Глава тринадцатая

Я стояла на пожарной лестнице, в тайном курительном убежище номер три – мы облюбовали это место после провала явки номер один в аварийном туалете и номер два в комнате, где уборщицы хранят свои причиндалы. Рядом курили мужчина и женщина, но они были не вместе, и мы пускали дым молча. Это вам не курилка в пабе или в клубе, где все болтают, объединенные радостным оживлением. Здесь занимаются делом, и пришли мы сюда, влекомые, помимо желания утолить никотиновый голод, жаждой тишины. Желанием хоть на пять минут избавиться от работы и тягостного взаимодействия с идиотами. По крайней мере, с теми, кого мы считаем идиотами, потому что они не умеют читать мысли, и нам приходится терпеливо и настойчиво повторять им очевидные вещи, вместо того чтобы терпеливо и настойчиво колотить их лбом об стену. Здесь нет нужды притворяться и изображать вежливую заинтересованность, а можно наглухо закрыться в себе, откровенно игнорируя друг друга, и наслаждаться обособленностью, отрешенно вдыхая и выдыхая дым.

Вот только я не могла отрешиться от своих мыслей. И не курила.

Дверь позади меня открылась, но я не повернулась, чтобы узнать, кто там. Мне абсолютно наплевать, пусть бы нас пришли повязать с поличным. Еще одно мелкое преступление в моем криминальном досье, ну и что. Зато двум другим было не все равно, и они торопливо спрятали сигареты за спину, забыв, что предательский дымок выдает их с головой. Они не выказали тревоги, но и не полностью расслабились, значит, вновь прибывший к начальству отношения не имеет, но им незнаком. Мужчина сделал последнюю глубокую затяжку, затушил сигарету и быстро ушел. Женщина осталась, но окинула незнакомца внимательным взглядом, как незадолго до того и меня, когда я к ним присоединилась. Я по-прежнему смотрела в стену, мне не важно было, кто это, да к тому же я и так знала.

– Привет. – Он встал рядом, так близко, что наши плечи соприкоснулись.

– Я с тобой не разговариваю, – сказала я, не отрывая глаз от стены.

Женщина почуяла нечто пикантное, прищурила светло-голубые глаза и безразлично выпустила дым в потолок.

– Я тебя предупреждал, что будет тяжелее, чем ты думаешь, – мягко заметил он. – Ну ничего, мы своего добьемся.

– Да. Видимо, прямо сегодня. – Я обернулась к голубоглазой: – Простите, можно у вас сигарету одолжить?

– Она имеет в виду «взять», потому что вернуть обратно выкуренную сигарету невозможно, – кретинически пояснил Жизнь.

Голубоглазая посмотрела на меня так, точно ей проще любимую бабушку продать на аукционе, но сигарету дала – так поступают все воспитанные люди, даже если они жадные сволочи.

Я прикурила и закашлялась.

– Ты не куришь, – констатировал он.

Я затянулась, чтобы выпустить дым ему в физиономию, и тут же закашлялась снова.

– Ты просто скажи мне, что тебя так рассердило.

– Что? – Я наконец повернулась к нему. – Ты слабоумный? Тебе отлично известно что. Ты выставил меня идиоткой. Я себя чувствовала как… как…

– Случайно, не как лгунья?

– Слушай, у меня был план. Все было продумано. А от тебя требовалось сидеть и помалкивать, как ты и обещал.

– Никогда такого не обещал.

– Разве?

– Точно. Это ты, не знаю уж почему, так решила.

Я молча пыхала сигаретой.

– Так в чем состоял великий план? Продолжать врать и дальше, а потом вдруг, проявив свои гениальные способности к языкам, за ночь выучить испанский?

– У меня блестящие способности, так говорил мой преподаватель французского, – яростно фыркнула я.

– А твой преподаватель по основам гражданского права говорил «может добиться большего». – Он насупился. – Я поступил правильно.

Мы помолчали. Голубоглазая шмыгнула носом.

– Ладно, с враньем пора кончать, согласна. Но надо найти какой-то вменяемый способ. Ты не можешь как бульдозер въехать в мою жизнь и начать крушить ее направо и налево, выискивая малейшую ложь и радостно ее разоблачая. Как ты себе это представляешь, например, с моими родителями? Сообщишь им, что, когда они отправились на сорокалетие к тете Августе, я вместо того, чтобы пойти на семинар, устроила мощную вечеринку? И их драгоценный племянник Колин трахался на их семейном ложе? А Фиона скакала голая на лужайке, обкурившись гашишем? И простите уж, но на полу был вовсе не овощной суп, как сказала Люси, а блевотина Мелани, и поэтому ваша дочь не дала собаке его съесть? Да, вот еще, кстати, Люси не знает испанского.

Я перевела дух.

Он изумленно спросил:

– Твои родители тоже считают, что ты знаешь испанский?

– Они дали мне денег на лето в Испании. Что, по-твоему, я должна была им сказать?

– Правду. Это не пришло тебе в голову?

– Ах, конечно. Милую, честную правду – я работала танцовщицей в ночном клубе, а вовсе не девушкой на ресепшене в старомодном отеле, куда они меня устроили.

– Н-да, тогда, наверное, не стоило.

– Понимаешь, не все подлежит твоему великому разоблачению. Безусловно, факты желательно освещать правдиво, но одно дело лампочки в ванную покупать и совсем другое – сказать моему отцу, что пора бы уже оставить свой высокомерный тон и не вести себя как претенциозный засранец. Немножко чуткости и восприимчивости не помешали бы, знаешь. Ты ведь хочешь мне помочь, а не сделать безработной и не разрушать то немногое, что мне удалось наладить в отношениях с семьей. Короче, надо составить план.

Какое-то время он молча все это переваривал, и я ждала очередных бредовых аналогий, но вместо этого он сказал:

– Ты права. Я прошу прощения.

Я подошла к лестничным перилам и сделала вид, что сейчас брошусь вниз. Голубоглазая и моя Жизнь, видимо одинаково лишенные чувства юмора, вцепились в меня, чтобы остановить.

– Благодарю. – Я была смущена ее порывом, а она почла за лучшее немедленно ретироваться.

– Но я извинился не за то, что сделал, а за то, как. Нам надо выработать новую стратегию на будущее.

Честность и готовность признать свои ошибки подкупают. Так что я затянулась еще разок и выбросила сигарету в знак уважения. Но он еще не закончил, и я пожалела, что поторопилась.

– Я не могу спокойно сидеть и слушать, как ты врешь, и никогда не смогу, Люси. Поэтому какую бы мы ни придумали стратегию, в основе ее должно быть одно – ты перестанешь врать. У меня от этого изжога.

– У тебя изжога от моего вранья?

– Да. И спазмы, вот здесь. – Он ткнул пальцем себе в солнечное сплетение.

– Ну и ну. Мне жаль это слышать.

Он передернулся и потер грудь.

– Пиноккио, нос у тебя опять вырос.

Я шутливо пихнула его.

– Зачем меня заставлять? Дай мне дозреть, и я сама начну говорить людям только правду.

– М-м. Вечности не хватит, чтобы ты дозрела.

– Ну, я не собираюсь немедленно объявлять общий сбор и вываливать разом все секреты. Но со временем, постепенно, я все расскажу. Давай так договоримся: с этого момента я больше не вру, а ты за мной присматриваешь, раз уж тебе без этого нельзя.

– И как ты заставишь себя не врать?

– Ты что, считаешь, я не могу говорить правду, когда мне этого хочется? – оскорбленно спросила я. – Легко.

– А что такого в этом парне по неправильному номеру, что ты ни разу ему не соврала?

– В каком парне?

– Ты знаешь каком. Видишь, ты опять начинаешь, – засмеялся он. – Это твоя первая реакция: отрицать, опровергать, притворяться, что ты ничего не знаешь.

Я проигнорировала его нападки.

– Я сказала ему, чтоб он больше мне не звонил.

– Почему? Ты что, позвонила, а твой неправильный номер был кем-то занят?

Он был очень доволен своей плоской шуткой, но я даже не хмыкнула.

– Нет. Но как-то все это было слишком странно.

– Жаль, очень жаль.

– Угу, – невнятно пробормотала я, не до конца уверенная, так ли уж жаль. И протянула ему руку: – Ну что, договорились? Я не вру, ты наблюдаешь?

Он подумал, потом сказал:

– Я хочу кое-что добавить.

Моя рука упала.

– Ну разумеется, как иначе.

– Каждый раз, как ты соврешь, я тебя поправляю. По рукам?

Мне это не понравилось. Я не могу обещать на сто процентов, что совсем перестану врать. Я могу обещать, что попытаюсь, это да. И ему я не могу доверять просто потому, что правда многолика и у всех свои представления о ней. Но с другой стороны, наш договор хоть немного его утихомирит, он уже не сможет вести себя как слон в посудной лавке.

– Ладно. Договорились.

Мы пожали друг другу руки.

Когда я вернулась в офис, там ощущалось общее напряжение. Они не могли понять, обижаться на меня или нет, как не могли понять, обижаться ли на Стива, а потому просто молча работали, отложив решение до той поры, когда все войдет в нормальное русло. Жизнь наблюдал за мной, устроившись за соседним столом, где прежде сидел один тип, чье имя, я уверена, никто, кроме Эдны, уже не смог бы вспомнить. Его уволили в первый заход, в начале прошлого года, и тогда меня куда больше волновал собачий холод в комнате от неправильно настроенного кондиционера. Я страшно мерзла и страшно злилась – Грэм упорно таращился на мои соски, затвердевавшие от холода. Понятно, что обещания Агусто Фернандеса вернуть Стива на работу были полной чушью, так что за его столом тоже никого не было. Но если бы Жизнь сел туда, это вызвало бы неудовольствие – слишком свежа боль утраты. Однако он проявил чуткость и восприимчивость. Молодец. Весь день он не отрываясь работал на своем компе, что-то искал, писал и порой поглядывал на меня, прислушиваясь, что я говорю. Впрочем, я почти ничего не говорила, поскольку никто ко мне не обращался.

А все же интересно, почему я не врала Дону Локвуду? Я обдумала этот факт и решила, что все просто – я не знаю его, он совершенно посторонний человек, какой смысл был ему врать? Его не волновала правда. Почему она так волнует всех остальных?

Я взяла телефон, открыла фотогалерею и стала перелистывать фотки. Дошла до синих веселых глаз и остановилась. Увеличила изображение и долго всматривалась в оттенки: аквамарин, зеленоватый хризолит, сапфир. Потом поставила фото на скринсейвер. Выглядело замечательно, и я положила телефон перед собой, чтобы синие глаза любовались мною.

– Чему ты улыбаешься? – спросил Жизнь так неожиданно, что я подскочила.

– Чему? Господи, ты меня напугал. Не надо подкрадываться ко мне, пожалуйста.

– Да я уж давно рядом сижу. Так что ты делала?

Я хотела было сказать «ничего», но посмотрела на фотку и честно ответила:

– Фотографии смотрела.

Это его удовлетворило. Он решил передохнуть и пошел на кухню. Грэм проводил его взглядом, удостоверился, что все остальные погружены в работу, встал и направился следом. Я надеялась, что вскоре один из них вернется обратно, но прошло пять минут, и я начала беспокоиться. Жизнь слишком долго торчит там в обществе Гулькина Хрена, надеюсь, он не пал жертвой его похабных домогательств. Я понимала, что это полная чушь, но от одной мысли мне стало дурно. Я подошла к шкафу, где хранятся папки с технической документацией, который умненькая Длинноносая разместила рядом с кухней, сделала вид, будто что-то ищу, а сама навострила уши.

– Значит, она врала, что знает испанский, – сказал Грэм.

– Угу, – невнятно подтвердил Жизнь с полным ртом. Судя по звуку, он что-то зачерпывал ложкой. Понятно, взял один из йогуртов Длинноносой, которыми у нас весь холодильник забит. Она на диете, фигуру бережет перед Великим Днем, и беспрерывно поедает эти приторные йогурты, в которых сахара больше, чем в пончиках.

– Так-так-так. И насчет курения тоже врала?

– Угу. – Шкряб, шкряб, шкряб ложкой.

– А знаете, я курю.

– Нет, я не знал, – без особого интереса ответил Жизнь.

– Мы с Люси часто вместе ходим туда, в секретное место. – Грэм понизил голос, но не потому, что раскрыл тайну курилки, а с подтекстом. Есть специальный тон, который мужчины используют, когда говорят друг с другом о своих любовных победах, по большей части воображаемых.

– На пожарную лестницу, – равнодушно, а главное, громко подтвердил Жизнь. Всякий, кроме Грэма, догадался бы, что он не хочет развивать эту тему.

– Я думаю, она на меня запала. И притворялась, что курит, чтобы ходить туда со мной. – Гулькин Хрен издал гнусный многозначительный смешок, забыв, что сам вечно за мной таскался на лестницу.

– Вы думаете? – Шкряб, шкряб.

– Ну, здесь-то трудно побыть наедине, столько народу кругом. Она вам что-нибудь говорила про меня? Да ведь ей и говорить не надо, вы и так все знаете, верно? Не бойтесь, мне вы можете рассказать.

– Да, знаю я действительно предостаточно, – сказал Жизнь.

Мне было неприятно, что Грэм в курсе. Мало того что он ко мне подкатывается со своими мерзкими предложениями, так еще и с моей Жизнью заигрывает.

– И что вы думаете? Она хочет чего-то?

– Хочет чего-то?

Шкрябанье прекратилось. Йогурт, видимо, кончился.

– Она мне отказала пару раз, врать не стану, но я ведь женат, а для такой, как Люси, это важно. И все-таки, мне кажется, она ко мне неравнодушна… Что она вам обо мне говорила?

Я услышала, как открылась дверца и хлопнула крышка помойки. Потом в раковине звякнула ложка. Потом кто-то печально вздохнул. Моя Жизнь.

– Грэм, скажу вам откровенно, Люси очень хотела бы относиться к вам хорошо, и порой вы ей симпатичны, но глубоко, глубоко, глубоко в душе она уверена, что вы абсолютный идиот.

Я улыбнулась, потихоньку закрыла шкаф и быстро вернулась за свой стол. Я убедилась, что, хоть он и подставил меня в разговоре с Эдной, на самом деле он на моей стороне.

Сотрудники, в первую очередь Грэм, были тихи и трудолюбивы как никогда, и до конца дня меня не уволили.

Дома, лежа в кровати, я знала, что Жизнь не спит – он не храпел. Мысленно я перебирала все, что случилось, наши разговоры с ним и со всеми остальными, и наконец пришла к определенному выводу.

– Ты ведь спланировал все это, верно? – спросила я в темноту.

– Что именно?

– Ты пришел в кабинет к Эдне и сказал ей правду, чтобы я пришла к мысли, что пора перестать врать.

– Похоже, кто-то слишком увлекся контент-анализом.

– Я права?

Молчание.

– Да.

– И что еще у тебя в планах?

Ответа я так и не дождалась. И это было к лучшему.

Дата добавления: 2015-11-16