Увидеть звёзды 11 страница

— Понятно… Я, конечно, знал, что все равно это свершится, рано или поздно мы окажемся вместе в постели. А тут такая опасная ситуация, всю душу всколыхнула… прости, что не сдержался. Я должен был сначала…

— Если можно, давай больше не будем об этом. Не сейчас, ладно? Я чувствую себя такой разбитой, то ли от шока, то ли от усталости. Хочется просто спокойно посидеть у печки.

— Конечно. Сейчас ее растоплю. Как ты насчет завтрака?

— Это было бы замечательно. А сам ты?

— Бекона больше нет. Если помнишь, в магазин я так и не попал. Тост с тушеной фасолью? Или с сардинами, как я вчера обещал?

— Откуда ты знаешь, что я люблю сардины?

— Ты сама мне сказала. Вчера.

Я напрягла память, что-то забрезжило, но совсем смутно.

— Правда?

— Правда. И сказала, что Луиза ненавидит рыбный запах.

— Я, наверное, вчера слишком много болтала.

— Это нормально. Переохлаждение так воздействует на психику.

Иное, более четкое воспоминание мелькнуло в памяти, и мне стало зябко, но совсем даже не от холода.

— Кейр, мне ведь это не приснилось?

— Что мы стали близки?

— Я не об этом. Ты вроде сказал, что тебе иногда… что-то видится?

Он резко выдохнул, потом раздалось шлепанье босых ног по деревянному полу. Когда он наконец ответил, голос его был измученным:

— Нет, тебе это не приснилось.

— Ты ведь как-то узнал, что мне грозит смертельная опасность?

— Да, узнал.

— Слушай, мне действительно нужно спокойно посидеть, прийти в себя…

Оставить ребенка, даже если я сумею его выносить, было бы попросту безумием, поэтому я даже не спрашивала себя, хочу ли я его. Разве можно? Старая, слепая… да и вся ситуация была такова, что ни на миг нельзя было представить иной исход. Вот я себя и не спрашивала. Как действовать, было ясно, оставалось наилучшим образом все организовать, да-да, и никаких сомнений. Но как организовать? Понятно было, что сама я не справлюсь: надо попасть в больницу и еще как-то пережить этот кошмар, и физический, и моральный. А рядом — ни близкой подруги, ни виновника свершившегося. Разумеется, следовало признаться Луизе (которая, собственно, и была моей самой близкой подругой), но что-то меня останавливало, сама даже не знаю что.

Конечно же она сразу почуяла, что у нас с Кейром все не просто так. Он, безусловно, показался ей необыкновенно привлекательным, то есть она наверняка радовалась за меня, Лу вообще большая оптимистка. И нынешние мои трудности ее бы не шокировали, отнюдь, и я могла не бояться, что она осудит меня. Луиза — человек весьма покладистый, всегда такой была. Вынуждена была быть такой. Жить со мной в одной квартире очень нелегко, и к тому же я не самая ласковая сестра.

И если раньше она могла бы деликатно намекнуть, что раздосадована моей непростительной беспечностью, то теперь едва ли на это решится. Ведь и сама отличилась, ввязалась в роман с мальчишкой, который вдвое ее моложе. Гэрта она всегда обожала, считала своим другом, это не новость. Я знала, что им интересно друг с другом, что у обоих острый язычок, но как они умудрились приятельские отношения перевести в ранг любовных, так и осталось для меня загадкой. Я, конечно, понимаю, как такое может произойти единожды, случайно (сама убедилась, что в экстремальных обстоятельствах люди порой ведут себя неадекватно), но чтобы потом это переросло в стабильные отношения? Непостижимо. Перебрали люди спиртного, и вот вам, пожалуйста, — такое в жизни Луизы когда-то уже было, и не раз, я не придала этому значения. А у них, похоже, все оказалось серьезно. По крайней мере, Гэрт на полном серьезе сумел сделать мою сестру счастливой. Наверное, поэтому я и не могла сообщить Луизе о грядущем аборте. Не хотела омрачать ее счастье своими проблемами.

Впрочем, причина могла быть иной: ну не могла я признаться Лу, такой счастливой, в том, что я бесконечно несчастна.

Гэрт лежал на спине, закинув свои худые руки под стриженую голову и наморщив усеянный веснушками лоб.

— Она опять плачет.

Луиза повернулась и со стоном открыла глаза. Серый свет за окном означал, что еще очень рано, но мог означать и совсем иное: уже настал очередной промозглый эдинбургский денек.

— О боже… Что творит с человеком гормональный сбой. Или влюбленность. Небось втюрилась в этого негодяя.

— Он же тебе нравился? А что он сделал-то?

— Ни-че-го. В этом-то и проблема. Не звонит, не пишет, торчит в Норвегии, где-то в заснеженной глухомани, а она тут тоскует.

— Тоскует по фьордам? — произнес он нарочито-умильным голоском.

— Заезженная шутка! Номер про дохлого попугая, про «Норвежского синего», который якобы тоскует по фьордам, появился у Пайтонов [27], когда тебя еще не было на свете!

— Давай взглянем на ситуацию с точки зрения самого Кейра. На фига ему писать Марианне? У него же нет под рукой пишущей машинки Брайля.

— Позвонил бы!

— А если она сама ему не велела?

— Это почему же?

— Не знаю. Например, не хотела, чтобы мы услышали их разговор. Наша Марианна она такая, не сказать, что душа нараспашку. — Гэрт вдруг рывком сел. — Ого… слышишь?

— Что?

— То, что слышу я? Нет, ты это слышишь?

— Что-о!Гэрт, ты меня бесишь! Ты же знаешь, что у меня не такой острый слух, как у тебя.

— Вот опять! Марианна. Она в ванной. И ее рвет.

— Бедная девочка! Ей последнее время часто нездоровится. То одно, то другое. Пойду посмотрю, как она. А ты поставь чайник, ладно? Будь паинькой, приготовь нам чай.

Луиза собралась встать, но Гэрт придержал ее за пухлое плечо:

— Лу, подожди минутку.

— Ну что еще? Говори скорее, я должна помочь Марианне. Она ведь больна.

— Да нет… это вряд ли… чует мое сердце, что все у нее в полном порядке. Никаких сбоев.

Луиза страдальчески закатила глаза:

— Что-то я никак не соображу, о чем ты, наверное, старею. Иногда я совершенно не могу понять, что ты имеешь в виду. В общем, так. Я пойду гляну, как она там. А ты изволь поставить чайник. Это я говорю как начальница, а не как обожающая тебя любовница.

— Есть, мэм, — отчеканил Гэрт, салютуя.

Луиза побежала к двери, на ходу запахивая халат. Гэрт откинул одеяло и проворчал:

— Чай — это прекрасно. Только чаем вам сегодня не обойтись, милые мои дамы, вам не повредит что-нибудь покрепче.

Глава четырнадцатая

Луиза

Марианна в интересном положении. Моя сестренка беременна.

Была ли я потрясена этой новостью? «Кто бы сомневался!» — так выразился бы Гэрт. Да, я была сражена наповал, это еще мягко сказано. До сих пор перед глазами: Марианна, белая как мертвец, выходит из ванны, вся сорочка перепачкана рвотой. Тут и каменное сердце не выдержало бы…

— Марианна, ты что-то от меня скрываешь?

Она не стала отнекиваться, не стала хитрить, оправдываться, она просто расплакалась и выкрикнула:

— Ах, Лу! Я такая дура!

Я обняла ее, и мы так и стояли в коридорчике рядом с ванной комнатой. Марианна рыдала и рыдала, никак не могла успокоиться. Чуть позже подошел Гэрт и деликатно сообщил:

— Чай готов, девочки.

Давно я не видела сестру такой несчастной. Пожалуй, с тех пор, как она потеряла ребенка, вскоре после гибели Харви. От ее страданий на душе было еще тяжелее, я была растеряна и подавлена. Честно старалась ей посочувствовать, представить, каково ей сейчас, поддержать, наконец, насколько это было в моих силах. И все же мной овладело чувство безысходности.

Я была в ужасе, в паническом ужасе.

Накрытый для завтрака стол вид имел несколько курьезный, но по-домашнему уютный. Гэрт постелил свежую льняную скатерть, на столе стоял большой чайник с чаем, две тарелки с овсянкой и бутылка бренди. Он чмокнул Луизу в щеку и отправился на кухню мыть посуду. Луиза налила бренди в стаканчики и уговорила Марианну немного выпить, та даже (к удивлению Лу) не сопротивлялась, сказала, это как раз то, что нужно сейчас ее взбунтовавшемуся желудку.

Усевшись, Луиза стала недоверчиво разглядывать застывающую овсяную кашу.

— Придется нам съесть это. Давай попытаемся. Гэрт ведь так старался. — Она зачерпнула ложкой немного овсянки и сунула в рот. — Сколько у тебя недель?

— Шесть. Нет — почти семь уже. Недаром говорят, что за весельем время летит незаметно.

— А точно все? Тебе тест проводили?

— Дважды. В поликлинике. Доктор Грейг была очень заботлива. Объяснила, как потом нужно действовать. Теперь пора уже перестать реветь… и блевать, только ждать, когда можно будет сделать операцию. Не волнуйся, Лу. Я все держу под контролем. Я надеялась, что ты ничего не узнаешь.

— Слава богу, что узнала! Страшно подумать, что тебе пришлось бы все это переносить в полном одиночестве. — Луиза долго смотрела на сестру, потом сказала: — Ты должна ему сообщить, Марианна.

— Не собираюсь. Зачем?

— Кейр тоже за это в ответе. По крайней мере наполовину.

— Неправда. Это мое перенесшее слишком много испытаний тело всему виной, мое, а не его.

— Так вот оно что! Тем более он тоже должен за это ответить. Поддержать тебя.

— Каким образом? Ему же не надо избавляться от ребенка! Неужели ты думаешь, что он примчится из Арктики? Только ради того, чтобы сочувственно погладить мне руку перед операцией? Спустись с небес, Лу, надо же реально смотреть на жизнь. Он мужчина! И к тому же нефтяник. — Нашарив стаканчик, Марианна еще раз глотнула бренди. — И… и он горец, черт его побери. У них шкура толстая.

— Но Кейр совсем не такой!

— Откуда тебе знать? Ты видела его всего два раза.

— Человек с толстой, как ты говоришь, шкурой не стал бы присылать тебе диск с пением полярных птиц и пленку со звуковым эквивалентом северного сияния. Он сумел понять, как слепая женщина видитмир, представляешь? Ты можешь считать Кейра чудаком, даже ненормальным, но никак не бесчувственным человеком. Если бы он и впрямь был таким холодным чурбаном, ты вряд ли бы легла к нему в кровать.

Марианна молчала. Луиза налила ей чаю и поставила чашку рядом с ее правой рукой.

— Попей. Рвота сильно обезвоживает организм.

— Пожалуйста! Не произноси этого слова, а то меня опять начнет выворачивать. — Марианна нащупала чашку и медленно поднесла ее к губам. Чашка была из полупрозрачного костяного фарфора, она обхватила ее обеими руками, грея замерзшие пальцы. — Кейру не нужно говорить, что я беременна, это же все равно ничего не даст. Как-нибудь обойдусь и без его помощи, сделаю все что надо, когда подойдет срок.

— Я понимаю, солнышко. Я просто подумала, что если ты с ним увидишься, господи, я хотела сказать, встретишься, ну… и все ему объяснишь, то… — Луиза замолчала, не договорив. И принялась водить пальцем по скатерти, по вышитому узору.

— То что, Лу?

Луиза почувствовала легкую угрозу в голосе сестры, но все-таки рискнула высказаться:

— Я подумала, что ты, возможно, все воспримешь иначе? Кейр этому поспособствует.

— О чем это ты?

— Я подумала, что, если он будет рядом… ты, ну… не станешь ничего делать.

Марианна даже не шевельнулась, сидела и молчала. Луиза вспомнила, как пряталась в детстве под стол от разъяренной сестренки, когда та в бешенстве наугад швырялась в нее чем попало. Ей снова захотелось спрятаться, когда она услышала властный голос Марианны:

— Я правильно тебя поняла? Ты полагаешь, что существует какая-то вероятность, пусть и ничтожная, что я все-таки оставлю ребенка?

Луиза еще раз провела пальцем по вышивке и робко подтвердила:

— Да, полагаю.

— Ты сошла с ума.

— Вполне вероятно. Многие наверняка считают меня чокнутой. Пишу книжки про вампиров, сплю с мальчишкой, который вдвое меня моложе и совсем недавно тоже выглядел как вампир. — Луиза схватила чайник и резко налила себе еще чаю, так что часть выплеснулась в блюдце. — Хочется стать тетушкой или кем-то вроде суррогатной матери. Поздновато в пятьдесят один год, и тоже свидетельствует о том, что у меня не все дома. Но не факт, что я буду плохой матерью. Или факт? — добавила она неуверенно, разглядывая теперь не скатерть, а чай.

— Давай-ка все уточним. Итак, ты хочешь, чтобы я родила ребенка, а ты, значит, будешь его растить?

— Нет, я хочу, чтобы ты его растила! Но если ты не хочешь или, как тебе кажется, не сможешь это сделать, то да, я сама его воспитаю. С твоей помощью, — добавила она. — Пойми, солнышко, это же наш последний шанс. И твой и мой. Мы сможем, вдвоем мы обязательно справимся! Говорят, что для ребенка главное не наличие обоих родителей, а забота, любящая семья. Разве мы с тобой не сумеем окружить это дитя любовью и заботой?

— Лу, мы с тобой две пожилые тетки. Причем одна из них слепая!

— И что? Теперь рожают даже мои ровесницы.

— Да, но благодаря вмешательству медицины. Их поддерживают гормонами, подсаживают искусственно оплодотворенные яйцеклетки. Это уже какое-то насилие над природой. Извращенки.

— Ничего подобного. Просто женщины, доведенные судьбой до отчаяния.

— Это ты, что ли, женщина, доведенная до отчаяния?

— Я? Ерунда какая! У меня успешная карьера, у меня полно денег, у меня есть любимый мужчина и возможность наслаждаться любовью, уже не думая о последствиях (слава Богу). Но я была бы рада пополнению в нашей семье. Мне так хочется, чтобы у тебя появился ребенок! Это же подарок судьбы, которая решила возместить тебе потерянного ребенка и погибшего мужа. Конечно, я буду рада этому ребенку. Однако гораздо сильнее я буду радоваться тому, что у тебя появится дитя.

— Никакой ребенок не возместит мне моего Харви.

— Конечно нет. Я понимаю. Прости, я могла что-то не так сказать. Но, думаю, ты все равно поняла мою мысль: «Господь дал, Господь и взял» [28]. Он взял у тебя слишком много, Марианна. И думаю, решил, что пора возвращать долг.

Марианна ничего на это не сказала. Тяжко вздохнув, Луиза спросила:

— Не хочешь все-таки поесть овсянки? Она еще теплая. Сахарница слева от тебя.

Марианна словно ее не слышала.

— Это будет что-то запредельное. Ну какая из меня мать? Не мамаша, а тихий ужас.

— Что ж, возможно, ты нисколько не преувеличиваешь.

— Еще и слепая.

— Ясно, что будет нелегко. Но у тебя есть я. Отчасти даже Гэрт, если он к тому времени не сбежит. Он крупный специалист по воспитанию младенцев и вообще детей. Он же самый старший, а всего их в семье шестеро. Тебе это известно? Втроем как-нибудь справимся. Обязательно справимся.

— А если ты куда-нибудь уедешь? Что я тогда буду делать?

— Наймем няню.

— Но у нас нет для нее комнаты!

— У нас нет комнаты и для самого ребенка! Значит, переедем. Ребенку нужен сад, где можно поиграть, ему нужен свежий воздух, деревья, чтобы он мог лазать по ним.

— Прекрати! Уйми свою фантазию! Ради бога, Лу… хватит городить небылицы. Это ведь не сюжет для твоей очередной книжки. А мы не персонажи, которые обязательно обретут счастье в финале. Это реальная жизнь! Моя!

— Верно, но еще и жизнь твоего ребенка.

— Это уже откровенный шантаж. Игра на чувствах.

— Знаю. Но ведь я правду говорю.

— Я не желаю, чтобы мной манипулировали. Мне ничуть не стыдно, что я залетела и что теперь собираюсь прервать беременность. — Она глотнула чаю. — Еще не факт, что я смогла бы его выносить.

— Ага!

— И что означает это твое «ага»?

— Оно означает, что теперь я поняла, почему ты так жаждешь избавиться от собственного ребенка. Думаешь, что все равно ничего не получится. Заранее хочешь подстраховаться.

— И что? Я действительно могу его потерять. Мне сорок пять лет!

— Но ты в отличной форме. Фигура как у молодой. Нашей маме было сорок, когда она тебя родила. А миссис Черри Блэр? Ей тоже было сорок пять, когда родила премьер-министру четвертого ребенка.

— Доктор Грейг сказала, что велика вероятность того, что у ребенка будут отклонения от нормы.

— Она обязана была тебя предупредить, это понятно. Но вероятность того, что родится здоровый малыш, гораздо больше. К тому же в наше время существует множество тестов, чтобы узнать заранее о генетических неполадках.

— Все не узнаешь.

— Конечно, конечно. Но, если что-то пойдет совсем не так, как нужно, произойдет выкидыш. В любом случае, кто мы такие, чтобы брать на себя роль Господа, решать, кто имеет право родиться, а кто нет? Ты сама была, как раньше говорили, «неполноценным» ребенком. Разве тебя кто-то из-за этого меньше любил или кто-то желал, чтобы тебя не было?

— А если Кейр, сам того не зная, является носителем врожденного амавроза Лебера? [29]Учитывая, что я сама слепая, тогда ребенок уже наверняка родится слепым. А на стадии внутриутробного развития это заболевание не диагностируется.

— Ты же сама прекрасно знаешь, что такая вероятность ничтожно мала, один к двумстам. С таким же успехом по пути в генетическую лабораторию тебя может сбить машина, это и то более вероятно. Скажи, — продолжила Луиза, доедая последнюю ложку овсянки, — когда ты обнаружила, что ждешь ребенка от Харви, ты тоже вот так себя изводила?

— Тогда было все совсем иначе. Он был моим мужем. Нас было двое. И мы были вместе.

— А нас разве не двое? И если ты соизволишь все-таки оповестить Кейра, возможно, будет трое.

— Нет!

— Почему ты так настроена против ребенка?

— Я не хочу его!

— Я не верю тебе, Марианна. И совсем не уверена, что ты спрашивала саму себя, нужен ли тебе этот ребенок. А заодно, что неизбежно при такой постановке вопроса, нужен ли тебе Кейр.

Отодвинув в сторону тарелку, Луиза нагнулась вперед.

— Я всегда считала тебя самым храбрым существом на свете. И знаешь, что меня совсем расстроило? Не то, что ты забеременела, а твоя трусость. Ты боишься заглянуть в собственную душу, спросить у себя, что бы ты хотела получить от жизни. О боже! Конечно, нет никакой гарантии, что удастся это получить. А у кого из нас она есть? Но прошу тебя, не бойся мечтать о большем. Я знаю, некоторые умники считают, что секрет счастья в том, чтобы не ожидать от жизни слишком многого, ерунда все это. Убогие, жалкие глупцы. Я бы не стала внушать такое своему ребенку. А ты?

— Я бы тоже не стала.

— И Кейр не стал бы, так мне кажется. Скажи ему, Марианна. Позволь ему самому сделать выбор. Ну пожалуйста!

— Нет, Лу. Я приняла решение. Это мое последнее слово.

Марианна

У меня есть основания не говорить ничего Кейру. Их несколько. И Луиза знает далеко не все.

Мой последний разговор с мужем закончился ссорой, так уж получилось, страшной ссорой. Мы даже не перезвонили друг другу, чтобы помириться и сказать «целую». А потом случилась катастрофа на «Пайпер Альфа». Я до сих пор помню его последние — для меня — слова, хотя все восемнадцать лет пыталась их забыть.

Я сказала Харви, что беременна.

Как я об этом узнала? У меня была задержка, на неделю. Я пошла в аптеку и купила тест. Харви не было дома, поэтому я позвала на помощь свою приятельницу, Ивонну, у нее муж тоже нефтяник, позвала, чтобы она сказала мне, какой результат. Мы обе, затаив дыхание, ждали положенные несколько минут, что покажут проступившие полоски. Ивонна сообщила, что их две, значит, я беременна. Но иногда результат бывает неправильным. Через несколько дней исследование надо повторить. У меня была еще одна упаковка, и я положила ее в шкафчик, решила дождаться Харви, пусть он узнает первым, уже точно. Мне хотелось, чтобы именно он, мой муж, а не посторонний человек сказал «да» или «нет».

Мы с ним никогда не обсуждали возможность появления ребенка. То есть, конечно, обсуждали, но теоретически. Харви как-то спросил, будут ли и мои дети слепыми. Я сказала, что да, такое может случиться, если меня угораздит влюбиться в носителя (хоть он об этом и не знает) возбудителя амавроза Лебера, но вероятность слепоты — один на двести. И хотя мой ребенок точно тоже будет носителем, вовсе не обязательно, что он будет слеп.

Харви умер в тридцать три года, мне было двадцать семь. С детьми пока можно было и подождать. Зарабатывал он хорошо, но профессия у него была опасная. И к тому же часто уезжал из дома. Едва ли он мог представить себя в роли отца и вряд ли этого хотел. Я слепая. Родители мои умерли. Его мать, овдовев, снова уехала в Канаду. Моя сестра в Эдинбурге, это в ста с лишним милях от Абердина. Друзей заводить мне всегда сложно, своего круга знакомых у меня не было, только случайные и не очень-то длительные дружбы с женами нефтяников, с той же Ивонной. Но и жены нефтяников предпочитали более комфортное общение, с женщинами, которые могут видеть.

Харви никогда не спрашивал, хочу ли я детей, сама я тоже никогда ему не говорила, что хочу. Мне казалось, что не хочу. Но потом я поняла, что это неправда. Просто я не спрашивала себя об этом. Харви считал (это я постепенно уяснила), что ребенок для нас непозволительная роскошь. Да, так он считал. Он любил жить с комфортом: отпуск за границей, шикарная машина, ужины в ресторанах, дорогая одежда. У нас в Абердине была отличная квартира, но выплаты по ипотеке были чудовищными. Харви много зарабатывал, но и тратили мы много. Он был прав. Мы не могли позволить себе завести ребенка, тогда пришлось бы жить намного скромнее. Я знала все это еще до того, как Харви высказался. Но я-то надеялась, что он скажет что-нибудь другое или по-другому. Я надеялась, что и восприятие у него станет иным, потому что забеременела я не по оплошности, а, как говорится, по прихоти судьбы.

Я пила противозачаточные таблетки и делала это очень аккуратно. И совершенно не собиралась хитрить и обманывать, в чем обвинил меня Харви в пылу ссоры. Я подцепила какую-то кишечную инфекцию, и меня целый день рвало. Не смогла принять таблетку и второй прием пропустила. Из-за того что дурнота выбила меня из колеи, я этого даже не вспомнила, ведь я не могла увидеть, сколько таблеток выпито, всегда полагалась только на память. Две невыпитые таблетки — и это случилось. Вот так я, сама того не желая, забеременела и теперь просто умирала от сладкого волнения и от ужаса.

Харви испытывал лишь ужас. Он даже не разозлился. Он говорил о случившемся спокойно, как о досадном недоразумении. Проблема была разрешима как неполадка в автомобиле. Он даже не понял поначалу (видимо, потому что у меня неподвижное, лишенное мимики, лицо), что я рада, что я хочу ребенка.

Вот тут-то он и разозлился, когда понял. Впрочем, скорее, он просто впал в панику. Моя беременность не входила в его планы, он почувствовал, что ситуация вышла из-под контроля. Он привык, что его слепая, стало быть, совершенно беспомощная жена во всем ему подчиняется. Никогда никаких возражений. И вдруг ей захотелось что-то сделать по-своему. Он повел себя так, как ведут себя в подобных обстоятельствах все мужчины. Он разбушевался, он упорно твердил свое, не желая уступать. Он даже не стал меня слушать. Мои чувства в счет не шли. Главными в его претензиях были два незыблемых аргумента: во-первых, мы не могли позволить себе ребенка, во-вторых, я с ним не посоветовалась. (О моей беременности он говорил так, будто это какое-то абстрактноезло, к которому он лично не имел никакого отношения.)

Я очень расстроилась, а потом тоже разозлилась. Харви никогда не видел меня злой, потому что я в принципе не злилась на него вообще никогда. Не помню точно, что мы тогда друг другу наговорили, но точно помню его последние слова, самые последние для меня, произнесенные перед тем, как он хлопнул входной дверью, — спешил на вертолет (этот полет оказался тоже последним), который доставил его на «Пайпер Альфа».

Вот что он сказал:

— Прости меня, Марианна. Ты все-таки должна избавиться от этого. Это мое последнее слово.

Оно оказалось действительно последним.

После завтрака Луиза настояла на том, чтобы Марианна снова отправилась в спальню, ведь ей так необходим отдых. Марианна решила не сопротивляться. За дверью спальни Гэрт и Луиза говорить старались потише и шагать тоже, будто в доме появился больной. Слов Марианна разобрать не могла, но слышала, как взволнованно тараторящий тоненький голос Луизы перекрывал флегматичный, но порой чрезвычайно настойчивый басок Гэрта. Потом Луиза утихла. Последовало долгое молчание и затем — девчоночье хихиканье. Это было что-то новенькое. Уже засыпая, Марианна гадала, не без зависти, что заставило эту парочку притихнуть и чем так насмешил Луизу ее рыжий недотепа.

Гэрт стоял у кровати Марианны, в руках — поднос с кофе, под мышкой была зажата газета. Пока Марианна преодолевала дрему, он успел отметить аскетическую скромность комнаты — мебель была почти не видна из-за недостаточно яркого освещения. Спала Марианна под старинным одеялом, на котором были вытканы выпуклые узоры. Одеяло сильно выцветшее, но остался намек на прежнюю нежную голубизну. Узоры, затейливые, но изящные, сотворенные из тысяч стежков, складывались в единый орнамент, призрачно-зыбкий, пока его не выявляла игра света и тени. Марианна не видела этих узоров, но могла их нащупать. В комнате не было настольных ламп, на стенах ни картин, ни семейных фотографий. Туалетного столика тоже не было, имелся небольшой стол с очень ровно расставленными баночками и флаконами, как в витрине магазина. По обеим сторонам двуспальной кровати — шкафчики с дисками и кассетами, на всех наклейки с шрифтом Брайля. На встроенных полках книги, еще диски, и кассеты, и всякие безделушки интересной формы и фактуры: ракушки, камни, деревяшки, обточенные морем, стеклянные фигурки, статуэтки. В комнате очень чисто, на полу никаких ковриков, ковролин. Мебель придвинута к стенам. На подоконнике ваза с нарциссами, их аромат струился по всей этой спартанской комнате.

Марианна перевернулась и оперлась подбородком на локоть.

— Лу?

— Нет, это я. Я постучался, но ты не ответила. Как ты? Я принес тебе кофейку и печенья. Имбирное с орешками, Лу говорит, это твое любимое. А мама моя сказала, что лучше есть понемножку и почаще, чтобы не пошло все назад. Уж она-то спец в этом вопросе.

Марианна услышала, как он взбил и поправил подушки, лежащие сзади.

— А я не знала, что у тебя большая семья. Лу сказала, у тебя много братьев и сестер.

— На данный момент пятеро. Надеюсь, это окончательный итог. И так прорву денег трачу на подарки ко дню рождения и к Рождеству.

Налив кофе в две чашки, Гэрт одну вплотную приблизил к руке Марианны.

— Печенье на блюдце.

— Спасибо. А как их всех зовут?

Гэрт пододвинул к кровати стул и уселся.

— После меня нарисовался Родри, потом Хиуэл, потом Алед, потом младшие самые, Рианон и Ангарад. Они близняшки. Мама сказала, что все надеялась на дочку. В конце концов, говорит, ей выпал джекпот, сразу двое, дочка и сын.

— Все имена валлийские, да?

— Ну ты даешь, Марианна! Все сечешь.

— Ну ты наглец! Как не стыдно дерзить несчастной больной, а? Та-а-ак, а ты у нас Гэрт. Скорее, это скандинавское имя, даже древнескандинавское. А почему оно у тебя не валлийское, как у всех в семье?

— Это мой секрет, тайна, покрытая мраком.

— В смысле?

— В смысле, мое имечко. Вообще-то при крещении меня назвали… Ну как, готова? Тогда слушай: Джерайнт. И куда бы я подался с ним, кроме своего Уэльса? Поэтому, когда меня спровадили в одну жутко престижную английскую школу, я замаскировал свой акцент и имя, стал Гэртом. Я думал, что это очень круто. Гэрт Воган. Думал, что тощему слабаку позарез необходимо такое вот имя, как у накачанного красавца. Вот ты, клюнула бы ты на парня с таким именем?

— Нет. Погоди, дай подумать. Скорее нет.

— Имя, это, конечно, сила, но еще ведь имелись рыжие патлы и веснушки, за них мне по полной досталось от одноклассничков. Хорошо хоть не пронюхали, что на самом деле я Джейрант. — Гэрт удрученно покрутил головой, обросшей рыжей щетинкой. — Г-господи, как же мне было хреново!

— Ой-ой-ой, просто жуть какая-то! Бедный ты бедный.

— Наоборот, закалился и возмужал, научился философски на все смотреть, как подобает зрелому мужчине. Еще кофе?

— Мм… пожалуй. Знаешь, Гэрт, ты действительно умеешь приободрить. Хорошо, когда рядом есть такой человек.

— Спасибо, ваша светлость, другие тоже так считают. Стараюсь как могу. Может, я почитаю что-нибудь из газеты? Как тебе такая идея? Отвлечешься от разных дум. Или хочешь послушать музыку?

— Лучше почитай. Это интересно. Только не надо грустных новостей, ладно? Мне и так не очень весело. Что-нибудь про музыку. Или научно-популярное. Надо же хотя бы иногда повышать мою образованность.

Гэрт прочел ехидную статью о новейших оперных постановках, потом предложил очерк, в котором утверждалось, что главной угрозой для озонового слоя является коровий метеоризм. Марианна подавилась куском печенья.

— Ты что, решил подшутить надо мной?

— И не думал даже. Вот, послушай:

…Газы, испускаемые домашним скотом, составляют четверть всех выбросов метана на территории Великобритании. В Шотландии, где сосредоточена значительная часть предприятий аграрной промышленности, а также овей, и коров, вышеозначенные выбросы составляют сорок шесть процентов от общего объема. Одна дойная корова производит примерно четыреста литров метана в день…

Что это с вами, милейшая? Правда, Марианна, что тебя так разбирает? — строго спросил Гэрт, стараясь не рассмеяться. — Государственного масштаба проблема. Сама «Гардиан» пишет, на первой полосе. И заголовок огромными буквами напечатан: «Газовая атака».

— Не может быть!

— Ох… ты права. Я, кажется, что-то не так понял.

Дата добавления: 2015-11-14