Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АрхитектураБиологияГеографияДругоеИностранные языки
ИнформатикаИсторияКультураЛитератураМатематика
МедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогика
ПолитикаПравоПрограммированиеПсихологияРелигия
СоциологияСпортСтроительствоФизикаФилософия
ФинансыХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника

Благодарности 5 страница

Благодарности 1 страница | Благодарности 2 страница | Благодарности 3 страница | Благодарности 7 страница | Благодарности 8 страница | Благодарности 9 страница | Благодарности 10 страница | Благодарности 11 страница | Благодарности 12 страница |


Читайте также:
  1. 1 страница
  2. 1 страница
  3. 1 страница
  4. 1 страница
  5. 1 страница
  6. 1 страница
  7. 1 страница

– Я действительно плохой принц, – бормочу я, убирая волосы с ее лба. Она переворачивается и приглушенно бормочет:

Талли...

Я сжимаю в кулак простыни, и литой гвоздь беспокойного раскаяния прокалывает мои внутренности, начиная от моего сердца, затем продвигается к легким, животу, задевая все на своем пути.

Талли.

Наша Талли.

«Ты причинил боль многим людям, не так ли?»


– 5 –

 

3 года

26 недель

0 дней

 

Доктор Фенвол – Санта. Если Санта сидит на «Слим фаст», чтобы похудеть, и каждый божий день носит вельветовые брюки, ох, да, а еще использует такие слова как: «эндометрий».

– Теперь, Айсис, просто ложись на спину…

Я плюхаюсь на кушетку томографа и пыхчу:

– Док, я делала это и раньше! Я каждый гребанный день ложусь на спину с тех пор, как попала сюда! Так что я делала это, по меньшей мере, семьдесят миллиардов раз!

В уголках глаз Фенвола появляются морщинки, а его седые усы изгибаются, когда он начинает улыбаться.

– Ты должна уже немного привыкнуть к этому.

– Вы никогда не сможете привыкнуть к тому, чтобы быть впихнутыми во влагалище гигантского пончика, – указываю я на томограф, который оживленно пищит, и начинаю разрабатывать план его гибели.

– Ну что ж, ты делаешь это последний раз, а теперь ложись.

Я выкрикиваю «УХХ» и шлепаюсь на спину, ударяясь при этом головой.

– И будь осторожней, ладно? Мы провели много часов, зашивая этот череп, – журит Фенвол. Он нажимает кнопку, и кушетка томографа скользит внутрь, в туннель, засасывающий меня в темноту.

– Ты в порядке? – спрашивает он.

– Здесь тесно и пахнет ватой.

– Что ж, прекрасно. Запускай, Клео!

Женщина за панелью управления в соседней комнате машет через окно, давая понять, что услышала его, и машина начинает рычать. Слышу, как уходит Фенвол, и я остаюсь наедине с Большой Бертой. И ее вагиной.

– Как… как там погода в… Роботленде? – начинаю я. Машина булькает мне в ответ.

– Хорошо. Это хорошо. Как дети?

Большая Берта с энтузиазмом издает звуковой сигнал, и синий свет ослепляет меня.

– Ахх! – прикрываю я глаза. – У них, наверное, переходный возраст!

Машина печально издает короткий, высокочастотный звуковой сигнал, и свет гаснет.

– Это нормально, – уверяю я ее. – Когда им будет двадцать, они снова сочтут тебя умной и станут прислушиваться к тебе.

– Айсис, наклони голову влево, – оглушает меня голос Фенвола по интеркому.

– Грубо! У меня! Здесь! Разговор!

– Ты снова разговариваешь с неодушевленными предметами? Мерних бы очень обрадовалась, услышав об этом. – Я слышу усмешку в его голосе.

– Нет! Нет, я ни с чем не разговариваю! Вообще! Просто… сама с собой! И, по сути, в этом нет ничего такого. Ничего особенного! Ну, за исключением моей задницы, поскольку мой зад – определенно нечто чертовски особенное…

– Налево, Айсис. – Фенвол не покупается на мою чушь, давая понять это в дружелюбной, дедушкиной манере. Я наклоняю голову, и Берта пищит один раз, затем второй и замолкает. Возвращается обычный белый свет, и кушетка медленно выдвигается.

– Фух! – вскакиваю я и стряхиваю клаустрофобию. Ненавижу замкнутые пространства. Почти так же сильно, как я ненавижу соевое молоко. И игрушки Фёрби. Заходит Фенвол.

– Хорошо себя чувствуешь? – спрашивает он.

– Ну, мне нужно провести пять терапевтических лет на открытых равнинах Монголии, а в остальном полный порядок.

– Превосходно. Твои результаты будут готовы через секунду. Давай пойдем к твоей маме.

Я следую за ним в холл. Как же хорошо находиться в своей одежде, а не в больничном наряде. Да и отсутствие вонючей повязки-тюрбана, нацепленной на мою голову, тоже небольшой плюс. Я практикуюсь, встряхивая волосами подобно величественному льву, однако чуть не врезаюсь в интерна и останавливаюсь. У бедолаг и без моих сказочных волос в их глазах достаточно проблем. Мама ждет в холле. Она, улыбаясь, встает и обнимает меня.

– Итак? Каковы результаты?

Фенвол смотрит на бумаги в своих руках.

– Все выглядит нормально. Внутритканевое кровотечение полностью прекратилось.

– А что насчет этого? – указываю я на шрам сбоку, чуть выше лба. – Волосы не отрастают. Я никогда не выйду замуж!

– Шрам будет заживать и в итоге исчезнет, но на это уйдет время. Годы, – отвечает Фенвол.

Мама гладит меня по голове.

– Он не слишком большой, конфетка. Если не быть ростом в семь футов и не смотреть на твою голову сверху, никто его вообще не увидит.

Она права. В любом случае, что такое еще один шрам на уродине?

– Мне надо принимать какие-нибудь лекарства? – спрашиваю я. Фенвол улыбается.

– Нет. Ты можешь идти. Мы хотели бы провести контрольный осмотр через несколько недель…

Он жестом приглашает маму, и они вдвоем подходят к стойке, где разговаривают с медсестрой. Здесь не так много людей, однако, народу больше, чем обычно бывает по субботам. Но это не мешает мне заметить копну ярко-рыжих волос, идущих по холлу.

– Эйвери-Бобейвери!

Девушка с огненной шевелюрой оборачивается, идеальная фарфоровая кожа усыпана веснушками. Ничего не изменилось. Однако ее глаза выглядят совсем по-другому: усталые и налитые кровью. И одета она совсем не модно. А выражение ее лица остается абсолютно неизменным, вместо того, чтобы исказиться в гримасе или усмешке, когда она узнает меня. Что-то действительно не так.

– Ты, – ее голос звучит жестко.

– Да, я! Я жива! Но это может быть легко исправлено.

– Убирайся с дороги.

– Ну, как поживаешь? Занята? Как обычно обязанностями красивой сучки?

Губы Эйвери остаются прямыми, нет ни малейшего намека на ухмылку.

– Если сама не отойдешь, я заставлю тебя это сделать.

– Можешь попробовать! Может быть, толкнешь меня? Отбросишь? Хотя не стоит становиться слишком радикальной. Если ты разрежешь меня пополам, то ничего кроме радужных искр и «Бакарди» не выплеснется. А также ты станешь убийцей.

– Я должна разрезать тебя пополам, – наконец огрызается Эйвери, ее бесчувственная маска ломается. – Ты запудрила ей мозги.

– Что?

– Ты, – Эйвери тычет пальцем мне в грудь. – София наконец-то начала со мной разговаривать, а ты все испортила.

– Каким образом?

Лицо Эйвери перекошено и выражает жестокость.

– Где же здесь херова справедливость?! Я годами была ее подругой. Потом появляешься ты, и спустя всего две недели ей уже нравишься ты? А теперь ты оставляешь ее. И она не хочет ни с кем разговаривать. Ни с медсестрами. Ни со мной.

– Я… я не ухожу навсегда…

– Это не важно. Она думает, что уходишь. Она считает, что все ее оставляют.

В наступившей тишине я нервно тереблю свою толстовку, пока Эйвери не усмехается:

– Но я не могу слишком сильно на тебя злиться. Ведь когда ты появилась, она сказала, что я могу изредка ее навещать. Так я и сделала. И я получила возможность сказать ей, что сожалею. – Она задумчиво смотрит вдаль. – Я должна была извиниться. Так что. Спасибо. Полагаю.

–Пожалуйста? Но я собираюсь увидеться с ней прежде, чем уйти? И я буду навещать ее? Так что фактически я не, эм, оставляю ее.

– У нее скоро операция. – Эйвери, кажется, не слышит меня. – А теперь я даже не могу с ней попрощаться.

– Можешь. Я имею в виду, ты можешь сказать ей это. Может быть, она и не разговаривает с тобой, но она слушает. Я в этом уверенна.

Эйвери пожимает плечами, ее лицо вновь становится безучастным и унылым, когда она проталкивается мимо меня.

Это не Эйвери. Это оболочка великолепной стервы, которой она была раньше.

Мама с Фенволом возвращаются, дружелюбно беседуя. Мама говорит что-то о контрольном осмотре в феврале, но я едва ее слышу.

– Док, когда у Софии операция? – спрашиваю я. Фенвол выглядит встревоженным.

– Она рассказала тебе об этом? В апреле. Двадцатого апреля.

– Я могу навестить ее перед операцией?

– Конечно. Ты всегда можешь приходить к ней. По-моему, София нуждается в большем количестве посетителей.

Она нуждается в большем количестве друзей, а не посетителей. Но я этого не говорю. Люди всегда жалуются на мою болтовню. Я слишком много говорю. Слишком быстро. Слишком громко. Но больше я этого не делаю. Теперь я сдерживаюсь. Означает ли это, что я становлюсь умнее? Более зрелой?

Нет.

Это просто означает, что я становлюсь глупее. Тише. Старше. Взрослая и глупая, как и все остальные люди, которые не говорят, что они на самом деле чувствуют, которые продолжают молчать, когда рассержены или печальны.

Я становлюсь старше. И это пугает.

Комната Софии и коридор, ведущий к ней, днем выглядят по-другому. Все это меньше похоже на фильм «Звонок», больше на сериал «Клиника». Наоми уже попрощалась со мной, а также она отвела меня попрощаться с Мирой и Джеймсом. Но почему-то это прощание тяжелее всего. Стоять снаружи у этой двери и пытаться постучать – самое тяжелое, что мне приходилось делать за последнее время. То, что я видела прошлой ночью, ее крик и то, как Джек выглядел, когда я упомянула Софию, чертовски сбивает с толку и застревает в моем горле, как хренова пробка. Как я смогу посмотреть ей в глаза и попрощаться, когда всего несколько часов назад я слышала, как она кричала, что ненавидит меня?

Как мне проститься с Софией, когда она вовсе не та София, которую я думала, что знаю? Это трудно.

Но я Айсис Блейк. Я делаю и более трудные вещи. Например: живу.

Я дважды стучу, и раздается слабый голос Софии:

– Войдите.

Она сидит в постели. Платиновые волосы разметались вокруг нее на подушке, а ее кожа молочно-белая и сияющая. Она похожа на снежную принцессу Старлайт.

– Привет. Ты уезжаешь, да? – улыбается София.

Ее голос такой мягкий, такой льстиво-подобный. Нормальный. Прямо сейчас она обычная София, а не кричащая девушка, которую я слышала прошлой ночью. Это настоящая София.

Прежде чем я успеваю открыть рот, София жестом показывает мне подойти.

– Иди сюда. Я хочу тебе кое-что показать до того, как ты уйдешь.

Я медленно подхожу и сажусь на стул возле ее кровати. Она открывает ящик и достает стопку писем, обвязанных розовой ленточкой. Девушка медленно развязывает ее и перебирает письма, прежде чем остановиться на одном и вручить его мне.

– Прочти его, ладно?

– В-вслух?

– Если хочешь.

Я бросаю на него взгляд и откашливаюсь:

Дорогая София…

Внезапно меня осеняет – это те самые письма, которые они с Джеком отправляют друг другу. И это размашистый, безупречно ровный почерк Джека. Я нервно смотрю на нее, но она лишь улыбается и жестом велит мне продолжать. Это какая-то больная шутка? Почему она хочет, чтобы я прочла письма ее бойфренда, которые он написал ей? Я ищу хоть какой-нибудь признак обиды в ее глазах, но они выражают только холодную, милую пассивность.

Неужели она действительно меня ненавидит?

Я знаю ее всего две недели. И мы были, эм, друзьями? Только потому, что оказались единственными подростками в больнице. Мы вместе тусовались: переписывались, показывали друг другу глупые картинки кошек из интернета и говорили о музыке, но действительно ли я ее знаю? Нет, это не так. Я не знаю, кто такая Талли. Я не знаю, почему она так кричала прошлой ночью. Я не знаю, что у нее за болезнь. Я абсолютно ничего о ней не знаю.

Я снова перевожу взгляд на письмо.

Прости, что не написал тебе через неделю. Нет никаких оправданий, и я не жду твоего прощения, но надеюсь, что это более длинное письмо обрадует тебя намного больше, чем два коротких.

У меня все хорошо. Мама снова начала рисоватьв основном лошадей. Она их обожает. Мама сказала, что нарисует одну картину для тебя на твой день рождения. Июль так далеко. Но она говорит, что для шедевра потребуется время. Остается только надеяться, что она не нарисует тебе целое полотно пони, размером с больничную стену.

Я фыркаю, и сразу же жалею об этом. Глаза Софии прикованы ко мне, и давление, которое они оказывают, просто сокрушительно. Слегка сокрушительно. Сокрушительно, как причудливый весенний ветерок. От тайфуна. Я продолжаю читать:

К этому времени тебе уже сделают операцию. И я отвезу тебя в любое место, куда захочешь. На море? Пляжный домик моего дедушки в Калифорнии пустеет большую часть года. Мы могли бы поехать туда на лето. Только ты и я. Думаю, тепло пошло бы тебе на пользу.

Это так странно – это не тот Джек, которого я знаю. То есть, конечно, я едва его знаю, но холодный, насмешливый придурок с комплексом спасителя и со склонностью к изменам своей девушке не должен писать так… нежно? Как в этом письме. Это не имеет никакого смысла. Ух, нет, все же имеет, ведь он любит Софию, но если он так сильно ее любит, зачем тогда поцеловал меня?

В моем классе новая ученица; назойливый комар, который постоянно жужжит вокруг моей головы. Девчонка вообще не умеет держать язык за зубами. Она раздражает учителей, директора, практически всех, у кого функционирующие барабанные перепонки, мгновенно отталкивает ее идиотизм. Я бы сказал тебе ее имя, оно звучит как растение: Ирис или Айрис или еще какая-то чушь вроде этого. Я не утруждаюсь запоминать подобный бред. Она распространила какой-то дурацкий слух из-за того, что на прошлой неделе, на вечеринке я вежливо отказал ее подруге. Девчонка ударила меня. Мне не было больно. Ну, не сильно. В общем, она распустила слух, что мы целовались, выражая свое ребяческое возмездие.

Мой голос дрогнул. Я это сделала? Я даже не помню…

Вечеринка. Запах разлитого пепси и звук пьяного смеха. Дом Эйвери. Огромная люстра с застрявшими в ней консервированными сосисками. Кайла. Мой первый разговор с Кайлой, Джек входит в дом, и толпа расступается вокруг него, именно тогда я впервые его увидела. Кайла собирает все свое скудное мужество, чтобы поговорить с ним, его пресытившиеся, надменные слова, когда он поливает ее грязью, и мой удар – прямой, верный, после которого у него из носа идет кровь…

Воспоминания прорываются, словно ростки после долгой зимы. Я лихорадочно читаю дальше. Это мое прошлое. Именно то, что я не могу вспомнить, находится прямо здесь, в этом письме.

София, это так раздражало. Господи, я хотел задушить каждого идиота, который расспрашивал меня об этом. И я наконец-то нашел способ его развенчать. Мне пришлось поцеловать ее на глазах у всей школы. Прости. Надеюсь, ты поймешь. Это было омерзительно и небрежно, а она…

У меня перехватывает дыхание, когда я читаю следующие слова. Они не жалят. Они причиняют боль. Боль, которая всегда возникает в тот момент, когда я вижу людей, разбирающихся лучше меня в любви, опытнее меня, у которых больше настоящих, нежных и истинных переживаний.

… крайне неопытна.

Я поднимаю взгляд, София грустно улыбается и гладит меня по спине.

– Мне очень жаль, что он так грубо об этом говорит, Айсис. Я просто хотела, чтобы ты знала правду.

– Ха, будто меня колышет его мнение, – усмехаюсь я. – Это правда. Я должна это знать. Позволь мне прочесть дальше.

– Если ты уверена, – кивает София.

Меня чуть не вырвало. Зато больше никаких слухов о поцелуях. Я хочу быть откровенным с тобой во всем, поэтому рассказываю тебе об этом и я прошу прощения. Этого больше не повторится. Просто некоторых идиотов необходимо заткнуть прежде, чем они станут еще хуже.

Я фыркаю. Это он идиот. Фактически, король идиотов. Кто-то должен сообщить ему, что он выиграл корону. Я читаю следующие несколько строк про себя и чувствую, как мои щеки нагреваются.

 

София, я хочу целовать тебя. Каждый день. Тебя и только тебя.

Я скоро приду навестить тебя.

Твой, Джек.

– Ух, окей. Думаю, я уловила суть. Последняя часть, эм, личная.

София хихикает и забирает письмо обратно.

– Он действительно глупый романтик.

– Аха. Что ж. Спасибо. Теперь я знаю.

– Теперь ты знаешь, – соглашается она.

– Он поцеловал меня, чтобы заставить замолчать, – киваю я. – Неплохо. Вероятно, это единственное, что может шокировать меня настолько, чтобы я замолчала.

– Почему?

– Ну, знаешь. Такой парень, как он, целует девушку вроде меня. Это неестественно. Неправильно. Это реально ненормально. Черт, да любой парень, выдерживающий мое лицо крупным планом достаточно долго, чтобы поцеловать, действует против законов природы. Я имею в виду, есть много других девушек. Как ты! И Кайла! И, как бы, все! Выбрать меня среди других? Это все равно, что выбрать простой йогурт вместо пачки потрясающих пирожных на десерт!

Я смеюсь, но София молчит, ее волосы затеняют половину лица. Я не вижу другую половину. Она не говорит целую минуту, и я начинаю нервно поерзывать. Я? Нервничаю? Я отгоняю эту мысль и кладу руку на ее плечо.

– Эй, Льстивая, ты…

– Ты отвратительна.

От призрения в ее голосе у меня моментально внутри все холодеет. Этот голос я слышала прошлой ночью. Другая София. Она наклоняет голову, и волосы открывают ее лицо и полуприкрытые глаза.

– Ты действительно думаешь, что кто-нибудь купится на это?

– Что ты…

– Те депрессивные, крохотные сравнения, которые ты делаешь. То, как ты отсеиваешь любую свою ценность. Ты больная, мазохистская сучка, которой нравится разыгрывать из себя «скромняжку», чтобы понравиться людям. Чтобы заставить людей испытывать к тебе жалость.

Слова бьют невероятно сильно, причиняя адскую боль. Гораздо сильнее, чем удар Лео, когда он отбросил меня к стене.

– Ты действительно так обо мне думаешь? – спрашиваю я. – Ты считаешь, что я… ты считаешь, что я говорю это для того, чтобы понравиться людям?

София смеется в полный голос, глубоко и совершенно мрачно.

– Не строй из себя невинную овечку. Я сама делала то же самое бесчисленное количество раз. Мы с тобой абсолютно одинаковые, Айсис. Вот почему я тебя понимаю. Никто из нас не показывает свою истинную сущность другим людям. Поскольку это бы невероятно их напугало. Так что мы притворяемся. Мы не говорим то, что на самом деле думаем. Мы не говорим этого, и все остальные считают нас нормальными. Невинными. Но это так далеко от истины. – София выглядит совершенно другой: ее поза полностью расслаблена в элегантной, удовлетворенной манере. Глаза прищурены, а на губах играет дикая, едва заметная улыбка. – Теперь я поняла, почему Джек так тобой очарован. Вот почему он тебя поцеловал. Вот почему он вообще удосужился тебя узнать. Потому что ты похожа на меня. Безнадежна, как и я.

– София, это безумие…

– Правда? Я сумасшедшая? Просто безумная девушка, запертая в больнице и выплескивающая свою агрессию на тебя? Я вижу вещи, которых на самом деле нет? Как я могу знать, что происходит, когда я заперта здесь?

Она запрокидывает голову назад и снова смеется своим устрашающим смехом, затем резко опускает голову вниз, ее глаза пылают, словно два холодных сапфира, оказывающих свое давление на меня.

– Мы с тобой похожи, Айсис. Но мы также и отличаемся. Ты уходишь. Ты здорова. Ты нормальная, и можешь бегать, прыгать, оставаться с ночевкой у друзей, мечтать, ходить в школу, поступить в колледж, и делать все то, что делают обычные девушки. Потому что ты – обычная. Или ты особенная? Может, только особенные девушки делаю все эти вещи, а я нормальная? Нет. Не отвечай на это. Я совершенно ненормальная. Я дефектная. Ты только притворяешься дефектной, а я ей являюсь на самом деле. Так что вперед! Повтори мне еще раз свою притворно-скромную фигню. Давай!

В кои-то веки я молчу. Никакие остроумные ответы не проносятся в моей голове. Никаких возражений, никаких шуток. Все, что я могу делать – просто сжимать кулаки и дрожать.

– Мда, так я и думала, – улыбается София. – А теперь уходи, пока меня на тебя не вырвало.

Я подхожу к двери и оборачиваюсь. София следит за каждым моим шагом, ее тошнотворная улыбка не увядает. Но я не могу оставить все как есть. Она мне нравится. Такая, какая есть. Серьезно.

– После операции ты тоже будешь нормальной. И мы должны… если ты не будешь по-прежнему меня ненавидеть, мы должны пойти… по магазинам. Выпить. Ну, или что-нибудь еще. Что-то, что делают обычные девушки. Поскольку я считаю… считаю, что мы могли бы подружиться.

– А я нет, – легко отвечает София. – Теперь убирайся и больше никогда сюда не возвращайся.

– Это то, что ты всегда делаешь, – парирую я, мой голос становится тверже. – Ты отталкиваешь людей прежде, чем они оставят тебя. Ты сделала это с Эйвери, и, вероятно, не без оснований. Но ты все-таки это сделала. И теперь ты делаешь это со мной. Что ж, прекрасно, но я знаю, каково это. Знаю, каково быть одинокой и напуганной. Знаю, каково не желать, чтобы кто-то тебя оставлял.

Улыбка на лице Софии застыла, но теперь она подобна картине, вместо настоящих чувств, скрывающихся за ней. Фасад.

– Тридцать восемь процентов, – произносит она.

– Что?

– Такова вероятность, что мне удастся пережить операцию. Тридцать восемь процентов. А без операции, у меня останется только два месяца. – Я молчу. София скрещивает руки и откидывается назад, ее улыбка увядает. – Нет, Айсис. Ты не знаешь, каково это. Ты и понятия не имеешь, каково это – ждать смерти. А теперь уходи. Оставь меня в покое.

 

***

 

Я в жизни не была так счастлива видеть свой дом.

Ну, за исключением того раза, когда Кайла отдала мне свой буррито, а потом Рен дал мне свой, так что в итоге я съела три буррито, после чего я сидела на алгебре интенсивно думая о туалетах, мда, я в жизни не мчалась домой настолько быстро.

Исчадие ада первым приветствует меня, когда я захожу в дом. Он выбегает из-за угла, и я несусь к нему, готовая задушить его в объятиях чистой любви и дружбы. А он в ответ грызет мои лодыжки.

– Ай! Ай, больно же, ты, маленький засранец! – шиплю я. Исчадие ада шипит в ответ.

– Ах, только посмотри! Он так по тебе скучал, – говорит мама, когда входит за мной.

– Скучал по мне или по возможности съесть мои шнурки?

Мама хихикает. Наверху я сбрасываю свой рюкзак; моя комната ощущается такой чужой. Она пахнет настолько странно по сравнению со слабым запахом анестезии и белизны, к которым я привыкла. Я плюхаюсь на кровать и пялюсь на потолок. Кто знал, что я могу так сильно скучать по куску штукатурки?

Мисс Маффин, плюшевая панда, вяло поникла. Я кладу ее себе на грудь и крепко обнимаю, выдавливая из нее китайскую набивку.

– Я вернулась.

Я смеюсь над собственными словами.

– Я действительно вернулась.

Запах какой-то вкуснятины доносится наверх и выталкивает меня из постели. Он пикантный? Сырный? На кухне мама достает из духовки лазанью.

– Ты сама ее приготовила? Для меня?

– Я купила торт, – смущенно улыбается мама. – Но нет, не я ее приготовила. Кое-кто… кое-кто очень милый ее сделал, а затем принес.

Она накладывает мне тарелку и уговаривает поесть. Я откусываю, и вкусы лазаньи взрываются во рту. Это лучшее, что я пробовала за последнее время – с больничной пищей фиг сравнится. Черт, да настоящему итальянскому ресторану будет сложно превзойти это блюдо.

– Это… кто это приготовил?

– Тебе нравится? – откусывает мама лазанью. – Я думаю, она очень вкусная.

– Хм, я своего рода мастер по уклонениям, мам, а ты пахнешь, как целых пять уклонений! Кто тебе это принес?

– Джек, – хмурится она.

Я смотрю на лазанью, затем снова на нее, потом опять на лазанью, прежде чем бегу в ванную и пытаюсь засунуть пальцы в горло.

– Милая! – барабанит в дверь мама. – Что ты делаешь?

– Он ее отравил! – кричу я сквозь пальцы. – Съешь немного хлеба и «Пепто - Бисмол» [10], чтобы замедлить распространения яда в крови!

– Не говори глупости, Айсис!

– Мм? – я распахиваю дверь. – Разве я не сообщала тебе последней информации о том, какой он подлец? Он изменял своей девушке, а в последние две недели он практически бросил ее, и он ненавидит меня…

Хмурый взгляд мамы становится абсолютно убийственным. Она хватает меня за ухо, как делала, когда я была маленькой и, выкручивая, тянет меня обратно к столу.

– Ай, ай, ай, ай, ОНИ МНЕ НУЖНЫ, ЧТОБЫ ДИФФЕРЕНЦИРОВАТЬ ЗВУКИ.

– Ты сядешь и будешь есть это блюдо, и, ей-богу, ты съешь все до последнего кусочка.

– Он отравил…

– Он ничего не отравил! – восклицает мама, ударяя по ней вилкой. – С тех пор как ты попала в больницу, он был только добрым и внимательным. Джек приносил мне еду почти каждый вечер и проверял как я, и хотела бы тебе напомнить, что именно он спас тебя, Айсис. Так что ты будешь почтительной и съешь ее, и я больше не желаю слышать твоих жалоб по этому поводу.

Я вздрагиваю. После долгого соревнования по переглядыванию с куском сыра, я беру его и медленно кусаю. Только тогда мама чуть-чуть расслабляется и начинает есть свою порцию. Что-то вроде обиды пускает корни в моем сердце, но я быстренько подрезаю это дерьмо. Она и понятия не имеет, кем на самом деле является Джек, черт, да я и сама едва это знаю. Так что, естественно, она будет его защищать.

Где-то между нашими ломтиками немного черствого магазинного торта, мама разрушает свое суровое молчание одинокой слезой, которая шлепается на скатерть, и тогда она прячет свое лицо в ладонях.

– Прости, Айсис. Боже, я так сожалею.

Я встаю, подхожу к ней сзади и обвиваю руками ее шею, проложив щеку на мамины лопатки. Я вижу судебные документы и заявления полиции, сваленные в кучу на журнальном столике в гостиной. И среди них мои медицинские счета.

– Все в порядке, – шепчу я. – Все будет хорошо. Обещаю.


– 6 –

 

3 года

26 недель

3 дня

На Ист Саммит Хай могли бы сбросить ядерную бомбу и ничего бы не изменилось. Кроме стадиона. И, может быть, немного подпортилась бы архитектура. Но еда пережила бы ударную волну, поскольку я на девяносто девять процентов уверена, что она состоит из мяса тараканов, и миссис Борш осталась бы стоять, ведь, давайте говорить начистоту, все знают, что эта женщина тайный агент Холодной Войны, генетически модифицированный так, чтобы пережить настолько незначительные вещи, как быстрая атомная декомпрессия.

Когда я заезжаю на парковку, Кайла ждет меня на обочине. Она бросается ко мне и, несмотря на то, что кто-то чуть ее не сбивает, мы обнимаемся.

– Ты жива!

– Косвенно, – смеюсь я. Она пахнет кокосом и слезами каждого мальчика, у которого никогда не будет шанса быть с ней. Это как возвращение домой. Ощущать ее объятия гораздо лучше, чем ощущение, которое я получила, когда спала дома в своей кровати прошлой ночью. А затем я вижу, что к нам идет Рен, Кайла тоже его замечает. Она летит к нему и тянет парня ко мне, его очки практически слетают, но на лице сохраняется небольшая полуулыбка.

– Айсис! – восклицает он.

– Да, это я. Во плоти, так сказать! И, ура, я жива! Ну, временно. Примерно через семьдесят лет мне снова придется умереть.

Рен смеется и одной рукой приобнимает меня тем неловким способом, которым иногда пользуются мальчики.

– Хорошо, что ты вернулась.

– Здесь было тааак скучно, – жалуется Кайла. – Эйвери стала тихой и странной, Джек стал тихим и странным, даже тише, чем в те дни, когда он был айсбергом. Это так странно!

– Глобальное потепление, – предлагаю я.

–...и никто не пытается выбраться через окно класса для самостоятельных занятий...

– Трусы!

–...и директор Эванс не затыкается насчет Джека...

– Преступление, достойное смертной казни!

–...и кто-то написал: «Айсис Блейк – сумасшедшая толстая сука» в туалетной кабинке здания F...

– Давайте наградим их бурными аплодисментами за оригинальность.

Рен смеется, Кайла хмурится, но вскоре тоже начинает смеяться. И в отличие от пяти месяцев назад, когда я впервые начала свой путь здесь, я прохожу под кирпичной аркой с надписью: «Ист Саммит Хай» не в одиночестве. На этот раз я прохожу с двумя людьми, которые являются моими друзьями. У меня есть друзья. У меня есть друзья! Ты слышишь это, прежняя я? У тебя есть друзья! Те, кто заботятся о тебе, которые смеются вместе с тобой. Они и твои тоже.

Так что не плачь.

У тебя есть друзья.

Я прикусываю губу и ускоряю шаг, чтобы они не увидели уродливую воду, просачивающуюся из моих слезных каналов.

– Эй! Айсис! Притормози! – кричит Рен.

– К чему такая спешка? Сейчас занятие у Бенсона! Он будет рассказывать только о вагинах растений! – кричит Кайла. Я смеюсь и иду быстрее. Знакомая бритая голова проходит мимо меня, и я сдаю назад и взрываюсь:

– Мальчик-нож! Как поживаешь, мой давний приятель?

– Мы знакомы всего пять месяцев, – исправляет он. Я обнимаю его за плечи.

– Пять месяцев по собачьим меркам ровняется десяти годам. Мы практически семья.

– Ты плачешь?

– Что, это? – фыркаю я. – Неее, просто подростковый страх застрял в моих глазах. «Нирвана»[11] гордилась бы.

– Хорошо, что ты вернулась, – бормочет Мальчик-нож.

– Да?


Дата добавления: 2015-11-14; просмотров: 49 | Нарушение авторских прав


<== предыдущая страница | следующая страница ==>
Благодарности 4 страница| Благодарности 6 страница

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.037 сек.)