А также гл. 8—11 и 15. 4 страница

35 и 34 (по классификации, принятой в [4]). Прошу читателей об-

ратить внимание на то, что в последних двух строках одна подлинная

истина противопоставляетсямножеству догадок, мнений или предпо-

ложений. 4 Парменид использует терминологию, примененную Ксенофа-

ном — см. по этому поводу [15, с. 11, 17, 145, 400, 410], а также

{16, т. 1,с. 312]. 5 См. замечание Парменида (фрагмент В6) о мятущейся толпе

заблуждающихся смертных, всегда придерживающихся двух мнений

о вещах в противоположность одной «хорошо закругленной истине»

[4, ч. 2, с. 40, 36] —ср. [15, о. И, 164].

5?5

Пиндара, которому Платон приписывает заслугу разли-

чения между природой и обычаем) был первым, кто яс-

но разделил истину и реальность, с одной стороны, и

обычай или общепринятое мнение (молву, правдоподоб-

ный миф)—с другой. Такой урок он, можно сказать,

извлек из учения Ксенофана и столкновения культур,

и этот урок привел его к одной из сам.ых смелых теорий,

какие только можно представить.

Хорошо известна та роль, которую столкновени1

культур играло в возникновении греческой науки — ма

тематики и астрономии. Можно даже указать тот путь,

на котором разнообразные столкновения приносили свои

плоды. К этим истокам можно возвести все наши идеи

свободы, демократии, терпимости, равно как и идеи

познания, науки, рациональности.

Среди всех перечисленных идей наиболее фундамен-

тальной мне представляется идея рациональности.

Насколько мы знаем из источников, появление ра-

циональной, или критической, дискуссии, по-видимому,

совпадает во времени с некоторыми из таких столкно-

вений. Подобные дискуссии стали традиционными с воз-

никновением и развитием ранних ионийских демокра-

тий.

V

В применении к проблеме познания окружающего

нас мира и, следовательно, к проблеме возникновения

науки идея рациональности складывается из двух при-

мерно одинаковых по значимости компонентов.

Первым из них является поэтическое творчество, то

есть рассказывание сказок, или мифотворчество, иначе

говоря, придумывание историй, объясняющих окружаю-

щий мир. Вначале они чаще всего, если не всегда, ока-

зываются политеистическими. Люди чувствовали, что

ими распоряжаются неведомые силы, и пытались понять

и объяснить мир, человеческую жизнь и смерть, приду-

мывая рассказы и мифы об этих силах.

Этот первый компонент, который, наверное, являет-

ся не менее древним, чем сам человеческий язык, чрез-

вычайноважен и универсален—ι у всех племен и наро-

дов имеются подобные объясняющие рассказы, зачас-

тую в форме волшебных сказок. Изобретение объясне-

ний и объясняющих рассказов, по-видимому, входит в

число основных функций человеческого языка.

566

Второй компонент сравнительно недавнего происхож-

дения. Он носит специфически греческий характер и воз-

ник после утверждения в Древней Греции письменности.

Возникновение его скорее всего связано с именем Анак-

симандра, второго философа ионийской школы. Речь

идет об изобретении критики, критической дискуссии

по поводу объясняющих мифов для их сознательного

улучшения.

Образцом греческого объясняющего мифотворчества

в его развитом виде, несомненно, является «Теогония»

Гесиода. Это фантастический рассказ о происхождении,

подвигах и падениях греческих богов. Вряд ли кто-либо

испытывал желание обратиться к «Теогонии» за поло-

жениями, которые могли бы быть использованы для

разработки научного объяснения мира. И все же я вы-

двинул предположение о том, что одно из мест «Теого-

нии» Гесиода [6, с. 266], предвосхищенное уже у Гоме-

ра в, «Илиаде» (см. [7, с. 125—126], ср. [22, с. 256]) бы-

ло именно таким образом использовано Анаксимандром,

первым критическим космологом.

Я сейчас разъясню свое предположение. Согласно

традиции, Фалес, учитель и родственник Анаксимандра,

•основатель ионийской школы космологов, говорил, что

«земля поддерживается водой, плавает наподобие суд-

на» [4, ч. 1, с. 21]. Анаксимандр, ученик, родственник

и продолжатель дела Фалеса, отказался от этого не-

сколько наивного мифа (который, по мнению Фалеса,

должен был объяснять землетрясения). Новая точка

зрения Анаксимандра имела поистине революционное

значение, ведь, судя по дошедшим, до нас источникам,

•он учил следующему: «Земля же парит в воздухе, ничем

не поддерживаемая, остается же на месте вследствие

равного расстояния отовсюду. Форма же ее кривая, за-

кругленная, подобная отрезку каменной колонны. По

одной ее плоскости мы ходим, другая же находится на

противоположной стороне» [4, ч. 1, с. 39].

Эта смелая идея подготовила почву для идей Ари-

старха и Коперника, в ней даже содержится предвосхи-

щение ньютоновского понятия сил. Как же родилась эта

идея? Я в свое время выдвинул предположение (см.

[15, с. 126, 138, 150, 413]) о том, что своим возникнове-

нием она обязана чисто логической критике мифа, изло-

женного Фалесом. Сама по себе эта критика достаточно

проста; если наше решение проблемы объяснения по^

667

ложения и неподвижности Земли во Вселенной состой

в том, что ее поддерживает океан, как вода поддержи-

вает судно, то не должны ли мы· тогда, спросит нас кри-

тик, выдвинуть новую проблему — проблему объясне-

ния положения и неподвижности океана? Но это озна-

чало бы поиск какой-либо опоры для океана, а затем

какой-нибудь дальнейшей опоры для этой опоры. И ко-

нечно, это ведет к бесконечному регрессу. Можно ли

избежать его?

Согласно моему предположению, пытаясь найти вы-

ход из этого глубокого тупика, вывести из которого, как

казалось, не может никакое альтернативное объяснение,

Анаксимандр припомнил отрывок, в котором Гесиод

разрабатывает идею, почерпнутую им из «Илиады».

В этом отрывке говорится, что Тартар находится на та-

ком же расстоянии под Землей, как Уран, или небеса,

над ней.

Вот этот отрывок: «Если бы медную взяв наковаль-

ню, метнуть ее с неба, в девять дней и но(чей до Земли

бы она долетела. Если бы медную взяв наковальню, с

Земли ее сбросить, в девять дней же и ночей долетела

б до Тартара тяжесть» [6, с. 226]. Это вполне могло бы

навести Анаксимандра на мысль о том, что можно на-

рисовать диаграмму мира с Землей посередине и небес-

ным сводом, накрывающем ее как бы полусферой. Тогда

соображения симметрии требуют интерпретировать Тар-

тар как нижнюю половину свода. Так мы приходим в

точности к конструкции Анаксимандра в том виде, в ка-

ком она дошла до нас, то есть к конструкции, которая

прорвала тупик бесконечного регресса.

Я думаю, что существует потребность дать такое

предположительное объяснение того шага вперед, кото-

рый был сделан Анаксимандром по сравнению со своим

учителем Фалесом. Мне кажется, что высказанное пред-

положение делает этот шаг не только понятнее, но и бо-

лее впечатляющим, так как теперь он приобретает ха-

рактер рационального решения очень трудной проблемы

неподвижности Земли и той опоры, на которой она по-

коится.

И все же критика Анаксимандром Фалеса вместе с

его критическим построениемнового мифа ничего бы не

дали, если бы их упорно и настойчиво не развивали.

Как же можно объяснить тот факт, что они действи-

тельно получили дальнейшее развитие? Почему после

5L8

Фалеса не было ни одного поколения, которое не вы-

двинуло бы нового мифа? Я пытался объяснить это яв-

ление при помощи нового предположения, которое за-

ключалось в том, что Фалес вместе с Анаксимандром ос-

новали новую традицию научных школ — критическую

традицию.

Конечно, предпринятая попытка объяснения феноме-

на греческого рационализма и греческой критической

традиции при помощи традиции научных школ также

весьма предположительна. Фактически мое предполо-

жение само представляет собой своего рода миф. И все

же оно действительно объясняет уникальный феномен —

ионийскую школу. На протяжении по крайней мере че-

тырех или пяти поколений представители этой школы в

каждом новом поколении производили радикальную

ревизию учений, оставленных им предыдущими поколе-

ниями. В конце концов в ней установилось то, что мы

могли бы назвать научной традицией, то есть традицией

критики, которая просуществовала по крайней мере

пять веков и до своего окончательного увядания пере-

жила несколько серьезных потрясений.

Эта критическая традиция сформировалась путем

освоения метода критики предания или унаследованного

объяснения и последующего перехода к новой, улучшен-

ной выдумке, в свою очередь подлежащим критике. По

моему мнению, именно этот метод представляет собой

метод науки. Его введение, по-видимому, было уни-

кальным событием в человеческой истории. На Западе

он прекратил свое существование, как только дея-

тельность афинских научных школ была пресечена по-

бедоносным и нетерпимым христианством, на Востоке

он продержался несколько дольше. В средние века этот

критический метод лишь оплакивался. В эпоху Ренес-

санса он был не столько вновь изобретен, сколько

просто заимствован вместе с заново открытой тогда

греческой философией и греческой наукой.

Мы скорее поймем уникальность этого второго ком-

понента идеи рациональности — метода критической

дискуссии, — если рассмотрим обычную функцию школ,

ι особенно религиозныхи полурелигиозных. Основным

J назначением таких школ всегда было и поныне остается

t сохранение в чистоте учения основателя школы. Поэто-

* му изменения их учения весьма редки и чаще всего

J своим происхождением обязаны ошибкам или непра-

ί 569

вильным истолкованиям. В тех случаях, когда эти изме»

нения предпринимаются сознательно, они, как правило,

делаются тайно, так как иначе привели бы к расколам

и ересям.

Однако здесь, в ионийской школе, мы встречаем, тра-

дицию научных школ, которая тщательно сохраняет уче-

ние каждого из своих наставников, в то же время вновь

и вновь отклоняясь от него в каждом новом поколении.

Мое предположение, объясняющее это уникальное

явление, заключается в том, что основатель школы Фа-

лес побудил Анаксимандра, своего родственника, уче-

ника и впоследствии преемника, попытаться узнать, не

способен ли он выработать более удачное объяснение

опоры Земли, чем это удалось самому Фалесу.

Независимо от того, как все это происходило на са-

мом деле, мы можем сказать, что изобретение критиче-

ского метода вряд ли могло произойти без вмешательст-

ва столкновения культур, последствия которого оказа-

лись поистине огромными. На протяжении всего лишь

четырех или пяти поколений грекам удалось открыть,,

что Земля, Луна и Солнце имеют сферическую форму,

что Луна вращается вокруг Земли и в то же время

«задумчиво» взирает на Солнце и что объяснить это мож-

но при помощи ссылки на то, что она заимствует у

Солнца свой свет6. Несколько позже они предположили,

что Земля вращается и что она движется вокруг Солн-

ца. Однако эти гипотезы, обязанные своим возникнове-

нием платоновской школе, и в частности Аристарху,

вскоре были забыты.

Эти космологические и астрономические находки

послужили основой всего дальнейшего развития науки.

Человеческая наука началась со смелой и обнадеживаю-

щей попытки критического познания окружающего нас

мира. Эта древняя мечта нашла свое воплощение в

учении Ньютона. Можно утверждать, что только со вре-

мен Ньютона человечество сделалось в полной мере

сознающим свое место во Вселенной.

Все эти достижения, как легко можно показать,

представляют собой результат применения метода кри-

тической дискуссии к мифотворчеству—-к нашим попыт-

кам познать и объяснить наш мир.

6 Это открытие, по-видимому, принадлежит Пармениду — см. [4,

В 14—15]: «Освещая ночь заимствованным светом, она скользит во-

круг Земли, задумчиво оглядываясь за лучами Солнца».

VI

Обращение к истории развития критической тради-

ции позволяет нам лучше понять, почему не следует

ожидать, что любое критическое обсуждение серьезной

проблемы или любая «конфронтация» должны прино-

сить быстрые и окончательные результаты. Истина да-

ется нелегко. Она требует и изобретательности в кри-

тике старых теорий, и умения в деле творческого вы-

движения новых. Так дело обстоит не только в нау-

ках, но и в любой другой сфере человеческого твор-

чества.

Серьезные критические дискуссии всегда трудны.

В них постоянно вмешиваются нерациональные челове-

ческие элементы. Для многих участников самое трудное

в рациональной, то есть критической, дискуссии, за-

быть то, что в нашем пронизанном спорами обществе

знает каждый. Они должны усвоить, что победа в спо-

ре —ι ничто, в то время как малейшее прояснение какой-

либо проблемы или ничтожнейшее небольшое продвиже-

ние к более ясному пониманию своей или чужой пози-

ции— величайший успех. Вашу победу в дискуссии, ко-

торая ни в малейшей степени не помогла вам изменить

или уточнить свои взгляды, следует рассматривать как

полнейшую неудачу. По этой же причине изменения

в позициях дискутирующих сторон нельзя производить

тайно, а всегда следует их подчеркивать и исследовать

их следствия.

Так понимаемая рациональная дискуссия — явление

редкое, но в качестве идеала ее значение велико. И мы

можем научиться достигать такого уровня дискуссии.

Цель ее не в том, чтобы заставить противника перейти

в другую веру; ее устремления скромны — вполне доста-

точно, даже более чем достаточно, чтобы мы почувство-

вали, что умеем теперь видеть вещи в новом свете или

что нам удалось хотя бы немного приблизиться к

истине.

VII

Вернемся, однако, к нашему мифу концептуального

каркаса. Многие факторы могли повлиять на тот факт,

что этот миф часто считается почти самоочевидной ис-

тиной.

Я уже упоминал об одном из этих факторов. Своим

происхождениемон обязан чрезмерно оптимистической

оценке возможного исхода дискуссии, а точнее говоря,

убеждению в том, что любая плодотворная дискуссия

должна приводить к решительной и заслуженной интел-

лектуальной победе истины, представляемой одной из

сторон, над ложью, представляемой другой стороной.

Когда же обнаруживается, что дискуссия чаще всего

не достигает этой цели, разочарование превращает чрез-

мерные оптимистические ожидания в глубоки«песси-

мизм по поводу ценности дискуссии.

Второй фактор, заслуживающий тщательного изуче-

ния, связан с историческим или культурным релятивиз-

мом, воззрением, чье начало можно, пожалуй, обнару-

жить еще у «отца истории» Геродота.

Геродот, по-видимому, принадлежал к тем несколь-

ко необычным людям, которые расширяют свой круго-

зор во время путешествий. Прежде всего он, без сомне-

ния, был шокирован тем многообразием, странных обы-

чаев и установлений, с которым он столкнулся на Восто-

ке. Однако он научился уважать чужие обычаи, к не-

которым из них относился критически, на другие смот-

рел как на результаты исторических случайностей. Он

научился терпимости и даже приобрел способность

смотреть на обычаи и установления своей родной страны

глазами варваров.

Такое положение дел вполне нормально. Однако оно

может привести к релятивизму, то есть к воззрению,

отрицающему существование абсолютной или объектив-

ной истины и признающему существование одной истины

для греков, другой — для египтян, третьей — для сирий-

цев и так далее.

Не думаю, чтобы Геродот попался в эту ловушку.

Однако с тех пор многие не сумели избежать ее, и причи-

ной этого нередко служило достойное восхищения чув-

ство терпимости в сочетании с весьма сомнительной ло-

гикой.

Существует одна, безусловно, верная форма идеи

культурного -релятивизма. Так, например, в Англии,

Австралии и Новой Зеландии автомобильное движение

осуществляется по левой стороне дороги, тогда как в

США и большинстве других стран — по правой сторо-

не. Конечно, какое-то правило необходимо для дорож-

ного движения, но выбор одного из этих правил — раз-

572

решающего правостороннее или левостороннее движе-

ние, — несомненно, произволен и устанавливаетсясогла-

шением. Существует много подобных более или менее-

важных правил, являющихся чисто конвенциональными

или традиционными. К ним, например, относятся раз-

личные правила произношения и правописания англий-

ского языка, принятые в Англии и США. Однако даже

два совершенно различных словаря можно при помощи

некоторых соглашений так связать друг с другом, что

они будут напоминать рассмотренное нами различие в

правилах дорожного движения, конечно, при условии

достаточной близости грамматических структур этих

двух языков. Можно считать, что такие словари или

правила своими различиями обязаны исключительно

соглашениям, так как нет никаких оснований для пред-

почтения одного из них, по крайней мере никаких серь-

езных оснований.

Пока в поле нашего внимания находятся только та-

кие конвенциональные правила и обычаи, миф концеп-

туального каркаса не может претендовать на серьезное

признание. Так, дискуссия между англичанином и аме-

риканцем о правилах дорожного движения скорее все-

го приведет к согласию. Оба наверняка выразят свое

сожаление по поводу того, что правила, принятые в их

странах, не совпадают, но1 согласятся с тем, что в прин-

ципе нет никаких оснований для предпочтения одного

из таких правил другому и было бы неразумно ожидать,

что Соединенные Штаты Ам.ерики перейдут к левосто-

роннему движению только для того, чтобы походить

на Великобританию. Они, наверное, согласятся и с тем,

что сейчас Великобритания вряд ли может пойти на

изменения, поскольку они хотя и желательны, но обош-

лись бы слишком дорого. После того как согласие дос-

тигнуто по всем пунктам, оба участника дискуссии, πα-

всей вероятности, разойдутся в разные стороны с чувст-

вом, что они ничему не научились в результате дискуо1

сии.

Ситуация, однако, меняется, как только мы перехо-

дим к установлениям, законам или обычаям иного типа,,

например к тем, которые связаны с правовым регули-

рованием. В этой сфере изменение законов и обычаев;

может оказать решающее влияние на подчиняющихся

им людей. Некоторые обычаи могут быть очень суровы-

ми, тогда как другие предусматривают взаимную по-

573

мощь и совместное облегчение невзгод. В некоторых

«странах закона с уважением относятся к свободе, тогда

как в других ее почитают в меньшей степени или даже

вообще не уважают.

По моему убеждению критическая дискуссия, касаю-

щаяся этих важнейших вопросов, не только вполне

возможна, но и настоятельно необходима. Она испыты-

вает часто трудности вследствие пропаганды и пренеб-

режения фактической информацией, но эти трудности не

относятся к числу непреодолимых. Так, можно бороться

с пропагандой при помощи распространения информа-

ции, а информация, если она, конечно, доступна, не

всегда игнорируется, хотя игнорируется она довольно

часто.

Несмотря на все это, существуют люди, которые

придерживаются мифа о невозможности рациональной

дискуссии по поводу концептуального каркаса законов

и обычаев. По их мнению, моральность тождественна

законности, традиции или обычаю и потому невозможно

судить или обсуждать моральное превосходство одной

системы обычаев над другой, поскольку существующая

система законов и обычаев представляет собой единст-

-венный критерий моральности.

Этот взгляд был выражен Гегелем в его формулах:

«Все действительное разумно» и «Все разумное дейст-

вительно». В них слова «все» или «все действительное»

означают мир вместе с установленными людьми зако-

нами и обычаями. Правда, Гегель отрицал то, что они

: представляют собой установления людей, считая, что

устанавливает их Мировой Дух или Разум, а те, кто,

: по-видимому, создает их — великие люди, творцы исто-

рии,— только исполнители воли разума, тончайшими

инструментами которого выступают их страсти и увле-

чения; сами же они — всего лишь выразители Духа

Эпохи, и в конце концов Абсолютного Духа, то есть са-

мого бога.

Это как раз один из тех многочисленных случаев,

.когда философы используют бога для своих собствен-

ных частных целей, то есть в качестве подпорки для не-

которых своих шатких аргументов.

Гегель был одновременно и релятивистом, и абсолю-

тистом. При этом он обычно шел по крайней мере сра-

;зу по двум путям, если же двух путей ему было недос-

таточно, то он привлекал и третий. К тому же Гегель

был первым в длинной цепи философов послекантовской)

эпохи, иначе говоря, посткритических или пострациона-

листических философов — по преимуществу немцев,—

которые придерживались мифа концептуального карка-

са.,

По Гегелю, сама по себе истина и относительна, и

абсолютна. Она относительна для каждого историческо-

го или культурного каркаса, и между сторо'нниками

этих каркасов невозможна рациональная дискуссия, по-

скольку каждый каркас содержит иной критерий исти-

ны. Однако учение Гегеля об относительности истины

для различных концептуальных каркасов было для него,

абсолютно истинным, так как оно было частью его ре-

лятивистской философии.

VIII

В наше время претензия Гегеля на то, что ему уда-

лось открыть абсолютную истину, по-видимому, при-

влекает немногих. Однако его учение об относительной·

истине и разработанный им миф концептуального кар-

каса все еще находят приверженцев среди людей. При-

тягательность этого учения обусловлена тем, что его ·

сторонники смешивают релятивизм с верным понима-

нием того, что все люди подвержены ошибкам. Эта

концепция о человеческой погрешимости сыграла значи-

тельную роль в истории философии, начиная с древней-

ших времен, от Ксенофана и Сократа, до Пирса, и я

считаю, что это очень важно. Однако я не считаю воз-

можным использовать ее для поддержки релятивизма;

в вопросе об истине.

Конечно, концепцию о человеческой погрешимости

можно с успехом применять для дискредитации того ви-

да философского абсолютизма, который претендует на

обладание абсолютной истиной или хотя бы критерием:

абсолютной истины типа картезианского критерия ясно-

сти и отчетливости или другого интуитивного критерия

того же рода. Однако имеется и совершенно иное уче-

ние об абсолютной истине, фактически это есть учение

о погрешимости. Согласно этому учению, совершаемые

нами ошибки могут оказаться абсолютными ошибками в

том смысле, что выдвигаемые нами теории могут быть-,

абсолютно ложными, что они могут не достигать исти-

ны. Таким образом, для сторонника учения о погреши—

575

мости роль абсолютного критерия могут играть понятие

истины и понятие отклонения от истины. Эти понятия

могут оказать большую помощь в ходе критической дис-

.куссии.

Теория абсолютной или объективной истины была

.возрождена Тарским. Ему же принадлежит доказатель-

ство невозможности универсального критерия истинно-

сти. Теория абсолютной или объективной истины Тар-

•ского целиком согласуется с нашим учением о погреши-

мости (см. [21])7.

Однако разве понятие истины, по Тарскому, не явля-

ется относительным понятием? Разве она не связана с

языком, к которому принадлежит высказывание, вопрос

об истинности которого обсуждается?

Я отвечаю на этот вопрос отрицательно. Теория Тар-

ского утверждает, что высказывание, сформулированное

на каком-либо языке, например на английском, истин-

но, если, и только если, оно соответствует фактам. Из

этой теории следует, что всякий раз, когда им.еется

другой язык, допустим французский, на котором мы

можем описать тот же факт, то сформулированное на

•французском языке высказывание, описывающее этот

•факт, истинно, если, и только если, соответствующее

английское высказывание истинно. Таким образом, сог-

ласно теории Тарского, невозможно, чтобы из двух вы-

сказываний являющихся переводами друг друга, одно

Дата добавления: 2015-11-14