявля­ют сенату[161]. Иногда дело выносится на обсуждение всего острова. У сената есть также обычай, по которому ничто из предлагающегося в первый день не обсуждается тут же, а переносится на следующее заседание сената, дабы никто не сболтнул необдуманно того, что первым придет ему на язык: в противном случае позднее он будет думать более о том, как защитить свое решение, чем о пользе для государства. От извращенного и ложного стыда предпочтет он скорее подвергнуть опасности благополучие общества, не­жели мнение о себе, дабы не казалось, что сначала он недостаточно пораз­мыслил. Ему надобно было поразмыслить сначала, чтобы говорить обду­маннее, а не быстрее. [с. 182]...

Из... сословия ученых людей выбирают послов, священников, трани­боров и, наконец, самого правителя, которого на древнем языке называют они барзаном, а на теперешнем - адемом. [с. 188]...

Кто хочет обманом получить какую-нибудь должность, лишается наде­жды на любую. Живут утопийцы в любви, оттого что должностные лица не надменны и не страшны; их называют отцами, они себя так и держат. К ним относятся как подобает: почет оказывают добровольно, а не истор­гают его насильно. Даже сам правитель отличается не одеянием или коро­ной, а тем, что носит он пучок колосьев, подобно тому, как знак первосвя­щенника - это восковая свеча, которую несут перед ним.

Законов у них весьма мало. Ведь людям с такими установлениями дос­таточно самых малочисленных законов[162]. Они даже особенно не одобряют другие народы за то, что тем не хватает бесконечных томов законов и их толкований. Сами же они считают в высшей мере несправедливым [с. 237] связывать кого-либо такими законами, число которых превышает возмож­ность их прочесть или которые столь темны, что их никто не может понять.

Более того, утопийцы вовсе отвергают крючкотворов, которые разби­рают дела хитроумно и толкуют законы изворотливо. Они считают пра­вильным, когда каждый ведет свое дело сам и говорит судье то, что соби­рался рассказать защитнику. Так и тумана будет меньше, и легче будет ра­зузнать истину. Пока станет говорить тот, кого никакой защитник не обу­чил притворству, судья умело взвесит частности и поможет более просто­душным людям одолеть наветы хитрецов. Это трудно соблюдать другим народам, имеющим груду чрезвычайно запутанных законов. Впрочем, у утопийцев в законах разбирается каждый. Ибо, как я сказал, законов весьма немного. Кроме того, чем проще толкование закона, тем более справедли­вым они его считают.

Ибо, они говорят, все законы издаются только для того, чтобы напом­нить каждому его долг. Более тонкое толкование вразумляет весьма немно­гих (ибо немногие смогут его понять), меж тем как более простой и ясный смысл законов ясен всем. С другой стороны, что касается простого народа, которого больше всего и который более всего нуждается в научении, то ему все равно: не издашь ты закона вовсе или, издав, истолкуешь его так, что до смысла его можно будет докопаться разве что с помощью великого ума и долгих рассуждений. До этих изысканий [с. 238] не сможет добраться неза­тейливый ум простого люда, да и не хватит ему для этого жизни, занятой добыванием пропитания[163].

Привлеченные этими их добродетелями, соседние народы, которые сво­бодны и живут по своей воле (ибо многих из них сами утопийцы уже давно освободили от тирании), просят себе у них должностных лиц: одних - каж­дый год, других - на пятилетку. Когда кончится срок, их с почетом и хва­лою отправляют назад и опять привозят с собой на родину новых. Конечно, эти народы прекрасно и весьма поучительно пекутся о своем государстве. Если благополучие его и погибель зависят от нравов должностных лиц, то можно ли выбрать кого-нибудь разумнее тех, которых нельзя отвратить от чести ни за какую мзду? (Ибо это бесполезно, оттого что в скором времени утопийцам надлежит вернуться назад.) Гражданам должностные лица не­знакомы, и они не могут стать на чью-нибудь сторону по злому пристра­стию своему или вражде. Как только заведутся в судах эти два бедствия -лицеприятие и алчность, тотчас же разрушают они всякую справедли­вость- главнейшую опору государства. Те народы, которые просят уто­пийцев управлять ими, они зовут союзниками, прочих, кого они одаривают благодеяниями, называют друзьями.

Утопийцы не заключают ни с одним народом договоров, в которые про­чие народы столько раз вступают друг с другом, нарушают их и возобновля­ют. Ибо к чему договор, говорят утопийцы. [с. 239] как будто природа недос­таточно связывает крепко человека с человеком? Думаешь, тот, кто пре­небрегает такой связью, станет сколько-нибудь печься о верности словам?

К этому мнению они склоняются преимущественно потому, что в тех краях договоры и союзы правителей обыкновенно соблюдаются с невели­кой честностью.... Утопийцы вполне заслуженно считают величайшим позором отсутствие верности договорам, особенно у тех людей, которые зовутся верными. [с. 240]...

...Когда я внимательно наблюдал и размышлял обо всех государствах, которые процветают и доныне, честное слово, не встретил я ничего, кроме некоего заговора богатых[164], под предлогом и под именем государства ду­мающих о своих выгодах. Они припоминают и измышляют все пути и спо­собы, чтобы, во-первых, не боясь потери, суметь удержать то, что они сами накопили пагубными ухищрениями, а потом - для того, чтобы откупить для себя труд всех бедных людей и воспользоваться им, заплатив за него как можно дешевле. Эти затеи стали уже законом, как только богатые от имени государства, а значит и от имени бедных, постановили однажды, что их нужно соблюдать.

И эти очень плохие люди со своей ненасытной жадностью поделили между собой все то, чего хватило бы на всех! Сколь далеко им, однако же, до счастья государства утопийцев! Совсем уничтожив само употребление денег, утопийцы избавились и от алчности. Какое множество бед отсекли они, какую жатву преступлений вырвали они с корнем! Ибо кому не из­вестно, что с уничтожением денег отомрут обманы, кражи, грабежи, раздо­ры, возмущения, тяжбы, распри. [с. 276] убийства, предательство, отравле­ния, каждодневно наказывая которые, люди скорее мстят за них, чем их обуздывают; к тому же одновременно с деньгами погибнут страх, тревога, заботы, тяготы, бессонные ночи. Даже сама бедность, которой одной толь­ко, казалось, и нужны деньги, после полного уничтожения денег тут же сама исчезнет. [с. 277]

Цит. по: Мор Т. Утопия / Пер. с лат. Ю. М. Каган; Коммент. Ю. М. Каган и И. Н. Осиновского. Вступ. ст. И. Н. Осиновского. М., 1978.

24. Жан Мелье. ЗАВЕЩАНИЕ

Первым[165] злом является огромное неравенство (disproportion) между раз­личными состояниями и положениями людей; одни как бы рождены только для того, чтобы деспотически властвовать над другими и вечно пользовать­ся всеми удовольствиями жизни; другие, наоборот, словно родились только для того, чтобы быть нищими, несчастными и презренными рабами и всю жизнь изнывать под гнетом нужды и тяжелого труда. Такое неравенство глубоко несправедливо, потому что оно отнюдь не основано на заслугах одних и на проступках других; оно ненавистно, потому что, с одной сторо­ны, лишь внушает гордость, высокомерие, честолюбие, тщеславие, занос­чивость, а с другой стороны, лишь порождает [с. 154] чувства ненависти, зависти, гнева, жажды мщения, сетования и ропот. Все эти страсти оказы­ваются впоследствии источником и причиной бесчисленных зол и злодея­ний, существующих в мире. Последних несомненно не было бы, если бы люди установили между собой правильное соотношение, необходимое лишь для установления и сохранения между ними справедливого подчине­ния, а не для тиранического властвования одних над другими.

Все люди равны от природы. Они все в равной степени имеют право жить и ступать по земле, в равной степени имеют право на свою естествен­ную свободу и свою долю в земных благах, все должны заниматься полез­ным трудом, чтобы иметь необходимое и полезное для жизни. Но люди живут в обществе, а так как общество (или община людей) не может быть благоустроенным и, даже будучи благоустроенным, не может сохранять добрый порядок без наличия некоторой зависимости и подчинения, то для блага человеческого общества безусловно необходимо, чтобы была между людьми некоторая зависимость и некоторое подчинение одних другим. Но вместе с тем эта зависимость и это подчинение одних другим должны быть справедливы и соразмерны, т. е. они не должны допускать чрезмерного возвышения одних и чрезмерного принижения других, гордыни одних и попирания других, предоставления слишком многого одним и лишения всего других; одним словом - сосредоточения у одних [с. 155] всех благ и удовольствий, а у других всех тягот, забот, тревог и неприятностей жизни; такая зависимость и такое подчинение явно несправедливы и ненавистны, противны праву, данному самой природой. [с. 156]...

Еще[166] одно зло, принятое и узаконенное почти во всем мире, заключает­ся в том, что люди присваивают себе в частную собственность блага и богатства земли, тогда как все должны были бы владеть ими сообща на рав­ных правах, и пользоваться ими точно так же на одинаковом положении и сообща. [с. 198] Я разумею всех живущих в одной местности или на одной и той же территории; все мужчины и женщины из одного и того же города или из одного местечка, одной деревни, одного прихода должны составлять одну семью, видеть друг в друге братьев и сестер, детей одних отцов и ма­терей, они должны любить друг друга, как братья и сестры, и, следователь­но, жить друг с другом в мире и сообща пользоваться одной и той же или сходной пищей, иметь одинаково хорошую одежду, одинаково хорошие жилища, одинаково хороший ночлег и одинаково хорошую обувь; с дру­гой стороны, все должны одинаково заниматься делом, т. е. трудом или каким-нибудь другим честным и полезным занятием, каждый по своей профессии или сообразно тому, что является более необходимым или же­лательным, сообразно обстоятельствам или временам года и соответст­венно потребности в тех или иных предметах. Все это должно происхо­дить не под руководством лиц, стремящихся властно, тиранически пове­левать другими, а исключительно под руководством самых мудрых и бла­гонамеренных лиц, стремящихся к развитию и поддержанию народного благосостояния. [с. 199]...

Вы[167] удивляетесь, бедняки, что в нашей жизни так много зла и тягот? Это оттого, что вы одни несете всю тяжесть полуденного зноя, как вино­градари в евангельской притче; это происходит оттого, что вы и вам по­добные несете на своих плечах все бремя государства. Вы отягощены не только всем бременем, возлагаемым на вас вашими королями, государями, которые являются вашими главными тиранами; вы содержите еще вдоба­вок все дворянство, все духовенство, все монашество, все судебное сосло­вие, всех военных, всех откупщиков, всех чиновников соляной и табачной монополии; одним словом, всех трутней и бездельников на свете. Ибо только плодами ваших тяжких трудов живут все эти люди со своими слу­гами. Вы своим трудом доставляете все необходимое для их существова­ния и сверх того, все, что может служить к их развлечению и удовольст­вию. Что сталось бы, например, с самыми великими государями и с са­мыми великими властителями земли, если бы народ не содержал их? Ведь только от народа, с которым они, однако, так плохо обращаются, только от народа, повторяю. [с. 211] исходит все их величие, все богатство и мо­гущество....

...Гораздо лучше предоставить людям свободу в заключении браков; гораздо лучше для них, если детям дается одинаково хорошее воспита­ние, одинаково хорошее питание, содержание и наставление в добрых нравах, науках и искусствах. Гораздо лучше будет людям, если они будут смотреть друг на друга как на братьев и сестер и любить друг друга. Гораздо лучше для них не делать никаких различий между одними семьями и другими и не считать одних более знатными и благородными по проис­хождению, чем других. Гораздо лучше, если бы все занимались какой-нибудь дельной работой или честным и полезным трудом, причем каж­дый нес бы свою долю в тягостях труда и жизненных неудобствах и не допускалось бы несправедливое возложение на одних всех тягот и пре­доставление другим лишь одних удовольствий. Наконец, было бы го­раздо лучше, если бы люди владели всем сообща и мирно наслаждались сообща благами и удобствами жизни под руководством и управлением наиболее мудрых лиц. Все люди, без сомнения, были бы тогда несрав­ненно более счастливы и довольны, нежели сейчас, не видно было бы на земле несчастных людей, тогда как теперь мы их видим на каждом ша­гу. [с. 217]...

Наконец[168], вот еще одно зло, которое делает большинство людей окон­чательно несчастными на всю жизнь. Это почти повсеместная тирания ве­ликих мира сего, тирания королей и князей, которые господствуют почти на всей земле и имеют неограниченную власть над всеми прочими людьми. Ибо все эти короли и князья в настоящее время - подлинные тираны, они тиранят и не перестают тиранить самым жестоким образом бедные народы, которые им подчинены в силу множества обременительных законов и обя­занностей, повседневно их гнетущих. [с. 226]...

Цит. по: Мелье Ж. Завещание. Т. 1-3 / Пер. с фр. Ф. Д. Капелюша и Г. П. Полякова; Под ред. Ф. А. Коган-Бернштейн; Коммент. и прил. Ф. Б. Шувае-вой; Вступ. ст. В. П. Волгина. М., 1954. Т. 2.

...Все[169] религии мира, как я говорил в начале этого своего произведения, являются лишь измышлениями человека, а то, чему они нас учат и чему они заставляют нас верить, - лишь заблуждение, самообман, ложь и шарла­танство, придуманное, как я уже сказал, глумителями и лицемерными плу­тами для обмана людей или же тонкими и хитрыми политиками с целью держать таким способом людей в узде и поступать, как им вздумается, с невежественными народными массами; простые люди слепо и бессмыслен­но верят всему, что им выдают за исходящее от богов. Эти тонкие и хитрые политики заявляют, что полезно и целесообразно морочить так народные массы, и ссылаются на то, что эти массы во многих случаях не должны знать правды и должны верить лжи.

Эти заблуждения, самообман и шарлатанство являются источником и причиной неисчислимого множества злоупотреблений и злодеяний в мире, и сама тирания, которая заставляет стенать столько народов на земле, дер­зает прикрываться этим благовидным, но ложным и возмутительным предлогом религии. Поэтому я имею полное право сказать. [с. 349] что вся куча религий и политических законов представляет лишь тайные системы не­справедливости.... Ибо с помощью этого средства ваши церковники вас уловляют и вас держат все время в жалком плену, под ненавистным и не­стерпимым игом своих пустых и бессмысленных суеверий, прикрываясь предлогом наставить вас на блаженный путь к богу. С помощью этого средства князья и сильные мира грабят вас, попирают, притесняют, разо­ряют и тиранят вас под предлогом управления вами и поддержания обще­ственного блага.

...Люди незаметно свыкались с рабством и теперь так сжились с ним, что даже почти не думают, чтобы вернуть себе свободу; им кажется, что рабство есть естественное состояние. [с. 351]...

И нужно сказать, к стыду нашего века, наших последних веков, что те­перь на свете видишь только подлых и жалких рабов чрезмерного могуще­ства и власти тиранов. Теперь среди тех, которые имеют более высокий чин и положение, чем другие, видишь только подлых льстецов тиранов, теперь видишь только подлых хвалителей их несправедливых замыслов и трусли­вых исполнителей их злой воли и их самых [с. 353] несправедливых прика­заний. Таковы у нас во Франции все судьи и все чиновники королевства, даже в самых крупных и значительных городах. Они ограничиваются толь­ко разбором тяжб между частными лицами и подчиняются слепо всем ко­ролевских приказам, не дерзая возражать против них. Таковы все интен­данты провинций и все правители в городах и в деревне, их роль повсюду сводится только к исполнению тех же приказов. Таковы все командиры войск, все офицеры и солдаты, задача которых лишь поддерживать власть тирана и строго исполнять его приказы против бедных народных масс; эти люди готовы были бы даже спалить свою собственную родину, если бы их тиран приказал им это по своей прихоти или под каким-нибудь пустым предлогом; они так неразумны и так слепы, что считают за честь и славу всецело отдавать себя в услужение тирану как жалкие рабы, обязанные во время войны день за днем и даже час за часом подвергать свою жизнь опасности ради тирана за ничтожную суточную денежную плату. Не будем говорить о бесчисленном множестве другой сволочи, как-то: канцелярские чиновники, контролеры, откупщики податей, стражники-смотрители, реги­страторы, судебные приставы, сыщики - все они, словно голодные волки, только ищут как бы сожрать свою добычу, и только и знают, что грабят и терзают бедные народные массы, прикрываясь именем и властью короля; они сурово приводят в исполнение [с. 354] самые несправедливые приказы, то налагая запреты на имущество, то описывая его для продажи за долги, то подвергая его конфискации, и, что еще более гнусно, часто отправляют людей в тюрьму, причиняют им всякое насилие, творят над ними распра­ву, наконец, наказывают их розгами и каторгой, а иногда даже и позорной казнью.

Вот, дорогие друзья, вот как ваши правители с помощью силы и могу­щества устанавливают над вами и над всеми подобными вам отвратитель­ную тайную систему несправедливости. С помощью всех тех заблуждений и злоупотреблений, о которых я говорил, они сообща устанавливают свою власть так прочно, чтобы все время держать вас в плену под гнетом своих тиранических законов; вы будете оставаться жалкими и несчастными, вы и ваши потомки, пока будете следовать заблуждениям религии и оставаться в порабощении у ее суеверий. Отбросьте же полностью все эти пустые и суе­верные обряды религии, изгоните из вашего ума эту безумную и слепую веру в ложные тайны! [с. 355]...Постарайтесь объединиться, сколько вас есть, вы и вам подобные, чтобы окончательно стряхнуть с себя иго тирани­ческого господства ваших князей и ваших царей; ниспровергните повсюду все эти троны несправедливости и нечестия, размозжите все эти короно­ванные головы, сбейте гордость и спесь со всех ваших тиранов и не допус­кайте, чтоб они когда-либо царствовали над вами.

Более умные должны управлять другими, они должны установить доб­рые законы и издавать распоряжения, направленные всегда, - во всяком случае, согласно условиям времени, места и обстоятельствам, - к преус­пеянию и соблюдению общественного блага.... Только естественный ра­зум способен напутствовать людей к усовершенствованию в знаниях, в мудрости человеческой и в искусствах, он способен привести их к дости­жению не только всех нравственных достоинств, но также ко всем самым прекрасным и возвышенным [с. 356] деяниям в жизни....

...В древних мудрецах надо искать этой мудрости, этой предусмотри­тельности, которая так необходима для хорошего управления; [с. 357] и, стало быть, надо ставить для мудрого управления народами пожилых лиц, преисполненных мудрости и предусмотрительности, а не безумных юнцов, безрассудных молокососов и гордецов, и не людей порочных и злых, а также не малых детей, как их посылает на трон случайность рож­дения....

...Объединись же, народ, если есть у тебя здравый ум; объединитесь все, если у вас есть мужество освободиться от своих общих страданий! Поощряйте все друг друга к такому благородному, смелому и важному Делу! Начните с тайного сообщения друг другу своих мыслей и желаний! Распространяйте повсюду с наивозможной ловкостью писания, вроде, например, этого, которые всем показывают пустоту, заблуждения и суе­верия религии и которые всюду вселяют ненависть к тираническому управлению князей и царей. Поддерживаете все друг друга в этом спра­ведливом и необходимом деле, которое касается общего интереса всего народа! [с. 360]

Цит. по: Мелье Ж. Завещание. Т. 1-3 / Пер. с фр. Ф. Д. Капелюша и Г. П. Полякова; Под ред. Ф. А. Коган-Бернштейн; Коммент. и прил. Ф. Б. Шуваевой; Вступ. ст. В. П. Волгина. М., 1954. Т. 3.

Дата добавления: 2015-07-19