Герои романа. Образ Вани Шмелева

Система образов “Лета Господня” также представляет круг, в центре которого и находится мальчик Ваня. Мальчик находится на грани ангельского возраста (ему 7 лет). И он смотрит на людей безгрешными очами: воспринимает в них не внешний вид, а, прежде всего, состояние их души. Это есть целостное восприятие личности, личности духовной, а не плотской. Именно так, по христианскому учению, видят людей ангелы и святые. Ваня чутко различает в человеке как светлое божественное начало (добро, нравственную чистоту, благодать), так и тьму греховную (порочность и злобу). Поэтому и видит он некоторые души светлыми и чистыми, как, например, у угольщика Михаила Иванова: «Душа у него чистая, как яичко», несмотря на то, что сам Михаил Иванов «весь в волосах и черный-черный, белые глаза только». Купцов–«живоглотов» Кашина и Дядю Егора Ваня видит лишенными света, окутанными тьмой. Их описание сопровождается определением «черный». Данный эпитет характеризует именно душу, т.к. в этом случае не противопоставляются черное тело и светлая душа, как у Михаила Иванова. Чернота как неизменный атрибут Кашина и Дяди Егора есть чернота метафизическая: крестный грубый, глаза у него, «как у людоеда», огромный, черный, идет – пол от него дрожит; Дядя Егор очень похож на Кашина: такой же огромный, черный, будто цыган...3

Для Вани настоящей семьёй стали работники его отца Сергея Ивановича, а самыми близкими людьми — “папашенька”, “старина Горка”, Василь Василич Косой. Мальчик испытывает огромную и разнообразную в своих проявлениях любовь к доброму, заботливому отцу (вот Ваня, сияя от счастья, прижимается щекой к большой, тёплой руке отца, вернувшегося живым и невредимым — руку только немного ожгло канатом — после того как “поймали барочки”, сорванные ледоходом с причалов на Москве-реке; вот он с радостью читает дорогому имениннику “длинные стишки, про ласточек и осень”, которые сам списал “на золотистой бумажке из хрестоматии Паульсона”, и как высшую похвалу воспринимает слова отца: “Да ты, капитан, прямо артист Мочалов!”; а вот Ванятка, расстроенный, как и все, тяжёлой болезнью “папашеньки”, со слезами целует засушенный “жёлтик” — цветок, подаренный им отцу и сохранённый Сергеем Ивановичем в своём кабинете на столе...)

А с какой нежностью относится мальчик к старому “Горкину-Панкратычу”, малограмотному плотнику-филёнщику, который, будучи человеком честным, справедливым, милосердным, истинно религиозным, выступает, по сути, воспитателем маленького Вани, своим примером обучающим ребёнка добру и благородству души. Не случайно в детском воображении Горкин ассоциируется с преподобным Сергием Радонежским: наивно, но совершенно искренне спрашивает ребёнок у старика: “Ты будешь преподобный, когда помрёшь?”. Мальчик отчаянно переживает за Василь-Василича Косого, которого хозяин в порыве гнева грозится рассчитать за пьянство и отправить в деревню. И как же счастлив Ваня, когда отец не просто прощает старшего приказчика, а обнимает его за плечи, “трясёт сильно-сильно” и выдаёт “четвертной билет для говения” за верную службу. Очень любит Ваня насмешливую, но добрую горничную Маша (именно она, а не матушка целует малыша перед сном, гладит по головке, суёт в ладошку горсть миндальных орешков, ласково называет его “дусик”, “счастье моё миндальное”). Растёт мальчик в атмосфере любви к себе и рабочего люда (“все мне знакомы, все ласковы”). Он счастлив в общении с простыми людьми: с удовольствием наблюдает за их работой, с радостью садится за общий стол...

В произведении И.С. Шмелева “Лето Господне” удивительным образом переплетаются два мира, два восприятия: материальное и духовно-религиозное, при этом они настолько срастаются и сплетаются, что одно немыслимо без другого. Увиденный глазами ребенка старый московский быт описан точными, выразительными словами: вот "таратанье московской капели", в солнечном луче "суетятся золотинки", "хряпкают топоры", покупаются арбузы с "подтреском", видна "черная каша галок на небе". Эти сочные определения говорят о явлениях жизни больше, чем самые точные их описания.

Ребенок не постигает учения, не разумеет церковного ритуала отвлеченно-умозрительным способом, он воспринимает священное прежде всего через повседневность, через быт. Повествование от начала до конца окрашено радостным ощущением многоликой жизни, от всего исходит "свет живой, кристально-чистый, свет радостного детства". Этот мир для него - небесный и одновременно материальный, земной, насыщенный звуками, красками, запахами, цветами, залитый золотым светом: "Льется весеннее солнце на золотой дощатый двор. В осеннем золотистом саду золотятся яблоки, и небо золотое. И вся земля. И звон немолчный кажется золотым мне тоже, как все вокруг". А надо всем этим золото куполов и крестов благословенной Москвы. Праздничный духовный свет, несущий в детское сердце Божью Красоту и Благодать. Не выходя за рамки естественного языка, автор словно наносит позолоту на свое поэтическое слово, чтобы как можно ярче, чище и образнее запечатлеть то прекрасное, что хранит его память.

Благодаря тому, что Шмелев точно изобразил чистоту детской души, не обремененной тяжестью греха, книга представляет собой яркую зарисовку московской жизни конца 19 века. Это Москва глазами чистой детской души.

Любой район старой Москвы имеет свое лицо, свои обычаи, традиции. Колокольные звоны, чудотворные иконы, московские храмы и монастыри наполняют пространство романа. Это то, что окружает маленького героя, на что он смотрит большими удивленными глазами. Перед читателем открывается дивная картина православной Москвы.Мы наблюдаем за тем, как на Крестный ход выходят все приходы с хоругвями так, будто это один большой собор движется на встречу Христу и Богоматери! Мелькают по улочкам Москвы хоругви с Пятницкой, с Ордынки, с Ильинки, проходят с иконами из Кадашевской слободы, - вся Москва "сияет Праздниками, Святыми, Угодниками, Мучениками, Преподобными...". И только стон благовеста, перекликаясь с веселым золотым перезвоном, стоит над рекой: "По-мни!". Москва-река, как соборы и святые, одухотворена. Она дышит, она "вольной водицей пахнет", с ней, с кормилицей, можно поздороваться, она же молчит и серебрится; и только на глыби ее лежит девушка-утополенница - "как живая, вся в своем образе природном".

Глазами маленького Вани мы видим, как возвышается над рекой Кремль, который воспринимается им каким-то отдельным городом, котрый посещают только во время большого праздника. Мы наблюдаем москвичей во время церковных и народных гуляний и праздников. На Пасху двор, где живет мальчик, преображается: люди в цветных пасхальных одеждах, их волосы помазаны маслом, они просят друг у друга прощение и радостно приветствуют себя: "Христос Воскрес!".

Мир горний и мир дольний сливаются в лете Господнем так, что порой читатель не чувствует хода реального времени, - это один бесконечный круг церковного богослужения, когда и люди, и святые предстоят в молитвенном единении. Так старичок-торговец в одном тулупе жмется от московского мороза, а рядом - бумажный Ангел за витриной магазина "прижался к стеклышку и мерзнет". Уже от лица автора звучат грустные слова о прошедших временах: "до сего дня живо во мне нетленное: и колыханье, и блеск, и звон, - Праздники и Святые, в воздухе надо мной, - небо, коснувшееся меня"4.

Итак, в книге “Лето Господне”, обращаясь к годам детства, Шмелев запечатлел мировосприятие верующего ребенка, доверчиво принявшего в свое сердце Бога. Крестьянская и купеческая среда предстает как целостный, органичный мир, полный нравственного здоровья и внутренней культуры. Впервые в русской художественной литературе столь полно и глубоко воссоздан церковно-религиозный пласт народной жизни. В психологических переживаниях персонажей Шмелева открывается душевно-духовная жизнь православного христианина. Смысл и красота православных праздников, обрядов, обычаев, остающихся неизменными из века в век, раскрыт настолько ярко и талантливо, что книга стала подлинной энциклопедией русского Православия.

Дата добавления: 2015-11-14